Невидимые граждане незримого общества 5 страница

Часть I. Как мы живем

Глава 2. Локальный порядок на фоне глобального хаоса

Передача информации электронными средствами ныне практически мгповенна, и дл*я этоготребуется всего лишь вставить штепсель в розетку; сообществу, чтобы организовать общение в собственных пределах, игнорируя электронные средства массовой информации, придется по-старинке пола­гаться на консервативные способы собрания и бесед, в рам­ках которых скорость передачи [и усвоения] информации имеет «естественные пределы», а издержки этих процессов высоки и, во всяком случае в сравнительном отношении, име­ют тенденцию к росту. Результатом становится девальвация места. Физическое, некибернетическое пространство, где имеют место невиртуальные связи, превращается всего лишь в площадку для доставки, поглощения и переработки инфор­мации, по своей природе экстерриториальной, киберпрост-ранственной. Оплата доступа к киберпространству по расцен­кам местного телефонного тарифа ознаменовала смертный приговор общинной автономии; то было ее символическое погребение. Сотовый телефон, предлагающий независимость даже от кабельных сетей и разъемов, нанес завершающий удар по тем претензиям на духовную общность, которыемогла бы предъявить пространственная близость.

Растущая «инонаправленность» локальности чревата наступлением трудных времен для ортодоксальной формы сообщества, складывающегося вокруг сердцевины перепле­тения частых и устойчивых взаимодействий, составляющих основу долгосрочных инвестиций | человеческого] доверия. Как указывал Ричард Сеннстт в своей книге «Коррозия ха­рактера», «'Краткосрочность' является принципом, разъе­дающим доверие, верность и взаимную преданность», но в наши дни «та или иная местность обретает жизнь по взмаху волшебной палочки девелопера, проциетает и приходит в упадок на протяжении жизни одного поколения. Такие со­общества не лишены социальных черт или элементов доб­рососедства, но никто в них не становится свидетелем жиз­ни другого на протяжении долгого времени»; при таких обстоятельствах «подвижные формы ассоциаций оказы­ваются для людей более полезными, чем долгосрочные свя­зи» [1].

Деградация [значения] местности отражается на «абори­генах» - людях, которые не свободны в передвижениях и «пе­ремене мест» за неимением необходимых средств, - это обсто­ятельство подчеркивает весь масштаб различий между желан­ными туристами, жаждущими удовольствий, или путешеству­ющими бизнесменами, ищущими новых возможностей для бизнеса, и презренными «экономическими мигрантами», ме­чущимися в поисках места, где они могли бы выжить. Степень отсутствия мобильности является в наши дни главным мери­лом социального бесправия и несвободы; этот факт находит символическое отражение в растущей популярности тюрем­ного заключения как способа борьбы со всем нежелательным.

С другой стороны, скорость передвижения, возможнос­ти эффективно действовать независимо от расстояния, а так­же свобода «перемены мест», предоставленная либо отсут­ствием локализованных обязательств, либо легкостью их пре­одоления, являются сегодня главными факторами стратифи­кации как на глобальном, так и на местном уровнях. Возника­ющая иерархия власти сродни, скорее, кочевым, чем осед­лым обществам; ныне же оседлость, и особенно безвыходная оседлость, быстро превращается из актива в обязательство.

Не так давно Майкл Томпсон опубликовал исследование об относительности социального значения быстротечности и устойчивости, продемонстрировав, с одной стороны, все­общее и неистребимое стремление привилегированных клас­сов окружать себя долговечными объектами собственности или делать последние долговечными, а с другой - тенденцию ассоциировать социальные слабости и лишения с вещами вре­менными и преходящими. Это соотношение, характерное для большинства, если не для всех известных обществ прошлого, сегодня активно пересматривается. Признаком привилегиро­ванности становится путешествовать налегке и избегать дли­тельной привязанности к собственности; признаком нищен­ства оказывается приверженность вещам, отжившим свой ес­тественный срок службы, и неспособность с ними расстаться.

Входным билетом в новую глобальную элиту является «го-гонность к жизни среди хаоса» и способность «процветать в условиях неустроенности»; клубной картой становится уме-

Часть I. Как мы живем

Глава 2. Локальный порядок на фоне глобального хаоса

ние «позиционировать себя в переплетении возможностей, а не оставаться парализованным одной пожизненной специ­альностью»; а визитной карточкой оказывается «согласие раз­рушить созданное собственными руками», «отпустить, если не отдать», то есть все черты, отмеченные в уже упоминавшейся книге Ричарда Сеннетта, где исследован характер Билла Гейт­са, эмблемы и знаковой фигуры новой элиты кибернетичес­кого века. Все эти черты становятся основным фактором стра­тификации - по сути, метафактором, привносящим значи­мость и приводящим в движение прочие атрибуты социаль­ного положения, - именно потому, что они оказывают совер­шенно противоположное влияние на человека в зависимос­ти от того, каковы обстоятельства его жизни. Особенности характера, порождающие в высших слоях общества бьющую ключом радостную спонтанность, оказываются «саморазру­шающими для тех, кто трудится на самом низком уровне этой подвижной системы».

В самом деле, новая свобода современных реинкарнаций абсентеистских собственников с каждым днем делает режим жизни людей более низкого ранга все более гибким (и тем самым менее определенным, безопасным и надежным); если даже этого нет в замысле, то таковы непреднамеренные, но неизбежные последствия. Как сострил Годжер Фридланд, очу­тившиеся наверху «прославляют то, от чего страдают осталь­ные». Чарующая и радостно принимаемая легкость бытия об­ращается в проклятье жестокой и необузданной судьбы, ког­да мы спускаемся вниз по социальной лестнице.

Хаос перестал быть главным врагом рациональности, ци­вилизации, рациональной цивилизованности и цивилизован­ной рациональности; он уже не является воплощением сил тьмы и невежества, которые поклялась уничтожить эпоха модернити и сделала для этого все возможное. Хотя на сло­вах предписания национальных правительств и судебной вла­сти суверенных государств по-прежнему основываются на принципах правопорядка, их повседневные действия сводят­ся к постепенному, но неуклонному демонтажу последних пре­пятствий на пути к «творческому беспорядку», выражающе­му искренние стремления одних и молчаливо воспринимаю-

щемуся другими как приговор судьбы. На современном поли­тическом жаргоне «господство порядка» означает не более чем систему утилизации социальных отбросов, неизбежного следствия новой гибкости жизнеобеспечения и самой жиз­ни. Впереди же нас ждет лишь большая гибкость, большая рис­кованность и большая уязвимость - полная противополож­ность господству порядка.

Когда власть непрерывно перемещается, и перемещает­ся глобально, политические институты испытывают тс же ли­шения, с которыми сталкиваются все, кто привязан к опре­деленному месту обитания. Ощущение «территории», ныне беспомощное и никаким усилием воображения не представ­ляющееся самодостаточным, утратило значительную долю своей ценности, свою привлекательность и притягательную силу для тех, кто может свободно передвигаться, оно стано­вится ускользающей целью, скорее даже мечтой, чем реаль­ностью, для всех, кто, сам не обладая подвижностью, желал бы замедлить либо остановить передвижения невероятно мобильных хозяев исчезающего порядка. Для тех, кто обла­дает мобильностью, задачи территориального и администра­тивного управления кажутся все более грязной работой, ко­торой следует избегать любой ценой и передавать тем, кто стоит пониже на ступенях иерархической лестницы, кто столь слаб и уязвим, что не откажется от тяжелой работы, даже если знает, что его усилия, несомненно, будут пустыми и бесполезными. А поскольку всякая привязанность к месту и любые заботы о его обитателях рассматриваются скорее как обязательства, чем как активы, немногие транснациональ­ные компании сегодня соглашаются инвестировать в локаль­ные [проекты], если только они не получают взяток как сво­его рода компенсации и не обладают страховкой от риска в виде гарантий со стороны выборной власти.

Время и пространство по-разному распределены между стоящими на разных ступенях глобальной властной пирами­ды. Те, кто может себе это позволить, живут исключительно во времени. Те, кто не может, обитают в пространстве. Для первых пространство не имеет значения. При этом вторые изо всех сил борются за то, чтобы сделать его значимым.

Глава 3. Свобода и безопасность: неоконченная, история непримиримого союза

Свобода и безопасность: неоконченная история непримиримого союза

Семьдесят лет назад Зигмунд Фрейд заметил в работе -< Не­удовлетворенность в культуре»: «Цивилизованный человек променял часть своих шансов быть счастливым на онределен­ные элементы безопасности». Счастье, указывал Фрейд, «про­истекает из... удовлетворения потребностей, прежде в зна­чительной мере подавлявшихся». Таким образом, счастье, оз­начает свободу: свободу действовать на основе порыва, следо­вать своим инстинктам и желаниям. В поисках «элементов безопасности» человек жертвует именно этим типом свободы или, по крайней мере, хотя бы несколько его ограничивает. Безопасность, в свою очередь, означает защищенность от трех видов страданий: от тех, что исходят «от нас самих», «от внеш­него мира» и «от наших отношений с другими людьми». Безо­пасность обеспечивается только тогда, когда бесконтроль­ный, необузданный и беспорядочный (зачастую даже взрыв­ной) всплеск желаний заменяется порядком - «видом принуж­дения, которое определяет (после того, как закон принят однажды и для всех), когда, где и что должно быть сделано так, чтобы при подобных обстоятельствах можно было избе­жать колебаний и неопределенности». Неопределенность не является приятным душевным состоянием, и поэтому уста­новление порядка приносит ощутимыевыгоды. Поскольку, однако, он является принудительным и тем самым ограничи­вает свободу человека, порядок постоянно находится под уг­розой сдерживаемых потребностей. «Стремление к свободе^ «направлено против определенных форм и потребностей ци­вилизации или против цивилизации как таковой» [1], а это

значит, что оно противится обретению элементов безопас­ности такой ценой или даже самому принципу обмена свобо­ды на безопасность. Порядок, который мы называем цивили­зацией, уязвим и ненадежен и обречен таковым оставаться. Следует отметить, что обмен свободы на безопасность -это не выбор между добром и злом. Если что из описанного Фрейдом и выглядит однозначно отталкивающим и бесчело­вечным, так это сам обмен. Для человека желанны обе ценно­сти; потому при любом акте обмена выгоды сопровождаются потерями. Каждый поступок двусмысленен как по своим мо­тивам, так и по его последствиям. Свобода, сопряженная с опасностями, можег породить не меньше несчастий, чем бе­зопасность без свободы. Компромисс между ними, поскольку он неизбежно влечет за собой определенные жертвы, также не дает гарантии счастья. Людям необходимы как свобода, так и безопасность, и принесение в жертву одного или другого вы­зывает страдания. Однако жертвы не избежать, а следователь­но, и счастье обречено на несбыточность. Счастье, утвержда­ет Фрейд, «по самой своей природе возможно лишь как эпизо­дическое явление... Мы устроены так, что можем извлекать глубинное удовольствие только из контраста, и лишь в очень малой степени - из стабильного положения вещей» [2]. Но это значит, что цивилизация никогда не достигнет своей цели. Неудовлетворенность сохраняется при любом общественном устройстве, и именно эта неудовлетворенность, присущая ци­вилизованной жизни, обусловливает динамизм цивилизации, препятствует ее окостенению в одной из устоявшихся форм. Возможно, устойчивое равновесие между свободой и безопас­ностью логически противоречиво и нереализуемо на практи­ке, но само по себе оно представляется мощнейшим стимулом для поиска наилучших формул обмена одного на другое.

Между ангелом и бесом

По мнению Фрейда, наиболее типичная для цивилизо­ванной жизни беда проистекает из подавления личной сво­боды, имеющего своим следствием психические издержки и редко, если вообще когда-либо, принимаемого людьми окон-

^

Часть I. Как мы живем

Глава 3. Свобода и безопасность: неоконченная история непримиримого союза

чательно. Противоречия между свободой и безопасностью склонны к интернализации и последующему подтачиванию личности «изнутри» - в виде борьбы между супер-эго (этим «гарнизоном в захваченном городе» [3]) и «Я» (хранилищем подавленных желаний), борьбы, идущей на территории «эго». Таким образом, недуг, характерный для цивилизованной лич ности, сосредоточен внутри человеческой психики. Именно там его следует искать, диагностировать и лечить. Можно согласиться с тем, что именно цивилизация «в основном от­ветственна за наши несчастья», и личность «становится не­вротической из-за неспособности вынести множество разо­чарований, на которые общество обрекает ее в угоду своим культурным идеям» [4], но всепроникающая власть цивили­зации (то есть ограничений, навязываемых во имя безопас­ности) над любым человеком столь же неоспорима, как и «принцип удовольствия», толкающий его на поиски счастья. Ситуация обречена воспроизводиться вновь и вновь; недуги, одолевающие «цивилизованную личность», будут возвращать­ся к ней впредь, и единственным способом, позволяющим смягчить несчастья, сопряженные с жизнью в таком обще­стве, является приспособление страдающей личности к тем различным видам прессинга, от которых нельзя избавиться и которые не уйдут сами по себе.

В своей недавно вышедшей книге [5] Ален Эренберг, этот неутомимый исследователь новейших мутаций современно­го индивидуализма, напоминает своим читателям об альтер­нативной диагностике сегодняшних психических расстройств, некогда предложенной Жанетом, безуспешно оспаривавшим методы Фрейда. По мнению Жанета, причиной характерных болезней современной личности выступает «дефицит эго» -ее неспособность справиться с действительностью, впитать ее и найти в ней собственное место. Вместо навязываемых фрей­довских «культурных идей» - откровенных, определенных, недвусмысленных, не терпящих вопросов - Жанет рассмат­ривает социальную реальность как субстанцию, протекающую сквозь пальцы и ускользающую от понимания: плохо разли­чимую, бессмысленную, неустойчивую, неуловимую. Диагнос­тика Жанета, полагает Эренберг, заждалась своего времени.

и сегодня, пусть и с запозданием, должна обрести заслужен­ное признание. Не мощное давление идеала, недостижимого для современных мужчин и женщин, обрекает их на страда­ния, а отсутствие идеалов, недостаток подробных рецептов достойной жизни, ясно сформулированных и надежных ори­ентиров, четко определенной цели жизненного пути. Ум­ственная депрессия - ощущение своего бессилия, неспособ­ности действовать, и в особенности неспособности действо­вать рационально, адекватно отвечая на жизненные вызовы, -становится характерным недугом переживаемого нами пери­ода поздней модернити или постмодернити.

Бессилие, несостоятельность - вот названия позднемо-дернистской, постмодернистской болезни, das Unbehagen der Postmoderne. И это не боязнь неприспособления, но неспо­собность приспособиться. Не ужас, вызываемый нарушени­ем запретов, а террор полной свободы. Не требования, пре­вышающие возможности личности, а беспорядочные дей­ствия в напрасных поисках надежного и непрерывного пути.

Мы склонны называть свободой отсутствие навязывае­мых и подстерегающих на каждом шагу ограничений и зап­ретов. Большинство из нас, живущих в обществе поздней мо­дернити и постмодернити, свободны в этом смысле настоль­ко, что наши предшественники могли лишь мечтать о такой свободе. И ведь они действительно мечтали; волшебное ис­чезновение норм и ограничений было соблазнительным ви­дением, когда жизнь проходила в повседневном страхе перед нарушением запретов. Кошмаром наших предков, живших пятьдесят и сто лет тому назад, были сверхчеловеческие силы с их сверхчеловеческими требованиями. Страшной и нена­видимой фигурой был Старший Брат, денно и нощно следив­ший за любым шагом каждого и немедленно наказывавший всякого, кто посмел выйти из строя, а бесами-искусителями были те, на кого каждый хотел походить. Избавление от все­го этого означало эмансипацию - победу свободы, и не было Мечты более притягательной, чем такая победа. Ныне, одна­ко, власть предержащая обратила взор в другую сторону либо сама скрылась от взоров, а строй, из которого можно выпасть, вообще стал почти неразличим, так что Старшему Брату, если

Часть I, Как мы живем

бы он захотел призвать нас к ответу или наказать, пришлось бы задуматься, счего начать; что же до бесов-искусителей, то их теперь так много - непохожих друг на друга и идущих сво­ими путями, - что они менее всего озабочены нашей борь­бой за обретение «истинного и аутентичного» облика.

Не по своему, разумеется, недомыслию, наши предки представляли себе свободу как состояние, в котором человек не обязан выслушивать, что ему следует делать, и не принуж­дается делать то, чего он делать не хочет; следуя таким взгля­дам, они описали бы ситуацию, в которой мы сегодня нахо­димся, как само воплощение свободы. Но они не предвидели и не могли предвидеть, что тип свободы, о которой они меч­тали, окажется имеющим цену, и цена эта будет высокой.

Такой ценой является небезопасность (или, скорее, не­уверенность - Unsicherheit, - куда более комплексный диском­форт, наряду с отсутствием безопасности включающий в себя неопределенность и незащищенность); это действительно высокая цена, если учесть, с каким множеством вариантов выбора свободной личности приходится сталкиваться ежед­невно. При этом такой выбор осуществляется вне увереннос­ти, что предпринимаемые шаги приведут к ожидаемым ре­зультатам, что сегодняшние затраты обернутся завтрашними приобретениями, что отказ от вариантов, которые сейчас ка­жутся неверными, не таит в себе болезненных потерь. Неяс­но, кому и во что можно верить, поскольку не видно никого, кто контролировал бы общий ход вещей, - никто не может гарантировать, что все пойдет в ожидаемом направлении. Жизнь в условиях небезопасности - это жизнь в условиях риска (Risikoleben), и человек, принимающий решения, дол­жен сам платить за риски, на которые он идет.

Сами по себе, мы выстоим; сам по себе, я не устою

Название, данное Нобертом Элиасом своей последней, по­смертно опубликованной книге - «Общество индивидов» [6],безошибочно улавливает суть проблемы, изначально пресле­довавшей социальную теорию. Порвав с традицией, восходя-

Глава 3. (Свобода и безопасность: неоконченная, история непримиримого союза

щей ко временам Гоббса и воплощенной Джоном Стюартом Миллем, Гербертом Спенсером и либеральной ортодоксией в doxa - доктрину нашего столетия, рамки которой были непрео­долимы для всех последующих исследований, - Элиассместил центр дискурса с воображения двух сил, сошедшихся в смертель­ной и все же бесконечной борьбе за свободу и господство, в направлении «взаимообязывающей концепции», предполагаю­щей общество, которое формирует индивидуальность своих членов, и личности, которые формируют общество своими дей­ствиями, укладывающимися в русло приемлемых стратегий по­ведения в сети взаимных зависимостей, сотканной обществом.

Отношение к своим членам как к индивидуальностям яв­ляется торговой маркой современного общества. Такое отно­шение не возникло, однако, в единичном спонтанном акте, подобном божественному творению мира; оно представляет собой ежедневно воспроизводимую деятельность. В своей де­ятельности по «индивидуализации» современное общество существует в той же мерс, в какой действия индивидов состо­ят из повседневного пересмотра и обновления сети их взаим­ных зависимостей, называемой обществом. Ни один из парт­неров не может долго стоять на месте. Тем самым смысл ин­дивидуализации постоянно меняется, принимая все новые очертания, как и материализованные результаты его остав­шейся в прошлом истории устанавливают все новые и новые правила и делают все новые ставки в игре. «Индивидуализа­ция» означает сегодня нечто весьма отличное от того, что по­нималось под этим словом сто лет назад или чем представля­лась она в ранние периоды Нового времени - в эпоху востор­женного «освобождения» человека от плотно сплетенной сети всепроникающих зависимости, слежки и принуждения.

Книга Ульриха Бека «За рамками классов и сословий?», последовавшая через несколько лет после его работы «Об­щество риска: навстречу новой модернити» [7], открыла но­вую главу в нашем понимании «процесса индивидуализации». Эти два исследования представили его как продолжающуюся и неоконченную историю, имеющую четкие стадии, но ли­шенную цели (telos), некоей предопределенности, вместо ко­торой была предложена неустойчивая логика крутых изгибов

Часть I. Как мы живем

Глава 3. Свобода и безопасность: неоконченная ucmo-jnm непримиримого союза

и поворотов. Можно сказать: подобно тому, как Элиас «исто-ризировал» фрейдовскую теорию «цивилизованной лич­ности», исследовав цивилизацию как событие в (современ­ной) истории, Бек историзировал представления Элиаса о рождении индивидуальности, истолковав последнее как [один из] аспектов непрерывной и продолжающейся, вынуж­денной и всепоглощающей модернизации. Вместе с этим Бек отсек от картины индивидуализации ее временные, преходя­щие черты, которые скорее затуманивают смысл процесса, чем проясняют его (прежде всего - представление о линейном ха­рактере развития, о «прогрессе», выстраиваемом в коорди­натах эмансипации, растущей автономии и свободы самоут­верждения), открыв тем самым для внимательного изучения все многообразие исторических тенденций индивидуализа­ции и их результатов, а также предоставив возможность луч­ше понять отличительные черты ее нынешней стадии.

Оглядываясь назад, можно сказать, что классовое деле­ние (или разделение общества по признаку пола) было по­бочным следствием неравного доступа к ресурсам, открывав­шим возможности для эффективного самоутверждения лич­ности. Деление на классы охватывало весь диапазон личнос­тей и все возможности выбора между ними. Люди, наделен­ные меньшими ресурсами и потому обладающие меньшими возможностями выбора, вынуждены были компенсировать свои индивидуальные слабости «силой численности», спло­чением рядов и участием в коллективных действиях. Как под­черкивал Клаус Оффе, коллективные, классово-ориентиро­ванные действия оказались для тех, кто стоял на нижних сту­пенях социальной лестницы, столь же «естественными» и «обыденными», сколь естественными были для их работода­телей индивидуальные поиски жизненных целей.

Считалось, что «чрезмерные», если так можно сказать, лишения, породившие понятие «общих интересов», поддают­ся исключительно коллективному преодолению: «коллекти­визм» был естественно признан стратегией тех, кто на себе испытал последствия индивидуализации, но не был в состоя­нии самоутвердиться за счет собственных, им лично контро­лируемых и явно неадекватных ресурсов. При этом классовая

ориентация людей более состоятельных оставалась эпизоди­ческой и в некотором смысле производной, выступающей на передний план только тогда, когда распределение ресурсов начинало оспариваться и становилось объектом претензий. Можно, однако, сказать, что [сегодня] «лишние» люди клас­сического периода модернити получили новые возможности и автономные институты для поисков места под солнцем.

Не следует заблуждаться: сейчас, как и прежде, индиви­дуализация - это судьба, а не выбор: стремление избежать ин­дивидуализации и отказ принимать участие в этой игре явно }и> стоят на повестке дня, если ты оказался на территории личной свободы выбора. То, что людям некого винить в сво­их разочарованиях и бедах, не означало ни в прошлом, ни теперь не означает, что они в состоянии защитить себя от подобных разочарований, пользуясь своими домашними сред­ствами, или вытащить себя из трясины неприятностей подоб­но тому, как барон Мюнхгаузен вытащил себя из болота за собственные помочи.

Если они заболевают, то только потому, что не были дос­таточно решительны и последовательны в соблюдении здо­рового образа жизни. Если они остаются безработными, то оттого, что не научились проходить собеседования, не очень-то старались найти работу или же, говоря проще и прямей, просто от нее уклоняются. Если они не уверены в перспекти­вах карьеры или дергаются при любой мысли о своем буду­щем, то лишь потому, что не слишком склонны обзаводиться друзьями и влиятельными знакомыми или же не смогли на­учиться искусству самовыражения и производить впечатле­ние на других людей. Так, во всяком случае, им говорят, и они, похоже, верят этому, всем своим поведением показывая, будто и на самом деле все именно так и обстоит. Исчерпыва­юще и язвительно говорит об этом Бек: «Образ жизни чело­века становится биографическим решением системных про­тиворечий». Риски и противоречия по-прежнему исходят от общества; индивидуализируются разве что долг и необходи­мость учитывать и преодолевать их.

Короче говоря, имеет место нарастающий разрыв между индивидуальностью как предназначением и индивидуально-

Часть I. Как мы живем

Глава J. Свобода и безопасность: неоконченная история непримиримого союза

стью как практической способностью самоутверждения («индивидуацией», как говорит Бек, чтобы отличать само­стоятельного и саморазвивающегося индивида от просто «ин­дивидуализированной» личности, то есть от человека, у ко­торого не остается иного выбора, кроме как действовать так, как если бы индивидуация была достигнута); и сокращение этого разрыва не является, что особенно важно, частью этой способности.

Есть ли в индивидуализированном обществе место политике?

Способность индивидуализированных людей к самоутвер­ждению, как правило, не отвечает потребностям их подлин­ной самореализации. Как заметил Лео Страус, оборотной сто­роной безграничной свободы является незначительность вы­бора - если две стороны определяют одна другую, зачем зап­рещать то, что в любом случае не имеет большого значения? Циничный наблюдатель сказал бы, что свобода появляется тогда, когда она уже ничего не значит. Назойливая муха бес­силия плавает в сладкой подливке того типа свободы, кото­рый сформировался под влиянием индивидуализации; это бессилие потому кажется столь одиозным и удручающим, что оно возникает на фоне возможностей, которые, как ожида­лось, откроет и гарантирует свобода.

Возможно ли, как и раньше, считать, что стоять плечом к плечу и идти в ногу - значит использовать рецепт исцеления? Возможно ли, что объединение разрозненных сил в коллек­тивные позицию и действие, сколь бы ослаблены и ничтожны ни были эти силы, способно решить те задачи, о которых от­дельные люди не могли и мечтать? Загвоздка, однако, заклю­чается в том, что в наши дни людские беды, даже самые рас­пространенные, но переживаемые людьми, самой судьбою обреченными на индивидуальность, вместе уже не сложишь. Они просто не суммируются в «общее дело». Они с самого на­чала принимают форму, не допускающую выступов и шерохо­ватостей, позволяющих присоединять их к другим людским неприятностям. Проблемы могут быть сходными (и набираю-

щие популярность ток-шоу делают все, чтобы продемонстри­ровать их сходство и навязать вывод, будто главная черта та­кого сходства заключена в том факте, что все страдальцы пы­таются преодолеть свои трудности в одиночку), но, в отличие от общего интереса прежних времен, они не формируют «це­лого, превосходящего сумму своих частей», и не обретают но­вого качества, позволяющего обращаться к ним как целому.