Время политики и время культуры: совпадения и различия в ориентации и перспективе
Любые существующие модели взаимодействия расположены во времени.
Э.Гидденс
Вопрос о взаимосвязи социокультурного и политического времени — это вопрос о том, насколько политический процесс детерминирован культурой. Известно, что время никогда не бывает нейтральной количественной шкалой для измерения человеческого опыта. Социокультурное время отражает ритмы коллективных действий в каждой цивилизации, политическое время—ритмы политической жизни. Как и пространство, время выступает универсальным контекстом любой культуры. П.Сорокин и Р.К.Мертон подчеркивают, что «системы времени варьируются вместе с социальной структурой»17.
Точки отсчета для измерения социокультурного и политического времени в каждой цивилизации выбираются среди событий, социальная значимость которых зависит от национальных традиций и обычаев. Социальные антропологи считают, что основанием для определения длительности недели в каждой цивилизации может служить повторяющийся ритм рынка и ярмарок: восемь дней в раннем Риме, десять—в Китае, семь—в иудео-христианской традиции, пять или шесть — в отдельных районах Африки и Центральной Америки. Несомненно, счет времени отражает также биологическую необходимость в отдыхе для большинства людей18. Один день обязательно выделяется для отдыха или религиозных ритуалов и молитв (воскресенье — в христианстве, суббота — в иудаизме, пятница — в исламе).
При этом социокультурное время обеспечивает определенные рамки для каждого типа человеческой деятельности — политической, экономической, социальной. Вместе с тем любой из этих видов деятельности обладает собственной, отличной от других, временной матрицей. И здесь возникает закономерный вопрос: в какой степени социокультурное время способно определять ритмы времени политического? Или какова степень «свободы» политиков от национальных социокультурных традиций?
Обращаясь к социокультурной временной ориентации, можно выделить несколько основных аспектов: уровень и глубину осознания времени, вектор времени и доминирующие ценности. Каким образом все эти факторы влияют на матрицу политического времени?
Начнем с уровня и глубины осознания времени. Исследователи отмечают, что для социокультурных процессов наблюдается пропорциональная зависимость: чем выше уровень социокультурного развития цивилизации, тем выше уровень осознания социокультурного времени. Как пишет П.Штомпка, «на одном полюсе — одержимая озабоченность течением, прохождением, недостатком времени и т.д. (синдром "время— деньги"), на противоположном — безразличие, пренебрежение временем, вседозволенность обращения с ним (синдром "отложим на завтра")»19.
На ранних стадиях развития культуры ритм задают периоды сбора урожая, охотничьи сезоны, периоды дождей или засухи. Е.Эванс-Причард заметил, изучая племена нуеров в Судане, что они живут сиюминутным временем, воспринимают лишь настоящий момент, связанный либо с метеорологическими условиями, либо с естественным окружением и повседневной деятельностью20. Наблюдения Эванса-Причарда подтверждает Б .Адаме. По ее мнению, время в жизни ранних обществ было чем-то вроде вторичной, зависимой переменной, выполняющей исключительно инструментальные функции21.
На более поздних этапах развития культуры ритм задают религиозные праздники, торговые ярмарки, социальные и политические ритуалы. В индустриальном обществе время превращается в центральный координатор человеческой деятельности. Дж.Гуди пишет, что время — «это ключевая машина современного мира, превосходящая по важности паровой двигатель»22. Помимо ритма трудовой недели в рыночном обществе важное значение имеют сезонные распродажи и каникулы. Поэтому временные периоды, даже номинально равные, проходят с неодинаковой скоростью, а даты имеют не только календарное, но и культурное значение.
Для индустриального человека время принимает форму ресурса, который можно потратить, сэкономить, продать, распределить или обменять. Л.Мэмфорд пишет: «Оплата по часам, контракты по часам, работа по часам, еда по часам; и ничто не свободно до конца от печати календаря или часов»23. Деспотизм времени свидетельствует о том, что оно перестает играть роль рабочего инструмента и превращается в независимую переменную, определяющий фактор социально-политической жизни.
Однако уровень осознания социокультурного времени не однозначно влияет на матрицу политического времени цивилизации. Тоталитарные политические режимы XX века, возникшие в развитых странах (фашистская Германия, Италия в период правления Муссолини, франкистская Испания) с высоким уровнем восприятия социокультурного времени, продемонстрировали низкий уровень осознания времени политического, вседозволенность обращения с ним. Диктаторы вообще склонны преувеличивать свои возможности: им часто кажется, что они способны остановить стрелки политических часов, заставить служить себе демона политического времени. И каждый раз это заканчивается катастрофой. Драматический разрыв между высоким уровнем осознания социокультурного времени и низким — политического погружает общество в хаос волюнтаристских решений.
Другая группа факторов, существенно влияющих на социокультурное время, включает вектор ориентации и доминирующие ценности. Существуют цивилизации, которые «живут историей», они обращены назад — к событиям и традициям славного прошлого; есть такие, которые тесно связаны с настоящим, живут сегодняшним днем и в нем находят источник энергетики, но имеются и цивилизации, обращенные в будущее, для которых магическим значением наделено слово «завтра». Принято считать, что американское и российское общества имеют преимущественно перспективную ориентацию, китайское использует настоящее как центральную точку, из которой поток существования растекается в обе стороны, а индийское живет ретроспективной ориентацией.
В то же время внутри каждой цивилизации также существует дифференциация: различные этнические, религиозные и профессиональные группы могут выбирать свою временную перспективу. Как отмечает П.Штомпка, в американском обществе средний класс ориентирован на будущее: он стремится к достижениям и карьере и готов отложить немедленное вознаграждение на завтра. Так же ориентированы представители большинства профессий, поскольку реалистично оценивают время. Но отдельные регионы (Старый Юг) или патриархальные семьи живут своими воспоминаниями о прошлом. Наконец, маргинальные слои общества — бродяги, бездомные, безработные — живут исключительно сегодняшним днем24.
Если вектор социокультурного времени складывается из суммы социокультурных ориентации всех слоев и групп общества, то вектор политического времени зависит преимущественно от поколения, господствующего на политической сцене. Следовательно, направление политического времени может достаточно часто меняться, не совпадая с социокультурной традицией. Такая ситуация часто возникает в модернизирующихся странах. Общество в целом может иметь ретроспективную направленность, отдавая предпочтение повторяемости, сходству и порядку, а вектор политического времени — перспективную, ориентируя на изменения, новизну и прогресс. Наступает ситуация драматического напряжения, намечается болезненный разрыв, который может спровоцировать гражданскую войну.
Политический класс должен чутко прислушиваться к ритмам национальной культуры, чтобы не нарушить тонкой гармонии социума. В культуре существуют парадоксы, когда на крутом повороте развития неожиданно самое архаичное оказывается самым перспективным. Большевики в России истребляли кулаков, но именно кулаки могли бы стать классом перспективных фермеров, способных накормить голодную страну. В запасе у политического класса должны быть технологии, выявляющие такие парадоксы культуры. Арабская пословица гласит: на крутом повороте хромой верблюд оказывается первым. Нетерпеливые модернизаторы привыкли жестоко расправляться с архаичными национальными традициями, видя в них «хромого верблюда». Но искусство политики как раз и состоит в том, чтобы заставить социокультурные традиции служить политическим целям.
Сравнивая социокультурное и политическое время цивилизаций, нельзя не заметить, что одни и те же события общественной жизни выглядят по-разному в этих двух временных матрицах. Жаркие дебаты в парламенте и падение кабинета, смена правительства, ротация политических элит — все эти события значительно влияют на политическое время и часто весьма несущественны для социокультурного измерения. Политическое время как бы встроено внутрь более «крупного» социокультурного времени. Поэтому в тех случаях, когда ритмы культурной и политической жизни совпадают, наступает явление резонанса— общество получает «второе дыхание», испытывает небывалый подъем культуры.
Интересно, что в периоды такого «благополучного» развития, когда все сфокусировано на изменениях и движении вперед, интерес к социокультурным традициям у политиков слабеет. Политические лидеры вообще склонны переоценивать значение политического времени для судьбы культуры. Широко распространено мнение о том, что в наш динамичный век новизна и оригинальность политических решений становятся доминирующими ценностями25. Основное внимание уделяется политическим технологиям, в которых политики видят инструменты рационального изменения мира: «Священность и незыблемость прошлого культуры как главного символического регулятора социальных, политических и культурных изменений уступают место инновациям и ориентации на будущее как на базовые культурные изменения»26. Однако в период политических кризисов общество неизменно обращается к забытым социокультурным традициям, ищет опоры в привычных ритмах социокультурного времени, апеллирует к опыту предшествующих поколений. Политическое и социокультурное время—это два мощных потока, которые, соединяясь, становятся неиссякаемым источником динамизма цивилизации.
Вопросы для обсуждения и дискуссии
1. Почему разные цивилизации отличаются своей временной ритмикой? Какие типы политического времени сегодня известны?
2. Сравните время-кайрос и время-хронос, циклическое и линейное время. Каковы преимущества и издержки каждого из них?
3. Как вы оцениваете перспективу наступления нового «осевого времени» в истории?
4. Согласны ли вы с критиками ускоренного политического времени?
5. Как соотносятся и взаимопроникают политическое и социокультурное время цивилизации?
6. Согласны ли вы, что главной движущей силой циклов политического времени выступает жизненный опыт поколений? Известно, что поколенческий цикл на Западе длится около 30 лет. Сохраняет ли этот вывод свое значение для других культур?
7. Если сегодня в диалоге цивилизаций нет единого для всех пространства-времени, то какими вы видите перспективы взаимопонимания и выработки универсальной временной ритмики?
Сноски и примечания
1 Тиллих П. Избранное. Теология культуры. М.: Юристъ, 1995. С. 217.
2 Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. № 3.
3 Панарин А.С. Философия политики. М.: Наука, 1994. С. 64.
4 Франк С.Л. Смысл жизни // Вопросы философии. 1990. № 6. С. 93.
5 Walter В. Kannon. The Way of an Investigator. N.Y., 1945. P. 115. 6ГегельГ.В.Ф. Наука логики. М.: Мысль, 1972. Т. 3. С. 307.
7 Mill J. A System of Logic. Book 6. Ch. 10.
8 Шлезингер А. Циклы американской истории. М.: Прогресс, 1992. С. 46.
9 Tokqueville S. de. Democracy in America. Book 1. Ch. XIII.
10 Ortega-y-GassetJ. The Concept of the Generation. N.Y., 1961.P. 14-15.
11 Шлезингер А. Циклы американской истории. М.: Прогресс, 1992. С. 56-57.
12 Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Политиздат, 1991. С. 33.
13 Там же. С. 48.
14 Там же. С. 53.
15 Там же. С. 49.
16 Там же. С. 145.
17 Sorokin P., Mertan R.K. Social time. A Methodological and Functional Analysis // American Journal of Sociology. 1937.№42. P. 615.
18 Там же. Р. 34-35.
19 Штомпка П. Социология социальных изменений. М.: Аспект-Пресс, 1996. С. 75.
20 Evans-PritchardE.E. The Nuer. L.: Oxford Univ. Press, 1963.
21 Adorns B. Time and Social Theory. Cambridge, 1990.
22 Goudy J. Time: Social Organization // International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 16. P. 33.
23 Mumford L. Technics and Civilization. N.Y.: Yarcourt, 1964. P. 2. 24ШтомпкаП. Социология социальных изменений. М.: Аспект-Пресс, 1996. С. 76.
28 Shils Е. Tradition. Chicago, 1981. P. 2.
26 Eisenstadt S. A Reappraisal of Theories of Social Change and Modernization / / Social Change and Modernity. Berkeley, 1992. P. 424.