Лейтенант Ткаленко в повести и в жизни

С него же взяты некоторые внешние приметы и черты характера капитана Сабурова для повести «Дни и ночи». Ткаленко был высокого роста, немного сутулился. Носил усы с хорошо смотревшимися, ладными завитками. Не только батальон, но и вся гороховская бригада в этих усах приметила сходство с Чапаевым по кинофильму в чудесном исполнении артиста Бабочкина. В бригаде комбата прозвали Чапаем. Симонов не знал об этом. Под первым впечатлением, вроде про себя, промолвил: чем-то похож на Горького в молодости. Со временем и Симонов принял сравнение с Чапаевым. Но приметы Вадима Ткаленко приберёг для будущего. На первой же странице повести «Дни и ночи» автор так описывает своего главного героя Сабурова – Ткаленко: «Очень большой и казавшийся, несмотря на свои могучие плечи, всё-таки слишком высоким, он своей огромной, сутуловатой фигурой, простым и строгим лицом чем-то неуловимо напоминал молодого Горького».

А командира роты в этом же батальоне Степана Бондаренко все нарекли «декабристом» за его внушительные бакенбарды на молодом, мужественном лице. Тут и сам Константин Симонов в очерке «Бой на окраине» засвидетельствовал это общественное прозвище.

И ещё одно ткаленковское обнаруживает писатель в своём Сабурове. Рядом с ним часто появляется начальник штаба лейтенант Масленников, с румяным, оживлённым мальчишеским лицом, который все поручения комбата выполняет с особой аккуратностью и тщательностью. Ну, конечно же, это Андрей Семашко – начальник штаба батальона Ткаленко, влюбленный в своего комбата. Старательно утверждая свою репутацию заправского военного, он и в самые тяжелейшие периоды боёв обращался к комбату по-военному: «Разрешите сверить часы», «Разрешите идти»…

Но есть и ещё весьма интересные приметы происхождения образа Сабурова. В повести «Дни и ночи» корреспондент столичной газеты Авдеев с комиссаром Ваниным идут в роту Гордиенко на передний край. Там Авдеев выпускает несколько очередей из пулемёта в сторону немцев, на что противник немедленно ответил обстрелом из миномётов. Разрывы мин довольно близко. Два осколка на излёте попали в лежавшую донышком кверху фуражку корреспондента. Командир отделения Конюков с лукавинкой говорит об этом происшествии: «Они её, как целиться стали, сняли и вот положили. А немец, аккурат как яиц в лукошко, туда осколков насыпал».

Тут уж и сам комбриг Горохов, и комбат Ткаленко, и комроты Бондаренко, и комиссар бригады были свидетелями подобной перестрелки с участием самого Симонова. Только с двумя небольшими поправками. Симонов в отличие от героя своей повести стрелял не из пулемёта «максим», а из трофейного МГ-42, установленного на самодельной турели для стрельбы по немецким самолётам. И вряд ли немцы открыли миномётный огонь только из-за этих пулемётных очередей. Скорее всего, они среагировали на появление большой группы людей в командирском одеянии и снаряжении. Только фотокорреспондент Темин был одет в полевое обмундирование. А Симонов, Ортенберг и Коротеев были в довоенных фуражках с красными околышами и блестящими козырьками. Да и фуражка оказалась подставленной под осколки не по доброй воле её владельца, а потому, что миномётчики и сам комбриг Горохов уж очень энергично подтолкнули Симонова в окопчик, когда тот отстал от всех, любопытствуя, где ложатся мины.

Комбат Вадим Ткаленко переживал тогда больше всех: не хватало ещё, чтобы в расположении его батальона что-нибудь произошло с такими высокими московскими гостями. И он, высокий, сутуловатый, стоял у стенки, не зная, что ему предпринять. Он так и не прыгнул в окоп. А когда все укрылись, прилёг для порядка, вытянувшись вдоль заборчика из камня-дикаря.

Красноармейцы батальона подобрались в основном из двадцатилетних амурских, кокчетавских, акмолинских хлеборобов. Более половины из них по году-полтора прослужили в дальневосточных частях Красной Армии. Рядом с дальневосточниками новобранцы ловчее овладевали солдатским делом. Командирами, политруками пришли школьные учителя. Взводами командовали выпускники краткосрочных училищ и курсов. По возрасту из них мало кто был старше красноармейцев. Коммунисты с двадцатых годов Влас Макаренко и Иван Ершов, призванные в армию по партийной мобилизации, стали политическими вожаками восьмисот человек, объединённых в воинском коллективе батальона. Фронтовой опыт был у комбата Ткаленко. Кстати, наградное представление на лейтенанта Ткаленко имело пометку «посмертно». Бригадная парткомиссия после первых боёв в Сталинграде приняла комбата кандидатом в члены ВКП(б). Начальником штаба в батальон назначили выпускника физмата МГУ Андрея Семашко. Рано потерявший отца, он воспитывался под влиянием семьи своего дяди, первого наркома здравоохранения нашей страны.

В беседах с бойцами батальона Константин Симонов уяснил, как внезапное появление 124-й бригады и незамедлительный переход её частей в наступление застигли врасплох самоуверенных «гренадеров». Их оттеснили от стен завода-танкостроителя и выбили из двух прибрежных посёлков. Кажется, уже сам журналист видел, как к исходу светлого времени, что называется, из-под закатного солнца, резервный батальон немецкой дивизии на танках и бронетранспортёрах врезался в боевые порядки измотанных боем стрелковых рот Степана Бонадареко и Петра Кашкина. Танковый удар застиг наших пехотинцев на ровном, как стол, картофельном поле. Окопаться время не позволяло.

Батальон понёс тогда чувствительный урон. Через десять дней его пополнили рабочими Тракторного завода. А тогда обошлись наличными силами. За ночь дали людям малость прийти в себя. Накормили. Подали боеприпасы. Батальону на подмогу выделили пять танков. Ранним утром внезапно ударили по заснувшему охранению противника. Вражеских солдат выбили из посёлка или уничтожили.

По мере сближения с людьми у Симонова складывалось точное знание фактов. Мотаясь по подразделениям и частям, он всегда пробивался и на командный пункт бригады и группы войск под командованием Горохова. Надо было сопоставить то, что видел сам, с тем, что знают в штабе и политотделе. По отзывам комиссара бригады, Константин Михайлович свободно ориентировался в этой текучке войсковых дел, ни для кого не обременительно впитывал новости, приглядывался к людям.

Тогда на командном пункте 124-й бригады, разместившемся в недостроенном здании (теперь Дворец культуры Тракторного завода), Симонов исподволь приступил к подготовке материалов для будущей повести «Дни и ночи». И всё же в то время журналист был наполнен желанием сказать читателям «Красной звезды» мужественную правду, звать их к стойкости, порадовать примерами сталинградской воинской доблести.

Сталинградские очерки

Читатели очерка «Дни и ночи», на основе которого была написана одноимённая повесть, дивились приметливости журналистского взгляда. Немногословно переданы подробности обстановки в городе, на заводе, в поселениях жителей во времянках по балкам, оврагам, на командном и наблюдательных пунктах воюющей части, в покинутых квартирах заводчан – всё это было очень сходно с действительным обликом города на исходе первого месяца его обороны гороховскими частями: «Самоходный паром, на котором мы переправлялись, был перегружен. На нём было пять машин с боеприпасами, рота красноармейцев. Паром шёл под прикрытием дымовых завес (вечерело). Переправа казалась долгой. Пристань, крутой подъём в гору…

Ночь. Мы почти на ощупь едем на разбитом газике из штаба к одному из командных пунктов. Из ворот выезжают скрипучие подводы, гружённые хлебом… Город живёт…

Утро. Над головой ровный голубой квадрат неба. В одном из недостроенных заводских зданий расположился штаб бригады. Улица, на север уходящая в сторону немцев, простреливается вдоль миномётным огнём… Под прикрытием обломка стены стоит автоматчик, показывая место, где улица спускается под уклон и где можно переходить невидимо для немцев и не обнаруживая расположение штаба.

Уже совсем светло. Солнечный день. Время близится к полудню. Мы сидим на наблюдательном пункте в мягких плюшевых креслах, потому что наблюдательный пункт расположен на пятом этаже одного дома, в хорошо обставленной инженерской квартире. На полу стоят снятые с подоконников горшки с цветами, на подоконнике укреплена стереотруба. Впрочем, стереотруба здесь для более дальнего наблюдения – так называемые передовые позиции отсюда видны простым глазом.

Вот вдоль крайних домов посёлка идут немецкие машины, вот проскочил мотоциклист, вот идут пешие немцы. Несколько разрывов наших мин. Одна машина останавливается посреди улицы, другая, заметавшись, прижимается к домам посёлка. Сейчас же с ответным завыванием, через головы, куда-то в соседний дом ударяет немецкая мина.

Я отхожу от окна к стоящему посреди комнаты столу. На нём в вазочке засохшие цветы, книжки, ученические тетрадки. Как и во многих других домах, здесь жизнь внезапно оборвалась…»

Очерк передавал ощущение огромного накала борьбы в сражавшемся городе. Писатель разглядел крепнувшую героику и боевую славу защитников города. Симонова захватила, окрылила атмосфера сплочённости, непоколебимой уверенности в своих силах, духовного подъёма, которую во многих проявлениях он ощущал, находясь в батальоне Ткаленко. И не ошибся! С того первого боя и до конца оборонительных боёв на Волге этот батальон гороховской бригады удерживал посёлок Рынок – самый северный край огненной черты обороны города. Никто его не подменял, на отдых не отводил. И так целых двадцать недель!

По мере сближения с воинами 124-й бригады Симонов находил точные слова для своих сталинградских очерков. Непобедимость, стойкость обороны на Волге создавали люди. «За Волгой для нас земли нет!» – эти слова приобрели здесь, у Горохова, огромную силу потому, что были не только обращённым ко всем призывом, но и собственным решением каждого, с кем встречался и беседовал писатель. Вот как сказал об этом Симонов в очерке «Зимой сорок третьего»: «Все помыслы и душевные силы людей были направлены на одну, казалось бы, маленькую, но на самом деле великую задачу – отстоять от немцев… деревеньку Рынок. Это было задачей жизни… У себя на фронте в один километр они хотели во что бы то ни стало добиться, и добивались, победы по-солдатски, по-русски, не мудрствуя лукаво… Здесь они хотели победить».

Фронтовику Константину Симонову важно было ясно выразить, что именно сила духа, а не численный перевес, техника или военная премудрость – то главное, что стало основой нашей победы в Сталинграде. И сказал он об этом просто и мудро, как итоговый вывод, обобщение записей впечатлений в сталинградском дневнике: «Сила духа не только в том, чтобы ежечасно быть готовым отдать жизнь за Родину, но и в том, чтобы при общем тяжёлом положении не дать себе душевно потеряться перед врагом».

Именно это великое свойство души русского, советского бойца и офицера и привлекло Симонова в гороховцах.

Журналист и сталинградский комбат понравились друг другу. По счастливому стечению обстоятельств Симонов встретил на войне человека, с которым завязалась дружба на всю жизнь. Через двадцать лет, узнав, что Ткаленко жив, Константин Михайлович написал ему:

«22 января 1963 года.

Многоуважаемый Вадим Яковлевич!

Недавно был очень обрадован, узнав от генерал-майора Сергея Фёдоровича Горохова Ваш адрес. Держу на памяти, как был когда-то в Сталинграде у Вас в батальоне, и давно как-то думалось о том, как бы найти Вас. И вообще хотел бы повидать Вас.

Работаю сейчас над продолжением моего романа «Живые и мёртвые». То, о чём пишу, происходит в январе 43-го года, в последний период Сталинградских боёв. Был бы рад повидать Вас, если это окажется возможным…

А пока что рад послать Вам на память о прошлой встрече и в надежде на будущую свою последнюю книжку.

Жму Вашу руку.

С товарищеским приветом Ваш Константин Симонов».

Так завязалась их послевоенная переписка. Потом Константин Симонов и Вадим Ткаленко не раз виделись. Писатель просил легендарного сталинградского комбата вместе работать над материалами военной кинохроники для его документального фильма «Шёл солдат…» к 30-летию Победы.

И ещё один сталинградец-гороховец навсегда запал в душу писателя. 31 марта 1971 года «Литературная газета» опубликовала очерк Константина Симонова «Комиссары». В нём он писал: «Зимой 1963 года, в Волгограде, в двадцатую годовщину Сталинградской битвы, среди приехавших на годовщину ветеранов я увидел высокого смуглого моложавого генерал-лейтенанта. Лицо его мне показалось очень знакомым, но в первые минуты я никак не мог вспомнить: где я его видел? И вдруг вспомнил: здесь же, неподалёку, в нескольких километрах отсюда и видел! Только был он тогда не генерал-лейтенант, а батальонный комиссар Греков.

Бригада или, как тогда её чаще называли, группа полковника Сергея Фёдоровича Горохова дралась с немцами на самой северной окраине Сталинграда, в районе Тракторного завода и посёлка Рынок, а Владимир Александрович был тогда комиссаром бригады – молодой, подвижный, стройный, чернявый, похожий чем-то на Григория Мелехова, каким я его себе тогда мысленно представлял. И даже где-то осталась его тогдашняя фотография вместе с командиром бригады Гороховым на их наблюдательном пункте, в одном из крайних домов посёлка Тракторного. А потом мы ходили с ним в батальон к старшему лейтенанту Вадиму Ткаленко, а потом пробирались в роту по узкой тропочке под прикрытием крутого откоса волжского берега.

И когда я потом писал повесть «Дни и ночи» о тех днях в Сталинграде, я часто вспоминал и Горохова, и Грекова, и Ткаленко. Не будь тех встреч с ними на том клочке волжского берега, который они, окружённые со всех сторон, так до конца и не отдали немцам, не было бы и книги.

А встретившись через двадцать лет, мы пошли с Грековым туда, где он воевал вместе со своими товарищами, и целый день лазали по берегу, и он узнавал то одно место, то другое, то один НП, то другой, то третий, то вдруг видел под снегом очертания ямы, где когда-то была ротная землянка, в которую угодило прямое попадание, то вдруг останавливался и вспоминал людей своей бригады, погибших вот здесь, на этом самом месте, и вот здесь – в другом, и в третьем. Вспоминал имена, фамилии и особенности характеров этих давно погибших людей. Вспоминал с такой точностью, как будто и не прошло двадцати лет.

Он вспоминал обстоятельства тех дней с несравненно большей точностью, чем я, и я думал тогда, что хотя у меня, журналиста, цепкая профессиональная память, но у него, комиссара, память сильней, глубже. Наверное, потому, что я тут только присутствовал, а он воевал и сейчас как бы заново переживал каждую понесённую потерю. И, наверное, нет цепче памяти, чем память о том клочке земли, на котором стоял насмерть!

Мы не раз после этого встречались с Грековым совсем в других местах – в Белорусском округе, где он служил, но у меня было такое ощущение, что, где бы он ни служил, он всюду возит с собой в душе и в памяти тот клочок сталинградского берега и тех людей, чьим комиссаром он был тогда».

«Обороняйте и город, и заводы, и Волгу!»

Как уже говорилось в предыдущей главе, вступление в бой двух отдельных стрелковых бригад – 124-й 29 августа и 149-й 31 августа – началось с наступательных действий. Бригада полковника Горохова очистила от врага Спартановку, выбила его из посёлка Рынок и на подступах к Латошинке выдержала сильную контратаку разведывательного и танкового батальонов 16-й танковой дивизии гитлеровцев. А главное, твёрдо закрепилась на северной и западной окраинах города и на прибрежном поле. С этого дня бои гороховцев в тракторозаводских посёлках продолжались пять месяцев. Ландшафт на суше и Волге трижды сменил окраску: знойный конец лета, продолжительная тёплая осень и предельно суровая зима. Но эти посёлки больше никогда не доставались врагу, несмотря на его не прекращавшиеся попытки любой ценой ликвидировать северный участок обороны Сталинграда.

Достигнутый в первом бою успех окрылил гороховцев осознанием своей выучки и организованности. Главное, не было робости перед врагом. Хотя, случалось, в боях погибали целыми ротами. Впоследствии в пообвыкшихся к окопной жизни частях бригады не обошлось без ротозейства, самоуверенности, зазнайства. Но это «лечила» сама война – противник ошибок не прощал. «Лечили» и комиссары 124-й бригады. Даже переименованные в политработников, они в глазах и самого комбрига Горохова, и бойцов бригады не превратились в «замполитов». Горохов – Грекову: «Комиссар, не нужно быть помощником! Помощников у меня много. Комиссар – один».

Бывало, гороховцы и отступали, но всегда огрызаясь, не показывая врагу спину. «Даже самый брехливый фриц не скажет, что видел бегущего гороховца» – фраза из публикаций о бригаде.

В результате августовского наступления группы Горохова правый фланг Сталинградского фронта надёжно стабилизировался по линии от берега Волги между Латошинкой и нынешней плотиной ГЭС, далее – западнее Спартановки, по скатам высот, где потом был построен алюминиевый завод. Эта линия продолжалась севернее Дубовой рощи и совхоза «Трактор», смыкаясь с обороной бывшей 115-й стрелковой бригады в районе Орловки. Теперь прорвавшийся к Волге гитлеровский танковый корпус был лишён возможности помешать планомерному занятию отходящими войсками 62-й армии городского оборонительного обвода.

Сложность обстановки в Сталинграде часто вынуждала командование маневрировать подразделениями и частями, снимать их с одного участка, где и так было жарко, и кидать туда, где становилось просто невыносимо. В начале сентября обстановка к западу от города угрожающе изменилась. Резервов у фронта не было. И вот 2 сентября из группы Горохова забирают 38-ю отдельную мотострелковую бригаду Бурмакова, 3 сентября – остатки 99-й танковой бригады и бросают их на ликвидацию вражеского прорыва у Басаргино. Штабу группы, он же штаб 124-й стрелковой бригады, оставалось только разработать меры по маскировке убытия этих соединений.

Хорошо показавшему себя в деле Горохову доверял командующий фронтом. Вероятно, его мнение, сама репутация полковника Горохова повлияли и на заочное отношение командарма 62-й армии Лопатина. Но доверие командования обернулось неожиданной стороной. Вслед за уходом из группы Горохова 38-й мотострелковой и 99-й танковой бригад командованию, штабу и политотделу 124-й бригады, лично С.Ф. Горохову Военный совет, командующий 62-й армией генерал Лопатин вменили в обязанность в случае осложнения обстановки отдать приказ на уничтожение сталинградских промышленных гигантов.

Приводим на этот счёт редкий документ. Постановлением Военного совета 62-й армии от 4 сентября 1942 года полковнику С.Ф. Горохову предписывалось: «В случае непосредственной угрозы заводу СТЗ, заводу «Красный Октябрь», заводу № 221 и нефтебазе на Вас возлагается ответственность за своевременность извещения местных заводских троек указанных предприятий и установление момента полного уничтожения перечисленных выше промышленных предприятий. Подготовительные работы к разрушению проведены органами НКВД, находящимися в распоряжении Центральной Городской Тройки».

Горохов искренне переживал такой разворот событий: только что успешно наступали, временно перешли к активной обороне, а тут – взрывать заводы… Так оборонять или взрывать? Да и шутка ли сказать – определить момент и дать команду заводским чрезвычайным «тройкам» на взрывы таких гигантов не только Сталинграда, но и всей страны: Тракторного завода, орудийного завода, металлургического завода и крупнейшей нефтебазы. Пусть кто-нибудь ещё испытал бы груз подобного доверия в той часто неясной, крайне динамичной обстановке! Слава богу, обошлось: заводы взрывать не стали. Будто бы от Сталина передали: «Пока в городе есть заводы, люди будут сражаться сколько хватит сил. Взрывы послужат сигналом к отступлению за Волгу. Обороняйте и город, и заводы, и Волгу!»

Но всё необходимое предпринято, конечно, было. В штабе Горохова имелась комната офицеров связи от всех частей, входивших в группу войск. Среди военных представителей на равных правах размещались и представители чрезвычайных «троек» от всех четырёх объектов – гигантов Сталинграда. Тракторозаводскую «тройку» представлял диспетчер СТЗ Константин Степанович Умыскин. Попутно он, как писал В.А. Греков, добровольно выполнял функции консультанта у комиссара гороховской бригады по вопросам внутризаводских дел.

Происходило это на командном пункте 124-й бригады, который находился на одном и том же месте с конца августа и до 5 октября 1942 года. Возникает вопрос: такой длительный срок пребывания командного пункта группы войск Горохова в Сталинграде на одном и том же месте: что это – достоинство или недостаток?

Определённо – плюс! Значит, наш штаб организовал такой режим работы КП и НП, что противнику и в голову не приходило, что в двух разбитых минами и снарядами недостроенных крупных зданиях длительное время укрывается командование солидного соединения.

Да, умел «батя», как любовно между собой называли Сергея Фёдоровича гороховцы (знал он, конечно, об этом и ценил такое своё «звание»), действовать хладнокровно, расчётливо, по-командирски хватко. Умело выбрал комбриг место для КП – на самом главном направлении. Именно отсюда удобнее всего было распознать любую угрозу. А их по обстановке на начало сентября – хоть отбавляй. Противник изменил свою тактику: решил разрезать на части 62-ю армию, по стыкам дивизий прорваться к Волге. С первых чисел сентября фашисты стали ожесточённо штурмовать город и с востока. С 5 сентября 124-я бригада и все части, входившие в состав группы Горохова, были официально подчинены 62-й армии, которой до 12 сентября командовал генерал-майор А.И. Лопатин, после него – генерал-лейтенант В.И. Чуйков.

Назад – ни шагу

Как писал в своих очерках о гороховцах Гайнан Амиров (известный башкирский писатель, публиковавшийся под именем Гайнан Амири, а в то время – офицер по спецсвязи в штабе Горохова), к рассвету 11 сентября им была принята срочная радиограмма из штаба 62-й армии. Содержание радиограммы было тревожное: противник, подводя новые силы, готовит удар непосредственно по городу. Командующий армией приказал быть готовыми к отражению атаки противника в 5.00 11.9.1942 года.

А далее приводим рассказ самого Гайнана Амирова: «Я уже знал, что Сергей Фёдорович – человек сильной воли, умеет владеть собой в самые критические моменты боя. Но, несмотря на это, не мог вновь не удивиться его хладнокровию: он не спеша прочёл радиограмму и со спокойствием какого-нибудь хозяйственника, накладывающего резолюцию об отпуске, скажем, пяти килограммов гвоздей, поперёк листа радиограммы красным карандашом аккуратно написал: «НШ. Дать указания войскам, соединениям, частям: противник ещё не раз будет рваться к Волге. Наша задача: назад – ни шагу».

Последние слова, как бы торжественно они ни звучали, не были громкой фразой. Её надо было понять буквально, как приказ, подлежащий беспрекословному выполнению. После слов «назад – ни шагу» Горохов поставил просто точку, а не восклицательный знак.

Дальше полковник дал конкретные указания, что надо делать для того, чтобы сорвать намерения врага».

Мы ещё не раз вернёмся к сталинградским наблюдениям Гайнана Амирова – фронтового товарища генерала Грекова и к его очеркам о гороховцах. Но сейчас хочется рассказать ещё об одном скромном герое великого сражения – Степане Ивановиче Чупрове, офицере штаба 124-й стрелковой бригады. Лейтенант Степан Чупров оказался в огне боёв с памятного июньского утра сорок первого года. Израненным попал в госпиталь. Выписался досрочно. В отдел кадров округа в Оренбурге, а затем в штаб формируемой 124-й стрелковой бригады прибыл с костылём. Мы уже писали о том, как этот по-мальчишески щуплый, низкорослый лейтенант с печально-серьёзными глазами ревностно принялся тогда сколачивать для фронта роту пулемётчиков из отличных сибирских ребят. К Волге эшелоны с бригадой подоспели в самом начале оборонительных боёв у Тракторного завода. Здесь Чупрова, тогда уже старшего лейтенанта, назначили помощником начальника оперативной части штаба полковника Горохова.

Как и положено штабному офицеру, Чупров наносил на карту расположение своих войск и противника, круглосуточно дежурил по штабу, принимал от частей информацию, готовил боевые распоряжения, приказы, донесения и оперативные сводки штаба бригады и группы командованию 62-й армии. В этом непрестанном труде Чупров отличался удивительной выносливостью, умением запомнить мельчайшие детали обстановки на фронте боевых действий.

Возрастала ожесточённость боёв, резко изменялись соотношение сил воюющих сторон, начертание передовой линии нашей обороны. Старший лейтенант уже не довольствовался донесениями, поступавшими от частей. Всё чаще его видели на КП ротных командиров, в траншеях, на огневых позициях артиллеристов, миномётчиков. Вскоре никто из офицеров штаба бригады и группы не мог сравниться с Чупровым в знании района обороны, подступов к его переднему краю. Лучше других ориентировался он на тропках к соседним частям и командному пункту командарма 62-й армии.

Исподволь становилось неписаным правилом поручать Степану Чупрову самые трудные, обычно срочные, порой крайне рискованные задания. Прослышали о Чупрове и в штабе 62-й армии. Несколько раз начальник штаба Николай Иванович Крылов лично благодарил вездесущего старшего лейтенанта за выполнение армейских поручений. Комиссар бригады В.А. Греков так описывал «похождения» Чупрова. Вот один небольшой фрагмент: «Бывало, кругом творится что-то невообразимое. Под разрывами бомб и снарядов содрогается земля, взмывают ввысь фонтаны воды, непроглядные тучи пыли и горящей нефти. Люди сторожко прижимаются в окопах к оружию. Лишь изредка бросками от воронки к воронке метнётся связист в поисках порыва на линии. И вдруг среди этого ада кромешного вынырнет неторопливая фигурка запылённого, усталого Степана Чупрова с неразлучным автоматом и гранатной сумкой.

В штабе привыкли к его безупречной исполнительности, перестали удивляться умной, сердечной отваге. Скупую на словесные излияния мужскую восхищённость выражали приставшим к Чупрову фронтовым его именем – «наш Исправный».