Глава VIII. Роль и судьба нормальности в российской политике

Каждый, кто хочет в работе, не чуждающейся собственно политического, обсуждать столь абстрактную проблему, должен начинать с так называемой профилактики. Потому что ровнехонько в момент, когда он тему задает в качестве предмета для обсуждения, ему вменяется (и не только отдельными людьми, а целыми социальными группами) некая инвектива. Мол, «вы, батенька, хотите нам сказать, что страна безумна и нормальный человек в ней обречен. Что жить в России – значит, безумствовать. А мы вот и жить в России хотим, и безумствовать не намерены».

В России и впрямь есть два сообщества, причем не только политических, но и культурных, одно из которых говорит, что Россия безумна и это прекрасно. А другое – что Россия безумна и это ужасно. Как только начинается разговор о нормальности в российской политике, то каждая из этих групп по первым же произнесенным словам хочет опознать в произносящем своего или чужого. И после этого, в зависимости от того, что она опознала, будет или аплодировать всему, что говорится, или затыкать уши.

Конечно же, я считаю, что Россия безумна и это прекрасно. Что же касается безумия и ума, то это слишком сложная проблема, которую можно обсуждать либо совсем подробно, либо очень сжато. Обсуждать эту проблему совсем подробно можно только написав об этом отдельную книгу. Но данная книга – о другом. А значит, обсуждать безумие России можно только очень коротко. Адресуя, например, к шекспировскому королю Лиру, который стал подлинным, только когда стал совсем безумным. А также предложив человеку, укорененному в российской культуре (а значит, и в онтологии), пожить несколько лет в совсем небезумной стране. В Дании, например, в Швеции, в Норвегии. Пожить спокойно, тихо, удобно. Но только именно несколько лет. Причем не зная наверняка, что эти несколько лет не превратятся во всю жизнь.

«Нормальных» стран, в принципе, не так уж много. США – это очень безумная страна. Созвучно ли их безумство нашему или нет, это отдельный вопрос. Но то, что эта страна, возможно, обладает иначе направленным вектором безумия, но сопоставимым по величине с нашим вектором – очевидно. Англия – это очень безумная страна. Шотландия – это совсем безумная страна. Ирландия – тем более. Индия – очевидно безумная страна. Китай – потаенно безумная страна. Япония и Германия – подавленные безумные страны (равно как и Испания, Италия, Греция). Об исламском мире, наверное, и говорить не надо. Равно как и об Африке с Латинской Америкой.

Для многих стран их безумие тождественно шансу на историческую жизнь. В случае Израиля, например, это безусловно так. Да и в случае Ирана тоже. Наверное, Австралия – это нормальная страна. Не знаю. Я там не был. Назвать Францию нормальной страной я не берусь.

А вот Норвегия, Швеция, Финляндия, Дания... Что ж, есть нормальные страны. Но это, конечно же, не Россия. Хорошо ли, что эти страны нормальные? Не знаю. Каждый выбирает свое. То, что в этих странах любой человек, органически связанный с Россией, рехнется – в зависимости от степени органичности – за несколько месяцев или несколько лет, я убежден. Что касается тех, кто там живет, уехав из России... Для меня это и есть тест на отсутствие органической связи с Россией. Что, опять-таки, и не хорошо, и не плохо. То, что лакмусовая бумажка в одном случае краснеет, а в другом синеет, это ведь не хорошо и не плохо, не так ли?

Неспособность человека, органически связанного с Россией, жить в нормальной стране не зависит от идеологических пристрастий данного человека. Подруга моей прабабушки Марья Александровна была бомбисткой и анархисткой. Прабабушка спасла ее от суда, испросив помилования у высокого должностного лица Российской империи, и немедленно увезла за границу. В этом было условие, на котором настаивало высокое должностное лицо, не желавшее в очередной раз подвергать опасности себя и свое окружение.

Прабабушка увезла Марью Александровну в Швейцарию, где ультразападница Марья Александровна быстро стала ультрапочвенницей и предприняла решительные шаги к возвращению в Россию, понимая, что ее там ждет. Остановить ее удалось с огромным трудом. Каждому, кто скажет, что это экзотический случай, отвечу, что, во-первых, это та экзотика, которая раскрывает природу вещей. А во-вторых, это не вполне экзотика. В доказательство чего прошу прочесть стихотворение Цветаевой «Тоска по родине». А также многие другие произведения сходного типа, написанные авторами с совершенно разным мировоззрением.

Хочу сказать также, что право страны на историческое существование, как мне кажется, полностью определяется степенью и характером исторического безумия этой страны и ее граждан. И что, приезжая в чужую страну, ты просто кожей чувствуешь это, как чувствуешь и то, что в одних странах это безумие созвучно безумию твоей страны, а в других антагонистично.

Скажу, наконец, что безумие отдельного человека и историческое безумие – вещи разные. Что тождества между живым человеком и человеком безумным нет. Хотя соотношение между жизнью и безумием далеко не линейное. А вот тождество между живой страной и историческим безумием этой страны для меня несомненно. Хорошо ли, когда страна мертвая? Если ее обитатели считают, что это хорошо, почему я должен этому оппонировать? Но мне ясно, что ровно в тот момент, когда страна становится нормальной, она становится мертвой. Что-то глубоко мертвящее есть и в модернизации, и в буржуазности как таковой (при том, что по большому счету это почти синонимы). Но есть страны, пытающиеся спасти себя как безумное, то есть живое, целое – и при этом проводить модернизацию. Индия, например, именно такова. Да и Китай тоже.

Удается ли в конечном итоге спасти жизнь от модернизации, это отдельный вопрос. Но то, что проводя модернизацию, надо особо беспокоиться о сохранении живой жизни от нормализующей мертвечины, для меня безусловно. Вот, если совсем уж коротко говорить, все, что я хочу сказать по поводу соотношения нормы и безумия в жизни стран. То есть «исторических личностей».

А теперь – о том, что намного важнее. То есть не о том, что я ХОЧУ сказать (коротко, повторю, все, что хотел сказать – сказал), а о том, что я НЕ ХОЧУ сказать.

Я не хочу сказать, что нормальность в принципе враждебна России. Что желание увидеть на месте разбитой российской дороги аккуратную европейскую трассу несовместимо с патриотизмом. Что каждый, кто хочет, чтобы российские крестьяне жили не в покосившейся избе, а в комфортном, чистом коттедже, – это чуждый нам космополитический элемент.

Я не хочу также сказать, что страсти по нормальности никогда ничего не порождали в российской истории. И что каждый, кто жаждет этой нормальности, обречен на роль Александра Федоровича Керенского.

Нормальность нормальности рознь.

И разный тип страстей по нормальности, свойственный разным личностям, по-разному воспринимается Россией.

Первый тип страстей по нормальности наиболее ярко характеризуется личностью Петра I. Петр I увидел – сначала Кукуй, потом Голландию – и страстно возжелал нормальности. То есть в каком-то смысле сошел с ума на этой почве. А когда он на этой почве сошел с ума, то есть стал безумен, то его безумие было уловлено Россией. И они – Петр как личность, а Россия как историческая личность – парадоксально сдружились на почве общего безумия. Россия отреагировала позитивно именно на безумие Петра. А не на источник этого безумия. Но соединение нормальности как источника безумия, безумия как последствия страстей по нормальности – и органического безумия России – создало Российскую империю. Санкт-Петербург – это не Амстердам, не Роттердам и даже не Лондон. Но это и не Москва. Это великое в своем абсолютном безумии дитя двух безумий (России и Петра) и одной нормальности, приобретшей характер безумия. В этом виде нутряные страсти личности по нормальности могут породить великий исторический результат, ничего общего с этой нормальностью не имеющий. Но грандиозный и глубоко впечатляющий.

Декабристы, прошедшие пол-Европы в наполеоновских войнах, увидели европейскую нормальность и сошли по ней с ума. Их безумие Россия, опять-таки, уловила. «Жертвами мысли безрассудной» назвал их Тютчев. Разве можно сказать, что это безумие, порожденное тоской по нормальности, ничего не породило в России? Декабристы и впрямь «разбудили Герцена» и так далее.

Есть и более спокойные (и потому неочевидные) прецеденты. Хрущев, например, на почве своих страстей по нормальности на свой лад немножко подвинулся. И этот крохотный импульс его безумия породил, как я считаю, Гагарина.

Это все о том, как функционирует в России первый тип нормальности – тип безумца, свихнувшегося на почве страсти по нормальному и объединившегося в этом своем безумии с Россией.

Второй тип нормальности представлен Брежневым. Брежнев, будучи глубоко нормальным человеком (я бы даже сказал, что слишком нормальным), сразу понял, что Россия безумна и что ему свою нормальность надо спрятать, приберечь для личного пользования. Это такая затаенная нормальность, порождающая не вихри страстей, возносящие Россию невесть куда, а уютное болото. В котором сидит разумный царь, притворяющийся безумным. Сидит и как бы безумствует. А страна под его усыпляюще-имитационные пасы не возносится, а успокаивается и засыпает.

Сталин в мою типологию нормальности вообще не входит. Потому что, в отличие от Петра I, он не мечтал о нормальной жизни, не мечтал превратить Россию в Кукуй или Голландию. А о чем он мечтал? Не знаю. Знаю, что не об этом. Знаю также, что Сталин в типологию нормальности не входит. И потому обсуждение его интенций уведет нас в данном случае в сторону.

Для завершения типологии нужен третий тип нормальности, олицетворяемый Борисом Годуновым или Михаилом Горбачевым. Эти политические личности, эти генераторы страстей по нормальности, не будучи безумными, не резонируют с безумством страны. И потому страну не возносят. Но они и не прячут свои страсти по нормальности в дальний уголок души. Они их предъявляют. А будучи предъявленными, эти страсти в силу их небезумия активизируют российское небезумие, то есть смерть.

По ходу анализа событий и текстов нам придется столкнуться с этим третьим типом нормальности более подробно. Здесь же я только хочу оговорить, что нормальность нормальности рознь. И что политический процесс не позволяет определить характер той нормальности, к которой Д.Медведев апеллирует, предъявляя безусловную человеческую подлинность. Но что предъявление нормальности вообще легко может быть использовано в соответствии с третьим типом этой самой нормальности. К чему, как я показал выше, есть разного рода поверхностные причины. Теперь мы видим, что эти причины (логика политической борьбы, брэнды и супербрэнды эпохи etc) соединяются с причинами не столь поверхностными.

Наличие этого соединения и является, как я показал в главе III, посвященной герменевтике медведевских текстов, одним из оснований для написания книги..

Видимо, какая-то тонкая структура этих текстов породила и аллегории, описанные мною в главе V.

Но бог с ними, с аллегориями... К ним мы еще вернемся. А пока постараемся нечто обсудить более аналитично и сухо.

Вы когда-нибудь пытались определить смысловую систему, подпитывающую глубинно-личностную философему «нормальной жизни»? При том, что рассматривать эту философему в отрыве от феномена ее подпитки чем-то более основательным, нежели она сама, бесперспективно...

Но почему подпитка должна осуществляться какой-то «системой смыслов»? Разве не может подпитывать философему «нормальной жизни» Ее Величество Реальность? Почему между этой Реальностью и ее мощнейшими токами должен находиться какой бы то ни было смыслосистемный посредник – Теория, Культура, Мировоззренческая доктрина? И, главное, есть ли такой посредник?

Видит человек домик под черепичной крышей, дорожку, вежливых улыбающихся людей, влюбляется он в это всеми силами своей души. В это, то есть в реальность. А мы все о посредниках толкуем.

Несомненное благо не требует для поклонения оному посредников в виде системы смыслов! Несомненное? Ой-ли?

Нормальная жизнь – это не жизнь обитателя Африки, Азии или Латинской Америки. Обитатели этих континентов могут подключаться к благу под названием «нормальная жизнь». Но само это благо (и его эталоны, что тоже немаловажно) размещено на Западе. Западная цивилизация – она и только она – взрастила внутри себя нечто, называемое «нормальная жизнь». Но могу ли я ставить знак равенства между «западным образом жизни» как таковым и тем, что называется «нормальная жизнь»?

Для того, чтобы ответить на этот вопрос, достаточно отнестись к тому, что привычно именуется «западный образ жизни» не как к чему-то монолитному (образ жизни), а как к полисистеме («образы», а не «образ жизни»).

Рыцарский образ жизни – это тоже западный образ жизни... Один из западных образов жизни...

Можно ли назвать рыцарский образ западной жизни нормальной жизнью в том ее понимании, которое мы обсуждаем? Безусловно, нет! В какой степени «нет»? В относительной (рыцарский образ жизни не является нормальным в интересующем нас понимании) или же речь следует вести не об относительной, а об абсолютной степени того же самого «нет»? То есть о том, что рыцарский образ жизни не просто не является нормальным в интересующем нас смысле, а является антитезой этой самой «нормальной жизни»? Речь следует вести именно о том, что рыцарский образ жизни является антитезой «нормальной жизни».

Но такой, как говорят, «расклад», укоренившись в реальности, должен быть оформлен в культуре. Если в реальности рыцарский образ жизни и «нормальная жизнь» находятся в антагонистических отношениях и эти отношения освоены общественным сознанием эпохи, то должен появиться роман... Или поэма... Где были бы герой и антигерой (Протагонист и Антагонист), выявляющие этот антагонизм, превращающие его в многогранные человеческие отношения между людьми, олицетворяющими антагонистические западные образы жизни. Кто Протагонист и кто Антагонист? Это зависит от исторического периода!

Великий поэт эпохи доминирования рыцарских ценностей, Бертран де Борн, расставляет приоритеты одним образом:

Сброд торгашей, мужицкий сброд,

Зловонный городской народ –

Восставшие из грязи

Тупые, жалкие скоты!

Противны мне до тошноты

Повадки этой мрази.

Но это оценочная норма, свойственная эпохе Элеоноры Аквитанской и Ричарда Львиное Сердце. Эпохе того, что на языке Бертрана де Борна можно назвать восхождением сброда торгашей. Или же – триумфом сторонников «нормальной жизни». Но много прежде, чем этот триумф состоялся (и столетиями позже однозначно-оскорбительных оценок Бертрана де Борна), родился гений – Мигель Сервантес. И он написал своего беспрецедентного «Дон Кихота». Того самого, про которого Достоевский говорил как про достаточное оправдание всего человечества на Страшном Суде. Мол, если человечество смогло создать такое – оно заслуживает прощения все целиком.

У Сервантеса нет и в помине деборновской категоричности. Санчо Панса – не прописной негодяй (представитель «сброда»), а глубокий, трогательный, душевный человек со своей правдой.

Он во всех смыслах слова – нормальное начало. Он, прежде всего, просто здоров и не принимает ветряную мельницу за великана.

Он не только здоров – он еще и здравомыслящ.

Он не просто здравомыслящ – он, как бы сейчас сказали, авангарден. Он критикует уходящее, осуществляя важнейшую культурную функцию.

Но кто когда-либо решался сказать, что Санчо Панса – Протагонист, а Дон Кихот – Антагонист? Кто-кто... Перестройка наша – вот кто... «Заколебали вы нас своими ветряными мельницами! Хватит воевать с ветряными мельницами!»

Табун перестройщиков прошелся по всей отечественной и зарубежной культуре. Георгий Товстоногов в преддверии перестройки за счет легкого смещения акцентов в блестящем своем спектакле представил «Горе от ума» Грибоедова как равный поединок Протагониста (Чацкого) и Антагониста (Молчалина). Но он не мог и никогда не стал бы выворачивать наизнанку отношения в рамках вышеуказанной протоантагонистической пары. Да это и не нужно было предперестроечной интеллигенции 60–70-х годов, только готовящей перестройку. На тот момент нужно было держать пальму первенства за интеллигентом – Чацким, борющимся с номенклатурщиком – Молчалиным.

Но хлесткий, умный и внутренне непримиримый ответ Молчалина на вопрос Чацкого о его талантах: «Два-с: умеренность и аккуратность» – закладывал основу для будущего выворачивания протоантагонистических отношений наизнанку.

Еще один шаг – и Молчалин начнет олицетворять собой норму (нормальную жизнь), а Чацкий – антагонистичное норме патологическое начало. Ну, назвали же человека психом? Может, не зря? Теперь этот шаг уже сделан литовским режиссером у Волчек и... Путин, которому спектакль показали, недоумевал – как так можно? А ему снисходительно разъясняли: «Можно, можно». И ухмылялись. Вы только не думайте, что я с политики перешел на театр. Я аккурат политику обсуждаю. Ее и только ее. И политику вообще (к вопросу об ухмылках по поводу недоумений Путина), и эту самую перестройку с ее подкопом под героизм, выдаваемым за апологию нормальности. Перестройка хотела раскурочить весь предыдущий жизненный уклад. Но больше всего ей хотелось раскурочить героическое в этом укладе, предъявляя его в качестве ненормального.

«Надо прожить свою жизнь нормально, по-человечески, чтобы не было стыдно», – говорит Д.Медведев...

Еще не ушло из жизни поколение, учившее наизусть: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества».

Медведев говорит: «Ставить же перед собой какие-то глобальные цели можно, и каждый из нас имеет, наверное, эти цели, но они не должны заслонять именно главного – надо прожить свою жизнь нормально, по-человечески, чтобы не было стыдно».

И там, и там – стыдно плохо прожить жизнь.

Но в одном случае все без остатка подчинено глобальной (самой великой из возможных) целей. И ничего другого нет вообще.

А в другом случае такое заслонение глобальным всего остального – ненормально, то есть помещено не на положительный, а на отрицательный полюс идеологемы.

Последовательная дегероизация – это порождение чего? Бюргерского духа? Капитализма?

Каждая эпоха имеет своих героев. Последовательная дегероизация, изобретенная спецкульторологией и спецантропологией для так называемой денацификации Германии (и потом примененная для декоммунизации и дебольшевизации), оказалась весьма коварным изобретением. Как мы все видим просто по факту, нацистские герои стремительно возвращаются в нынешнюю, постъялтинскую по своей сути, Европу. Гуманизм в его поствоенном исполнении вознамерился убить всех героев (якобы чтобы искоренить жестокость, непримиримость, амбициозность – темные стороны героя вообще). Но убил гуманизм только своих героев.

Героев же своего смертельного врага он не убил, а парадоксальным образом возвысил...

Герой-спецназовец из американских фильмов ведет ненормальную жизнь. Но грезит только нормальной – своим домиком, лужайкой, праздничной индейкой и прочим. Во имя нормальной жизни – должна осуществляться жертва? Но чем так хороша эта нормальная жизнь, что ради такой жизни у других ты должен лишаться ее сам? Лишаться благ этой самой нормы, а то и жизни вообще. Уже и Голливуд устал от такой, явно несостоятельной, версии... Уже и ему понятно, что нужно в хороших парнях рассмотреть какое-то метафизическое благо, а в плохих парнях – метафизическое же зло.

Ну, например, свобода – это благо. Несвобода – зло. Но, как только ты оживляешь эту метафизику (кто-то скажет – эгрегор), появляются и герои, которые во имя идеала свободы очень репрессивно обходятся с нормальной жизнью – и своей, и чужой.

Да, конечно, «ты меня ждешь, и у детской кроватки не спишь»... А также «смертный бой не ради славы – ради жизни на Земле». Но рядом с этим – и метафизика.

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой...

Проклятая Орда... Дмитрий Донской с его Куликовым полем. Скольких он лишил права на нормальную жизнь. А ведь можно было договориться...

Не смеют крылья черные

Над Родиной летать...

Ну, нельзя изъять из жизни метафизику, подвиг, героизм и назвать нормальным то, что от нее осталось при подобном изъятии! Всегда ли в жизни есть место подвигу – это отдельный вопрос, но если в ней вообще не будет места подвигу – то почему она будет человеческой жизнью?

По факту того, что раз эти существа – двуногие, владеющие речью, любящие гамбургеры и баскетбол и умеющие обращаться с компьютерами, то они – люди? Или, еще точнее, только они и есть нормальные люди?

Но предположим, что вам удалось убедить гражданина России в том, что нужна нормальная жизнь и именно она ценнее всего на свете. Где жизнь нормальнее и комфортнее? В Австрии или Магадане? Ну, хорошо, не в Магадане, а в Санкт-Петербурге... Или даже Москве. В Москве или Санкт-Петербурге она может быть «круче». Но это другое. Нормальнее она очевидным образом в Австрии. Или даже в Чехии... Или... Стоп! Начни я только нащупывать «территориальный сакралитет» темы «нормальной жизни», ее картографию в каноническом советском варианте... А начинать надо, конечно же, с советского варианта... Только спроси я себя и других, куда должен был совершать паломничество советский человек, уверовавший в «бога нормальности» (а это был именно бог), – и все взорвется. Потому что немедленно выяснится со всей непреложностью, что совершать эти паломничества он должен был в священные Палестины под названием Прибалтика. В какой-нибудь Пярну... Ну вот, видите... «какой-нибудь»...

Нет уж, поскольку тему «нормальной жизни» можно обсуждать или с огромной осторожностью или никак, то не с картографии надо начинать ее обсуждение. И хотя советский вариант этой темы, советский культ нормальной жизни при таком обсуждении не минуешь, хотя там-то и «собака зарыта», там-то и находится все, заслуживающее самого серьезного рассмотрения... Хотя, конечно же, туда и только туда меня притягивает страсть исследователя... Так ведь опять-таки страсть... А ну, как ее лучи спалят дотла нежный цветок мечты о нормальной жизни? И что тогда я буду исследовать? Нет уж, наступлю-ка я (предупреждаю, что не надолго) на горло собственной песне. И обсужу наше сегодня, задав себе вопрос, какие социальные группы могут породить в сегодняшнем российском обществе запрос на нормальную жизнь.

Потому что, согласитесь, Д.Медведев – политик. А политик может в предвыборный период делать акцент на определенной – больной и очень непростой – теме нормальной жизни, только рассчитывая нащупать и активизировать свою социальную и политическую опору. Она же – ядро электората. А как иначе? Ну, так и давайте разбираться со структурой опорных групп в современной России. Чему созвучна в ней может быть органическая для Медведева тема нормальности? А ну как эта тема, благопристойнейшая сама по себе, породит, соединившись с нашей действительностью, нечто диаметрально противоположное?