Письмо Леопольда I Якову II, отправленное 9 апреля 1689 г.

Сборник текстов к семинару

«Международные отношения во второй половине XVII – начале XVIII века»

№ 1. Фон Блюменберг. Призыв России на борьбу с Турцией (1684 г.)

Ныне, – говорит он, – настало самое удобное время для выполнения желанной цели. Швеция находится в состоянии полнейшего мира. Польша, вследствие заключенного перемирия, совершенно спокойна и безопасна; мертвенное лицо Оттоманской империи и ее полное бессилие, присущее лишь телу, обреченному к смерти, и в скором времени долженствующее превратиться в труп, суть предвестники полного разложения.

Поражением при Вене она лишилась силы и могущества; овладевший ей страх уничтожил в ней бодрость; быстрота постыдного бегства в конец сломила ее; для нее настал час гибели и разрушения. С разбитием при Баракане ее лучших войск исчезла и ее сила. Пучины Дуная поглотили ее крепкие кости и мозги; что же осталось? Мясо без костей, тело без души, голова без разума. Обе руки, из которых одну образовали моравы, кроаты и албанцы, а другую Молдавия и Валахия, отрублены венецианцами и сарматами1. Турция подавлена собственною тяжестью и силится освободиться, не без потрясения своего внутреннего организма, от всего, что отягощает ее желудок, переполненный множеством властей, нагруженных накраденными богатствами страны. Теперь представляется удобный случай проложить путь к водам Евксинского моря. Преграды на пути не большие, на воротах висит мало крепких запоров. Еще меньшие преграды представляет дорога к Меотийскому болоту и Черному морю, а Красное море с нетерпением жаждет обнять вас с распростертыми руками. Вся Греция и Азия ожидают вас. Настал час идти в Крым, куда до сих пор путь представлял вам столько затруднений. Крымских татар, от хищнических набегов которых страдали все народы, должно заставить уважать вашу державу. Долго ли еще они будут злоупотреблять вашим терпением! На зубастого волка надо наложить намордник, чтобы не кусал. Чигирин ваш уже проглочен, Азов опустошен, и теперь он жаждет только добраться до ваших низовьев. Берите – дабы у вас не взяли. Турок хватается то одною рукою за восток, то другою за запад, не ведая где должно закрепить блеск его далеко распространившегося могущества. Если бы небу вздумалось придать его телу величину, равную его алчности, то весь мир не в состоянии был бы обхватить это чудовище. После войны с венграми оно бесчестью напало на Кандию, не успело еще переварить ее, как уже бросилось на Подолию; едва оно покончило с нею, как разгромило не малую часть ваших земель; не истек еще срок перемирия, как оно опустошило мечом и огнем плодородную Панонию и цветущую Австрию. Наконец, настала пора затмить его блеск и разрушить кумир его могущества. Свет полулуния уже погас перед солнцем Леопольда. Анаграмма луны – ульна2; так как в настоящее время существует только половина луны, то ее и легче измерить. Полулуние незнакомо с затмениями, но для луны существует полное исчезновение. Уменьшите эту половину и отрезанной частью пополните то, что принадлежит уже вам. Приступайте же, протяните ваши могучие длани, и оттоманскому чудовищу придется ограничиться пядью земли в пол-локтя. Льдина уже треснула. Лев уже готовится в пищу орлам, султанов меч притупился. Уверяю вас, что теперешний султан – старая баба, не знающая прясть, а умеющая только плакать. Сломите же Турцию вашими могучими руками. Меч ваш откроет путь к обладанию обширными землями».

Письмо Леопольда I Якову II, отправленное 9 апреля 1689 г.

Леопольд, Божьей милости, и проч.

Мы получили письма Вашего Величества из Сенжермене от 6 минувшего февраля, врученные нам графом Карлинфордом, Вашим посланником при дворе нашем: из оных узнали мы состояние, в которое Ваше Величество приведены, что Вы, по прибытии принца Оранского в Англию, быв оставлены Вашей армией, Вашими придворными и даже теми, коим Вы наиболее доверяли, и почти всеми вашими подданными, принуждены были, для собственной безопасности, удалиться и искать убежища и покровительства во Франции, и что Вы требуете нашего пособия для возвращения вам Королевства. Мы уверяем Ваше Величество, что, как только услышали мы о сем жестоком обороте дел, то были поражены не только общим чувствием человечества, соответствующим той искренней привязанности, которую мы всегда к Вам имели. Мы сердечно сожалеем, что наконец случилось то самое, что нам собственные наши прискорбные мысли давно предвещали, хотя и ожидали мы лучшего. Если ли бы Ваше Величество дружеским нашим советам, которые мы предлагали Вам через нашего посланника графа Кауница, в том, что обманчивые внушения французов клонились единственно к тому, чтобы, питая беспрерывное несогласие между Вами и народом вашим, приобрести более удобности делать безопасно нападения на другие христианские области; есть ли бы Ваше Величество силой и властью своей положили преграду многочисленным их нарушениям мира, в котором Вы, по Нимвегенскому трактату, были главным поручителем, и для того есть ли бы Вы вступили в совещание с нами, и другими державами, столько же справедливо о сих делах мыслящими; – то мы совершенно уверены, что сим средством Вы бы весьма много успокоили мысли Вашего народа, только уже оскорбленного принятием Вашим нашей (католической) религии, и общая тишина, как в Ваших Королевствах, так и здесь в Римской империи, не была бы нарушена. Но теперь, мы на собственное Вашего Величества суждение отдаем, в состоянии ли мы подать Вам какую-либо помощь: мы не только ведем войну с турками, но в самое сие время видим несправедливое и варварское на нас нападение французов которые, считая себя безопасными со стороны Англии, предприняли оное в противность всем договорам и мирным трактатам. Мы не должны при сем случае скрыть от Вас, что величайший вред, нанесенный нашей (католической) религии, произошел не от другого кого, но от самих французов, которые не только почитают себя в праве заключать вероломные союзы с непримиримыми врагами креста святого, клонящиеся к разрушению нашему и всего христианства, дабы только удержать предпринятыенами подвиги для прославления имени Божия, и остановить успехи, коими Всевышний доселе оные увенчал, но и внутри самой Империи беспрерывные вероломства и измены производят. Имперские города, уступленные им на известных условиях, самим наследным принцем подписанных, истощены непомерными налогами; по истощении ограблены, по грабеже сожжены и в конец разорены. Княжеские дворцы, которые во всякое время и даже при самых опустошительных войнах были сохранены, теперь сожжены до основании. Церкви разграблены и жители, покорившиеся им, выведены самым варварским образом из мест своих, как невольники. Одним словом, французы находят удовольствие и забаву свою в том, чтобы производить всякие неистовства и жестокости, особливо в католических землях, превосходящие жестокости самих турков (Удивительно, что такое свойство, так сказать, природное всей нации, и только известное не воспрепятствовало доселе признавать французов просвещеннейшими в Европе людьми. Вопрос сей разрешается тем, что французские писатели все действия своего народа и правительства превращают, выхваляют или скрывают, что французы овладели воспитанием детей во всех почти странах твердой земли Европы; что от того никто других, кроме французских книг, не читает, и наконец, что и самые те книги выбираются сими учителями такие, кои наименее основательны, и писаны только для обмана или для забавы). Таковые действия необходимо принуждать нас защищать самих себя и священную Римскую империю, всеми возможными средствами, не меньше от французов, как и от турков. Мы ожидаем от справедливости Вашей согласия в том, что не от нас зависит продолжение праведной войны, коей мы стараемся приобрести безопасность, никакими трактатами доселе недостигаемую, и что мы в сих мерах защищения соединились со всеми теми, которых польза равномерно с нами того требует. Остается нам молить Бога до управить все к славе своей, и да подасть Вашему Величеству в нынешнем Вашем великом бедствии истинное и твердое утешение.

№ 3. Сэр Генри Болигброк. «Письма о пользе и изучении истории»

Хотя король Вильгельм решился начать войну против Франции и Испании, все-таки та же самая хорошая политика, которая побудила его начать войну, побудила его также не втягиваться в нее слишком глубоко. Обязательство, принятое великим союзом в тысяча семьсот первом году, гласит: «Предоставить справедливое и приемлемое возмещение его императорскому величеству за отказ от претензий на Испанское наследство и достаточное обеспечение безопасности владений короля Англии и Генеральных Штатов и мореплавания и торговли их подданных, и предотвратить объединение двух монархий — Франции и Испании». Как король Англии и как стадхаудер Голландии, он не мог брать и не брал на себя большего. Возможно, что среди политиков-теоретиков можно обсуждать вопрос, в какой мере равновесие сил в Европе обеспечивалось планом раздела, который предусматривался договорами, в особенности последним из них, лучше, чем тем планом, который был провозглашен великим союзом целью войны? … Скажу только, что целью войны, которую король Вильгельм замышлял, а королева Анна вела, был раздел, по которому принц из дома Бурбонов, уже признанный нами и голландцами в качестве короля Испании, должен был быть оставлен на троне этой расчлененной монархии. …

Король Вильгельм был в достаточной мере уязвлен Францией. Его старое нерасположение к ней было сильным и достаточно обоснованным. Он потерпел поражение в войне и в переговорах и был лично оскорблен ею. Англия и Голландия были в достаточной мере возбуждены и встревожены, и не было недостатка в людях, даже на нашем острове, готовых одобрить любые обязательства, которые мы приняли бы на себя, направленные против Франции и Испании и в защиту интересов Австрийского дома, хотя наши национальные интересы страдали меньше, чем любой из держав, принявших участие в войне, как тогда, так и впоследствии. Но этот государь был далек от того, чтобы брать на себя больше, чем того требовали частные интересы Англии и Голландии и общие интересы Европы. В рассуждениях такого рода обиде, как и привязанности, нет места. Участвовать в низложении Филиппа из-за неприязни к Людовику Четырнадцатому было бы решением, достойным Карла Двенадцатого, который принес в жертву свою страну, свой народ и в конце концов самого себя. Участвовать в завоевании Испанского королевства для Австрийского дома или сделать в пользу этой династии хотя бы один шаг сверх тех, что были необходимы, чтобы поддержать соперничество этой династии с другой, значило бы, как я уже намекал, играть роль вассала, а не союзника. …

Кто находится на идущей вниз чаше весов, измеряющих соотношение сил, нелегко и не скоро отступится от привычных представлений о своем превосходстве над соседями, как и от самоуверенности, которая порождается этими представлениями. С тысяча шестьсот шестьдесят седьмого года до конца этого столетия Франция постоянно была под ружьем, и оружие ее не знало поражений. Она выдержала войну в одиночку против главных государств Европы, объединившихся против нее, и закончила эту войну с выгодой для себя по всем статьям как раз перед смертью короля Испании. После заключения мира она продолжала держать наготове военные силы на суше, и на море. Она увеличила военную мощь, в то время как другие нации уменьшили свою, и была готова к тому, чтобы защищаться или нападать на соседей, тогда как после роспуска конфедерации те были не в состоянии напасть на нее и плохо подготовлены к защите. Франция и Испания имели только одну общую цель. Курфюрсты Баварии и Кельна поддерживали ее в Германии; герцог Савойский был союзником, а герцог Мантуанский — вассалом обеих корон в Италии. Одним словом, внешне это выглядело устрашающе; и если сомнение в своих силах побудило Англию и Голландию прийти к компромиссу с Францией по поводу раздела Испанского наследства, то, казалось, есть еще большее основание для такого сомнения после того, как было признано завещание, а все Испанское королевство мирно и охотно подчинилось Филиппу и были приняты все меры для того, чтобы обеспечить ему это владение. Явления такого рода могли произвести впечатление. И они произвели их, и больше всего — на самих французов, вступивших в войну с большой самоуверенностью и одушевлением, когда они, как можно было этого ожидать, убедились в ее неизбежности. Тем не менее, мощь Франции, хотя и чрезвычайно большая, не была столь велика, как считали французы и как этого требовали предпринятые ими военные усилия. Взятое ими на себя обязательство сохранить все испанское королевство под властью Филиппа было выше их сил. Наше обязательство — предоставить Австрийскому дому некоторые пограничные территории этого королевства — не находились в таком же несоответствии с нашими силами. Если я говорю с такой уверенностью, то нет основания обвинить меня в самонадеянности, ибо, как бы ни были спорны эти вопросы, когда они являлись предметом политических предположений, они перестали быть таковыми, и мое суждение продиктовано опытом.

Франция бросила свою судьбу на опускающуюся чашу весов, когда она признала завещание. Ее чаша продолжала опускаться в ходе всей войны и во время мира могла быть оставлена на столь низком уровне, как этого требовали многие подлинные интересы Европы. Оказалось верным то, что я, помню, услышал от герцога Мальборо еще до того, как он отправился в тысяча семьсот втором году, чтобы принять на себя командование армией в Нидерландах. Французы очень просчитались, если полагали, что соотношение сил между их войсками и войсками противников такое же, как и в предыдущие войны. Те, кто выступил против них в этих войнах, вначале были по большей части новичками, англичане в особенности, но они, если я могу так сказать, закалились в поражениях. Они стали опытными солдатами к моменту заключения Рисвикского мира, и хотя многие были демобилизованы, все же их демобилизовали недавно, так что даже из них легко было создать новые формирования, и воинский дух, который был высок у всех, не исчез. …

Союзы были заключены, доля участия каждого определена, и время для открытия военных действий приближалась, когда умер король Вильгельм. …

Я не могу сомневаться в том, что при дворе и даже в семье Людовика Четырнадцатого возникло недовольство его правлением и что там рождались и продолжали рождаться самые удивительные планы, питаемые личным честолюбием, и некоторые последствия этого недовольства стали, возможно, причиной величайших унижений, которые он испытывал в последние годы своего правления. …Мы должны были бы ослабить Францию и укрепить ее соседей в большей мере, чем это было сделано. Мы должны были сокрушить ее мощь на поколения вперед, а не удовлетворяться временным ее ослаблением. Франция испытывала крайнюю нужду в людях и деньгах, а ее правительство лишилось кредита, но те, кто посчитал это достаточным ослаблением, не были дальновидны и рассуждали слишком поверхностно. …

…То тяжелое и истощенное состояние, в какое была приведена Франция в ходе последней великой войны, было лишь временным ослаблением ее мощи. И какое бы действительное и долговременное ослабление ее мощи в некоторых аспектах не принес с собой Утрехтский договор, этого было недостаточно. Мощь Франции не оказалась бы столь велика, если бы Англия и Голландия вооружились сами и вооружили всю Германию против нее, если бы она была также открыта для нападений врагов, как они — для ее нападений. Внутренние силы ее были велики; но крепость тех границ, которые почти сорок лет создавал Людовик Четырнадцатый и создавать которые помогала ему, в свою очередь, глупость всех его соседей, сделала эту силу такой великой, какой она и оказалась. Подлинное ослабление чрезмерной мощи Франции (я оставляю в стороне химерические планы относительно изменения ее государственного строя) заключалось поэтому в уничтожении военных укреплений на ее границах и в сооружении барьеров против нее путем отторжения от нее и разрушения гораздо большего количества пунктов, чем то, которого она лишилась в Утрехте, но не более того, которое она могла принести в жертву ради немедленного облегчения своего положения и ради безопасности в будущем для своих соседей. …

Венские дипломаты могли жаловаться на то, что император не стал обладателем всей Испанской монархии, а голландские — на то, что Штаты не стали прямо или косвенно хозяевами всех Нидерландов. Но ни они, ни кто-либо еще, в ком осталась хоть капля стыда, не могут отрицать, что покойная королева, хотя она пошла на переговоры потому, что решила окончить войну, все же в высшей степени желала вести переговоры в полном согласии со своими союзниками и обеспечить для них все разумные условия, на какие они могли надеяться, и гораздо лучшие чем те, на которые им пришлось согласиться, когда они попытались вырвать из ее рук ведение переговоров. Расхождения между союзниками дали Франции выгодные возможности, которые она использовала. …

Упорная приверженность голландцев к лиге, выступающей против королевы, сделала переговоры в Утрехте, когда они открылись, не более, чем пародией на переговоры. Если бы люди, которые управляли этой республикой, были достаточно умны и честны, чтобы объединиться, хотя бы на это время, с королевой и, так как они не могли предотвратить созыва конгресса, действовать на нем в согласии с ней, мы могли бы достичь достаточного превосходства над французами. … Королева делала все, что было морально допустимо, за исключением того, чтобы поступиться своей честью в переговорах, а также интересами своих подданных в условиях мира, стремясь обеспечить союз с Генеральными Штатами. Но что бы она ни делала, все было напрасно, и то же безумие, которое помешало Голландии использовать для своей и общей выгоды бедствия Франции, помешало им использовать для тех же целей семейные несчастья династии Бурбонов. …

Поскольку приближалось время летней кампании, лига решила противопоставить успехам конгресса успехи на поле боя. Но вместо того, чтобы помешать успеху конгресса, события кампании послужили только для того, чтобы обернуть этот успех в пользу Франции. В начале года королева и Штаты, действуя совместно, могли диктовать друзьям и врагам к большой выгоде первых и с таким же ущербом для последних, поскольку причины войны казались справедливыми, события ее — разумными, а цели — необходимыми.

В конце года союзники не были больше в состоянии диктовать, а Франция — подчиняться диктату; голландцы же обратились к королеве с просьбой о добрых услугах, не в силах более противиться ей и наносить ей оскорбления. …

Так окончилась война, гораздо более благоприятно для Франции, нежели она ожидала и нежели рассчитывали те, кто положил ей конец. Королева хотела ослабить и унизить эту державу. Союзники, которые выступили против нее, хотели бы уничтожить ее и на ее обломках создать другую, столь же могучую. Ни та, ни другие не смогли добиться своего, и те, кто хотел сломить мощь Франции, сохранили ее, противясь тем, кто хотел ее ослабить.