Процесс из-за принца Рупрехта
Штрассер все эти годы искал поводов, чтобы сразу поднять на ноги широкие массы. Однако борьба против плана Дауэса, против Локарно, против господства марксистов при Брауне и Зеверинге и за свободу выступлений для Адольфа Гитлера – все это не было достаточно конкретно и мало говорило массам. Этой пропаганде не хватало достаточно ярких поводов. У нее было много теорий, отчасти противоречащих друг другу, но не было ясной цели.
В глазах избирателей национал-социалисты были партией, борющейся против республики. А между тем такой видный представитель партии, как Штрассер, вдруг заявляет, что партия вовсе не борется против республики, а приемлет ее. Это не могло не создавать путаницы.
В действительности республику вовсе не встречали с распростертыми объятиями, по крайней мере в кругу Гитлера. К семидесятилетию Вильгельма II 27 января 1929 г. Розенберг написал первую статью, в которой защищал бывшего кайзера от нареканий, обычно взводимых на него в среде национал-социалистов.
«Не следует, – писал Розенберг, – лицемерно возлагать на Вильгельма вину, которая падает на все поколение». Розенберг требовал для бывшего кайзера разрешения вернуться в Германию в качестве частного лица. Статья заканчивалась характерными словами: «Мы приветствуем (в лице экс-кайзера) добрые старые традиции чести и долга старой Германии. На них должны покоиться и устои Третьего Рейха».
Годом позже сам Гитлер воспользовался случаем и излил перед общественностью те противоречивые чувства, которые возбуждает в его груди вопрос о монархии. Он выступил с нападками на бывшего баварского кронпринца Рупрехта. Принц отказался поддержать плебисцит против плана Юнга, и это стало достоянием гласности. Тогда Гитлер поместил резкую статью в своем «Иллюстрированном наблюдателе». «До сих пор, – писал он, – мы умышленно обходили молчанием вопрос о монархии и республике, но теперь, возможно, придется коренным образом пересмотреть нашу установку в этом вопросе. Если сами монархи так мало ценят мнение партии, то нет никакого смысла оставлять открытым вопрос «монархия или республика?» и таким образом давать республиканским властям основание для преследования партии. При таких обстоятельствах я считаю безусловно правильным, чтобы и мы открыто признали республиканский образ правления».
Это опять-таки был сказано весьма дипломатически. Ударение делалось не на «пересмотре мнения», а на признании партии монархами – «мнение» ставилось в зависимость от этого признания. Гитлер еще больше раскрыл свои карты на судебном разбирательстве, которым окончился его выпад против Рупрехта. Он подал в суд за оскорбление на мюнхенскую газету, ставшую на сторону принца. В мягком и откровенном тоне Гитлер говорил на суде о том, как больно ему, старому солдату, быть вовлеченным в конфликт со старой Германией. Правда, эта старая Германия отошла в вечность, с этим надо считаться и примириться, «но нас эта старая Германия ничем не обидела. Я не мог 11 ноября осуждать то, чему я поклонялся 9 ноября, в чем я видел воплощение всего самого великого на свете. Мы не поносили республику; я не желаю, чтобы поносили нынешнее знамя – оно тоже было одно время символом великой немецкой веры, но я не могу забыть старое знамя, оно остается для меня безусловной святыней, и я считаю невыносимым, чтобы какая-нибудь придворная канцелярия вбивала клин между нашей новой Германией и старой Германией. В лагере этой старой Германии находятся миллионы уважаемых людей, которые не понимают нас; это самые лучшие представители лучшей эпохи. Мы не хотели бы быть оторванными от них, от старой консервативной Германии, имевшей свою огромную ценность».
На этом процессе и в этой речи Гитлер, можно сказать, объявил вопрос о форме государственного управления «частным делом» для членов партии, вопросом, до которого массам нет дела. «Подлинное решение» проблемы оставлено было для дипломатических ходов и для застольных разговоров; партия не связана в этом вопросе и может вести торг за свою позицию в вопросе о монархии, как ей покажется более целесообразным. В этом смысл гитлеровской речи.