Формирование геополитической традиции на Востоке: сакральность духовных символов

Весьма интересные геополитические идеи о формах контроля над пространством и методах противоборства между государствами были высказаны в древнем Китае. Китайские стратагемы — секретное до­стояние нации, длительное время их тщательно скрывали от иност­ранцев. Стратагемность мышления и действия были серьезным ору­жием китайских дипломатов, политиков и военных.

Китайские стратагемы — это совокупность скрытых тактических приемов и уловок, которые необходимо творчески использовать в зависимости от исторической ситуации. Особенно эффективно они могут быть применены в ситуации геополитического противоборст­ва: «Стратагемы подобны невидимым ножам, которые спрятаны в человеческом мозгу и сверкают, только когда их вздумаешь приме­нить... Тот, кто умеет применять стратагемы, может мгновенно пре­вратить в хаос упорядоченный мир или упорядочить хаотический мир»¹.

Наиболее известные китайские стратагемы:" «Объединиться с дальним врагом, чтобы победить ближнего», «Превратить роль гос­тя в роль хозяина», «Наблюдать за огнем с противоположного бере­га», «Заманить на крышу и убрать лестницу», «Ловить рыбу в мут­ной воде», «На востоке поднимать шум, на западе нападать», «Скрывать за улыбкой кинжал», «Осадить Вэй, чтобы спасти Чжао», «Грабить во время пожара», «Сманить тигра с горы на равнину», «Тайно подкладывать хворост под костер другого», «Убить чужим ножом», «Обмануть императора, чтобы он переплыл море» и др.

В древнем Китае была детально разработана методика применения той или иной стратагемы с учетом различных обстоятельств и ситуа­ций. Основная идея стратагемного мышления — не вступать в прямое противоборство, что способно быстро истощить силы и нанести не­восполнимый урон, с помощью тайных уловок постараться «задушить в объятиях» врага и сохранить силы и богатства: «Каждый человек стоит на линии фронта. Краткий миг рассеянности — и вот уже что-то, принадлежащее одному человеку, досталось в добычу другому. Но тот, кто умеет применять стратагемы, всегда удержит инициативу в своих руках».

¹ Зенгер X. Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. М., 1995. С. 21.

21

Таким образом, в рамках стратагемного мышления идеальное напа­дение — это не силовое подавление противника, это не штурм до по­бедного конца. Задача состоит в том, чтобы противник уничтожил себя собственными руками. Точно так же идеальная защита не должна пред­ставлять собой прямого отражения наступления врага: необходимо ис­пользовать атаку противника против него самого. Стратагемность мы­шления не предполагает сокрытия своих планов от врага, напротив — демонстрируемая открытость также является оружием борьбы.

Китайские стратагемы высоко оценили не только современные геополитики, но и политтехнологи, которые широко используют стратагемы во время избирательных кампаний. Известно, например, что новейшие геополитические технологии контроля над пространст­вом с помощью «бархатных революций» и конфликтов низкой интен­сивности во многом основаны на стратагемности мышления.

В Средние века геополитические идеи развивались на арабском Востоке, где существовал большой интерес к изучению античных гео­политических воззрений. Именно благодаря арабским мыслителям античное геополитическое наследие было сохранено и приумножено: мусульманская культура явилась важным связующим звеном между Античностью и эпохой Возрождения.

Наибольшую известность среди арабских ученых получило геопо­литическое наследие Ибн Хальдуна (1332—1406). Он построил свою концепцию мировой истории, исходя из античной идеи о климатиче­ских зонах, играющих стратегическое значение. Вслед за Аристотелем Ибн Хальдун был убежден в преимуществах умеренного климата -для развития государств, но оригинальным дополнением этой теории яв­ляется созданная им концепция исторических циклов.Во многом идея цикличности понадобилась арабским мыслителям, чтобы обосновать движущую силу политической истории в активнос­ти кочевых народов, которые обладают физическим и моральным пре­восходством над оседлым населением. Следуя логике военных побед, исторические циклы начинаются с того, что кочевники захватывают страны с оседлыми жителями, образуя обширные империи. Затем на­чинается цикл оседлости, и в течение нескольких поколений правя­щие династии осваивают завоеванные пространства, постепенно утра­чивая свои стратегические качества. В результате правление в империях ослабевает, и тогда начинается новый цикл: из степей при ходят очередные волны кочевников, которые осуществляют завоева­ние, и история возобновляет свое поступательное движение.

Впоследствии идея геополитического преимущества кочевников в мировой истории получила достаточно широкое распространение в российских геополитических исследованиях. Особенно активно эта концепция развивалась евразийцами П.Н. Савицким, Г.В. Вернад­ским, а также Л.Н. Гумилевым.

Оригинальные геополитические идеи формировались в эпоху Сред­невековья в Древней Руси. Главной особенностью русской геополити­ческой традиции является то, что она складывается не под влиянием естественных наук, как это было на Западе, а в русле отечественной гу­манитарной традиции. Особое влияние на нее оказала философия ис­тории: корни русской школы геополитики уходят в глубь веков, к ска­заниям старца Филофея о Третьем Риме. Именно старец Филофей сформулировал главный архетип русской геополитической школы: «Яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти».

Перед нами образ России — «странствующего царства». Третий Рим не заменяет, не повторяет предшественников — это новое царст­во взамен двух падших. Не ставится задача сохранения и продолже­ния традиции — традиция рвется и создается заново. Отсюда расколы и катастрофические перерывы в российской политической истории, в освоении русского пространства.

Образ России — «странствующего царства» — рождает соблазн геополитических отречений и отрицаний. С самого начала повелось в русской истории: не успев принять и усвоить византийскую тради­цию, русская власть от нее отказывается. Отречение «от греков» про­изошло в самый решительный момент национального самоопределения. Это был кризис политический, национально-государственный, связанный с ростом Москвы и с пробуждением национального само­сознания, с потребностью в церковно-политической независимости от Константинополя, когда Иван Грозный скажет со всей определен­ностью: «Наша вера христианская, а не греческая».

Можно предположить, что именно этот болезненный разрыв на­циональной традиции на этапе становления определил форму геополи­тического кода: он сложился как двузначный, амбивалентный. В нем борются два начала: национальное, языческое, и привнесенное, заим­ствованное, христианско-византийское.

Разновременные, несоизмеримые импульсы — бурная лава древ­нерусского язычества («ночная культура») и строгая духовная тради­ция византийского православного христианства («дневная культура») таинственным образом срослись, соединились, но не дали культурного синтеза.

Национальный геополитический код так и остался по­движным, двойственным, способным к перевоплощениям на разных этапах истории.

Роковая двойственность национального геополитического кода наложила отпечаток на все этапы русской политической истории. Стало определенной традицией на Руси «отрекаться от старого мира» на каждом новом этапе развития, опустошать национальные пантео­ны, пересматривать и перекраивать границы. Каждый новый власти­тель начинает с кампании «политических разоблачений» своего пред­шественника и щедрой рукой способен «отменить» все его поражения и победы: можно продать Аляску, разрушить Берлинскую стену и да­же «перекроить» границы.

Несомненно, в русский нигилизм вложен страстный духовный поиск — «поиск абсолютного, хотя абсолют здесь равен нулю» (С. Л. Франк). Поэтому так драматична наша политическая история, так непредсказуема не только в своем будущем, но и в своем прошлом, осо­бенно — в границах русских земель.

Архетип «странствующего царства» объясняет «мистическое непо­стоянство» российских геополитиков, их «всемирную отзывчи­вость» — повышенную восприимчивость к инокультурным влияниям. Россия периодически попадает в орбиты иноземных политических влияний, «странствует» по чужим политическим временам и прост­ранствам, адаптирует чужой политический опыт. В этих переливах по­литических впечатлений и переживаний теряется самое главное — на­циональная традиция. Российские геополитики плохо помнят родство — свои национальные корни. Отсюда эти вечные вопросы русской власти: в чем национальная идея? Где границы русских национальных, интересов?

Одновременно в образе «странствующего царства» заложена нешу­точная геополитическая претензия на имперскую традицию всемирной власти: Москва — Третий Рим. Каждый крупный государственный де­ятель в России использовал образ Третьего Рима для обоснования сво­их имперских политических амбиций. И каждый из них всегда забывал о главном: отнюдь не панегирический смысл вкладывал в эту формулу старец Филофей. В своем послании к великому князю он предостерега­ет и даже грозит: «Твое христианское царство иным не останется». С «великим опасением» и «великим смирением» подобает блюсти и хранить чистоту веры и национальной традиции. Но как раз об этом меньше всего думали великие князья и государственные мужи.

Отвергая высокие нравственные принципы национальной куль­турной традиции, российские геополитики обычно уповают на прагматизм.

Они надеются на экономические расчеты и баланс сил значи­тельно больше, чем на человека и его культуру. Но парадокс прагма­тизма в геополитике как раз связан с тем, что сами прагматики, стре­мясь к максимальной эффективности, подрывают эффективность власти тем, что игнорируют ее духовную составляющую. Если заинте­ресованность и воодушевление людей падают, любая геополитичес­кая система начинает давать сбои: политические границы нуждаются в активной творческой защите заинтересованных политических акто­ров. Поэтому наиболее эффективная модель геополитического гос­подства — отнюдь не инструментально-прагматическая, а нравствен­но-этическая, способная мобилизовать духовные ресурсы общества посредством опоры на веру и мораль.

Речь здесь вовсе не идет о фундаменталистских проявлениях веры, связанных с религиозным фанатизмом. Геополитик национального масштаба никогда не состоится без веры в долговременную перспек­тиву социокультурного развития своего народа, в незыблемость его нравственных устоев. Имперская традиция политической власти мо­жет длительно существовать только как нравственно-этическая, опи­рающаяся на моральные устои национальной традиции.

В архетипе «странствующего царства» тема сакральности власти над пространством тесно связана с темой апокалиптики политическо­го времени. Русское политическое время неизменно испытывает на­пряжение «надвигающегося конца истории», оно предельно сжато, историческая перспектива укорочена. Такое время требует предель­ной ответственности, собранности: именно от Третьего Рима — от Москвы — зависит судьба истории. Поэтому в русском геополитичес­ком сознании неразрывно связаны судьбы России и судьбы мира — русская душа «болеет» мировыми проблемами. Уже в XVI в. выдвига­ется учение о святой Руси, об универсальном, всемирном значении России. В.В. Зеньковский справедливо отмечает, что именно отсюда, и только отсюда, следует выводить все поздние политические концеп­ции, обосновывающие «всечеловеческое призвание России»¹.

Так формируется феномен «целостности» восприятия политическо­го пространства, который получил особое значение в русской культуре. Христианство по самой своей сути обращено ко всему человечеству, хо­чет просветить и освятить всю его душу. Этот мотив, несомненно, игра­ет важную роль и в западном христианстве, но в православии тема це­лостности доводится до абсолюта, приобретая оттенок радикализма. Антитеза «все или ничего», не сдержанная житейским благоразумием, не контролируемая вниманием к практическим результатам, оставляет русскую душу чуждой житейской трезвости.

¹Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1.4. 1. Л., 1991. С. 47.

В геополитической сфере это привело к формированию трагичес­кого архетипа политического радикализма, который красной нитью проходит через всю русскую историю: он учит бояться всякой «серединности» и умеренности, всякой «теплохладности». Сама «полити­ческая поэма» о Москве — Третьем Риме — выросла на основе геопо­литического радикализма — из страстной жажды приблизиться к воплощению Царства Божьего на земле.

Позднее, в XVIII в., историософское осмысление русского про­странства соединяется с его естественно-научным изучением, и на смену мистическим аспектам в геополитических воззрениях все более определенно приходит рациональное обоснование.

Неразрывная взаимосвязь почвы и крови, пространства и власти, географии и политики была отмечена уже великим русским ученым М.В. Ломоносовым. Он глубоко верил в творческие силы русского народа, в его способности осваивать необъятные пространства, на которых привольно чувствует себя свободолюбивая русская душа. Однако широкое распространение идей географического детерми­низма начинается в России только в XIX в. Л.И. Мечников, В.П. Семенов-Тян-Шанский, В.О. Ключевский, С.М. Соловьев, Б.Н. Чи­черин, А.П. Щапов в своих трудах разрабатывают идеи взаимосвязи географических и природных факторов, рассматривают их влияние на политическую историю славян.

Важное значение для становления русской школы геополитики имело то, что русские исследователи с самого начала критиковали ус­тановки вульгарного географического детерминизма, утверждавшего прямую зависимость политики от географии. Они рассматривали гео­графию- в"качестве одного из существенных факторов политической истории. Это позволило Ключевскому вывести формулу: «...человече­ская личность, людское общество и природа страны — вот те три ос­новные исторические силы, которые строят людское общежитие. Каждая из этих сил вносит в состав общежития свой запас элементов и связей, в которых проявляется ее деятельность и которыми завязываются и держатся людские союзы»¹.

В концепции Ключевского особое значение имеет тот факт, что внешняя природа никогда и нигде не действует на все человечество одинаково, всей совокупностью своих средств и влияний. Ее влияние подчинено многообразным географическим изменениям: разным ча­стям человечества по его размещению на земном шаре она отпускает неодинаковое количество света, тепла, воды, болезней — даров и бед­ствий, а от этого и зависит степень влияния природных факторов и местные особенности нравов людей.

¹ Ключевский В. О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Кн. 1. М., 1993. С. 10.

Таким образом, географические и антропологические факторы слиты здесь воедино.

Особое значение Ключевский придавал роли народного темпера­мента и его влиянию на ход политической истории, в особенности с точки зрения территориальной политики государств. Он подчерки­вал, что для территориальной экспансии необходим сильный народ­ный темперамент, могучая сила духа и способность к государственно­му строительству. Поэтому только в государстве народ становится исторической личностью с ясно выраженным национальным харак­тером и сознанием своего мирового значения. Так в концепции чело­веческого народный характер и государственное творчество призна­ются определяющими и доминирующими в геополитике, а география и природа занимают важное, но все-таки подчиненное место.

Большой интерес представляют идеи Б.Н. Чичерина о решающей роли народного характера в развитии политической истории госу­дарств. Он неизменно подчеркивал, что природа России, громадность ее территории, постоянная угроза внешних нападений обусловили ключевое значение волевых, духовных качеств народа в ходе государ­ственного строительства. Это позволило Чичерину сделать вывод о том, что не благодаря природе, а во многом вопреки ей русский чело­век выходит на арену мировой истории.

Известный русский философ С.М. Соловьев также внес важный вклад в исследование русского характера, в вопросы становления народ­ного духа и народной идеи, создавших русское государство. Он обратил внимание на то, что скупая на дары природа северных русских земель приучила жителей к упорству и твердости, не обещая скорой награды за вложенный труд. Соловьеву принадлежит известное образное сопостав­ление русской природы «с мачехой, а не матерью» по сравнению с бла­гоприятной средой Западной Европы. Действительно, русскому народу пришлось вести жестокую борьбу за выживание и в полном смысле сло­ва отвоевывать жизненное пространство у природы¹.

Все эти факторы послужили одной из важных причин, препятству­ющих увлечению русских авторов географическим детерминизмом, что оказало решающее влияние на особенности русской геополитиче­ской школы: русский человек упорными, иногда нечеловеческими усилиями создавал и укреплял свою территорию, и ему трудно было поверить вслед за Монтескье в то, что власть климата — есть «первей­шая власть на земле».

¹ См.: Соловьев С.М. История России. Кн. 1. М., 1959. С. 76—77.

Об этом очень образно сказал И.Л. Солоневич: «История России есть история преодоления географии России». Для него русская свобода и русское богатство были ограничены русской географией, точнее — географической обездоленностью России. Если безопасность США и Великобритании гарантирована океанами и проливами, то безопасность России гарантирована исключительно воинской обязанностью¹. И поскольку пространство России созидал и удерживал человек, то в этом смысле оно — скорее экзистенциаль­ная, чем географическая категория.

Подводя итоги, следует подчеркнуть, что на формирование геополи­тических идей в России решающее влияние оказывали установки гума­нитарной, экзистенциальной географии, тогда как на Западе доминиро­вало влияние общей и экономической географии. Важная особенность экзистенциальной географии состоит в том, что она ставит во главу угла изучение ценностей и целей людей, осваивающих пространство. При этом ключевое значение приобретают понятия освоенного жизненного пространства, самоидентификации с территорией, с национальной или государственной идеей. Дух здесь определяет пространство как с точки зрения психологического восприятия территории, так и с точки зрения ее физического освоения людьми: ведь человеком движет определенный духовный проект, который он и воплощает в пространстве. Эти различия и определили впоследствии наиболее важные теоретико-методологичес­кие расхождения западной и российской геополитических традиций.

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

1.В чем основное различие между западной и восточной традициями фор­мирования геополитических идей и представлений?

2.Каково эвристическое значение античных геополитических идей?

3.Каковы особенности геополитических идей эпохи Просвещения?

4.Каков вклад в развитие геополитической традиции Г. Гегеля?

5.Каково значение термина «иконография пространства»?

6.Каковы особенности стратогемного геополитического мышления?

7.Как расшифровать геополитический архетип «Москва — Третий Рим»?

8.Каковы особенности русских геополитических представлений в древности?

9.Какое влияние на русские геополитические представления оказали ус­тановки экзистенциальной географии?

¹ См.: Солоневич И.Л. Народная империя. М., 1991. С. 48, 69.

ГЛАВА 2