Для этой сфабрикованной идеологической версии исторические факты не имеют значения.

ü Фактом же является то, что крестьянское большинство России с треском провалило большевистскую партию на выборах в Учредительное собрание в ноябре 1917 года. Тоталитаризм в России шел из города в деревню, из столичных центров — в провинцию, от заемной западной теории — к политической практике, а не наоборот. Победа большевизма, как и победа нынешнего «либерализма», связана с превосходством организованного столичного меньшинства, к тому же пользующегося мощной зарубежной поддержкой, над разрозненным провинциальным большинством. При этом большинство отнюдь не являлось ретроградным. Большевистские узурпаторы, прячущие свою диктатуру за фасадом «республики Советов», взялись соблазнять крестьянское большинство вовсе не реставрацией общины. Они соблазняли крестьян как «мелкобуржуазных собственников», стремящихся получить землю в свое частное пользование. Соответствующий эсеровский лозунг и был временно взят на вооружение большевиками в манипулятивных целях.

Когда же комиссары укрепили свою власть, они повели войну с крестьянской «мелкобуржуазной стихией», вооружившись идеалом рационально организованного машиноподобного общества. Этот большевистский модерн вскорости принял облик гигантского концлагеря.

ü Выдавать, как это делают сегодняшние «либералы», кровавую вакханалию Гражданской войны и насильственной коллективизации за стихийную самодеятельность «общинников» — значит снабжать алиби палачей, сваливая всю вину на их жертвы. Но это алиби выдается не случайно. И большевистская модернизация, и нынешняя «либерализация» основаны на русофобии, питающей их демоническую энергетику. И вчерашний и сегодняшний режимы — это режимы гражданской войны меньшинства с большинством, что и объясняет их кажущуюся столь загадочной современную перекличку.

Почему же Западу показался таким правдоподобным либеральный донос на российское большинство? Во-первых, потому, что Западу выгодно сегодня представить свою победу в «холодной войне» не как новый империалистический передел мира, а как торжество демократической современности над темными силами агрессивной архаики. Во-вторых, потому, что Запад вступил в сговор с нашими номенклатурными приватизаторами собственности, рассчитывая в обмен на свою поддержку получить компрадорскую сговорчивость в деле перераспределения постсоветских территорий и ресурсов. «Чикагские мальчики» в России приложили свою руку к составлению того доноса на русский народ, который был верноподданнически отправлен в Америку.

ü Как только они разъяснили всей передовой общественности, что русский национальный менталитет и традиция — главное препятствие рыночных реформ, стала «вполне объяснимой» политика отлучения народа от приватизации. Реформаторы и рады бы поделиться с народом собственностью, но он, во-первых, не готов ее брать по причине своей неискоренимой общинности и соборности, а во-вторых, ему и рискованно ее доверять — распылит и промотает в полном соответствии с духом национальной «стихии».

Словом, и в деле экономического, и в деле политического строительства правящие реформаторы зарекомендовали себя в качестве не демократов, уважающих суверенитет народа, а глобалистов, глядящих на этот народ с одной только им доступной глобальной высоты.

И вот здесь-то и срабатывает злосчастная закономерность: как только модернизаторы, пренебрегая национальным уровнем, вооружаются исключительно глобальной перспективой, их реформаторские практики обретают странности последовательного контрмодерна.

В самом деле, чем ознаменовалась так называемая «шоковая терапия»? Модернизационная теория знает подобные шоки: речь идет о кризисе, охватывающем устаревшие отрасли и профессии, депрессивные регионы. Аванпосты прогресса — наукоемкие производства и «полюса роста» развиваются за счет чувствительных потрясений на экономической «периферии». Таковы представления модернизационной классики. Но что мы имеем в результате доктринальной настойчивости наших модернизаторов?

Главными жертвами их политики оказались именно аванпосты постиндустриального прорыва, ранее созданные в России.

ü Наиболее быстрыми темпами уничтожались наукоемкие производства, сокращались ассигнования на науку, культуру и образование. Климат, насаждаемый «реформаторами» в российском обществе, отмечен каким-то загадочно последовательным вызовом Просвещению.

Просвещение требует повышения доли образованной молодежи в обществе и отодвигание сроков ее вступления в профессиональную жизнь; наши реформаторы постарались отсечь молодежи доступ к инфраструктуре просвещения, вернулась к практике эксплуатации детского труда (законодательно разрешено его использовать с 14 лет), сузили сферу общетеоретической подготовки в пользу ремесленничества. Везде, где процветал дух научно-технического экспериментирования и новационных дерзаний, они поспешили погасить его, объявив несостоятельным по критерию рыночной рентабельности. Самой читающей в мире нации настойчиво навязывают импортированную американскую культуру «коротких фраз» и беззастенчивого примитива, эксплуатирующего сферу человеческих инстинктов. Просвещенческий тип рацио с его высокой пытливостью вытесняется типом, живущим примитивными рефлексами и откликающимся лишь на сиюминутно интересное или полезное.

ü Складывается нешуточное впечатление, что где-то там на глобальном уровне принято решение, что «эта страна» недостойна высших достижений Просвещения, ее удел — поставлять дешевых рабов для господ из числа «золотого миллиарда».

ü Вместо единого большого пространства модерна насаждается мозаика изолированных, никак друг с другом не общающихся пространств; вместо высоких универсалий Просвещения — местнические амбиции и распри, всеобщая враждебность и подозрительность, эксплуатируемая племенными вождями, жадными до иностранных подачек.

ü Вместо современной продуктивной экономики, создающей долговременные заделы на будущее в виде перспективных научно-технических разработок, — жадное ростовщичество, абсолютно ничего не создающее и лишь разбазаривающее ранее созданное национальное богатство, вдобавок отравляющее атмосферу духом всеобщего растления. Словом — последовательный и агрессивный контрмодерн, оправдывающий свое наступление на Просвещение ссылками на рекомендации «чикагской школы» и директивы МВФ. Критерий рыночной рентабельности при этом используется как процедура выбраковки всего, рассчитанного на перспективу, всех инвестиций в «человеческий капитал», в пользу того, что способно принести немедленные дивиденды. Возникает подозрение, что эта «близорукость рынка», не терпящего долговременных инвестиций на будущее, скрывает за собой психологию готовящихся к побегу грабителей, которым немедленно нужна наличность, а не какие-то там расчеты на завтрашний день страны.

Может быть, самое любопытное заключается в том, что архаика контрмодерна охватила не только туземное население, обрекаемое на провал в доиндустриальное общество, но вроде бы контролирующую весь этот процесс элиту местных глобалистов, тщательно сверяющих свои часы по европейскому времени.

Если бы не этот факт, то архаические парадоксы глобализма можно было приписать исключительно замыслу реконструкторов мира, заново решающих, какие регионы на планете должны войти в число развитых, а какие необходимо отправить на периферию, даже если прежде они имели свои постиндустриальные заделы. Однако зловещий закон инверсии — превращение глобального в племенное, сверхсовременного в рудиментарное — доказывает свою действенность на примере самой элиты глобалистов.

ü Те самые люди, которые высокомерно третируют такие «провинциальные» понятия, как национальный интерес, национальные цели и приоритеты, с позиций одной им ведомой глобальной рациональности, проявляют психологию вырождающейся племенной касты, оторванной от норм и морали большого общества, полной подленького заговорщического подмигивания, подчиняющей все свои «глобальные инициативы» сугубо клановым интересам. Отлучение от больших национальных целей неминуемо влечет за собой, вопреки всей глобальной риторике, рождение клановой морали, отвергающей все человеческие установления и нормы в угоду корпоративному эгоизму.

Сегодня все поражаются загадочному провалу цивилизации, оказавшейся беззащитной перед волной тотальной криминализации. Одно из объяснений этого явления — разрушение больших национальных культурных кодексов глобалистами, спешащими прибрать весь мир к рукам. При этом сами они становятся жертвами этого демонтажа: как только «золотая середина» модерна — единые политические нации — дестабилизируется в пользу глобальных притязаний, тут же активизируются заклятые демоны допросвещенческой эпохи — племенное, клановое, ростовщическо-мафиозное начала.

Злосчастная роль евреев в этом процессе объясняется тем, что они, в силу своей естественной «остраненности» от туземных национальных начал и в силу подозрительно-опасливого отношения к крепкой государственности, отличаются особым рвением по части глобализма. Но это первенство по части глобализма оборачивается и первенством по части всякого рода мафиозных уклонов и других проявлений клановой «морали для своих».

Кризис «золотой середины» модерна загадочно исказил биографии людей, которые в рамках прежней большой национальной перспективы могли бы стать вполне респектабельными деятелями, способными служить высокому Просвещению.

Не подоспей глобализация со всеми ее соблазнами антигосударственной вседозволенности, то Б. Березовский мог бы оставить свой след в математике. Глобализация совратила его совершенно иными возможностями — и вот перед нами комбинатор и махинатор с отчетливо выраженным мафиозным уклоном, не гнушающийся криминальных практик, вплоть до нелегального вывоза капиталов или контактов с уголовными чеченскими авторитетами.

В горизонте большого национального пространства — времени А. Чубайсу улыбалась перспектива блестящего экономиста-экспериментатора;в горизонте, характеризующемся переплетением глобального и кланового, вышел деятель, сочетающий государственные должности со скандальным «писательством», за которым скрывается элементарное взяточничество. Таких примеров ныне — тысячи.

По мере того как еврейский элемент в России (я, разумеется, имею в виду его часть, вошедшую в нынешнюю правящую элиту) «глобализуется», дистанцируясь от больших национально-государственных целей, он одновременно и криминализируется, на глазах обретая мафиозные черты. Процесс этот охватил сегодня практически всю правящую элиту России, все ее звенья и разновидности.

Отличительной особенностью еврейской составляющей является то, что она не довольствуется девиантными практиками де-факто; ее темперамент и амбиции заставляют искать легитимацию этих практик средствами нового учения, третирующего стеснительные нормы старой морали.

Наряду с этим глобалистам свойствененбольшой страх, естественный при отрыве от большой национальной традиции и исключительной опоре на туманности глобального мира. Опять-таки острее всего этот страх проявляется у евреев. Известно, какой страх испытывали «несгибаемые революционеры», весьма и весьма проштрафившиеся перед российской государственностью после превращения «империалистической войны» в гражданскую. Этот страх заставлял их всячески торопить мировую пролетарскую революцию, которая не только все спишет, но и, как ожидалось, начнет с разрушения ненавистного монстра — российской государственности. Современные глобалисты, успевшие не меньше проштрафиться перед российской государственностью, способны торопить мировую войну. Во всяком случае, они не стесняются торопить американцев с их миссией на Востоке, а в продвижении НАТО на Восток усматривать единственную гарантию российской демократии (К. Боровой, С. Ковалев, В. Новодворская и др.).

Чем более однополярным, то есть не имеющим реальных оппонентов американской планетарной гегемонии, окажется мир, тем безопаснее почувствует себя «пятая колонна» глобализма в России, жалующаяся не на притеснения, которых сегодня нет и быть не может ввиду компрадорского характера самой власти, а на неясность своих долговременных перспектив в «этой стране».

Между тем американские архитекторы однополярного мира демонстрируют все тот же закон инверсии — превращения глобализма в этноцентризм, культа «сверхнационального» в поощрение субнационального. В своем стремлении демонтировать крупные самостоятельные государства в качестве носителей «устаревшего» принципа национального суверенитета американские глобалисты всячески поощряют племенной сепаратизм и экстремизм.

Против суверенной Югославии была затеяла акция в защиту сепаратистов Косово. Против еще не вполне утратившей свой суверенитет России сегодня развертывается поддержка чеченских сепаратистов-экстремистов. Причем глобалистов отнюдь не смущает, что «борцы за независимость», которым они покровительствуют, являются в полном смысле цивилизационными изгоями, взявшими на вооружение самые криминальные практики — от наркобизнеса до работорговли.

Глобальная идеология прав человека и мораль «граждан мира» оказались вполне совместимыми с прорвавшимися наружу демонами племенной архаики, воспользовавшейся ослаблением национально-организованных структур классического модерна.