ПРИКАЗ № 29 ПО 42 АВИАЦИОННОЙ ДИВИЗИИ ГЛАВНОГО КОМАНДОВАНИЯ 6 страница

Зашли на цель, отбомбились, развернулись и легли на обратный курс.

Высота около семи тысяч метров.

Полет домой, задача — подобрать высоту, выгодную по ветру, точно выдержать курс на аэродром, идти на высоте, снижение начинать за 100–150 километров, не доходя линии фронта, обороты и ПК наивыгоднейшие, скорость по прибору 220 км/час. Все идет хорошо, моторы поют, настроение бодрое. Просто красота!

— Васек (штурман Чичерин), ориентировку. Все теперь зависит от тебя!

Холодно, не помогает и электрокомбинезон. Время идет. Чичерин говорит:

— Снесло вправо, в район Харькова, можно снижаться, ориентировка детальная.

Убрал обороты двигателям и начал снижение. Видна линия фронта.

— Стрелку и радисту — усилить наблюдение за воздухом.

Идем, высота небольшая. И тут самолет тряхнуло с правой стороны. Правый двигатель остановился. Радист говорит:

— Пахнет бензином!

Прошли немного на одном двигателе, и он начал барахлить. Бензина мало.

Даю команду:

— Садимся на «живот». Отстегнуться, снять парашют, быть готовым ко всему.

Темно, смотрю, куда сесть. Крутом земля черная, в одном месте белая широкая длинная полоса. Решил садиться на нее. Делаю разворот. В голове мысль — баки пустые, взорвемся. Включаю противопожарную систему.

Выключаю двигатель. Колпак открыт. Вот и земля! Застонал, заскрипел наш Ил. Приземлились. Когда ползли на «животе», где-то на толчке я сильно ударился ногой о педаль. Мы со штурманом быстро выскочили из кабин.

Кругом тихо… Баки пробиты. Вытекают остатки бензина. Обошли вокруг самолета, радиста и стрелка нет. Подхожу к кабине, вижу — они оба ринулись вылезать через верхнюю турель и застряли. [138] Наконец, и они вылезли. Теперь на земле нас четверо. Определяемся. Сели на берегу реки, на правом берегу деревня, света нет, лают собаки. Впереди крутой берег.

Если бы промазали двести-триста метров, то носом так и ткнулись бы в него. Решаем забрать бортовой паек, распустить один парашют, вымочив его в бензине, растянуть и поджечь. Пока мы это делали с радистом и стрелком, Чичерин пошел смотреть, куда нам идти. Вернулся и показал, в какую сторону пойдем. В том направлении и вытянули парашют. Подожгли его, и побежал огонь как по бикфордову шнуру к самолету… Мы побежали в укрытие. И тут взорвался наш самолет, к которому мы привыкли и на котором не раз штурмовали немцев на бреющем полете по дороге Орел — Тула. Прощай, наш друг! Стало кругом тихо.

Решаем из бортпайка взять шоколад и галеты, а остальное все выбросить. В пистолеты — по девять патронов, двигаться будем только ночью, а днем отдыхать. Я снял унты и забросил их в овраг, а надел сапоги, которые взял с собой. Пошли на восток. Стала болеть ушибленная нога, в горячке сначала не чувствовал. Хотя давно не ели, голода не было. Вышли на дорогу и втихомолку пошли по ней в неизвестность… Сколько прошли, не помню, но чувствовалось, что скоро будет деревня. Не доходя до деревни, наткнулись на патруль. Чичерин шарахнулся в сторону, а мы трое ускоренным шагом пошли дальше. Итак, нас осталось трое: Дмитриенко, Хицко и я. Искать в этой темноте Чичерина было бессмысленно. Мы уже определились, что находимся на занятой немцами территории. До деревни шли уже осторожно. Но вот дальше идти нет сил, надо отдохнуть. В деревне тихо. Постучались в окно одной хаты, хозяйка пугнула нас, чтобы по ночам не шлялись.

Смотрю, недалеко сарай для скота. Забрались на сеновал, зарылись в сено.

Поспим немного, а там пойдем к линии фронта. Сон не идет, холодно. Но все же усталость берет свое. Только задремали, сквозь сон слышу разговор. Подъехали на подводах немцы и распрягают лошадей. Ребята тоже проснулись. Лежим тихо. Немцы распрягли лошадей и ушли в хату. Полежали немного, послушали, тихо, сено пахнет хорошо, лежать на нем мягко и тепло, но надо, пока не поздно, покидать это место. Слезли с сеновала и осторожно выбрались из деревни. Остаток ночи двигались на восток, к утру вышли к огромному полю, с которого была убрана пшеница, а снопы сложены в крестцы. Решили день провести в одном из них, отдохнуть и разведать окружающую местность. Разобрали снопы и забрались внутрь. Спали, очевидно, долго — усталость взяла свое. Поели галет и шоколаду — захотелось пить. Стали осматриваться — невдалеке проходит большой шлях, по нему движения нет, комья замерзшей земли, вдалеке стоят неубранные снопы, но вертикально. [139] И вдруг эти снопы приподнялись вверх, затем пошли, а потом побежали, да прямо в нашу сторону, примерно штук сорок.

Вот это «пироги»! Сидим и смотрим, что дальше будет. Бежать некуда. Все же нас трое, будем отстреливаться. Неужели, думаю, обнаружили нас. Но какой им смысл маскироваться, когда они могли нас и сонных взять. В голове путаница. Однако защищаться будем до последнего. Сидим, ждем. Не добегая до нас метров двухсот, снопы остановились, сошлись вместе.

Солдаты сбросили с себя эту маскировку, построились и пошли в другую сторону. Мы вздохнули облегченно — еще раз пронесло…

Была вторая половина дня, и мы решили идти дальше. Населенных пунктов вблизи не видно. К вечеру подошли к лесу, по которому шли почти всю ночь, правда, под утро вздремнули немного. Одеты были тепло, так и шли в летном обмундировании со шлемами на головах. Утром дорога привела нас к лесничему, который жил в большом рубленом доме. Зашли, хозяин был дома.

Маленьким ребятам дали шоколаду и пачку галет. За несколько суток первый раз напились хорошей воды. Начали расспрашивать хозяина, как ближе пройти к линии фронта, минуя деревни. Он рассказал, и мы тронулись в путь. Идем по дороге молчком, неожиданно зашли в деревню, прямо на центральную улицу, как глянули — слева, метрах в двухстах, стоят немцы и смотрят на нас. Что за чудо — так они, наверное, подумали, — три человека в странной одежде идут смело среди бела дня. Я сразу принял решение — пересечь улицу с ходу, так как впереди была возвышенность и небольшой лесок. Там наше спасение! Говорю ребятам на ходу: «Идем, не останавливаясь и не оглядываясь, прямо на лесок». И только наша решительность, очевидно, ввела немцев в заблуждение, и они не стали нас преследовать.

Зайдя в лесок мы оглянулись — немцы не преследуют. Прибавили шагу и пошли дальше, проклиная лесничего за его предательство. Где-то далеко слышна стрельба. На пуги у нас — опять деревушка и большой стог сена.

Еще светло. Решили переодеться в гражданскую одежду, так как, очевидно, скоро будет линия фронта. В деревню решили зайти, как только стемнеет, а пока из небольшого кустарника под оврагом понаблюдать за ней. Спустились в овраг и пошли по нему. Он привел нас к мастерским, где немцы ремонтировали танки. Значит, линия фронта близко. Вернулись назад, с западной стороны поднялись наверх и пошли вдоль оврага. Впереди большое поле и, очевидно, недалеко железная дорога. Смотрим, из-за бугра появляется подвода, за которой идут несколько наших пленных, охраняемых немцами. Надо уходить, пока не нарвались. Глянул вправо, а там в трехстах метрах стоят два немца и смотрят на нас! Разворот на 180 градусов, спокойным шагом идем вдоль оврага (он был полудугой), пока лес не скрыл нас от чужих взоров. Где спрятаться? Наконец, нашли вымоину от паводковых вод, по которой вода стекала в овраг. [140] Вымоина как окоп.

Сидим, ждем. Проходит двадцать, тридцать минут. Все тихо, и вдруг слышим нарастающий знакомый звук авиационного мотора. Высунул голову из «окопа», смотрю — летит бреющим Су-2. «Эх, — думаю, — знал бы, что мы здесь, верняком сел бы и забрал нас». Но он промчался… Преследования нет. Опять пронесло. Очевидно, немцев смутила наша одежда и выдержка.

Стоило бы нам побежать — и конец.

Решили больше не рисковать, а идти к стогу сена, зарыться в него и переждать до вечера. Вечером переодеться. Заглянули в овраг, видим — в него спускаются четверо в гражданской одежде. Мы разошлись подальше друг от друга, на всякий случай. Трое остановились, и один идет прямо на нас.

«Здорово, братцы! — говорит торопливо. — Мы видим, что вы сбитые летчики, бросайте эту робу, переодевайтесь в гражданское, будут спрашивать, говорите, что из-под Харькова — рыли окопы. Мы десантники, нас разбили, вот и пробираемся в тыл». Подошли остальные трое. Я рассказал им, что произошло с нами, объяснил обстановку, и мы разошлись в разные стороны. Десантники — десантниками, а там кто их знает… Я им сказал, что до вечера будем сидеть в стогу сена, а сами сразу же решили идти в деревню — переодеться.

Понаблюдали за деревней часа два — все тихо. Заходим в первую хату, хозяин — дома, на стене портрет парня в форме старшины Красной Армии, выполненный красками. Я рассказал хозяину, кто мы и что просим. Он говорит: «Одного переодену, а двое пусть идут в другие хаты и там переоденутся». Через час пришли Дмитриенко и Хицко. Но какая на них была одежда! Мне было легче, так как на мне были гражданские брюки и хорошие сапоги. А у них на ногах опорки. Мне дали стеганую фуфайку и холщовую рубаху. На голову шапку, которую, как говорил хозяин, носил еще прадед.

Посмотрели в окно. Примерно в километре от нас немцы на подводах возили сено. Хозяин сказал, что немцы скоро закончат возить и мы сможем идти прямо от дома к мосту на реке. Справа будет деревня, на нее и нужно держать путь, а через реку перевезут на лодке ночью. Распрощались с хозяином. Пистолет я засунул за пояс брюк, запасную обойму — за голенище, и тронулись… Спустились в пойму реки и пошли к деревне, смотрим, а там немецкие танки. Слева еще деревня и примерно в полукилометре мужчина режет серпом траву — осот, а по дороге, вдоль берега, движется группа людей. Я послал одного из своих ребят узнать, что за люди и куда идут. А мы двое, потихоньку, пошли по направлению к мужчине. Посланец наш нас догоняет и говорит, что эти люди возвращаются домой, что их часть разбита. Разговариваем на ходу, а мужчина с серпом, когда до него осталось метров десять-пятнадцать, говорит: «Около меня не останавливайтесь, спрашивайте и идите». [141] На вопрос, как пройти на тот берег и кто в деревне, ответил: «В той деревне, где танки, стоит штаб немецкого батальона. А в этой деревне человек двести немцев, пройти на тот берег можно только мимо часового, только там река замерзла. В другом месте не пройдете, река быстрая, а лед тонкий».

Выход один — идти мимо часового, да и он нас увидел. По направлению к часовому из деревни идут два парня и две девушки, мы к часовому ближе.

Нам надо подойти к нему так, чтобы вместе с ребятами перейти на тот берег. Подошли к нему первыми. Стоит пограничная будка, окрашенная в черно-белые полосы. У часового винтовка на плече, горит небольшой костер. Немец, видимо, крепко замерз, руки засунуты в рукава шинели. Он по-своему что-то стал спрашивать у меня. Отвечаю, как советовали десантники, может пройдет: «Харьков, рыли окопы». Повторил несколько раз и показал, как рыли. А Дмитриенко и Хицко сзади зашли, сели на корточки к костру, и он очутился как бы в окружении. Тогда он обернулся к ним, и кто-то из ребят попросил у него закурить. Немец заржал, похлопал себя по карманам, — пусто, мол, и сам не прочь закурить. Тут и подошли ребята, шедшие из деревни. Я подал знак своим, и мы следом за ними прошли мимо часового. Из разговора с ними узнали, что на том берегу немцев нет. Это уже большая, большая радость. Мы спасены, живы и сможем еще повоевать!

От часового отошли недалеко, а мои ребята очень уж наглядно стали выражать свою радость, оборачиваться назад. А ведь часовой мог нас всех перестрелять, поднять тревогу. Но ему, видно, было не до нас. Он так замерз, что не хотел и рук вытаскивать из карманов. Когда мы отошли метров на триста, я обернулся и посмотрел в его сторону. Немец стоял и головой качал: прохлопал, мол…

Линию фронта переходили мы по реке Северский Донец около деревни Андреевка, которая находится от станции Балаклея примерно в пятнадцати-восемнадцати километрах. В Андреевку пришли еще засветло.

Подошли к большому дому, хозяин во дворе, носит скотине на ночь корм, одет хорошо. Попросились заночевать, он отказал. Еще бы, вид у нас подозрительный — свои ли, чужие ли, не поймешь. Тогда я вытаскиваю пистолет, сбрасываю телогрейку и говорю, что мы останемся на ночь.

Хозяин, увидев оружие и нашу решительность, согласился. В доме была его жена и сноха с маленьким ребенком. Оставшиеся две плитки шоколада отдали ребенку. Хозяева оказались добрые. Налили большую миску горячего борща, дали всем по сухарю. Впервые покушали горячего с тех пор, как улетели из части. Хозяин сказал: «Три дня, как немцы оставили деревню, но ежедневно наведываются за продуктами, а в деревне оставили много полицаев, и поэтому никто не пускает ночевать, боясь мести». [142] После еды осмотрели дом, чердак, на всякий случай определили каждому сектор обороны, через какое окно выбираться и место отступления и сбора. Хозяев предупредили, чтобы без нашего разрешения из дома не выходили.

Принесли соломы, расстелили у двери и легли спать. Только задремали, слышим стук в дверь. Быстро вскочили, посмотрели в окна, есть ли кто возле дома. Никого нет, тихо. Вышли с хозяином в сени, прислушались — тихо. Проходит минут пять-семь, старческий голос просит открыть дверь и пустить в хату. Я спрашиваю у хозяина шепотом: «Кто это?» Он отвечает: дедушка. Прислушались еще, не принудили ли каратели дедка постучать, но все тихо. Деда впустили. Ребята осмотрели местность вокруг дома. Дедок говорит: «Пришел, сынки, на вас посмотреть. Ведь мои два сына тоже где-то воюют и, наверное, подумали мы с бабкой, так же скитаются, как и вы. Будьте осторожны, в деревне много полицаев». И он со слезами на глазах ушел. Ночь прошла спокойно. Утром хозяева дали нам покушать, и только мы вышли со двора, смотрим — стоят дедок с бабкой. Дедок сказал: «Идите, а мы за вами, а то стоя опасно разговаривать. Мы ведь с бабкой охраняли вас всю ночь. Я за вами следил все время, как только вы вошли в деревню». Проводили они нас с километр и потихоньку сунули каждому по куску мяса (зарезали для нас гуся и сварили). Мы были тронуты до слез.

День воскресный, солнечный. Базарный день, деревня большая. Прошли мимо базара и стали выходить на окраину, где были вырыты на холмах ямы.

Прошли эти ямы, и когда обернулись, то увидели: за нами примерно в двухстах метрах следует человек. Сначала мы этому не придали значения.

Но вскоре установили, что он движется за нами, сохраняя определенную дистанцию. Это было подозрительно. Хозяин советовал идти на деревню Вербовку, а затем на станцию Балаклея, ну а там по железной дороге можно добраться поближе к дому. До Вербовки двенадцать километров. Прошли километров шесть-семь, к дороге справа стал примыкать лес, а слева посадки подсолнуха. Наш спутник, чувствуем, ведет себя неспокойно, что-то затеял. Мы помнили наказ деда: «Будьте осторожны». Я говорю ребятам: «Будете делать то, что я». В одном месте, видим, он начинает догонять. Я быстро сворачиваю в подсолнухи, ребята за мной, вроде бы за нуждой. Он подходит к нам и говорит: «Долго, сволочи, я шел за вами, тут вам и конец». И вытаскивает из-за пазухи обрез. Вот он, оказывается, кто, кулак недобитый! Я был начеку и выстрелил первым.

Часов в десять пришли в Вербовку, затем двинулись в Балаклею, там попали в дом к сапожнику. Он дал нам по лепешке, мясо у нас было, пообедали. Он рассказал: «Балаклея нейтральная полоса, а в восьмидесяти километрах отсюда есть деревня, в которой стоит Красная Армия». Дорогу рассказал.

Пришли в деревню к вечеру. [143] Там стоял заградительный батальон. К командиру батальона попали, когда начало уже темнеть. Он был удивлен, как мы очутились в деревне, и никто нас не задержал, ведь деревня крепко охраняется. Документов, удостоверяющих личность, у нас не было. Поверил на слово, поместил нас к старшинам, утром, мол, разберемся. Утром нас построили, оказалось человек тридцать-сорок. Тут были и цыгане, и много всякого народу, но все без документов. Особый отдел отобрал у нас оружие. «Прибудете к себе в часть, вам выдадут новое, а на фронте оно нужно». Пришлось отдать. Построили нас в колонну по три человека и в сопровождении двух автоматчиков направили, как дезертиров, в штаб полка в деревню Бугаевку (запомнил эту деревню по фамилии комиссара нашей эскадрильи Бугаева в 164-м РАП в Воронеже). Связь заградительного батальона с полком была пешая или конная на расстоянии тридцати километров. В деревнях, по которым нам приходилось проходить, не пускали даже попить воды: дезертиры, чего с нами канителиться… Ночью привели в Бугаевку к какому-то сараю, часовые передали нас командиру взвода, который был под хмельком и потребовал сдачи холодного и огнестрельного оружия. Часовые сказали, что перочинный нож есть только у летчика, и показали на меня. Этот перочинный нож с дарственной надписью подарила мне группа, которую я переучивал в Воронеже в 1940 году на ДБ-3. Я попробовал не отдавать. Сержант: «Расстреляю!» На просьбу встретиться с кем-нибудь из командования полка только усмехнулся. Затолкнули в темный сарай, где люди лежали на холодном земляном полу. Правда, через час пришел тот же комвзвода и перевел нас рядом в комнату, где у них была гауптвахта и находились два красноармейца. Все же удобнее! Часа через два друзья этих красноармейцев принесли хлеба и какой-то бурды, которой они с нами поделились. На следующий день часов в десять-одиннадцать нас всех построили и за двенадцать километров повели в штаб дивизии. Когда мы пришли в штаб, оказалось, он перебазировался в другое место, разговаривать со мной никто не стал, а сказали: «Вот пошла колонна, и вы с этой колонной идите, а по прибытии на место — разберемся». Колонна состояла примерно человек из пятисот — шестисот, впереди шли два автоматчика.

Да! Попали, нечего сказать… Я ребятам говорю: «Надо отсюда сматываться, пока не поздно». Выработал план — бежим при первой возможности и добираемся к своим самостоятельно. Дело к вечеру, слева подсолнечник, а дальше лес. Мы трое плетемся сзади колонны. Обстановка — лучше некуда. Ребятам говорю — делать, что я. Свернули в подсолнухи, садимся вроде по надобности. Подождав минут десять-пятнадцать, когда колонна отошла подальше, мы направились к лесу и, идя по опушке, пришли в деревню. Зашли в крайнюю хату, напились воды, посидели, расспросили, кто в деревне и велика ли она. [144] На улице темно. Только собрались уходить, как заходят три красноармейца. Ну, думаю, пропали. Я им говорю, что из штаба дивизии нас направили догонять колонну. «Вы случайно не видели, по какой дороге она идет?» Они пожали плечами и переглядываются, а мы с ребятами шустро выходим из хаты. Бегом в огород и там залегли.

Они опомнились, выскочили из хаты, начали кричать — вернитесь. Постояли на крыльце и говорят: «Прозевали».

Когда они ушли, мы пошли по деревне, чтобы найти хату, где можно было бы спокойно переночевать. Хата попалась чистая, встретила нас молодая хозяйка, а старуха сидела у печи и варила картофель. Ночевать не пускали, надо разрешение у начальства. Но мы закрыли дверь на крючок, съели картофель и легли спать на полу у дверей. Спать было холодно. Рано утром хозяйка пробовала выскочить из хаты, но ей не удалось. Вот ведь прыткая какая. Объяснить бы ей, в чем дело, но все равно ведь не поверит. Попили воды, закрыли снаружи дверь и пошли из деревни. Когда были уже на бугре, хозяйка вырвалась из хаты и побежала, видимо, сообщать о нас начальству. Но теперь это уже было не опасно, — успеем уйти.

Часов в 14 зашли в деревню, которая оказалась битком набитой техникой и войсками разных родов. Идти к начальству за содействием не было никакого желания… Зашли в хату, сидят человек шесть ребят в возрасте 16–17 лет.

Мы попросили напиться, завязался разговор. Они были комсомольцы, и я им рискнул довериться. Рассказал, кто мы и дальнейшие планы. Романтика наших похождений их, видно, заинтересовала, и они обещали помочь.

Принесли соленых огурцов, воды и дали нам по кусочку хлеба. Стали вырабатывать план: как выбраться из деревни, ведь она сильно охранялась, и как дальше идти? Нельзя было попадаться частям этой дивизии, так как нас снова могли направить в штаб, а там посчитать за дезертиров. Два паренька пошли на разведку и вернулись через полтора часа. Известными им ходами ребята вывели нас из деревни, минуя всех часовых, под какой-то железнодорожный мост. Мы с ними распрощались и тронулись в пугь… Так мы шли несколько дней полями, мимо населенных пунктов, питаясь подсолнухами, ночуя в стогах сена.

По нашим расчетам, скоро должен быть Купянск. По пути нам попалась большая дорога, которая должна была привести нас в крупный населенный пункт. Не доходя деревни, встретили мужчину, и он сказал, что до Купянска тридцать километров, а до деревни три, следовательно, до города останется двадцать семь километров. Стало теплее на душе… Там железная дорога, и дальше до дому будем добираться по ней. Ну, все позади — и питье воды из луж, и питание мерзлыми подсолнухами. Вперед! [145] Показалась крайняя хата деревни, навстречу шел военный. Узнали, что часть, находящаяся в деревне, не входит в состав дивизии, от которой мы уходили. Дальше идти нет сил. Заходим в сени крайнего дома, а там висит свиная туша. Думаем, вот уж где мы поедим вдоволь. Заплатим, сколько потребуют. Деньги у меня были, примерно около двух тысяч рублей.

Открываем дверь, хозяйка приглашает в дом. Расспрашивает, кто мы, откуда и куда. Рассказали. Она видит, что мы голодные. Дает понемногу щей и горячего чаю. Больше, говорит, вам пока кушать нельзя. Расспросили у нее, как ближе пройти в сельсовет или правление колхоза. Пошли в сельсовет. Там дежурили пацаны, и один из них отвел нас к председателю колхоза на мельницу. Я ему рассказал, кто мы такие и какие наши дела. Он согласился оставить нас ночевать, но требовалась разрешение от Купянского райвоенкомата. С девушкой мы пошли в сельсовет, и она связалась с Купянским РВК. Военком говорит, чтобы мы прибыли в Купянск, я его упросил, чтобы он разрешил переночевать в этой деревне. Разрешение было дано, и он повторил его девушке. Пошли к председателю, и он нас определил в хату, предупредив женщину, чтобы она наварила в самом большом чугуне щей и побольше положила мяса, а сейчас дала бы перекусить. В хате шла побелка. Мы перекусили пшенной колбасы, натаскали воды, накололи дров, перенесли мебель, и к этому времени подоспели щи.

За все время мы впервые от души наелись, настелили в комнате соломы, на солому постлали чистые дорожки, разделись и по-господски легли спать.

Оказывается, председатель поселил нас у себя. Утром они нас накормили, а к вечеру мы прибыли в Купянский РВК, откуда были направлены на пересыльный пункт.

На пересыльном пункте нас допросили и выдали справку, одну на троих, что мы следуем в свою часть в город Липецк. С этой справкой пошли в продовольственный отдел пересыльного пункта, где нам на два дня выдали харчи на путь следования до Липецка. Итак, у нас в руках: некоторое количество колбасы, три буханки хлеба, чай, сахар, соль. На улице ночь.

В нескольких домах просились переночевать, но никто таких оборванцев не пускает. По дороге встретили парня, который повел к себе домой ночевать, но ночевали мы у соседей, у них была большая хата. За ночлег оставили все оставшиеся у нас продукты. Из Купянска до станции Валуйки добрались пешком. Была уже зима. В одной из деревень нас чуть не зарубили топором, очевидно приняв за бандитов.

В Валуйки мы пришли днем на следующие сутки, голодные, холодные. Вокзал был забит красноармейцами, которые варили себе кашу-концентрат. Узнали у дежурного, что состав из платформ, на одной из которых стоят два трактора, а также одного крытого вагона отправляется скоро в сторону станции Острогожск. [146] Мы забрались в тракторы, и скоро состав тронулся, но, отойдя от Валуек километров тридцать, поезд остановился и дальше не пошел. Пошли опять пешком, ночевали в деревне и днем пришли в Алексеевку. Далее — к Острогожску, не доходя до которого три километра Дмитриенко и Хицко совсем раскисли, упали в снег. Пришлось силой заставить идти дальше. Да я и сам еле двигался, сильно разболелась ушибленная нога. Когда пришли в Острогожск, по пути попалась военная столовая, и мы зашли туда. К нам, оборванным, грязным, подходит дежурный и просит освободить помещение. Я показываю ему справку и прошу, чтобы нас накормили. После некоторого раздумья он отвечает, что меня, как командира, покормят, так как это столовая комсостава, а остальных нет.

Тут к нам подошли еще несколько человек комсостава и, узнав, кто мы и откуда, стали предлагать свои обеды, пристыдив дежурного. Покормили нас хорошо и на машине отвезли на станцию. От Острогожска мы пригородным поездом поехали до Лисок.

В поезде к нам пристал какой-то пьяный бурдыга и начал нести антисоветчину, ну и пришлось ребятам перед Лисками закрыть его в туалете связанного, с кляпом во рту… В Лисках мы пробыли почти целый день, дожидаясь поезда на Воронеж. Там мы раз шесть покушали, а за бритье бород, в которых было много мелкой угольной пыли, набранной нами в пути, парикмахер запросил по сто рублей, так как после каждой бороды, как он сказал, бритвы можно выбрасывать. Деньги были, и мы согласились. В Воронеж мы приехали вечером. В ресторане на вокзале мы отлично поужинали, и я отправил ребят в Липецк, отдав им справку. Сам остался до утра в Воронеже, чтобы проведать Валентину, свою невесту, и заодно отмыться от грязи. С первым трамваем поехал к ней на квартиру, но оказалось, что они с заводом эвакуировались на восток. Я вернулся на вокзал, тут мои нервы сдали, меня начал трясти озноб. До 16 часов я пролежал в забытьи в комнате агитпункта, где было поменьше народу. Поезд на Грязи отходил вечером. Я случайно встретил бабку, которая продавала красное вино, купил у нее две бутылки и пошел в ресторан обедать. Если я сейчас не заставлю себя поесть, то слягу в Воронеже и не доберусь до дома. Занял столик, заказал еду и, пока принесли закуску, выпил одну бутылку вина. Стало легче. И тут за столик, где я сидел, подсели подполковник и старший лейтенант и смотрят на меня во все глаза: что за штука — оборванный, грязный, сидит и пьет вино, ну а когда официантка принесла самую дорогую закуску, тут подполковник не выдержал и потребовал у меня документы. Я ему ответил: «Покушаю, покажу». Он побежал в комендатуру, привел оттуда лейтенанта и говорит: «Вот он, этот диверсант, смотрите, и блондин такой же». Вокруг столика стал собираться народ, а я продолжал есть. [147] Подполковник кипятится, говорит:

«Безобразие, он даже не реагирует!» Лейтенант стоял, стоял, а потом и спрашивает: «Вы случайно не из экипажа Петелина?» «Да, я и есть Петелин», — отвечаю. «Ну и продолжайте обедать», — сказал лейтенант и объяснил подполковнику и народу, что вокруг собрался: «Эти ребята возвращаются с полета на Варшаву. Один экипаж уже прошел и сказали нам, что, наверное, здесь же будут проходить и петелинцы. Ну а в каком виде они возвращаются, сами видите».

Подполковнику стало неудобно, и он ушел, а я доел и отправился в комендатуру на вокзале, где мне сказали, что несколько дней тому назад прошел здесь и экипаж Гросула. (Тоже не вернувшийся с этого задания экипаж из одного полка с Петелиным. — /А. Г./) Ночью я приехал в Грязи, а утром на следующий день случайно встретился со своим штурманом Чичериным. Ночью мы приехали поездом в Липецк, часовой в городок не пускал, пока не явился дежурный по части старший лейтенант Александр Зарубин. Пришли мы в гостиницу в свою комнату, а она пустая, стоят одни койки. По нашему негласному закону, если кто не возвращается с боевого задания, ребята эскадрильи имеют право разделить его вещи между собой.

Пока мы были у вас (у командира полка И. К. Бровко. — /А. Г./), а потом вернулись обратно, все вещи были на своих местах, и койки застланы, а ребята дожидались нас.

Я никогда в жизни не забуду, как Вы по-отцовски нас провожали и еще теплее встречали, вскочив с койки в одном белье, и стали нас обнимать и целовать, как родных сыновей. Отец, который заведомо знал, что посылает на тяжелое дело своих детей, будет переживать, пока они не вернутся домой.

Дорогой Батя! (Так звал своего командира И. К. Бровко весь личный состав полка, конечно, за глаза. — /А. Г./) Большое, большое тебе сыновье, солдатское спасибо за большую человеческую душу.

На другой день мы должны были лететь в Москву по вызову, но по Вашему настоянию нам дали день отдыха. Через день мы улетели в Москву.

Петелин».

Создание АДД

Наш полет к Варшаве Сталин хорошо знал и нередко о нем вспоминал. В заключение своего краткого обзора я высказал твердое убеждение, что ликвидация АОНов была ошибочной, ибо, находясь в руках Главного Командования, АОНы, безусловно, были бы теперь в большой мере сохранены, и предложил воссоздать такую армию, если имеется возможность. [148] По одобрительным кивкам Сталина я понял, что он не только согласен со мной, но что у него уже есть какое-то предварительное решение и в разговоре со мной он проверял его. Беседа на этом была закончена. Через несколько дней со мной состоялся уже конкретный разговор по существу дела. Сталин спросил меня, как я посмотрю на то, чтобы мы не воссоздавали армии особого назначения, а создали авиацию дальнего действия, с тем чтобы в дальнейшем в этой авиации были созданы армии особого назначения. Сейчас же есть предложение изъять все части и соединения дальнебомбардировочной авиации из ВВС, сформировать из них, сколько получится, полки и дивизии, обучить личный состав всему, что необходимо для выполнения боевых задач, подчинить всю эту организацию непосредственно Ставке и только от нее получать все указания. И впредь авиацию дальнего действия именовать АДД Ставки Верховного Главнокомандования.

Сказав все это, Сталин выжидательно посмотрел на меня. Я молчал. Мне было ясно, что речь идет о создании авиации стратегического назначения, которая должна включить в себя тысячи самолетов и экипажей, что Сталин хочет иметь мощную ударную группу в руках Верховного командования, которая могла бы решать задачи, выходящие далеко за пределы тактики и оперативного искусства.