Основные направления развития института государства и политической системы в xxi веке
Начало ХХI века ознаменовалось постановкой и обоснованием гипотезы о «научно-практической несостоятельности» суверенной юридико-политической организации, о закате «эпохи государственной власти» как политического института, обеспечивающего и монополизирующего социально-культурную целостность, политическое единство, материализацию и защиту прав, свобод и социальных интересов (общечеловеческих и гражданских). При этом на международно-политической арене институт государство все чаще рассматривается в качестве одного из глобальных акторов (субъектов), участвующих в политико-правовом процессе наравне с неправительственными гражданскими институтами, транснациональными субъектами, военно-политическими блоками.
Вся эта эволюция, по мнению современных идеологов «смерти национально-государственной методологии» (У. Бек) ведет к «изъятию» у государства монополии на формирование и обеспечение социально-политического единства общества. Исследователи, двигающиеся в этом направлении, заявляют о предстоящей «новой социально-политической революции», которая сметёт традиционные категории политико-правового мышления (государство, правовой порядок, политико-правовой статус человека, определяемый и гарантируемый государством и проч.) и формы общественного единства (народ, нация)[236], а затем сформирует принципиально иные формы общественной и политической организации.
В целом если систематизировать существующие на сегодняшний день прогностические модели развития государства как института политической системы и попытки научно-практического моделирования его эволюции, то можно выделить три основных направления:
1) прагматическое, связанное с интенсификацией взаимосвязи и взаимозависимости национальных систем государственной власти, при реализации своих внутренних и внешних функций. Данное направление предполагает развитие международного политико-правового и социально-экономического взаимодействия, направленного на обеспечение устойчивости национального государственно-правового пространства, базовых институтов, ценностей и т.д.;
2) унификационное, основывается на сближение и унификации политических и юридических форм и средств коммуникации, распространение и институционализацию единых правовых и иных стандартов и требований в развитии локальных социально-политических пространств;
3) космополитическое, ориентированное на качественную трансформацию публично-правовых форм организации политической власти (и в частности власти государственной), в контексте которой институт государства перестает «создавать общий порядок взаимоотношений» (У. Бек) и стимулирует принципиально новые космополитические принципы организации человеческой жизнедеятельности и новые (революционные) формы социальной интеграции и идентичности, которые должны быть концептуально и политически освоены вне старых категорий национального и интернационального.
Рассмотрим эти три направления более подробно и начнем с наиболее обсуждаемой темы – это унификационные проекты эволюции суверенной юридико-политической организации и системы государственной власти.
1. Универсалистский проект.В настоящие время при анализе форм, обеспечивающих социально-политическое единство, особенно в западноевропейском геополитическом пространстве, задающим «тон» исследовательским проектам, происходит явное игнорирование потенциала государственной организации. Формулируются либо инновационные (неолиберальные) формы политической коммуникации, где государственной власти отводится весьма малое место (т.е. воспринимается в качестве одного из акторов, участников публично-властного взаимодействия); либо революционные (неомарксизм и неоанархизм) формы политического единства, лишающие государственную власть какого-либо социального значения в будущем.
В первом случае речь идет о так называемой сервисной концепции государства и глобальной неолиберальной конституционно-правовой интеграции. Государственная власть в данных направлениях не является единственным актором в международно-политической коммуникации [237], выступает либо «на равных» с локальными или глобальными институтами гражданского общества и иными неправительственными организациями; либо вообще выполняет обслуживающую (сервисную) роль в реализации социальных интересов, запросов, потребностей и т.п.
В этом случае обосновывается упадок государственно-правовых форм публичного взаимодействия, механизмов обеспечения социальной целостности и идентификации. И на этом фоне устаревшие политико-правовые формы и механизмы открывают пространства для реванша глобального гражданского общества. При этом тотальность юридико-политической организации нации, представленная и поддерживаемая государственной властью, заменяется глоболокальными социальными организациями, функционирующими в свободном, мобильном режиме (т.е. постоянно изменяются и усложняются, распадаются и самоорганизуются, выходя за границы суверенных территорий), где рамки их социально-политической активности больше не связываются с государственным нормированием, а подчиняются общей (стандартизированной) «конституционно-правовой идентичности» (Ю. Хабермас).
Другими словами универсальная концепция прав человека и общие социально-правовые границы терпимости, лишенные устаревших национально-государственных и религиозно-этнических параметров, формируют новый «резервуар» политической коммуникации и «освобождают политическое взаимодействие от культурной и этнической идентичности»[238]. В тоже время подчёркивается, что эти политические тренды не уничтожают полностью государство, а качественно изменяют его роль, значение и функции в третьем тысячелетии. В целом «стратегический реванш гражданского общества» и освобождение от суверенного юридико-политического нормирования общественных процессов «не изменяет либеральным целям, но разрушает цивилизационные путы… исходя из принципов блага мирового сообщества»[239] и «возвращает человека к принципам свободного развития»[240].
Возникает резонный вопрос: если инновационные формы политической интеграции основаны на свободе и мобильности институтов гражданского общества, построенных по сетевому принципу и движущихся к оформлению в единое мировое сообщество, то какова роль и социальное назначение государства и его органов в XXI столетии? Ответ этот содержится в оформляющейся концепции сервисного государства, где роль последнего сводится к публично-правовому субъекту, оказывающему социально значимые услуги, гарантирующему и координирующему их реализацию, используя различные общественные ресурсы (символические, физические) и управленческие технологии, основанные на развитых ИТК (интерактивных технологиях коммуникации). Сегодня сервисный подход к трансформации государственного управления, шире к современному реформированию публично-правовых органов власти и управленческого процесса, является доминирующей инновационной стратегией в посткапиталистическом политико-правом мышлении и основной программой преобразований в информационном обществе.
В тоже время, сервисная концепция государства и оптимизации управленческого процесса по своей сути является, по нашему мнению, переходным (межтиповым) феноменом («открывающим двери» в третье тысячелетие), поскольку неолиберальные тенденции в политике многих зарубежных государств ведут к тому, что существенно сужается сам массив, оказываемых государством услуг.
В настоящее время, как правило, «отдельные виды общественных услуг либо приватизируется, либо отдаются на откуп компаниям-подрядчикам»; и даже в тех случаях, когда общественные услуги остаются за государственной властью они «предоставляются так, как если бы этим занималась частная компания»[241]. При этом тотальная политизация и экономизация публичной сферы в обновленной концепции минималистского государства ведет к тому, как справедливо отмечает Колин Крауч, что «подобно призрачной компании, правительство постепенно старается избавиться от всякой непосредственной ответственности за предоставление общественных услуг, способной испортить его репутацию» и старается максимально виртуализировать свою публичную активность (например, интенсифицировать властное взаимодействие с обществом и личностью с помощью мобильных электронных и сетевых ресурсов).
Если структурно представить этот оформляющийся политический проект, то можно условно выделить три основных уровня его развития:
1) мета уровень – неолиберальные парадигмальные основания, обосновывающие формирование новых доминирующих субъектов публично-властного взаимодействия – международные корпоративные структуры и глобальное гражданское общество;
2) мезо уровень – идейно-концептуальные основы государственности, связанные с сервисной организацией государства с преобладанием интерактивных систем и виртуальных технологий во властно-управленческой деятельности (e-democracy, e-servies);
3) микро уровень – практика организации и функционирования публично-правовых институтов власти и интерактивные формы политической коммуникации (e-public network, e-public administration)[242].
Во втором случае речь идет о кардинальной смене как направления развития публичной организации, так и форм социальной интеграции, которые не связаны с функционированием государственной власти и лишают ее какого-либо значения в будущем. Соответственно, если государству отказывают в «исторической миссии», то формы социальной интеграции и политической коммуникации обосновываются в принципиально новых понятиях и категориях, не связанных с «национально-государственной методологией» (У. Бек).
Так, в неомарксистами, в качестве новой формы социальной организации выступает «множество», которое «не противопоставляется Единству, но заново его определяет». Однако такое единство «не является больше Государством, а становится скорее языком, интеллектом, общими способностями, присущими человеческому роду»[243]. При этом множество рассматривается и как новая форма политической коммуникации, не отменяющая классы, но по иному их структурирующая; и как «индивидуация универсального, родового, разделяемого». Эта новая индивидуальная практика создает принципиально иные формы коллективной жизни и альтернативные социальные порядки, не связанные уже с государством.
Здесь индивидуальность трактуется в качестве оригинальности политических акторов, которая не может быть сведена к старым формам единства (национально-государственной идентичности, народу и т.п.), а коллективное – как специфическая публичная активность личности по отношению к общему благу. С точки зрения М. Хардта и А. Негри множество это одновременно и индивидуализация и подвижная самоорганизация в глобальное целое: «Общее является одновременно и естественным, и искусственным… Нет такой личности, которая не конструировалась бы во множестве. Нет коммуникации, которая не имела бы всеобщего характера… Активность таких личностей следует считать матрицей свободы и множественности для каждого из них. Тут демократия становится непосредственной целью, и ее нельзя, как раньше, оценивать в либеральных терминах – как предел равенства, или же в социалистических – как меру свободы. Отныне она должна стать радикальным выражением как свободы, так и равенства – без всяких ограничений (курсив наш – авт.)»[244].
Неоанархизм также представляет политический проект радикального переосмысления сущности государства, его значение и роли в будущем общественном устройстве. Доминантами современного анархизма является, как впрочем и в прошлом, антигосударственная ориентация (в основном базирующаяся на эволюционном снижение роли и значения государства как социально-политического института), а также антинационализм и десуверенность в развитии социальной организации. Здесь также обосновывается самоорганизация локальных сообществ и свобода в глобальные движения по формированию общемирового общества.
В свою очередь государственно-властная организация со временем должна эволюционировать в публичные институты, обслуживающие локальные сообщества (это интеллектуальная установка во многом схожа с сервисной концепцией государства). В подавляющем своем большинстве неоанархическая мысль представляет собой «теорию рассеивания государственной власти», предполагая искоренение властно-иерархических центров. Иначе говоря, обосновывается, что публичная власть должна быть «распылена» по свободным сообществам, которые не интегрируются ни в какие целостности. Несмотря на то, что последнее утверждение более или менее свойственно классической анархической мысли, принципиальное отличие новейших теорий заключается в постулировании постоянной изменчивости, присущей динамике этим свободным локальным сообществам. Так, договорные свободные союзы довольно быстро выстраиваются по сетевому принципу, изменяются и разрушаются, образовывая новые конфигурации общностей, т.е. по своей сути являются нестабильными и непредсказуемыми. Их развитие «идет не в глубину или ввысь», они не выстраиваются во властно-иерархическую целостность и упорядоченность, а постоянно расширяются, изменяются и мутируют по горизонтали в виде ризоморфной (нелинейной), «клубневой организации» как у Делёза и Гваттари.
«Ризоморфнность» – это новый принцип неоанрхической политической организации, утверждающий принципиальную внеструктурность, нелинейность и горизонтальный принцип развития (расширения): «ризома развивается, варьируется, расширяется, захватывая, схватывается, внедряясь». Ризоморфный принцип развития предполагает постоянное «преобразовательное и субъективное измерение», противостоящее каким-либо семантическим центрам и «центрирующиму единству кода» (например, юридико-политический порядок, поддерживаемый суверенным государством)[245].
Данное обстоятельство имеет существенное значение для понимания современного неоанархического проекта «рассеивания публичной власти», поскольку сами сообщества мобильны и ризоморфны, то они не допускают (не создают условий!) для формирования властно-иерархических центров.
Свободные сообщества постоянно изменяются, трансформируются и соответственно нелинейно развиваются публичные институты, обслуживающие эти динамичные процессы, интересы, установки и проч. Неслучайно сегодня происходит интенсивное становление теорий рискогенного и нелинейного управления общественными процессами. При этом нестабильность становится новой доминантой политического процесса, а рискогенность – новым направлением в модернизации политических технологий управления. Так, например, обосновывается, что всем «необходимо научиться жить без устойчивых ориентиров, долгоживущих факторов порядка, общепризнанных авторитетов». Поэтому необходима внятная теория, формирующая формы, процедуры и методы постоянного воссоздания «нелинейных общностей», управления с меняющимися приоритетами и проч., способная «брать» под контроль постоянно изменяющуюся и рискогенную общественную среду[246].
2. В свою очередь космополитический проект также ориентирован на качественную трансформацию политической системы и института государства. При этом космополитические формы аналогично обосновывают гибкость и подвижность властных структур, «сетевой методологии организации» публично-властного взаимодействия, которые должны прийти на смену «национально-суверенной методологии» познания и конструирования социальной организации: «Метаигра властей (экономических, гражданских, государственных на мировой арене – авт.) означает, что государство должно мыслиться, строиться и исследоваться как зависимое от разных обстоятельств и политически изменяемое»[247].
При этом постоянно изменяющийся интернациональный порядок уже не базируется на традиционных основаниях юридико-политической целостности, поскольку в нем отрицаются «представления о естественных, замкнутых в себе целостностях, которые нельзя выбирать, которые уготованы (или не уготованы) тебе судьбой. Космополитический реализм отвергает также представление, будто укорененность в этнической или национальной целостности есть естественное и потому здоровое состояние человека в мире».
Поэтому задачей политической и правовой наук является необходимость «проанализировать, в каком смысле государства (и понятие государства) лишаются своего ядра и как они заново определяются и трансформируются в своих значениях и функциях», в глобальном мировом порядке. Все эти процессы «превращают фрагментарное по национально-государственному принципу властное пространство в непризнающее границ пространство мировой внутренней политики» [248].
Однако следует отметить, что глобальные «адаптивные» структуры власти, постоянно изменяющиеся, переструктурирующиеся и адаптирующиеся к резко меняющимся условиям, возникающим конфликтам, рискам и т.п. весьма слабо проработаны в современной как политической, так и юридической науке, отсутствуют и практические примеры их эффективного и подконтрольного функционирования. В большей степени моделирование таковых новых структур политической организации находятся на стадии теоретико-концептуального оформления и поэтапного внедрения.
В целом можно высказать гипотезу о том, что «современная увлеченность» рисками, кризисами и конфликтами, а также технологиями управления нестабильными ситуациями, трактуемые как естественное состояние развития социальных систем (в противовес, например, эпизодическим, чрезвычайным ситуациям, режимам как у К. Шмита) формирует устойчивую установку на «упадок суверенных качеств государства», актуализацию альтернативных проектов организации политических систем. И в конечном итоге к формированию таких условий, при которых суверенное юридико-политическое (государственное) обеспечение порядка и стабильного воспроизводства цивилизационных сообществ будет вполне естественно трактоваться как нонсенс (т.е. как то, что не соответствует реальности, как важный, но пройденный этап социально-правовой организации, достоянный памяти и важного места среди иных «музейных экспонатов»).
3.В рамках прагматического проекта обосновывается, все политические явления и процессы в контексте социокультурной эволюции специфичны и действуют в контексте определенного пространства и времени. В связи с этим утверждается, что не существует абсолютно схожих, одинаковых закономерностей политической системы общества и направлений социокультурной трансформации государственной власти[249]. В этом плане можно лишь говорить о схожести в развитии тех или иных политических и правовых систем и режимов. Поэтому, с точки зрения глобализация качественно обогатит и усложнит роль государственной власти, ее институционально-функциональную структуру, а институт государства вряд ли утратит как свое доминирующее положение в качестве центрального субъекта политической системы, так и ведущую роль в международном политическом процессе.
В тоже время «изъятие» у института государства основных функциональных обязанностей приведёт к дисфункциональности (искажению, деформации) его институтов и к нестабильности политического процесса. С точки зрения прагматической установки необходима разработка правовых конструкций и политических форм, адекватно описывающих современное функционирование институтов государственной власти и стратегию их развития в глобализирующемся мире, а также критериев и характеристик, типологизирующих «суверенные качества» государственной власти, уточняющих их реальность (или номинальность), фактичность (виртуальность) и т.д. Неслучайно в современных исследованиях все чаще начинает использоваться концепт «сила государственной власти», который выражает потенциальную и реальную способность государственной власти самостоятельно и независимо определять цели и задачи развития национального политико-правового пространства, «диалогически» участвовать в международно-правовой политике и на равных выступать в качестве одного из «архитекторов» международной системы безопасности, ведущего субъекта глобальной политэкономической системы.