Феномен Гражданской войны и политическая философия Сталина

Прежде чем непосредственно перейти к рассмотрению вопроса об участии Сталина в Гражданской войне и выяснению значения этого периода в политической биографии Сталина, думается, есть необходимость хотя бы в самой схематичной форме остановиться на причинах и объективных условиях, благодаря которым эта война стала неизбежной. Ведь не каждое, даже самое глубокое революционное потрясение — и это подтверждается опытом многих стран — сопровождается таким гигантским социальным катаклизмом, каким является гражданская война. Для того, чтобы этот социальный катаклизм стал неизбежным, необходимы объективные предпосылки и условия, которые саму такую возможность превращают в реальность.

В приложении к России, а вернее к ситуации, сложившейся сразу же после Октябрьской революции, вопрос о возможности предотвращения Гражданской войны имеет свои особенности и специфические черты. Эти особенности были обусловлены реальными историческими обстоятельствами, в которых оказалась страна. С одной стороны, все политические силы в России, начиная с самых левых — большевиков, и кончая самыми правыми (монархистами и кадетами) — не могли не видеть того, что народ устал от войны, силы его были подорваны, все его устремления были направлены на то, чтобы в стране, наконец, наступил долгожданный мир. Задача прекращения войны выступала в качестве центральной задачи, она служила той осью, вращение которой вовлекало в свою орбиту все остальные события. Другие задачи, сколь ни велико было их значение, в каком-то смысле отступали на второй план перед этой центральной задачей. Антивоенные настроения были доминирующими в обществе, и на их платформе сходились многие политические силы страны, несмотря на глубокие разногласия и коренные противоречия по всем другим вопросам.

Казалось бы, даже простое осознание этой очевидной истины должно было подталкивать все противоборствующие стороны к взаимному примирению и нахождению общего языка в условиях, когда война поставила под угрозу существование самого государства. Но это, так сказать, взгляд со стороны, с высоты времени, оставшегося позади. Но ретроспективный взгляд в истории скорее помогает понять то, что было сделано неправильно, но никоим образом не служит самым убедительным объяснением реального исторического хода и исхода событий прошлого.

Отправные координаты, определившие все перипетии трагического периода Гражданской войны в истории нашей страны, лежали за пределами стремлений и пожеланий отдельных партий и политических деятелей той эпохи. Реальный разворот событий определялся глубинными процессами, которые суждено было пережить России и населявшим ее народам. В стране воцарились, обстановка, лучше всего описываемая словами А.С. Пушкина — «другой закон, другие нравы». Картина общественного бытия, всех сторон жизни коренным образом изменилась до неузнаваемости.

Вот одно из красочных описаний обстановки той поры, принадлежащая перу бежавшего в конце 20-х годов на Запад С. Дмитриевского, который уже упоминался ранее. Это описание передает дух той эпохи, живую атмосферу Гражданской войны, которую может в какой-то мере ощутить читатель сегодняшнего дня: «Три года Гражданской войны: напряженной, беспощадной, разрушительной, перевернувшей всю страну, всю ее залившей кровью. Пленных часто не берут. В лазаретах подымают на штыки раненых. Расстреливают заложников. Мучат, уничтожают целыми семьями мирное население. Не щадят ни женщин, ни детей. Разрушают города. Целые села сметают артиллерийским огнем. Так на красной. Так на белой стороне. Величайший героизм сочетается с невероятной жестокостью. Нет иных законов, кроме закона насилия, мщения, крови. И надо всем этим — невероятная разруха во всем, вся жизнь перевернута, холод и голод бродят по стране. Тысячи и тысячи погибают от сыпного тифа. Всюду стоят вагоны, целые поезда, груженные, как дровами, посинелыми, разлагающимися человеческими трупами. Смерть гуляет над страной… И под дыханием смерти вырастают, живут, думают и чувствуют люди. Жизнь теряет как будто цену — и вместе с тем никогда так страстно не хочется людям жить. И у тех, кто выживает и живет, меняются, становятся совершенно не похожими на прежние души» [777].

Глубокий социальный кризис расколол общество настолько сильно и явственно, что преодолеть его было практически невозможно мерами и средствами обычного, в данном случае мирного пути. Водораздел этого раскола проходил не только между отдельными социальными слоями, но зачастую и внутри отдельных семей. В широком социально-политическом плане вопрос о власти стал главным в повестке дня. Причем речь шла не просто о власти как таковой, но той власти, торжество которой означало коренной поворот во всем историческом развитии страны. Естественно, что на первом плане оказался вопрос о собственности, поскольку именно обладание собственностью в конечном счете и является главной целью, можно сказать, даже самоцелью власти. И поскольку большевики провозгласили национализацию основных средств производства — фабрик, железных дорог, заводов, банков и т. д., а также земли, — постольку и был предрешен вопрос о неизбежной борьбе прежних хозяев за свои утраченные права. Вопрос о собственности стал сердцевиной вопроса о власти и, по глубокому убеждению многих исследователей, стоящих на объективных позициях, именно он привел с закономерной неизбежностью к Гражданской войне.

Хочется попутно сделать одно замечание принципиального плана. В современной так называемой демократической литературе и печати вопрос о собственности так, как он встал во весь рост в период революции и Гражданской войны, трактуется до предела извращенно и необъективно. Необъективность настолько чудовищна, что поражает воображение своей ущербностью и примитивизмом. На все лады муссируется анархический лозунг — грабь награбленное! И изображается дело так, будто он как раз и лежал в основе концепции подхода большевиков к проблеме собственности. На самом деле отдельные эксцессы времен революции и Гражданской войны, когда на практике применялся этот лозунг, не имели и не имеют ничего общего с программными установками и практикой партии большевиков. Передача основных средств производства в руки народа только в голове отпетых клеветников или законченных идиотов может истолковываться как реализация указанного лозунга. Беспардонная эксплуатация этого пресловутого лозунга служила и до наших дней служит одним из средств оболванивания легковерных людей, которым внушается мысль, что принятые в законном порядке меры по национализации равнозначны грабежу чужой собственности. Однако не только наш собственный исторический опыт, но и опыт других государств, прибегавших к национализации как одному из мощных инструментов социально-экономической политики, не оставляет камня на камне от такого рода политических спекуляций. Известны знаменитые слова о том, что нет такого преступления, на которое бы капитал не пошел, если речь идет о норме прибыли в 300%. Что же тогда говорить, когда речь идет о всей совокупной собственности целого класса. Он готов на все, чтобы сохранить свою собственность. И наивно думать, что его могли остановить или остановят какие-либо соображения. Тем более соображения морально-этического свойства, к которым относится и требование не извращать историческую истину. Если уж вещи называть своими именами и следовать нормам справедливости, то как раз приватизация общенародной собственности является подлинным грабежом. Причем грабят не награбленное, а созданное потом и трудом многих поколений людей. Применительно к процессам перераспределения собственности колоссальных масштабов (в том числе и природных ресурсов, являющихся собственностью всего народа в лице государства), имевшее место в 90-х годах 20-го столетия и продолжающееся в наши дни, в высшей степени подходит крылатая фраза, исходящая своими истоками еще к римской эпохе — «Что взято, то свято»[778]. Награбленную различными способами собственность объявляют неприкосновенной, не подлежащей возврату ее подлинным владельцам. Формула власть имущих лаконична, но всеобъемлющая — итоги приватизации не подлежат пересмотру. Доказательств в подтверждение данной «истины» не приводится никаких. Разве что можно услышать из уст высших государственных мужей страшилки вроде той, что подобный процесс приведет к дестабилизации ситуации в обществе и стране. Можно подумать, что сама приватизация привела чуть ли не к райской идиллии и всеобщему общественному успокоению! Старая формула «что взято, то свято», нашла в наше смутное время универсальное применение и чуть ли не высшее легитимное закрепление. Проводимая для обмана широких слоев населения «борьба» с «нечестными» олигархами отнюдь не является даже бледной тенью борьбы с теми, кто разворовал общенациональное достояние второй в мире по уровню экономического развития державы. Незыблемым был и остается постулат о «священности» и неприкосновенности захваченной собственности…

Такие реминисценции навеяли мне рассуждения тех, кто пытался и до сих пор пытается изобразить великий социально-экономический переворот в жизни огромной страны в период Октябрьской революции как пример криминального грабежа общероссийского масштаба.

В исторической литературе со времени Октябрьской революции и вплоть до настоящего времени продолжаются ожесточенные споры о том, кто повинен в начале Гражданской войны и была ли хоть какая-либо, даже чисто гипотетическая, возможность избежать этой страшной полосы в истории России. Точки зрения на этот предмет различные, чаще всего полярно противоположные. И определяются они прежде всего и главным образом тем, какую исходную позицию по отношению к Октябрьской революции занимает тот или иной исследователь. Те, кто по преимуществу считает Октябрьскую революцию большевистским заговором или каким-то случайным нонсенсом в истории, естественно, возлагают всю ответственность за Гражданскую войну на большевиков и полагают, что ее можно было бы избежать, прояви большевики хотя бы минимум политической ответственности перед страной и народом. Те же, кто придерживается диаметрально противоположной позиции, считают виновниками начала Гражданской войны силы старого мира, не желавшие смириться с тем, что их собственность стала достоянием всего народа в лице государства.

На мой взгляд, историческая правда на стороне последних. Я не стану детально освещать природу и корни Гражданской войны, то, кто первым фактически проложил дорогу к ее началу. Это выходит за непосредственные рамки предмета моего рассмотрения. Сошлюсь лишь на некоторые моменты, имеющие, с моей точки зрения, не второстепенное, а принципиальное, определяющее значение.

Истоки Гражданской войны можно в хронологических рамках определять с первых дней после победы Октябрьской революции. Как известно, в октябре — ноябре 1917 года сдавшихся своих политических противников и участников вооруженной борьбы большевики не только не уничтожали, но даже отпускали «под честное слово»: в частности, под честное слово были освобождены многие бывшие министры Временного правительства, а также юнкера — участники направленного против новой власти мятежа 29 октября. Они обещали не бороться впредь против Советской власти. Под честное слово освобожден был и генерал Краснов, пытавшийся с помощью вооруженной силы свергнуть Советскую власть.

Кстати сказать, Сталин впоследствии не раз приводил этот факт как доказательство того, что с самого начала большевики не были ориентированы на раздувание Гражданской войны, а, напротив, всячески демонстрировали свою готовность и стремление избежать ее возникновения. Он привел достаточно убедительные доказательства первоначальных намерений большевиков проводить мягкую политику в отношении своих политических противников. Последовавший затем резкий переход к политике подавления и репрессий он поставил в прямую зависимость от того, что это была вынужденная ответная мера. Вот его аргументация: «Когда большевики пришли к власти, они сначала проявляли по отношению к своим врагам мягкость. Меньшевики продолжали существовать легально и выпускали свою газету. Эсеры также продолжали существовать легально и имели свою газету. Даже кадеты продолжали издавать свою газету. Когда генерал Краснов организовал контрреволюционный поход на Ленинград и попал в наши руки, то по условиям военного времени мы могли его по меньшей мере держать в плену, более того, мы должны были бы его расстрелять. А мы его выпустили «на честное слово». И что же? Вскоре выяснилось, что подобная мягкость только подрывает крепость Советской власти. Мы совершили ошибку, проявляя подобную мягкость по отношению к врагам рабочего класса. Если бы мы повторили и дальше эту ошибку, мы совершили бы преступление по отношению к рабочему классу, мы предали бы его интересы. И это вскоре стало совершенно ясно. Очень скоро выяснилось, что чем мягче мы относимся к нашим врагам, тем больше сопротивления эти враги оказывают. Вскоре правые эсеры — Гоц и другие и правые меньшевики организовали в Ленинграде контрреволюционное выступление юнкеров, в результате которого погибло много наших революционных матросов. Тот же Краснов, которого мы выпустили «на честное слово», организовал белогвардейских казаков. Он объединился с Мамонтовым и в течение двух лет вёл вооружённую борьбу против Советской власти. Вскоре оказалось, что за спиной этих белых генералов стояли агенты западных капиталистических государств — Франции, Англии, Америки, а также Японии. Мы убедились в том, как мы ошибались, проявляя мягкость. Мы поняли из опыта, что с этими врагами можно справиться лишь в том случае, если применять к ним самую беспощадную политику подавления» [779].

Общеизвестный исторический факт — сам процесс утверждения Советской власти проходил в основном мирным путем, если не считать ожесточенные вооруженные столкновения в Москве и в некоторых других городах. Однако и эти отдельные вооруженные столкновения не опровергают вполне бесспорного факта, что в целом новая власть не натолкнулась первоначально на яростное и массовое сопротивление. Не случайно этот период вошел в историю как «триумфальное шествие» Советской власти. И в этой метафоре не только бравурный настрой победителей, но и отражение реального хода событий того времени. Эта метафора не является каким-то пропагандистским штампом или просто красным словцом.

Большевиков обвиняли в том, что они узурпировали власть и не хотели допускать к управлению страной представителей других партий, придерживавшихся ориентации на социализм. Но это также опровергается фактами, поскольку именно большевики сразу же после Октябрьского переворота вполне определенно выразили согласие на формирование однородного социалистического правительства вместе с представителями других партий социалистического толка (меньшевики и эсеры). Главным условием формирования такого кабинета явилось требование согласиться с принятыми Вторым Всероссийским съездом советов декретами, в первую очередь декретами о мире и о земле. Однако потенциальные партнеры по правительственной коалиции отклонили это принципиально важное условие, которое, кстати сказать, пользовалось почти всенародной поддержкой, что в конечном счете и предопределило успех большевиков. Лишь левые эсеры пошли на союз с большевиками, который развалился летом 1918 года после знаменитого левоэсеровского мятежа.

В этой связи представляет интерес одно место из выступления лидера эсеров Чернова на первом и последнем заседании Учредительного собрания в январе 1918 года, когда он сказал: «Конец Гражданской войны, разросшейся теперь в войну между народами, населяющими Россию, единение трудовых масс всей России будет означать лишь углубление и оформление творчески созидательного характера великой российской революции» [780].

К сожалению, разворот событий принял совершенно иное направление. Однако обвинять большевиков в этом, считать, что именно они были зачинщиками и апологетами Гражданской войны и последовавшей вместе с ней невиданной общероссийской смутой, значит сознательно искажать исторические факты. В лучшем случае, если речь идет не об искажении фактов, то можно говорить с полным основанием об узком, оторванном от реального исторического контекста, истолковании фактов.

До лета 1918 года масштабных проявлений Гражданской войны в стране не было. И объяснялось это тем простым фактом, что силы, выступавшие против новой власти, не располагали сколько-нибудь существенной массовой поддержкой. А без такой поддержки говорить о развертывании Гражданской войны значило бы говорить впустую. В этой связи стоит привести одно место из статьи В.И. Ленина «Русская революция и гражданская война», написанной в первой половине сентября 1917 года. Она проливает свет на действительную позицию большевиков по поводу мнимой неизбежности гражданской войны и условий, которые делают такую войну возможной: «Если есть абсолютно бесспорный, абсолютно доказанный фактами урок революции, то только тот, что исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход всей власти к Советам сделал бы гражданскую войну в России невозможной. Ибо против такого союза, против Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов никакая буржуазией начатая гражданская война немыслима, этакая «война» не дошла бы даже ни до одного сражения…» [781]. И далее В.И. Ленин вполне убедительно аргументирует свой вывод следующим соображением: «Сопротивление буржуазии против безвозмездной передачи земли крестьянам, против подобных преобразований в других областях жизни, против справедливого мира и разрыва с империализмом, такое сопротивление, конечно, неизбежно. Но чтобы сопротивление дошло до гражданской войны, для этого нужны хоть какие-нибудь массы, способные воевать и победить Советы. А таких масс у буржуазии нет и взять их ей неоткуда» [782].

Не вдаваясь в детали, можно сказать, что первоначально существовала отнюдь не эфемерная возможность того, что Гражданская война не являлась, по крайней мере до определенного рубежа, роковой неизбежностью. Такой она стала к середине 1918 года, когда силы старого порядка оправились, смогли консолидироваться, объединить под своими знаменами достаточно многочисленное войско. Именно в этот период, когда на селе стало заметно недовольство средних слоев крестьянства экономическими мерами большевиков, связанными с принудительным изъятием продовольствия для нужд голодавшего населения городов, и начали вызревать те самые предпосылки для Гражданской войны, о которых писал Ленин.

Отнюдь не случайно, что именно с середины 1918 года начинается отсчет действительно полномасштабной Гражданской войны, в которую оказались вовлеченными не верхушечные слои бывших господствующих классов, а достаточно широкие слои населения страны. Иными словами, Гражданская война стала неизбежной, когда появилась реальная надежда противостоящей стороны опереться на какую-то массовую поддержку. Именно эта реальная надежда сделала Гражданскую войну в России неизбежной и неотвратимой. Потенциальная возможность Гражданской войны стала суровым фактом действительности.

Все мои рассуждения о предпосылках Гражданской войны вовсе не означают, что я стремлюсь доказать явно недоказуемое, а именно то, что Октябрьская революция не имеет никакого отношения к возникновению этой войны. В конечном счете именно революция объективно стала тем исходным пунктом, который в конечном счете и привел к Гражданской войне в стране. Это, на мой взгляд, факт неоспоримый. Из него, однако, не следует делать вывода, что виновниками этой войны целиком и полностью были большевики, захватившие в свои руки власть и на практике начавшие осуществлять те требования, которые отвечали устремлениям подавляющего большинства населения России. Каждая революция сопряжена с насилием, да и сама она, как принято считать, выступает как наиболее масштабное и концентрированное выражение этого насилия. Насилия, доведенного до своей крайней точки. Здесь я полностью солидарен с мыслью, высказанной историком B.C. Кулешовым: «Ясно пока лишь то, что наша революция несла в себе не только очищающее, но и испепеляющее начало. Она разводила людей по разные стороны баррикады, превращая их нередко в опьяненную насилием толпу. Страшное озлобление, взаимная непримиримость затронули самые различные слои общества» [783].

Гражданская война явилась бедствием общероссийского масштаба. Гражданские войны в других странах (США в XIX веке, в Испании в XX веке и т. д.) несоизмеримы по своим жертвами и страданиям, которые они обрушили на народы своих стран с Гражданской войной в России. Хотя и там число жертв измерялось сотнями тысяч человек. В какой-то степени к нашей Гражданской войне по числу своих жертв и морю страданий, выпавших на долю народа, может быть приравнена гражданская война в Китае в минувшем столетии.

Помимо неисчислимого числа людских потерь Гражданская война в России принесла с собой массу других последствий, наложивших свою неизгладимую печать на весь исторический облик нашей страны и в ряде случаев предопределивших именно тот путь, по которому она пошла в дальнейшем. Именно в Гражданской войне надо искать корни многих проявлений безумной классовой ненависти, испепелявшей миллионы людей. Исключительно сильное воздействие она оказала на формирование определенных социально-психологических норм и стандартов, которые в дальнейшем превратились чуть ли не в эталон подлинно классового подхода к событиям и людям.

И Сталин был одним из тех, чьи воззрения во многом определялись прежде всего психологией, утвердившейся в период Гражданской войны. Об этом пойдет речь ниже, но здесь я хочу подчеркнуть одну простую мысль: многие более поздние политические взгляды и подходы Сталина сформировались во многом под воздействием Гражданской войны, под непосредственным влиянием тех норм и правил, которые принесла с собой эта война. Хотя, конечно, ко времени Гражданской войны он уже был человеком с вполне сформировавшимися и утвердившимися взглядами. Но человек, как и любая политическая фигура, продолжает формироваться и изменяться на всем протяжении своего бытия. В данном случае речь идет о том, что специфическая обстановка Гражданской войны ярче высветила присущие ему черты характера и особенности его политического мышления.

Общая постановка проблемы Гражданской войны требует осветить хотя бы в самом общем виде и некоторые другие вопросы, имеющие к ней непосредственное отношение. К ним относится прежде всего вопрос о терроре, который стал одним из компонентов всей атмосферы Гражданской войны. Не буду вдаваться в детали и подробно рассматривать проблему, кто первый начал использовать террор как инструмент достижения своих классово-политических целей. Но фактом остается, что террор, практикуемый в самых широких масштабах, постепенно превратился в один из важных инструментов Гражданской войны, стал ее визитной карточкой. Здесь, как и в целом по отношению к причинам этой войны, существуют два противоположных подхода. Одни возлагают полную ответственность за начало террора на большевиков. Другие целиком и полностью возлагают вину на противников Советской власти.

Как и во многих других аналогичных случаях, ближе всего к истине, на мой взгляд, является золотая середина. Есть мудрая китайская пословица — одна чашка не звенит. Так и в подходе к вопросу о терроре. Красный террор и белый террор были органически взаимосвязаны и взаимообусловлены. Без одного не было бы и другого.

Но историческая истина требует сказать, что первые шаги к террору как законному и оправданному средству борьбы против Советской власти сделали именно противники новой власти. Общеизвестен факт, что не кто иной, как генерал Корнилов в качестве первого организатора и руководителя Белой армии в январе 1918 года отдал приказ своим войскам, в котором однозначно предписывалось — пленных не брать![784]Не менее широко известны и факты террора против руководящих представителей Советской власти (убийство Урицкого и Володарского, покушение на Ленина 30 августа 1918 г.). Собственно эти акты террора и стали той искрой, которая разожгла пожар массового террора.

Большевики вынуждены были силой самих обстоятельств ответить на белый террор красным террором. Правда, некоторые исследователи указывают на несоразмерность ответных мер со стороны большевиков, возвысивших террор до уровня государственной политики. Но в конце концов вопрос о соразмерности или адекватности ответных мер не так прост, как может показаться на первый взгляд. Без учета сложной и чрезвычайно обостренной обстановки того времени на него нельзя дать однозначного ответа. А втискивать все в рамки элементарной черно-белой картины — значит намеренно упрощать положение.

5 сентября 1918 г., после покушения на Ленина, был принят декрет, вошедший в историю в качестве главного обвинительного акта против большевиков. В нем говорилось: «Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад председателя Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью; что для усиления деятельности Всероссийской чрезвычайной комиссии и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных партийных товарищей; что необходимо обеспечить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях; что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам; что необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры» [785].

Едва ли здесь требуются особые комментарии. Декрет говорит сам за себя. Однако было бы упрощением рассматривать его в качестве своего рода манифеста, провозглашавшего террор в качестве вполне законного и необходимого средства обеспечения завоеваний революции. Вынужденный характер этой меры для объективного исследователя вполне очевиден. Другое дело, что на практике применение террора обернулось массовыми казнями сторонников белого движения, заложников и т. д. Это, как говорится, были исторические издержки. Но масштабы этих «издержек» приводят в состояние ужаса и оцепенения.

У меня нет ни малейшего намерения каким-то образом оправдать красный террор. Едва ли его можно оправдать вообще, в том числе и ссылками на белый террор. Последний, кстати сказать, и по своим масштабам, и по своей жестокости не уступал красному террору. И с одной, и с другой стороны приводились бесчисленные факты и свидетельства, раскрывающие масштабы и размах красного и белого террора. Взгляд через многие десятилетия не оставляет сомнений в том, что оба этих террора были самыми зловещими проявлениями эксцессов Гражданской войны.

Такова нравственная оценка. Однако она не раскрывает и вообще не способна раскрыть историческую картину тех времен. Речь идет о понимании сути той эпохи, а не о нравственных критериях ее оценки. Это две вещи разные. Осуждая террор с обеих сторон, надо вместе с тем отдавать себе отчет в том, что он был имманентной характерной чертой, одной из важнейших особенностей той эпохи. И на него тогда смотрели иными глазами, чем смотрим мы сейчас. Чтобы не впасть в своего рода аберрацию исторического видения и не оценивать события прошлого с колокольни сегодняшнего дня, надо подходить к событиям минувшего с полным и непременным учетом обстановки той минувшей эпохи. В противном случае сами события и люди, игравшие активную роль в этих событиях, будут нами поняты поверхностно. Если вообще будут поняты!

В разъяснение и подтверждение этой мысли сошлюсь на то, что в конце Гражданской войны Советская власть одной из первых вообще в мире объявила об отмене смертной казни. 17 января 1920 г. ВЦИК и СНК приняли постановление об отмене смертной казни по отношению к врагам Советской власти. В нем говорилось: «Революционный пролетариат и революционное правительство Советской России с удовлетворением констатируют, что разгром вооруженных сил контрреволюции дает им возможность отложить в сторону оружие террора.

Только возобновление Антантой попыток путем вооруженного вмешательства или материальной поддержки мятежных царских генералов вновь нарушить устойчивое положение Советской власти и мирный труд рабочих и крестьян по устроению социалистического хозяйства может вынудить возвращение к методам террора, и, таким образом, отныне ответственность за возможное в будущем возвращение Советской власти к жестокому методу красного террора ложится целиком и исключительно на правительства и правительствующие классы стран Антанты и дружественных ей русских помещиков и капиталистов» [786].

Чтобы глубже понять смысл и значение террора во время Гражданской войны, нужно, видимо, ответить еще на один вопрос: был ли террор главным оружием большевиков в борьбе за удержание власти и достижение победы? Беспристрастный человек может ответить на этот вопрос только отрицательно. Ведь с помощью террора нельзя было бы победить, если бы подавляющая часть населения России не поддерживала большевиков и их программу. Репрессии всякого рода и масштабный террор захлебнулись бы в крови и никогда не привели бы к торжеству большевиков, не будь на их стороне поддержка основной массы населения страны. Да они и не могли делать основную ставку на террор, поскольку, при всех их пороках и недостатках, были достаточно опытными и дальновидными политиками. Как пишет американский исследователь Р. Пайпс, большинство коллег британского кабинета в то время считали, что «способность большевиков побеждать политических соперников говорит об их общественной поддержке» . В то время как один из главных вдохновителей интервенции У. Черчилль исходил из того, что победа большевиков «основана на неограниченном терроре» [787]. История расставила все по своим местам. Крах интервенции убедительно доказал, что один из наиболее последовательных и непримиримых противников советской России Черчилль свою политику строил на ошибочных посылках. И правыми оказались именно его коллеги по кабинету. В конце концов, как ни велика роль насилия в истории, она всегда имеет свои пределы. Эти пределы насилию ставит сама ее неспособность к созиданию, а революции как раз сильны не своей разрушительной, а своей созидательной стороной. В противном случае революции были бы обречены на неотвратимое поражение и не сыграли бы роль освежающей бури, всколыхнувшей застойное болото тогдашней российской действительности.

И в заключение этого небольшого экскурса в генезис Гражданской войны и причин, сделавших ее столь длительной и столь кровопролитной, следует затронуть еще один аспект проблемы. Речь идет о роли внешнего фактора в развитии внутренних событий тогдашней России. Без правильного понимания и учета данного фактора картина Гражданской войны в нашей стране будет не просто неполной, но и явно искаженной.

Одной из решающих причин, обусловивших длительность (а значит, и увеличивших число жертв и страдания многих миллионов людей в России) Гражданской войны в России, являлось прямое и косвенное вмешательство западных держав во внутренние дела страны. Ведущие державы Запада, и прежде всего страны Антанты, являлись не только прямыми участниками Гражданской войны (разумеется, на стороне белых), но и играли роль того мотора, который во многом придавал новые обороты зловещему колесу гражданской бойни, ареной которой стала Россия. Нет никакой натяжки в общей оценке, данной Сталиным в феврале 1919 года, когда он писал: «На два лагеря раскололся мир решительно и бесповоротно: лагерь империализма и лагерь социализма… Борьба этих двух лагерей составляет ось всей современной жизни, она наполняет всё содержание нынешней внутренней и внешней политики деятелей старого и нового мира» [788].

Я не буду приводить конкретные факты и цифры, раскрывающие зловещую роль западных держав в провоцировании и стимулировании братоубийственной войны в России. На этот счет имеется бесчисленное множество документов, материалов и свидетельств. Российский историк В. Кожинов, например, писал: «Разумеется, Белая армия постоянно провозглашала, что она воюет за Россию и ее коренные интересы. Однако есть все основания утверждать, что в действительности борьба Белой армии определялась — пусть даже, как говорится, в известной мере и степени — интересами Запада» [789]. В своей книге В. Кожинов приводит примечательные слова Милюкова — лидера кадетов: «Теперь выдвигается (на Западе — В.К. ) в более грубой и откровенной форме идея эксплуатации России как колонии(выделено самим П.Н. Милюковым. — В.К. ) ради ее богатств и необходимости для Европы сырых материалов» . И уж если убежденный «западник» Милюков (кстати, находившийся в Великобритании еще с начала 1919 года) сообщает такое, не приходится сомневаться в истинности «диагноза»»[790].

И чтобы еще в большей степени подчеркнуть несостоятельность и необъективность тех, кто винит во всем большевиков и забывает о реальной исторической ответственности западных держав за кровавую бойню в России, сошлюсь на выводы, сделанные таким знатоком советских проблем, как Р. Пайпс. Усомниться в обоснованности его выводов может лишь тот, кто вообще ничего не хочет видеть, кроме жупела красной опасности. Причем речь идет не только о прошлом, но и о настоящем. Ибо Р. Пайпс относится к числу наиболее непримиримых и, я бы сказал, особенно ожесточенных критиков коммунизма и Советской власти. Вот что он писал в своем весьма фундированном исследовании: «Невозможно говорить о Гражданской войне в России, не упоминая об иностранных державах, особенно Великобритании. Конечно, не было ничего и близко напоминающего «империалистическую интервенцию», — сконцентрированного, целенаправленного похода западных держав против коммунистического режима. Западное присутствие на территории и участие в делах России, особенно после ноября 1918, страдало от отсутствия ясной цели и от серьезных разногласий как между союзными державами, так и между различными политическими группировками внутри каждой из них. Вместе с тем без западного вмешательства на стороне белых никакой Гражданской войны в России (в военном смысле этого слова) не было бы(подчеркнуто мной — Н.К. ), поскольку бесконечное превосходство большевиков в людях и вооружении привело бы к быстрому подавлению любого военного сопротивления режиму» [791].

О вмешательстве как одной из главных причин Гражданской войны писали не только Р. Пайпс, но и многие другие западные советологи. Большинство из них, не имея никакой возможности отрицать хорошо известные факты, вынуждены были признавать, что это вмешательство не носило характера всего лишь оказания военной помощи белым армиям, а принимало формы прямого участия в военных действиях против Советской власти. Так, биограф Сталина Р. Такер пишет: «Военное вмешательство извне (главным образом со стороны Франции, Великобритании, Японии и Соединенных Штатов) не ограничилось поставками белым боеприпасов и снаряжения; была осуществлена и прямая вооруженная интервенция» [792].

История не та сфера, где можно ставить гипотетические вопросы о том, как пошло бы развитие событий в случае, если бы…Что было, то уже никак не переделаешь и не перепишешь, какие бы усилия ни предпринимались в этом направлении. Однако и без постановки подобного рода гипотетических вопросов совершенно неоспоримым является то, что без иностранной военной помощи и военной интервенции Гражданская война в России если бы и началась, то не приняла бы таких грандиозных масштабов и не затянулась бы на долгие годы. Так что свою, причем немалую, долю исторической ответственности за все страдания, выпавшие на долю народов России, должны нести и западные демократии. Они не столько из-за своих сугубо демократических побуждений, а из ч<