На заброшенном кладбище плиты забытых могил
Перечёркнуты тенями старых ненужных берёз.
Лишь весною, наполнившись потом берёзовых жил,
Март прольётся на камешки ливнем берёзовых слёз.
Здесь не плачет никто, кроме тех чёрно-белых стволов,
Что стоят вдоль аллей на границе ночи и дня.
Я напьюсь их слезами, плывущими вверх из гробов,
Может память о тех, кто лежит здесь, согреет меня.
Не дуло в висок берёзовый сок – живая вода.
И, о Боже мой, как далеки и смешны холода!
Согреет меня старинным вином,
Напоит меня забвеньем и сном…
Белый ангел-хранитель в аллею меня пригласил,
Горько руки развёл и растерянно смотрит в лицо.
Мир наполнен огромным числом безымянных могил,
И земля, в основном, состоит из одних мертвецов…
Зашуршали дожди и отвесно, и наискосок,
Жадно выпили плоть и к подземным морям унесли.
А берёзы, вампирами впившись в могильный песок,
Тянут души живые на свет из холодной земли.
Молчанье храню, я их не виню, мне ясно вполне,
Они на крови и костях не по личной вине.
Они – сторожа рассвета и тьмы,
Такие, как я, такие, как мы…
ЗАКЛАНИЕ ПОРОСЁНКА НА УЛИЦЕ СОВЕТСКОЙ.
В маленькой будочке дыркой окно, или окошко,
По столу лужей разлито вино, хлебные крошки.
Злые покойники все на работу ушли, до воскресенья,
Так для кого же разлито вино лужей осенней…
Я над свечою иглы поверчу голое тело,
Я аккуратно задую свечу, чтоб не сгорела,
И без того до предела слепое окно вымажу сажей.
В попе граната, в руке пистолет, вроде, заряжен.
Всего один в стволе патрон да, к сожаленью, холостой.
Всего одна в запасе жизнь да, к сожаленью, не моя.
Всего один в душе стакан до безобразия пустой.
Не к сожаленью только то, что не последняя свинья,
Я только слабый поросёнок, одуванчик на ветру.
Наверно, что ни будь успею, если раньше не помру.
Возможно, сделаю сальто, да голым задом – о карниз,
Возможно, даже полечу да, видно, только – сверху вниз.
ТОПОЛЬ.
Гнулся тополь на весеннем ветерке,
Очень грозно свою тушку наклоня,
На какой-то столбик с кепкою в руке,
А свалился, почему-то, на меня.
Мне под деревом так мокро и тепло,
Видно, от коктейля кровушки с дождём.
Ногу левую под тополь занесло,
Мы с ней завтра на работу не пойдём.
Ночью тёмной ко мне волки подойдут,
Скажут, братец, напрягись и выбирай:
Либо сгинешь, навсегда оставшись тут,
Либо ногу отгрызи, да вылезай.
А я не вылезу, и шло бы всё к звезде,
Ведь никто не спросит, где я пропадал
Потому, что пропадаю я везде,
Где бы ни был, и куда б ни попадал.
Моё маленькое тело скушают собаки,
А не скушают, так примет тёплая земля.
Да на месте, где лежал я, разрастутся маки.
А не маки, так уж точно, злая конопля.
АНГЕЛ.
Ангел крылья опустил мне на плечо,
Стало стыдно и, до боли, горячо.
Показался ангел милою мадам,
Если надо, я ей честь свою отдам.
Ангел стал со мной о жизни говорить.
Он – хранитель, только некого хранить.
А меня не хочет, видит, что балда,
Что такой, как я, и жизнь свою отдаст
за пол стакана…
Ангел скромно попросил об отдолженьи,
Занял, милый, всё, что было – три копейки.
Я вошёл в его смешное положенье:
Ни дай Бог, замёрзнет в парке на скамейке.
А потом построил клеточку в груди,
Бедный ангел в этой клеточке сидит,
Хочет, лапочка, свободы попросить,
Да откуда ей бы взяться на Руси
за три копейки…
КОЛХОЗНЫЙ ПАНК.
Я стоял один, на погосте, у креста.
Подо мною смерть, а до хутора верста,
До деревни – три, до райцентра – двадцать семь,
Да в ту сторону мне не хочется совсем.
Девка смелая будет мимо проходить,
Позовёт в кусты, но не буду я ходить.
Импотенция от отсутствия идей,
Да, к тому ещё, аллергия на людей.
Тихо постою, папироску докурю,
Да на дальний лес из бинокля посмотрю.
В его чаще мне ни кола, и ни двора,
Да всё чаще мне выпить хочется с утра.
Некому в меня стрелять, никому меня не жаль,
Напиши с меня портрет, утоли мою печаль.
Так и будем мы втроём: я, с портретом, как живой,
Да живее всех живых, что в двух метрах подо мной.
ОХ…
Ох, любовь моя без веры,
Вера без любви,
Как ни назови –
Бессердечная.
Питие мое без меры,
Мера без краёв,
Как моя любовь –
Бесконечная.
Ох, езда моя без правил,
Крыша без руля,
Крысы с корабля,
Как хотелося.
Что имел и что оставил,
Дымом без огня,
Мною без меня,
Разлетелося.
Первые снега белее, реки тише,
Купола, кресты почище, звёзды выше
Там, где сходятся в точке рельсы,
Там, где кончаются шпалы,
Где пожиже корявый асфальт,
Да покрепче трава.
Там, под солнышком, мой огородик,
Он – не большой и не малый,
Не сложнее и не проще, чем
На заборе слова.
Ох, давно не видно горизонта из окна,
Заводские трубы то ли в небо, то ли в лоб.
Но, зато, в окне напротив лапочка одна…
Не хочу карету, телескоп мне, телескоп!
БЕЗ ОПРЕДЕЛЁННОГО М.Ж. (Венедикту).
На больном аккордеоне, на котором белых клавиш
До обидного немного, да и те, что есть, простывши,
На ветру весеннем тёплом то хрипят, то нежно стонут
О любви сплошно-кромешной, живописно-расписной.
Мимо нот бродяга пилит то канкан, то марсельезу,
На углу двух милых улиц, Биржевой и Пролетарской.
Возле храма и театра, кабака и балагана,
Запивая хрен слезами, распевая, как больной…
Во субботу, чуть не плача, собирает электричка
Всех, измученных нарзаном, за грехи и за грешки.
И, в тоске необъяснимой, без обратного билета,
Впрочем, как и без прямого, отправляет в Петушки.
В Петушках медовый запах и хрустальные стаканы,
И бананы на берёзах, и такая благодать,
От которой каждый хочет обладать виолончелью,
И душой, конечно, тоже, если может обладать…
СНЫ.
Собачке снится сахарная косточка,
Котёнку снятся жареные раки,
Негритёнку снится русая девочка
С косою от затылка, до сраки.
Снится струнам гитары фламенко,
Ветер смычку и конская грива,
Весна в Париже – аккордеону,
Банданеону – аргентинское танго.
Столько слёз, пота и крови
На каждой клавише старого рояля…
С этим океаном сравнится только
Количество соплей на кнопках «Ямахи».
Иногда мне снятся странные вещи:
Кружки без ручек, стаканы с ножками.
Но чаще снятся вещи обычные:
Болты без голов, зато – с головками,
Умные сказки с концами дурацкими,
Зеркала, в которых нет отражений,
Всякие разные лестницы в небо,
Но без перил и без ступеней.
Пусть никогда поросятам не снятся
Горячие сосиски, свиные котлеты.
Пусть никогда не снятся дровишкам
Холодные зимы, длинные ночи,
Мышкам – кошки, кошкам – собачки,
Собачкам – цепи, комарам – ладошки…
А, если и снится какая гадость,
То пусть по чуть-чуть, понемножку.
ПИСЬМО. (Посвящается Кэтти и Нике).
Я, наверное, счастливый, я часов не наблюдаю,
Потому, что потерял их, или вовсе не имел.
Мне, однако, их не жалко, я их рыбой заедаю.
Всё равно они без стрелок, как амурчики без стрел.
На моих часах пропавших время тихо отдыхает,
Пиво пьёт и пишет письма без обратных адресов
Тем, кого оно забыло, тем, кого оно не знает,
Ну а я тебе, любимой, отправляю письмецо:
У меня фонарь без лампы чёрной дыркой загорелся,
И без стержня авторучка, да и сам я без него.
Видно где-то потерялся, или вовсе не имелся,
Может, где-то что-то было, может, вовсе ничего…
Заметёт весна сиренью, лепестками абрикосов,
И поднимет прямо в небо, как большая стрекоза,
Твоё маленькое сердце лёгким дымом папиросы,
Твои чёрные глазёнки, мои глупые глаза.
НЛО(Мандельштаму).
У меня не много денег, в кабаках меня не любят,
И не любят в исполкоме, всё взаимней и взаимней.
У меня немного счастья. Так, примерно – на неделю.
Ну, а больше и не надо, не стошнило б с перебору.
У меня весёлый пёсик во дворе печёт картошку.
Он её потешно студит с лапки – в лапочку кидая.
У меня всего не много: ровно столько, сколько надо.
Ну а надо – ровно столько, сколько есть, и даже меньше…
У меня всё реже рано, у меня всё чаще – поздно,
Не сума, но и в карманах то смешно, то не серьёзно.
Обкурившись листьями, обкирявшись слёзками,
Я – такой летающий, странный, неопознанный.
На цепи у будочки, сидя с полной мискою,
Я – такой таинственный, я – такой изысканный:
Не комарик, не лягушка,
Не хиппарик, не панкушка,
Не диван, не раскладушка,
А неведома зверушка.
Ты, моя колбасная, жизнь разнообразная,
Вечером – прекрасная, поутру – напрасная.
Хоть люби меня, как грушу, хоть тряси меня, как душу,
Всё равно тебя, заразу, на другую не сменяю…
ОН БЫЛ… (Вадиму С. и Олегу М.).