Иудо-масонские корни экуменизма 1. 3 страница

Отсюда понятно, что каждое слово Св. Писания отражает истину, о которой всецело свидетельствует и предание Церковное. Однако, м. Антоний со всею последовательностью искажает и другие слова апостола. Так, отвечая на заданный ему «вопрос…, касающийся определения апостолом Павлом синагоги как сатанинской», он в очередной раз объясняет: «Это писалось в период, когда было резкое противопоставление между молодой, растущей христианской общиной и синагогой, ветхозаветным храмом. "Сатана" — слово еврейское и значит "противник". Так что речь шла не о "чертовщине" в нашем понимании, а о том, что эта община противна всему тому, чему учили апостолы.» (О встрече… с. 105).

Но апостолы, как мы знаем, учили тому, что слышали из уст Самого Спасителя, что изъяснено им было Самим Духом Святым, сошедшим на них в Пятидесятницу. Следовательно, быть «противным всему тому, чему учили апостолы», значит противясь учению Христову, вести борьбу с его проповедниками, как это делали иудеи и язычники, предавая христиан на смерть. А последнее как раз и совершалось по научению бесовскому. Ибо демоническая природа и заключается в отпадении от Бога и попытках создать царство, противящееся Ему. Именно поэтому падший Денница назван «сатаною», т.е. противником, а всякий человек, подражающий ему в этом противлении добровольно раскрывает свою душу действию бесовских сил. Ибо в духовном мiре ничего нейтрального не бывает: либо покланяешься Богу, либо — Сатане.

Вот как пишет об этом свт. Иоанн Златоуст:

«Конечно (иудеи) скажут, что и они покланяются Богу. Но этого сказать нельзя; никто из иудеев не покланяется Богу. Кто говорит это? Сын Божий. Аще Отца Моего бысте ведали, говорит Он, и Мене ведали бысте: ни Мене весте, ни Отца Моего (Ин.VIII,19). Какое еще можно привести мне свидетельство достовернее этого? Итак, если они не знают Отца, распяли Сына, отвергли помощь Духа; то кто не может смело сказать, что место то (синагога) есть жилище демонов? Там не покланяются Богу, нет; там место идолослужения.

…Если же кто обвинит меня (за эти слова) в дерзости, и я в свою очередь обвиню того в крайнем безумии. Ибо скажи мне: не нечестиво ли то место, где живут демоны, если даже и не стоит там идол? (А место), где собираются христоубийцы, где преследуют крест, где хулят Бога, не знают Отца, поносят Сына, отвергают благодать Духа, где еще находятся и самые демоны, — такое место не более ли пагубно?

Ибо там (в языческом капище) нечестие явно и очевидно, и не так легко привлечет или обольстит человека умного и здравомыслящего, но в синагоге иудеи, говорящие о себе, что поклоняются Богу, отвращаются идолов, имеют и почитают пророков, — этими словами устраивают только большую приманку и ввергают в свои сети людей простых и неразумных по их неосторожности.

Значит, нечестие как у иудеев, так и у язычников, одинаково; но обольщение у первых действует гораздо сильнее, потому что у них не виден ложный жертвенник, на котором они закалают не овец и тельцов, а человеческие души(!). Словом: если ты уважаешь иудейское, то что у тебя общего с нами?

…Если бы кто убил твоего сына, скажи мне, ужели ты мог бы смотреть на такого человека, слушать его разговор? Не избегал ли бы ты его, как злого демона, как самого диавола? Иудеи умертвили Сына твоего Владыки… Умерщвленный (Иисус Христос) почтил тебя так, что сделал Своим братом и сонаследником; а ты столь безславишь Его, что уважаешь убийц и распинателей Его?.. И как же не демонам служат те, которые делают противное Богу?»⁵⁴.

И м. Антоний не от незнания этой прописной истины противопоставляет "чертей в нашем понимании" этакому безобидному "сатане-противнику", а оттого, что в одни и те же слова он в разных случаях вкладывает разный смысл, как-будто следуя уже упомянутому запрету на буквальное толкование Священного Писания Организации Объединённых Религий⁵⁵, который, в свою очередь, имеет непосредственное основание в доктрине масонства, настаивающего на своей свободе произвольно понимать как масонские символы, так и знаки, слова и догматы вообще. Такой же подход, как мы видели, свойственен и Московской "патриархии" в целом, почему и вступление в экуменизм для неё было органической необходимостью.

Надо сказать, что этот "креугольный камень" был заложен ещё основателем последней — м. Сергием (Страгородским). Для чего мы и обратимся к его чрезвычайно показательной работе «Православное учение о Спасении», в которой он определяет вероучение, Писание и Предание как чисто внешние по отношению к существу Христианства вещи, содержащие только буквальное выражение, но не суть. В этом смысле м. Сергий усматривает в них большое количество случайных элементов, не имеющих, по его мнению, отношения к Христианству как таковому.

Более того, м. Сергий не просто так уничтожает Писание и Предание, но с подменой смысла. То есть, Писание и Предание остаются, но только в качестве внешних оболочек для некоторого неочевидного содержания.

Все это как две капли воды похоже на отношение гностиков и масонов к Писанию и Преданию. С одной стороны, им присуща чрезвычайно высокая оценка Писания и Предания как наполненных тайным духовным смыслом; с другой стороны, они отрицают букву и прямой смысл Писания и Предания. Церковное их понимание отвергается как слишком прямое и поверхностное. Далее следует подмена смысла, выделение отдельных фрагментов в качестве "особо духовных".

В результате, как и гностики, митр. Сергий приходит к мысли о том, что букву вероучения, Писания и Предания необходимо наполнить взятым извне жизненным содержанием, которое, якобы, составляет существо православного Христианства, «составляет на деле, в реальности содержание всех этих отвлеченных… и невразумительных тонкостей догматики»⁵⁶.

Как видно, и современные экуменисты придают статус догматической истины реальным, а следовательно, изменчивым (!) условиям человеческого бытия, которые, по их мнению, не просто должны учитываться Богом при определении загробной участи души, но и пред-определять (заменять) Суд Божий вообще.

М. Сергий учит: вероисповедание должно представлять из себя «не свод человеческих (?!) измышлений, а прямой снимок с реального бытия,… оно не искажает факта жизни, а подлинно его воспроизводит, — …следовательно, оно есть истина» (там же. С. 6). Но если истиной является сам "факт жизни", то где найти критерий, которому должна жизнь соответствовать? В соответствии с чем будет судим человек? Ведь сколько людей, столько и мнений.

И м. Сергий, противопоставляя жизненный уклад, как реальное содержание, тонкостям догматики, как чему-то внешнему, самому по себе недействительному, как раз и уничтожает этот критерий. Он хочет представить дело так, будто вероучение постигнуто через отвлечение (абстрактные "человеческие измышления"), что совершенно не соответствует истине. Вероучение имеет своим источником откровение Христа Своим Апостолам. То, что открыто Христом Духом Божиим, не нуждается в отвлечении. Слово Божие Само творит формы, наполняемые Духом Святым, обновляет, одухотворяет и жизненный уклад тех, кто приемлет Слово: «По вере вашей да будет вам» (Мф. 9,29).

Но для м. Сергия, напротив, всякое вероучение имеет содержанием факт жизни. Поэтому «тот, кто хочет узнать истинное существо католичества, протестантства или православия, тот должен обратиться не к теоретическому их учению, а к их понятию о жизни» (там же. С. 6).

И даже: «не от filioque католичество, а наоборот» (там же. С. 6). «Предположим, — пишет м. Сергий, — что все ошибки в учении и устройстве будут исправлены, — искаженное понятие о жизни докажет, что эти исправления только на словах, — чрез несколько времени протестанты должны будут создать на место устраненных новые искажения, новые ошибки» (там же. С. 7).

Получается, что напрасно церковные писатели боролись с ересями, то есть стремились исправить теоретические различия, тогда как им надо было исправлять жизнь, например, Ария или Евномия, а не спорить с ними об отвлеченностях.

В результате вероучение теряет свою основную роль — служить границей, отделяющей Православие от ересей. Согласно м. Сергию, «Православие узнается не из его теоретического учения. Отвлеченные положения и формулы по самой своей отвлеченности одинаково неудобопонятны, неудобопредставимы для человека, будут ли они католическими или православными» (там же. С. 7).

Мы видим, что против православных вероучительных формул выдвигается обвинение в отвлеченности, невразумительности, неудобопонятности и неудобопредставимости. Это равносильно упрекам солнцу за то, что оно светит. В этом и сила, и, если угодно, жизнь, — что вероучение неудобопредставимо. Оно и должно приниматься на веру, а не достигаться усилиями человеческого исследования ("отвлечения" — абстракции) или воображения.

Наконец, как же м. Сергий говорит, что Православие узнается не из его теоретического учения? Из учения о Боге-Отце, Сыне и Духе Святом, из учения о спасении — разве не узнается Православие?

Стремление м. Сергия к подмене догматов жизненным укладом (содержанием) является воспринятой от западной цивилизации традицией, сложившейся в последние века. Ибо догматика в обычной жизни и в быту присутствует повсеместно. Только твердо зная, что огонь добывается трением и что камень падает вниз, можно вести упорядоченный и относительно безопасный образ жизни. Это тем более верно для сферы отвлеченной. Здесь догматический подход выражается прежде всего в языке. Чтобы речь была возможной в принципе, необходимо, чтобы каждое слово имело в высказывании свое определенное значение, и это значение не было произвольным.

Но адогматическая система — это живая жизнь без верха и низа, расплавленная магма бытия. В адогматической системе камень может вести себя как угодно, а слово может значить то одно, то другое, то все вместе взятое. В обыденном плане такое воззрение является опасным для жизни, но не менее опасно оно для любой упорядоченной философии и веры. Проникая внутрь государства и общества, а также Христианской Церкви, адогматизм начинает выступать в своем истинном виде — в виде революции.

Среди множества адогматических систем особенно выделяется масонская идеология. Кратко выражая ее сущность, можно сказать: масонство — это порыв к жизни без оснований; к жизни как таковой; к жизни, потому что она живет сама собой. Эта безформенность — то есть отсутствие догматов — оказывается разрушительной для всего, к чему масонство прикасается. Именно масонство является первообразом отступления от истины. Здесь же нужно искать и истоки всех отступлений от Православия XX века: экуменизма, модернизма, и конечно, сергианства. Да и видны они искушённому исследователю невооружённым глазом.

Например, м. Сергий на протяжении всей своей работы пытается доказать читателю отсутствие какого-либо иного значения Св. Писания, помимо нравственного. Но его утверждения о якобы только нравственном, а не созерцательном (догматическом) учении Писания не подтверждаются ни самим Писанием, ни его православными толкователями. Зато такая позиция вполне соответствует коренному масонскому взгляду, а также религиозному модернизму. Вот как писал в начале XIX века о значении Писания масонский "Сионский вестник": «В Священном Писании мы вовсе не видим никаких условий со стороны понятий о вещах Божественных… Христос не требовал, чтобы все право мыслили, но чтобы право поступали»⁵⁷.

При таких взглядах на вероучение, какую же роль ему приписывал м. Сергий? Ведь реальное бытие и факты жизни вполне самодостаточны, чтобы существовать вообще без всякого вероучения.

М. Сергий допускает вероучение как чисто внешний признак того, что человек спасается. Вероучение для него — знак настроения жизни: «Тот или другой способ мышления был для них [Святых отцов] знамением целого уклада жизни» (архим. Сергий… там же. С. 225).

То есть, для него вероучение само по себе есть чистая теория, которая служит внешним символом жизненного устроения. А эта символичность лежит в самом основании масонства, является его существом. "Масонство, согласно официальным английским, шотландским, американским и прочим ритуалам, обычно определяется как "особая система нравственности, окутанная в иносказание и изображаемая в виде символов", — пишет немецкий ученый Герман Грубер⁵⁸.

Настаивая на своей символичности, масонство видит в этом свое право понимать внешние знаки так, как ему хочется. Масонские аллегории и легенды вообще не имеют измерения "истинно-ложно". Их истинность или ложность не имеет никакого значения, поскольку они — всего лишь знаки движения духа. Но не только истинность или ложность легенд не имеет значения, они и сами имеют неопределенный смысл, а значит — до конца непонятный и самим посвященным. С масонской точки зрения, это соответствует целям масонского познания.

Многие тайны непонятны сегодня большинству масонов, в чем они сами с готовностью признаются. «Масонство, — говорит Пайк, — ревностно хранит свои тайны и намеренно обманывает самонадеянного искателя тайн»⁵⁹… "Посвященных мало, хотя и многие слышат звуки" (Там же. Р. 355).

«Каждый масон должен сам раскрыть тайну масонства, размышляя над его символами и мудро постигая то, что говорится и делается во время "работы"» (Там же. Р. 218). Соответственно «масонские символы могут пониматься и понимаются в совершенно разных смыслах» (Gruber, Hermann. Masonry… там же). Здесь достаточно вспомнить того же м. Антония Сурожского, который ухитрялся в одно и тоже слово «сатана» в различных случаях вкладывать разный смысл. Ведь если символика отвлечена от содержания, то открывается только один путь — к свободе понимания слов.

Уже становится несущественным то, насколько глубоко человек проникся идеями масонства, важно, что неподвижная догма заменена в его голове подвижным символизмом. Этот переворот в сознании адепта делает едва ли не невозможным обратный путь: от масонства к Христианству.

Масонская идеология резко выделяется среди множества адогматических систем, поскольку она, во-первых, стремится проявиться в действии, а во-вторых, считает полезным для себя проникать в традиционные формы религии, и прежде всего Христианство, чтобы разлагать их изнутри.

Когда масонство говорит, что его убеждения являются настолько общечеловеческими, что преодолевают все искусственно созданные человеком границы (напр., в Уставе Всемiрного Совета Церквей так и записано, что воздвигаемые людьми "перегородки /т. е. религиозные различия/ не достигают неба"), то это надо понимать не как отвлеченность. Это действие, поскольку масоны считают себя вправе преодолевать эти границы, и, не разделяя догматов Церкви, проникать в нее и изнутри преодолевать ее догматическую замкнутость. Хотя масонская идеология выглядит, как пропаганда терпимости и мiра, в Церкви она оборачивается войной против Богооткровенных истин, что становится очевидным на примере столь модной ныне доктрины «частного богословского мнения», стремящейся примирить, казалось бы, непримиримое: существование единой Истины с признанием правды за отличными от неё (да и, подчас, противоречащими друг другу) суемудрствованиями.

Но в том-то и суть, что «религия масонства является несектантской. Она привлекает к себе людей всех исповеданий, отвергая при этом религиозные институции; и только на этом основании масон и должен выступать в защиту своей веры»⁶⁰.

Масонство опирается на то, что не вызывает споров, и неудивительно, что оно столь распространено в современном мiре. Оно распространено, потому что и хочет быть распространено.

Поэтому справедливо говорится, что масонство является самым понятным и широко распространенным идеологическим кодом современной эпохи. Так, вселенская проповедь терпимости и политической корректности есть одно из важнейших проявлений масонской идеологии. Один из современных авторов Ричард Смоули (не-масон) отмечает: «Наша цивилизация может быть названа в своих основаниях "масонской»⁶¹. И до сих пор не появилось ничего, что могло бы потеснить масонство в качестве идеологии Нового Мiрового Порядка и информационной эры.

Именно потому, что масонство приходит в Церковь с проповедью мира, терпимости и общечеловеческих ценностей, оно немедленно начинает бороться с церковными догматами и верой в сверхъестественное.

Католический исследователь масонства указывает: «Все масоны согласны в объективном значении масонского принципа "гуманизма", в соответствии с которым вера в догматы имеет второстепенное значение, или даже наносит вред закону всеобщей любви и терпимости. Поэтому масонство противостоит не только католицизму и Христианству, но и вообще системе сверхъестественной истины» (Gruher, Hermann. Masonry… там же).

Чтобы быть общепонятным, масонство отказывается от любых необщепринятых человечеством догматов, и в этом выражается его несектантский характер. Масонство признает только то, с чем согласны все люди. Как говорится в основополагающем документе современного масонства: "Теперь сочтено лучшим обязывать членов масонского братства только к той религии, в которой все люди согласны, и затем их особенные мнения предоставить им самим"⁶².

Но, с точки зрения православного вероучения такой подход определяется как ересь, отрицающая возможность познания Богооткровенных Истин. И исторически находит он своё выражение, прежде всего, в католическом учении filioque, а далее — в философии калабрийского монаха Варлаама (XIV в.), пытавшегося с её помощью добиться заключения унии с латинянами. Поскольку эта ересь, отвергающая действия Святаго Духа в тварном мiре, используется сегодня как теоретическое обоснование (на понятном христианам языке) доктрины масонства, остановимся на ней подробнее.

Уже с самого начала варлаамитское учение об абсолютной непознаваемости Существа Божия (в духе неоплатонизма) сводило весь богословский спор с латинянами к словопрению, имеющему малое практическое применение, и обосновывало следующий вывод: если никто не может приобрести истинное познание Существа Божия, то и различия во мнениях на этот счет не могут быть препятствием "Церковному общению", а сами латиняне уже как бы перестают быть еретиками.

Обличителем новоявленной для Православного Востока ереси выступил Свт. Григорий Палама. Его учение, утвержденное на Константинопольских соборах 1341-51 гг., явилось разъяснением догмата о Св. Духе. В противоположность варлаамитскому агностицизму — Бога можно познать только человеческим разумом, а последний ограничен в своих возможностях, следовательно, Бог остается для нас непознаваемым — Свт. Григорий Палама противопоставил святоотеческое учение, гласящее, что Бог, совершенно недоступный для самостоятельного познания человеческим разумом, может по собственному желанию открывать Себя в Своих Энергиях, т.е. проявлениях или движениях Божественной Сущности в тварном мiре. Поэтому, для человека обязательным условием Богопознания является причастие Божества: человек, восхищенный Св. Духом превыше собственного естества, становится способным познать Бога в угодной Ему мере. Отсюда проистекает и учение об обожении или стяжании Духа Святаго, которое со всей последовательностью и отвергал католицизм, подменяя смиренное богоуподобление восторженным подражанием Христу — главным источником прелести, приводящей к тяжелейшим душевным расстройствам и даже к сумасшествию.

Для нас важно осознание достаточно очевидного факта: если для паламитов, представлявших аскетическую и догматическую вершину тысячелетней патристики Востока, Бог, абсолютно недоступный человеку в аспекте своей сокровенной и непознаваемой Сущности, сообщается ему в аспекте своей проявленности, то есть божественных же Энергий, то для варлаамитов Энергии Бога (то есть Его проявления, доступные для человека, в т.ч. Божественное Откровение, содержащее вероучительные истины), тварны и, стало быть, вместо обожения тварь соединяется с тварью, а богопознание есть не духовное соединение человека с Богом, а лишь чисто умозрительный познавательный процесс, яркий образец чего мы имеем, к примеру, в западно-латинской схоластике.

Таким образом, варлаамитство вполне адекватно выразило западный дух начинавшейся апостасии. Варлаам Калабрийский, решительно осужденный двумя Константинопольскими соборами — 1341 и 1351 гг., в 1340-е годы эмигрировал в Италию, где и был не только не осужден, но принят папистами с распростертыми объятиями, принял унию и даже стал епископом и учителем Петрарки и написал свою апологию латинства. Варлаам, настаивавший на невозможности опытного и доказательного познания Божиих тайн и, стало быть, на вторичности догматических различий, стал одним из первых экуменистов в истории Церкви, начав либеральную ревизию догматики.

Подводя итог своему анализу варлаамитской ереси, Лосев пишет по этому поводу: «В лице Варлаама и Акиндина православная Церковь анафематствовала все надвигавшееся тогда Возрождение, которому предались все западные народы, вероятно до конца своего существования, ибо переставши быть возрождением, западный человек перестанет быть западным». Мы бы добавили к этому, что анафематствовав Варлаама, Церковь анафематствовала либеральное христианство и экуменизм, эти порождения масонства, продуктом которых-то и явилось "частное богословское мнение", впервые введённое в употребление в русской богословской школе в конце XIX века профессором В. В. Болотовым⁶³, и соответствовавшее в его терминологии "теологумену".

Но если во времена Варлаама его представления о Богопознании дали повод к дискуссии, обнажившей общую нецерковность его веры; а во времена Болотова варлаамитский агностицизм находил множество сочувствующих, но публиковать его от имени официального «академического» Богослова было еще неудобно; то, наконец, в наше время идея «теологуменов» становится классикой экуменизма, ее преподают во многих официальных Духовных школах и за возражение против нее даже подвергают учащихся репрессиям.

А все потому, что за этим внешне безобидным «частным богословским мнением» сокрыто отвержение восьмого члена символа веры; в первую очередь слов «…и в Духа Святаго… глаголавшаго пророки». Если Дух Святый вещал через пророков и Святых Отцов, то и проповеданное через них учение единственно истинное. Если же мы признаем право на толкование этого учения каким-то иным образом, отличным от общего святоотеческого, и не считаем разнящееся мнение еретическим заблуждением, то мы хулим Духа Святого, приводящего исключительно к единомыслию, в отличие от Сатаны, вносящего разделения, мы низводим Богооткровенные словеса до уровня масонской символики, которая каждым может пониматься так, как ему это заблагорассудится.

Практика «частных богословских мнений» и является отличительной чертой экуменического сознания, породняющей его с масонской идеологией. Это, можно сказать, самая сердцевина ереси, поэтому не стоит удивляться, что к самому межконфессиональному общению массы верующих агитировать не станут, — все дело в терпимости… к «частному богословскому мнению». И еще раз повторим, что здесь уже становится несущественным то, насколько глубоко человек проникся такими идеями масонства, важно, что неподвижная догма заменена в его голове подвижным символизмом. А этот переворот в сознании адепта делает едва ли не невозможным обратный путь: от масонства к Христианству.

Популярный исследователь тайных обществ Георг Шустер пишет: "Нет никакого основания говорить о какой-либо франкмасонской догме. Франкмасонство, вследствие его чисто человеческого и космополитического характера, особенно избегает всяких догматов. Религиозные догматы разъединяют людей и легко приводят к борьбе мнений… Франкмасонство не хочет разъединять людей, а напротив, стремится собрать в своих ложах людей всех исповеданий. Благодаря этому оно возвысилось до того понимания религии, которое… "одно лишь достойно свободного человека". Франкмасонство признает, что "религиозные догмы — это истины для души, что истины эти для верующего не только не менее, но даже еще более несомненны, чем все то, что может быть измерено и осязаемо, но для неверующего они совершенно не существуют, религия — это субъективная потребность слабого человеческого сердца, и именно потому не может быть предметом спора. Ибо вопрос о нравственном достоинстве человека решается не тем, во что он верит, но тем, как он верит"⁶⁴.

Достаточно сравнить вышеприведенный отрывок, например, со словами митр. Антония Сурожского, чтобы понять насколько тесно связаны экуменизм и масонство: «Знаете, меня поражает…, — делится он, — притча о Страшном суде в этом контексте. Нам всегда говорят: вот, это Страшный суд: козлища туда, овцы сюда… — а какие вопросы ставит Христос? Он не спрашивает людей, веруют ли они в Бога (!), не спрашивает ничего о том, как они к Нему относятся, Он их спрашивает: "Одел ли ты нагого? Накормил ли голодного? Посетил ли больного?…"» (О встрече… стр. 68).

Именно исходя из такой, иногда неосознанной, посылки, современный человек часто относится к Бого(!)откровенным словам Писания и Предания церковного как к несущественным, условным, относительным, а споры о догматах полагает пустыми пререканиями о словах, которые все равно не могут, да и не должны отражать в точности Божественную реальность. Ажогматизм — главнейшая болезнь XX века, породившая все прочие недуги, и именно на такой почве народился и вырос модернизм и экуменизм в среде православных обществ.

В области аскетики, молитвенного делания, на этой же почве вырастает субъективизм и психологизм, неразрывно связанный с экуменическим умонастроением наших дней. Не уделяя должного внимания и почитания богооткровенным словам молитв, а в первую очередь — Имени Божию, которым только и входит человек в богообщение, делатель молитвы остается замкнутым в сферу своих умственных или эмоциональных представлений и впечатлений, что ведет его прямиком к прелести.

Заметим, что такое состояние, поистине являющееся смертью души, нелегко обнаружить и обличить. Ереси древности состояли в отвержении некоторых вполне определенных догматов, но действовали в рамках все той же естественной системы понятий, почему и обличать их было относительно просто. Но всякий, кто сталкивался с далеко зашедшим адогматическим повреждением, обычным для "официального православия", замечал, что здесь все обсуждения ведутся на совершенно ином языке, где самые основные христианские понятия давно утратили свой смысл, или понимаются в различных обстоятельствах по-разному, так что какая-либо полемика часто оказывается совершенно невозможной.

В результате, адогматизм (в лице следующих ему проповедников масонства и "розового христианства") оказывается революционным элементом, руководствуясь самыми общими соображениями: что догмат — это плохо, и что нужно искать иной смысл слов.

Обратной стороной революционности является то, что, как и масонство, само официальное православие впитывает в себя произвольные и не связанные между собой элементы — ведь оно не имеет догматики, чтобы отличить истину от лжи. В XIX веке, подобно нынешним экуменистам, такой переворот внутри масонства пытались устроить теософы. Современный масонский историк указывает, что в возникновении нерегулярного оккультистского масонства в конце XIX века «огромную роль сыграло Теософское общество. Произошел как бы подземный взрыв, который остался почти незаметным со стороны сильных мiра сего, в том числе и масонов». А как же он мог быть ими замечен, если в адогматическом мiровоззрении нет никакого мерила истинности?

Наставления, выпущенные Великой Ложей Шотландии, говорят, что масонство «имеет свое особое мiровоззрение, которое, как оно считает, может быть приемлемо для Церкви, синагоги и других подобных религиозных институций. Учение масонства преодолевает все конфессиональные и сектантские разделения. В плане человеческого поведения оно совместимо с религией, но религиозные темы не должны обсуждаться ни в одной из лож»⁶⁵.

И уж совсем как признание современного экумениста (вроде упоминаемого отцом Серафимом индуиста Свами Вивекананда) звучат слова оккультиста Мэнли Холла указывающего, что «истинный масон не связан никаким исповеданием веры. Он осознает, что… его религия должна быть всеобщей: Христос, Будда, или Магомет, — имя не имеет значения. Масон признает только сам свет, но не носителя его. Он молится в любой святыне, поклоняется перед каждым алтарем: в храме ли, мечети или соборе, — постигая своим правильным образом единство всех духовных истин»⁶⁶.

Опыт, который Холл называет "светом", отвлечен от конкретного носителя и закрепляется в аллегориях и символах. Один из наиболее влиятельных русских масонов учит: "Итак, отправления внешней религии есть средство ко внутреннему истинному Христианству. И несмотря на то, что отторглась она от своего источника, и правление света, учредившего ее, сокрылось от нее, всегда однако весьма нужна оная религия, как средство; и ныне много ею пользоваться могут благонамеренные, утверждаясь на откровении Евангельском"⁶⁷.

«Соответственно, — продолжает католический ученый, — Библия также становится масонским символом, и истолковывается как символ Книги Природы или Закон человеческого разумения и совести. При этом христианские и вообще любые догматы, с точки зрения масонства, это лишь преходящие символы, скрывающие одну неизменную истину, "последовательным откровением" и применением которой и является масонская "наука" и "искусство", по словам Пайка».

Далее он пишет: «Главная польза для масонства от этого символизма… состоит в следующем.