PS Эволюция идеологического пространства индустриального общества
ХХ столетие часто называют «веком идеологий». Формирование массовых революционных и национально-освободительных движений, агрессивная идеологическая конфронтация на международной арене, превращение избирательных кампаний в эпицентр общественной жизни, непримиримое партийное соперничество – все это придало современной истории необычайно политизированный и динамичный характер. Одновременно едва ли не каждое новое поколение интеллектуалов спешило объявить о «грядущей гибели идеологий». Фридрих Энгельс и Карл Мангейм, Раймон Арон и Питирим Сорокин, Френсис Фукуяма и Дениел Белл в разное время писали о кризисе идеологий как о «конце истории», преодолении многовековых традиций социальной борьбы и мировоззренческих спекуляций, переходе человечества к рациональному и солидарному типу взаимоотношений. Что же такое политическая идеология? Является ли она порождением разрушительных, кризисных явлений или, напротив, способствует историческому прогрессу, ускоренному обновлению всех сфер общественной жизни?
Само понятие «идеология» было предложено в 1796 г. французским философом А. де Траси для систематизации идей выдающих общественных деятелей эпохи Просвещения. В XIX в. это понятие чаще использовалось в негативном ключе, для обозначения спекулятивных попыток отделить политические идеи от «реальных» социальных интересов или научных установок. Но со временем отношение к роли политической идеологии в жизни общества существенно изменилось. Идеология начала рассматриваться как системное явление, тесно связанное со всеми формами политических отношений – становлением и функционированием государственно-правовой структуры, формированием и реализацией политических стратегий, взаимодействием разных общественных субъектов в едином политическом процессе.
Идеология является наиболее заметным и цельным выражением политического сознания – совокупности ценностных, нормативных, мировоззренческих, целесообразных установок и мотивов, формирующих политическое поведение индивидов и сообществ. Политическое сознание и особенно его идеологический компонент тесно связаны с другими формами общественного сознания: научной или религиозной картиной мира, экономическим мышлением и правовой культурой, нравственными ценностями, эстетическими категориями. Не случайно, что идеологией зачастую называют различные системы философствования, научные теории, типы верований, социальные мифы. Но идеология отличаются от этого широкого круга идей, мнений и теорий тем, что она ориентирована, прежде всего, на действие, на соединение определенного социального идеала с политической программой, на поиск средств и методов решения общественных проблем.
Существование мировоззренческих систем, обладающих ярко выраженной социальной направленностью и ориентирующих человека на определенный тип общественного поведения, – явление очень древнее. И религия, и наука, и нравственная традиция направлены на интерпретацию окружающего мира во имя самоопределения человека и обеспечения преемственного характера общественного развития. Но понятие «идеология» является более узким, чем «мировоззрение». Мировоззрение направлено на формирование обобщенных представлений об окружающем мире как своего рода «системы координат», в которой человек может найти объяснение любого процесса или факта. Идеология же представляет собой инструмент совершенно целенаправленного и осознанного освоения мира. Она не направляет сомнения человека в то или иное русло размышлений, а предлагает готовое решение, способ действия, критерий оценок. Идеология есть порождение общественного политического сознания, но, одновременно, она активно влияет на политический выбор человека, манипулирует человеческими надеждами и страхами, мобилизует человека на действия, выходящие за пределы его частной жизни, на борьбу за идеалы, превышающие масштаб обыденного сознания.
Политическое сознание возникло вместе с самыми ранними формами государства и права. Но политическая идеология – это характерное порождение Нового времени. Ее оформление тесно связано не только с процессом секуляризации общественного сознания и складываем научной картины мира. Политическая идеология отразила прежде всего динамизм и внутреннюю конфликтность общества, вставшего на путь модернизации. Она стала воплощением духовного, ценностного разлома новой европейской цивилизации и, одновременно, ее уникального стремления к новаторству, постоянному обновлению, поиску наиболее эффективных средств решения любой проблемы.
Следует учесть, что идеологическое пространство индустриального общества складывались под влиянием разнородных и, подчас, весьма противоречивых факторов. Его ментальный строй долгое время сохранял патриархальный, традиционалистский характер. Даже в Англии, значительно опережавшей остальные страны Запада в динамике социально-экономической модернизации, конец XIX столетия вошел в историю как «викторианская эпоха» – символ чопорности, морализаторства, укорененности традиций и упорядоченности жизни. Несмотря на процесс секуляризации, христианские корни европейской культуры по-прежнему предопределяли важную роль церкви в общественной жизни. Государственно-политическая элита в большинстве стран континента еще носила сословно-корпоративный характер, а участие масс в политике сводилось к редким вспышкам протестных настроений.
Если поведенческие традиции, моральные ценности, правовая культура европейского общества развивались в эпоху модернизации достаточно инерционно, то в других сферах общественного сознания происходили более заметные перемены. В особой степени это касалось мировоззренческих исканий интеллектуальной элиты общества. Естественнонаучные и философские изыскания, развитие социально-политических и экономических теорий, художественное творчество закладывали основы принципиально новой картины мира. Ее отличительными особенностями стали светский, рационально-механистический характер, строгая упорядоченность, ориентация на поиск «позитивных» закономерностей и причинно-следственных связей в развитии любых процессов и явлений.
Позитивистское философствование, зародившееся в научном сообществе, стало символом особого типа мышления и миропонимания, восторжествовавшего в европейской интеллектуальной элите в XIX в. Позитивизм предполагал возможность описания любых природных и социальных процессов с помощью немногочисленных, математически точных и непротиворечивых законов, постулируемых так же безапелляционно, как факт существования всемирного тяготения в теории Ньютона. Именно в такой логике в XIX в. происходило и формирование нового типа политической идеологии.
Под влиянием позитивизма в общественно-политической мысли закрепились идеалы научности, объективизма, прогрессизма. Сформировалось стойкое убеждение в универсальности путей общественного развития, единых для всего человечества. Этно-национальной, конфессиональной, культурной специфике отдельных стран и народов придавалось второстепенное значение. Как следствие, прогрессистская идеология любого типа приобретала ярко выраженный мобилизационный и даже революционный характер. Она утверждала не только важность той или иной модели политического управления, но и необходимость преобразования всех сторон общественной жизни. Пафос исторического оптимизма придавал прогрессистам крайнюю безапелляционность, бескомпромиссность и жесткость в диалоге с оппонентами, обуславливал пренебрежительное отношение к вопросу о социальных издержках прогресса.
Наиболее ярко черты прогрессистской идеологии отразились в классических концепциях либерализма и марксизма. В основу этих доктрин легли механистические представления о социальном порядке, идеи договорной природы власти и гражданского сообщества, материалистическая трактовка исторического процесса. Отражая мировоззренческие ориентиры ведущих классов индустриального общества, либерализм и марксизм апеллировали к принципу народного суверенитета и идее демократии как единственно легитимной модели политико-правового устройства. При этом торжество демократии рассматривалось лишь в качестве условия для решения еще более важной задачи – создания подлинно свободного общества. Категория «свободы» приобретала для либералов и марксистов не только политический, но и социальный смысл. Свобода трактовалась как безусловное общее благо и залог социальной справедливости, а освобождение – как основной ориентир общественного прогресса. При этом разное понимание природы и источников социальной справедливости, упование на индивидуалистическое или коллективистское начало общественной жизни, утверждение приоритета свободы личности или свободы «народных масс» решительно размежевывали либеральную и коммунистическую идеологию.
Социально-психологические противоречия, порожденные формированием индустриальной производственной системы и урбанизацией, привели к возникновению анархизма – первой протестной идеологии классического типа. Анархизм впитал уникальное сочетание настроений отчаяния и оптимизма, нигилистической непримиримости и нравственного идеализма, разочарования в публичной политике и жажды радикальных общественных преобразований, стремления к тотальному разрушению и веры во всеобщую гармонию и свободу. Социальную опору анархизма составляли маргинальные слои населения, утратившие традиционный образ жизни, но испытывавшие затруднения с адаптацией к новой социальной среде. Для них были характерны эгалитарные представления о социальной справедливости, склонность к эмоциональным, иррациональным действиям, укорененная неприязнь к городскому образу жизни со всеми присущими ему социальными атрибутами и поведенческими установками.
В качестве альтернативы прогрессистской и протестной идеологии в XIX в. сформировалась доктрина классического, или охранительного консерватизма. Основу консервативного стиля мышления составлял традиционализм – естественное для человека стремление сохранить и укрепить существующий социальный порядок как привычную среду обитания. В доиндустриальных обществах традиционализм существовал в качестве доминирующих умонастроений, стиля поведения, коммуникативной культуры. Идеалы традиционализма не требовали какого-либо иного обоснования, кроме самой веры в постоянство и конечное совершенство мироздания. Лишь в условиях модернизации европейского общества сложились условия для формирования идеологической доктрины консерватизма, использующей язык рациональных аргументов и политической целесообразности. Но социальную опору охранительного консерватизма по прежнему составляли представители тех социальных слоев, которые сохраняли сословно-корпоративную этику и приверженность религиозным мировоззренческим ценностям.
К концу XIX в. идеологическое пространство западного общества приобрело завершенную системную форму. Противостояние прогрессистских и консервативных ценностей, либеральной и марксистской политических программ, «официальной» и протестной политической идеологии, на первый взгляд, создавало впечатление хаотичной идейной конфронтации. Однако в нем пролеживалась строгая объективная логика. В европейском обществе временно сложилась четырехполюсная социальная структура. С одной стороны, она была порождена противостоянием доиндустриальных и индустриальных социальных слоев (представителей «Старого порядка» и «Нового времени»), а с другой – столкновением двух основных классов индустриального общества. В таком сложном социальном контексте даже стихийное движение маргинальных масс оказывалось востребовано публичной политикой и интегрировано в общее идеологическое пространство. Революции и радикальные реформы стали символом XIX столетия, но именно в этот период происходила консолидация политических элит, шло оформление партийной организации и системы парламентаризма, складывались основы электоральной модели политического процесса.
Эффективность сложившейся в ХIХ в. идеологической системы оказалась столь велика, что и в следующем столетии. концепции либерализма, марксизма, консерватизма, анархизма останутся знаковыми векторами в развитии политической мысли. Несмотря на жесткое мировоззренческое противостояние эти метаполитические идеологии сформировали уникальное идеологическое пространство, олицетворяющее единство идеалов свободы и порядка, разума и веры, прогресса и стабильности. Однако уже к началу ХХ в. классические идеологии оказались в состоянии нарастающего кризиса и радикальной трансформации. Причина заключалась, прежде всего, в глубинных противоречиях позитивистского, секуляризированного типа мышления, сложившегося под воздействием процесса модернизации.
Торжество прогрессистских идеалов привело Запад к мощнейшему цивилизационном обновлению. Пройдя через эпоху революций, западное общество приобрел уникальную динамику социально-экономического и политического развития. К началу ХХ в. уже все мировое пространство оказалось втянуто в процесс модернизации. Но безапелляционная вера в общечеловеческий прогресс оказалась ловушкой. Новая западная культура, устремленная в будущее, насаждала негативное отношение к прошлому, агрессивное пренебрежение к традициям и устоям, объявленным «реакционными» и «архаичными». Тем самым, вся общественная система передачи нравственного и мировоззренческого опыта от поколения к поколению оказалась под угрозой разрушения. Человек лишался духовного пространства, необходимого для осмысления собственной жизни, постижения глубинного смысла своего существования. К тому же перестав видеть в себе творение Бога, человек Запада категорично объявил себя венцом эволюции и хозяином мира. И эта попытка вела не к торжеству человеческого духа, а к утрате тех моральных ограничений, которые пестовали духовный мир личности на протяжении многих столетий.
Рациональная социальная философия, прагматизм и деловитость, возведенные в ранг общечеловеческих ценностей, деформировали сам психологический строй личности. Ключевыми ориентирами жизнедеятельности становились независимость, эффективность, благосостояние. Индустриальная система требовала от человека знаний, а не рассуждений, умелых действий, а не понимания смысла происходящего, передачи и восприятия информации, а не общения. Деловитость становилась непременным атрибутом социальной успешности. Провозглашая свободу и права человека приоритетной ценностью, новая западная культура парадоксальным образом пришла к отрицанию самобытности самой человеческой личности, к формализации всех проявлений общественной жизни.
Обостренное ощущение надвигающейся нравственной катастрофы сплотило блестящую плеяду европейских мыслителей и представителей творческой интеллигенции. В произведениях Ф. Ницше и Ф. Достоевского, Н. Бердяева и А. Швейцера, Р. Генона и О. Шпенглера отразилось нарастающее разочарование в мировоззренческих идеалах Нового времени, предчувствие скорого распада сложившейся идеологической системы. В ХХ столетие Запад вступал в роли триумфатора, определяющего исторические судьбы человечества. Но сама западная цивилизация оказалась на пороге радикальной мировоззренческой революции. Ее символом стал множественный раскол идеологического пространства. На рубеже XIX – XX вв. происходило формирование целого спектра реформистских течений общественной мысли (социальный либерализм, социал-демократия, социальный консерватизм, либеральный консерватизм). Параллельно шло становление корпоративных идеологий, в том числе идеологий «особого» или «третьего пути» (солидаризм, социальный католицизм / христианский солидаризм, народничество, расовые теории, идеология «консервативной революции»), происходило становление протестного движения на основе новых течений анархизма (анархо-синдикализм, анархо-коммунизм). Особое место в этом спектре занимают тоталитарные идеологии – фашизм, большевизм, нацизм, в разной степени соединившие в себе черты революционных, корпоративных и протестных идеологий. Характерно, что, при самых жестких политических противоречиях, все эти идеологии имели общий смысловой знаменатель – они отражали попытки осмыслить в новых категориях сам принцип социальной общности.
Драматические события, произошедшие на мировой арене в середине ХХ в., привели к дальнейшей перестройке идеологического пространства и политической системы западного общества. Вторая мировая война была порождена не только геополитическим соперничеством великих держав, но и непримиримым столкновением трех идеологических доктрин – нацизма, коммунизма и либерализма, – каждая из которых опиралась на особое представление о путях исторического развития человечества, основах общественного строя и характере взаимоотношений народов. Однако характерно, что в этой схватке коммунизм и либерализм уже выступали скорее в качестве своего рода идеологических символов, обладавших ярким пропагандистским пафосом и мощным мобилизующим эффектом, но затмевающих реальный спектр течений общественной мысли того времени. Поэтому, несмотря на победу над нацизмом, коммунистическая и либеральная идеологии сами оказались в состоянии самой радикальной трансформации – на смену революционному и космополитическому большевизму окончательно пришла «державная» версия марксизма-ленинизма, а либеральная традиция, напротив, впервые в своей истории оказалась противопоставлена классическому принципу национального суверенитета и приобрела роль «панидеологии».
Борьба с нацизмом по сути впервые заставила ведущие страны Запада встать на путь не только военно-политического и экономического, но и идеологического сотрудничества. Этот опыт был совершенно необычным даже с учетом исторической и культурной близости англосаксонских народов. Ведь речь шла не только о противоборстве с общим противником, но и о построении послевоенного мирового порядка, где принцип национального суверенитета должен был соседствовать с солидарной волей «объединенных наций». Впервые этот вопрос был поставлен на встрече Ф. Рузвельта и У. Черчилля в августе 1941 г. в бухте Арджентиа. По итогам ее была принята Атлантическая хартия, заложившая основы геополитической идеологии атлантизма.
В Атлантической декларации заявлялось, что после уничтожения нацистской тирании должен быть установлен мир, обеспечивающий безопасность всем нациям и «свободное бытие всех людей», гарантировано право всех народов на свободный выбор формы правления. В Декларации Объединенных Наций, принятой 1 января 1942 г. Великобританией, США, СССР и Китаем, также было подчеркнуто, что победа над нацизмом является необходимым условием «защиты жизни, свободы, независимости и религиозной свободы, а также прав человека и справедливости». Присоединение к этой либеральной декларации Советского Союза диктовалось стремлением укрепить антигитлеровскую коалицию. Но и в дальнейшем концепция ООН строилась именно на либерально-демократических принципах, в духе концепций естественных прав человека и народного суверенитета. Для западных стран это означало не только идеологическую победу над нацизмом, но и торжество либеральных ценностей в качестве общечеловеческих. Одновременно идеология атлантизма подчеркивала историческую роль Запада как «колыбели свободы» и обосновывала глобальную ответственность «атлантических» держав за судьбы мира.
После разгрома нацизма мир оказался разделен «железным занавесом». Начался новый виток идеологической конфронтации. Объявив «крестовый поход против коммунизма», политическая элита западных стран сделала ставку на дальнейшую консолидацию общественного мнения вокруг либерально-демократических ценностей. Идея «защиты свободы» стала не только расхожим пропагандистским слоганом, но и важнейшей частью политической культуры западного общества. Сложился своеобразный «либеральный консенсус» всех ведущих политических сил, когда специфика программных установок тех или иных партий и общественных движений являлась лишь дополнением к базовым принципам либеральной демократии – признанию приоритета прав и свобод личности, правового характера государственности, договорного принципа общественных отношений. Огромное мобилизующее значение играл и образ врага – гротесковое, нарочитое представление о советской «империи зла».
Логика «либерального консенсуса» привела к быстрому сближению всех политических сил, разделявших реформистские идеи социального либерализма и либерального консерватизма. На этой основе в послевоенные годы произошло становление целого ряда течений общественной мысли, получивших общее название неолиберализма. При широком разбросе мнений о целях и масштабах государственной политики идеологи неолиберализма были едины в признании государства не «неизбежным злом», а главенствующим общественным институтом, влияние которого должно распространяться на все сферы жизни. Речь, естественно, не шла о тотальном огосударствлении общества. Неолибералы рассматривали государственное регулирование как управление ненасильственными способами, стимулирование общественных процессов, а не политическое принуждение. Изменение роли государства связывалось ими не с торжеством новой идеологии, а с результатом естественной эволюции самого общества, где на смену сословной корпоративности и индивидуалистической конкуренции приходит сложное сочетание индивидуальных, групповых, общенациональных и даже общечеловеческих интересов. В этом динамично меняющемся социальном пространстве государство призвано выступать не управленцем, а интегратором и коммуникатором. Оно должно активно стимулировать саморазвитие общества, не подменяя силой закона естественные механизмы прогресса.
Характерно, что несмотря на триумф неолиберализма в послевоенном обществе, политические партии либерального толка переживали очевидный упадок. В рамках обновленного партийно-политического спектра они оказались в роли центристских, перейдя на позиции прагматического технократизма. Немалое число государственных чиновников, экспертов, аналитиков и политтехнологов рекрутировалось именно из неолиберального лагеря, но для формирования влиятельных общенациональных политических партий подобного толка не хватало ни массовой социальной базы, ни идеологической самобытности. Единственным заметным явлением в этом секторе «политического поля» оставалось республиканское движение во Франции, лидером которого с 1960-х гг. стал В. Жискар д`Эстен. Его президентство в 1974-1981 гг. оказалось пиком влияния либеральных политических сил в Европе за весь послевоенный период.
Основу левой части партийно-политического спектра образовали социал-демократические партии. Политическая стратегия социал-демократии все больше тяготела к неолиберальному проекту «государства благосостояния». Крайний фланг левого лагеря образовали в послевоенные годы коммунистические партии. После кратковременной попытки советского руководства сплотить все лояльные политические силы Европы под эгидой Коминформа западноевропейские коммунистические партии получили практически полную идеологическую свободу. Но идеологическая и финансовая связь с Советским Союзом не позволила им совершить действительно значительный «дрейф» в сторону западного марксизма, приобретшего к тому времени роль философского андеграунда.
Западноевропейские марксисты, отвергавшие как советский вариант коммунистической идеологии, так и социал-демократическую программы социального государства, оказали большое влияние на складывание протестного движения «новых левых» в конце 1960-х гг. Основу «новых левых» составили многочисленные молодежные группировки, выступавшие против «буржуазных ценностей», «общества потребления», засилья технократической элиты, ограничения свободы самовыражения.
Еще более разнообразным в идеологическом отношении был правый фланг партийно-политического спектра. Само понятие «правой», то есть охранительной идеологии оказалось к середине ХХ в. размыто. В англосаксонских странах в роли «правых» выступали консервативные партии, которые еще с 1920-х гг. окончательно перешли на ультролиберальные позиции. Эта, странная, на первый взгляд, метаморфоза, имела вполне определенные причины. В обществе, где восторжествовала этика рыночных отношений, сложилось динамичное гражданское общество, завершилась секуляризация массового сознания, где за человеком было признанно неотъемлемое право самостоятельно определять свою судьбу и нести полную ответственность за свой выбор, предметом «охранения» становились не монархические, сословные или конфессиональные традиции, а «естественное», «изначальное» состояние общества. В итоге американский и английский консерватизм впитывал самые ортодоксальные идеи классического либерализма и противостоял в этом качестве уже новому, реформаторскому либерализму. В послевоенные годы англосаксонские «правые» партии (Республиканская партия в США, Консервативная партия в Великобритании) постепенно отказались от ультролиберальных идей и перешли к прагматичной поддержке политики «государства благосостояния». Этот курс не получил какого-либо особого концептуального обоснования. А вот в идеологической «нише» ультролиберального консерватизма сформировалось особое течение общественной мысли – либертаризм.
В период расцвета «государства благосостояния» либертаризм не получил широкого распространения даже в англосаксонских странах. В европейских же странах эволюция консервативной идеологии вообще имела иную направленность. Решающее значение имел раскол консервативной мысли на социальное и либеральное течения. Либеральный консерватизм изначально являлся реформистской идеологией и в середине ХХ в. сыграл большую роль в «либеральном синтезе». Присущие ему идеи «управляемой демократии» и «теории элит» оказались очень востребованы в неолиберальной идеологии. Социальный консерватизм, напротив, опирался на идеи, совершенно противоречащие «либеральному синтезу» – органического народного единства, этнокультурного национализма, государственного патернализма. имперского величия. С 1920-х гг. этот идеологический арсенал был востребован фашистским движением, а после Второй мировой войны почти на четверть века оказался дискредитирован в глазах европейской общественности. Исключением оказалась лишь националистическая идеология голлизма, сторонники которой с успехом использовали статус наследников французского Сопротивления. В остальных же западноевропейских странах идеологическая «ниша» социального консерватизма была занята движением христианской демократии.
Итак, правый политический лагерь, сложившийся в странах Запада после Второй мировой войны, оказался идеологически раздробленным и даже конфликтным. Его основу составили партии и движения социал-консервативного, либертарного, государственнического, христианско-демократического толка. Большинство из них поддерживали политику «государства благосостояния», но пытались придать ей не столь явный технократический характер, подчеркнуть важность религиозных и общечеловеческих ценностей, национальных исторических традиций, политической преемственности.
На крайнем правом фланге партийного спектра оказались радикальные группировки «новых правых», появившиеся на политической арене в конце 1960-х – 1970-х гг. «Новые правые» возродили идеи этнокультурного национализма, расизма, антисемитизма, из-за чего их идеология нередко характеризовалась как неофашизм. Но, в отличие от фашистского корпоративизма и этатизма, «новые правые» выражали лишь бунтарские настроения маргинализированных слоев населения. Они апеллировали к чувствам «простых людей», выражали присущую маргиналам тягу к «сильной руке» при одновременном недоверии к «политикам» и «бюрократам».
Активизация «новых левых» и «новых правых» группировок на рубеже 1960-х – 1970-х гг. впервые обозначила принципиально новую конфигурацию партийного спектра. Помимо обновленного размежевания правого, центристского и левого политических лагерей начало складываться противостояние «традиционных партий»и протестных общественных движений. Первые были интегрированы в систему парламентской демократии и, несмотря на острое идеологическое соперничество, оказывались тесно связаны друг с другом правилами электоральной борьбы, общим информационным пространством, унифицированной стилистикой «официальной» политической пропаганды. Протестные движения, напротив, образовывали пространство своеобразной политической контркультуры, бросали вызов всей существующей системе общественных отношений. И, если «традиционные партии» начинали испытывать все более заметный «кризис идей», то активность протестных движений лишь нарастала по мере углубления кризиса индустриального общества.
В современном мире роль политических идеологий существенно изменилась. Крах коммунистической идеологии и окончание «холодной войны», формирование планетарного информационного пространства, сближение моделей экономического развития и распространение универсальных потребительских стандартов – все эти факторы привели к заметному снижению конфликтности между традиционными идеологическими противниками. Различия программных установок либеральных и консервативных, социал-демократических и христианско-демократических партий становятся все менее значимыми. Коммунизм, анархизм, корпоративизм, расизм вытеснены на периферию общественной жизни. Политическое соперничество идей все более явно сменяется борьбой политических технологий. В этих условиях не только различие «левых» и «правых» идеологий, но и такие системные понятия как «капитализм», «социализм», «демократия», «модернизация», «исторический прогресс» выглядят архаичными. Монолитный образ Большого Порядка, основанного на том или ином понимании общечеловеческих ценностей и стремлений, рассыпается на фрагментарные, хаотичные вспышки активности представителей политических субкультур – «новых левых» и «новых правых», экологистов и пацифистов, феминисток и «сексуальных меньшинств», антиглобалистов и националистов. В начале XXI века появились и новые факторы усиления идеологического многообразия – подъем исламского фундаментализма, бросающего вызов «благополучному Западу», заметная активизация всех христианских церквей и конфессий, парадоксальный, но весьма успешный синтез конфуцианских традиций, коммунистической идеологии и либерального модернизаторства в современном Китае, «левый поворот» Латинской Америки демонстрируют нарастающее идеологическое многообразие современного мира. Попытки насаждения неолиберальной идеологии под флагом глобализма и «антитеррористической войны» лишь усилили эти тенденции (наглядным примером стали события «арабской весны» 2011 г., породившие не столько волну демократизации арабского общества, сколько активизацию политического ислама). В самом западном обществе произошло возрождение социального консерватизма как идеологии национальной идентичности. Многих ведущих политиков 2000-х гг. можно назвать социальными консерваторами (Дж. Буш-младший, Н. Саркози, С. Берлускони, А. Меркель, Я. И Л. Качинские, В. Путин, Н. Саакашвили, В. Ющенко). Однако в современных условиях социальный консерватизм пока не стал новым Большим Проектом. Политическая риторика социального консерватизма явно вступает в противоречие не только с идеями глобализма, но и стратегией инновационного прогрессизма. Что еще более важно, весьма рискованным оказалось формирование на ее основе массовых политических движений – в условиях кризиса идентичности социальный консерватизм слишком легко перерастает в национализм, ксенофобию и религиозный фундаментализм. К этому добавляется явная деформация классических институтов представительной демократии, в том числе многопартийных систем, избирательного процесса, парламентаризма. Происходит расширение форм протестных движений и появление феномена политического «флешмоба». И если в конце ХХ века многие аналитики предрекали «конец истории» как окончание глобального идеологического противостояния, то начало ХХI века обещает его новый виток.
[1] Понятие «третий путь» достаточно широко использовалось в истории общественно-политической мысли. Впервые об идеологии «третьего пути» активно заговорили на рубеже XIX-XX вв., когда на основе органической социальной философии сформировался целый спектр общественных течений, принципиально противопоставляющих себя как «левым», так и «правым». Об этой идеологии «по ту сторону левого и правового» (по определению С. Франка) подробно говориться в последующих разделах. В 1950-х – 1960-х гг. в европейской публицистике идеологией «третьего пути» нередко называлась и социал-демократия – так подчеркивалось ее центристское положение в партийно-политическом спектре (между коммунистами и «буржуазными партиями»). Однако такое определение вряд ли можно было считать корректным, поскольку в большинстве европейских стран центристами считались неолибералы (между христианскими демократами и иными консерваторами с одной стороны и «левыми» всех оттенков с другой). «Центризм» социал-демократов в эти годы заключался не какой-либо оригинальной идеологической программе, а в противоречивом сочетании классового принципа, присущего всем «левым», с неокейнсианской экономической политикой, сближавшей их с неолибералами и христианскими демократами. Лишь в 1990-х гг. обновленная стратегия социал-демократии действительно могла быть ассоциирована с «третьим путем», поскольку впервые в своей истории социал-демократы попытались отказать от проведения «левой» политики и позиционирования себя как партий рабочего класса.