Демографических процессов

Демографическая вариативность в современном мире не ограничивается страновыми различиями. Внутренней неоднородностью показателей естественного воспроизводства населения характеризуется подавляющее большинство и самих национально-государственных сообществ. По существу, в каждой из демографически модернизированных стран имеются локалитеты, отличающиеся особой, диссонирующей с общим уровнем репродуктивной активностью.

Четко прослеживается внутренняя этноконфессиональная избирательность демографических процессов. Ислпмизированные мигрантские анклавы в Европе в разы превосходят по показателям рождаемости этнических европейцев. Столь же разительные репродуктивные различия обнаруживаются между христианским (вернее секуляризованным постхристианским) и мусульманским (имея в виду не только мигрантов, но и многопоколенных резидентов) населением стран Европейского Союза. Демографическая ситуация в ряде западных стран являет собой яркий пример расовой вариативности в коэффициентной статистике рождаемости. Проживая в тех же населенных пунктах, работая на тех же предприятиях, «цветные» граждане соответствующих государств имеют, как правило, значительно больше детей, чем представители белого населения.[22]

Русские женщины, проживавшие в советское время в среднеазиатских республиках, рожали неизменно значительно меньше детей, чем представительницы коренных мусульманских народов. В то же время среднеазиатки, переезжавшие в Россию, были и остаются более репродуктивно активными в сравнении с местным славянским населением. Не только отношение к деторождению, но и в целом к семейным ценностям, оказалось значительно диверсифицировано по национальному признаку. Разводы, например у таджичек, фиксировались в 2,5 раза, а у туркменов – в 3,5 раза реже, чем у русских в соответствующих национальных республиках.[23]

Еще более показательны цифры расовых различий в репродуктивной активности населения США. Казалось бы, у рассредоточенных по всей территории Соединенных Штатов афро-америнцев должен быть, в соответствии с теорией об экономическом предопределении демографических процессов, примерно тот же показатель рождаемости, что и у белого населения (а может, даже и меньше, имея в виду их более низкий социальный уровень в стране). Однако в реальной истории репродуктивность цветных оказывалась неизменно выше, чем у потомков выходцев из Европы. Так к середине 1980-х гг. суммарный коэффициент рождаемости у американских белых составлял 1,719, тогда как у афро-американцев – 2,154. Традиционно еще более высокие репродуктивные показатели в США имеют представители иных цветных этносов (например, мексиканцы). Суммарный коэффициент рождаемости за тот же период у целостно рассчитываемого небелого населения Соединенных Штатов составил 2,224. Именно репродуктивная активность цветных обеспечивает в настоящее время для США некоторое превышение границы простого воспроизводства населения. Тот же вывод можно сделать и в отношении современной Франции. Как и по всей Европе, иммигранты из стран третьего мира обладают несоизмеримо более высоким уровнем репродуктивности, чем коренные европейские жители, в данном случае – французы. Численность детей у проживающих во Франции арабов в 3,3 раза больше в среднестатистическом измерении, чем у французских семей. Выправившаяся, казалось бы, в настоящее время демографическая ситуация во Франции есть прежде всего результат активной рождаемости у иммигрантов. В то же время сами французы, имеющие суммарный коэффициент рождаемости 1,84, не обеспечивают даже простого воспроизводства.[24]

Демографический кризис России удивительным образом совпадает с этноконфессиональными параметрами. Соотношение показателей переписей 1989 и 2002 гг. обнаруживает резкий контраст репродуктивной динамики по отношению к различным национальностям РФ. Отнюдь не все из российских народов подпали под крест пересечения кривых рождаемости и смертности. При общем сокращении населения до уровня в 98,7 % по отношению к показателям 1989 г., численность русских понизилась до 96,7%, т.е. шла с двухпроцентным опережением среднестатистических кризисных характеристик. Убыль населения наблюдается не только у русских, но и у всех прочих народов России (за исключением осетин), принадлежащих к православному культурному ареалу. Для карелов, коми, удмуртов, мордвы и других российских этносов, традиционно придерживавшихся православия, последствия демографической катастрофы оказались еще значительней, чем у русских. В то же время у всех без исключения мусульманских и буддистских народов России отмечался численный рост. Демографический кризис, изоморфный каким-либо образом феномену русского креста, их попросту миновал. Несмотря на ведение боевых действий в Чечне численность чеченцев в России за межпереписной период возросла в 1,5 раза. Количество ингушей за тот же временной отрезок увеличилось и вовсе в 1,9 раза. Можно возразить, что мусульманские и буддистские народы России связаны, в отличие от русских, не с индустриально-урбанистической, а с аграрно-сельской общественной инфраструктурой, а потому и сравнение с ними не представляется корректным. Однако, при сопоставлении демографических характеристик русского народа с обладающими сходными квалификационными потенциалами татарами и башкирами обнаруживается та же тенденция – увеличения (пусть и не столь стремительного, как у ингушей) численности мусульманских этносов, особо контрастно проявляющееся на фоне регрессирующих репродуктивных показателей соседствующих с ними в Поволжье и на Урале православных народов.[25]

Другим возражением может стать указание на преимущественно южные региональные рамки активного репродуктивного поведения населения. Специфика климата юга России определяет меньший объем потребительской корзины, а, соответственно, снижает уровень материальной зависимости многодетных семей. Однако, рождаемость у русских женщин, проживающих в национальных республиках южнороссийской периферии, оказывается опять-таки ниже, чем у представительниц автохтонных наций мусульманского или буддистского исповедания. Характерно, что она заметно повышается в случае замужества русской на представителе иноконфессиональной этнической общности. Вопреки предположению о прямой климатологической зависимости репродуктивного поведения существенный рост численности населения в постсоветский период наблюдается у языческих народов Дальнего Востока, Сибири и Севера. Тяжелые природные условия не стали для них принципиальным препятствием для многодетности. За межнпереписной период численность манси возросла на 44,6%, хантов – на 30 %, ительменов – на четверть и т.д. Причины такого возрастания заключаются не только в том, что принадлежность к коренным малочисленным народам предоставляет определенные преференции, ввиду чего некоторые этнические русские предпочитают записываться автохтонами. Более важным фактором демографической динамики у указанных народов является характерная для языческих поведенческих стереотипов, базирующихся на аксиологии рода, высокая поведенческая ориентированность. Средняя рождаемость у ненцев превышает отметку в три ребенка, что является одним из самых высоких показателей среди народов России (среди титульных народов РФ только чеченцы и ингуши имеют столь же высокие цифры репродуктивности). В диапозоне от 2,5 до 3 детей находится репродуктивная динамика долган, хантов, чукчей, эвенков и др. Показатели рождаемости мусульманских, буддистских и языческих народов России соотносятся, таким образом, с единым для них типом демографического воспроизводства.[26]

Можно предположить, что у народов православного культурного ареала низкая репродуктивная активность определена, прежде всего, разрывом с традиционной системой ценностей. Следует ли говорить, что именно православие являлось основой мишенью атеистической пропаганды в СССР. По тем же этносам России, которые сохранили преемство религиозной традиции (мусульмане, буддисты, язычники), демографический кризис ударил менее сильно.[27]

Национально-территориальные образования обладают в настоящее время значительно более высоким демографическим потенциалом, чем краевые и областные территории России. Только 18 субъектов РФ имеют положительную динамику в соотношении рождаемости и смертности. Характерно, что среди них - лишь одна область (Тюменская), а остальные 17 – национально-территориальные образования.[28]

Статистическое сопоставление национально-территориальных образований с краями и областями обнаруживает их системное превосходство не только по уровню рождаемости (16 первых мест среди субъектов Федерации), что могло бы быть еще объяснено в рамках теории демографического перехода, как сохранение традиционного типа воспроизводства, но и по всем другим демографическим параметрам, включая смертность (по каждому классу причин) и продолжительность жизни. Москва по этому показателю находится лишь на четвертой позиции, существенно уступая трем северокавказским республикам. Безусловным лидером среди субъектов РФ по показателю жизнеустойчивости населения является Ингушетия, не отличающаяся, как известно, экономико-финансовым преуспеванием. Именно действием фактора национальной идентичности и обусловливаются демографические преимущества народов, сумевших в условиях модернизационных изменений сохранить свои традиции и самобытность.

Максимальное и минимальное значение среди субъектов РФ различается в 3,2 раза по общему коэффициенту рождаемости и в 6,3 раза по общему коэффициенту смертности.[29] Если помещенные в рамки единой государственной системы этносы, находящиеся в равных условиях экономического существования, имеют принципиально различную популяционную динамику, то это прямо доказывает этноконфессиональную вариативность демографического развития.