Этнос, субэтнос, суперэтнос

Один генотип – один инстинкт.
Академик Н. П. Дубинин

Прежде всего запостулируем: все понятия, имеющие корень «этн», – сугубо биологические, то есть этнические в прямом смысле слова, и иными быть не могут. Соответственно, суперэтнос (синоним: мегаэтнос) и субэтнос есть категории, соотносимые с категорией этноса, как некий максимум и некий минимум по отношению к некоей средней величины популяции. А если брать аналогии из мира точных наук, здесь подходит концепция вложенных множеств, поскольку в каждый из суперэтносов входит ряд просто этносов, каждый из которых может, в свою очередь, содержать ряд субэтносов. Соль вопроса в том, что ни в суперэтнос, ни в этнос нельзя объединить произвольно взятые этносы и субэтносы, а только те, что кровно связаны между собою одним происхождением, пусть отдаленным во времени.

Такое представление не имеет ничего общего с расхожим представлением, запущенным в публику с легкой руки Гумилева[169], согласно которому существуют, якобы, византийский или американский, или советский, или российский и т.д. суперэтносы. В действительности это все не что иное как этнические конгломераты, состоящие из кровно чуждых, и даже враждебных порой друг другу этносов, волею обстоятельств затиснутых в единые государственные границы. Проведя совместно некоторое, пусть даже длительное, время (и зачастую проведя его в напряженной борьбе за роль лидера, государствообразующего этноса), эти народы рано или поздно разменивают общую судьбу на частные судьбы – и конгломерат, как это мы не раз наблюдали в истории, распадается по этническим границам. Этническая взвесь разлагается на исходные компоненты. Одни этносы, входившие в конгломерат, обретают статус нации и собственную независимую судьбу, другие входят в состав вновь созданных конгломератов. Все это не имеет ровно никакого отношения к суперэтносам, каковые есть природная данность.

У Гумилева можно встретить и такое понимание суперэтноса, как, например, «мусульманский суперэтнос», когда речь идет о некоей общности, осуществляющей свое единство поверх не только этнических, но и государственных границ. Но и такое словоупотребление не оправдано, ибо оно не только игнорирует основной критерий любой этничности (общность крови), но и «умножает ненужные сущности», как выразился бы Оккам. Ведь уже есть такое понятие, как конфессия и т.п., зачем же его дублировать, внося сумятицу в терминологические ряды?

Нет византийского, американского, или советского, или христианского, или мусульманского суперэтноса, но есть, например, суперэтнос славянский или черкесский[170], или тюркский, или германский, или финский и т.д. Входящие в суперэтнос этносы могут проживать вдали друг от друга, не соприкасаясь государственными границами, их судьбы могут в большей или меньшей степени зависеть друг от друга (или вовсе не зависеть), они могут даже сражаться друг с другом и друг друга ненавидеть, как хорваты и сербы, например. Вот только выйти произвольно из состава своего суперэтноса они не могут. Как и произвольно войти в него. И хорват, и серб как родились, так и помрут славянами, и ничья политическая воля не в силах этого изменить.

Суперэтнос схож с этносом тем, что в его основе лежит общность происхождения, отраженная, как правило, и в языке. В каком-то отношении суперэтнос может выступать в роли коллективной личности – возьмем, к примеру, историю славяно-германского противостояния в целом. Но эта роль заметна лишь в макромасштабах времени и места – в данном случае, на театре всей Европы в течение не менее полутора тысяч лет. Что же касается обыденной жизни, протекающей здесь и сейчас в Москве, Варшаве, Белграде, Загребе, Брно, Праге, Софии, Киеве, Минске и др. – этносы живут своей собственной жизнью, не согласовывая друг с другом свои действия, не поверяя их суперэтнической солидарностью. Что легко можно видеть на примере русско-польских, русско-украинских, сербо-хорватских и даже чехо-словацких отношений. Коллективные мнемы этносов лишь в малой степени оснащены памятью об общем суперэтническом прошлом, оставшемся в незапамятной исторической дали. И хотя периодически активизируются идеи панславизма, пантюркизма, пангерманизма, панмонголизма, Великой Черкесии, Великого Турана и даже Великой Финляндии, но все это не развивается в реальности далее фестивалей культуры и бесплодных мечтаний политиков-идеалистов. Увы, описывая отношения этносов внутри суперэтноса, приходится вспомнить ироническую, но проверенную жизнью формулу: теплота отношений между родственниками прямо пропорциональна квадрату расстояний между ними[171].

Иной характер имеет связь этнос – субэтносы. Под этим термином я разумею численно значительные группы внутри одного этноса, могущие несущественно отличаться друг от друга составом крови, диалектами одного языка, культурными и религиозными традициями. При этом абсолютно обязательным условием для отнесения общности к субэтносу данного этноса является общность происхождения, кровь, биометрическое единство по основным параметрам, хотя и не абсолютное.

Понятно поэтому, к примеру, что провансальцы, бретонцы и гасконцы, будучи разноэтничного происхождения, не являются субэтносами французского этноса, хоть и населяют Францию; шотландцы и валлийцы, населяющие Англию, не являются субэтносами английского этноса и т.д. И, напротив, саксонцы, баварцы и швабы – являются субэтносами немецкого этноса; белорусы, поморы, казаки, семейские – являются субэтносами русского этноса и т.д.

Расовую общность мы не берем тут в рассмотрение, это другой уровень родства. Но вновь подчеркнем, что первоначален процесс дробления рас на этносы путем дивергенции, миграции и метисации (так возникли некогда германцы, славяне, финны, кельты и др. – все этносы-европеоиды кроманьонского извода). Затем эти этносы, в свою очередь, проходят такой же процесс дробления, порождая новые этносы и обретая при этом статус суперэтносов. А новые этносы тем же путем начинают дробиться на субэтносы и т.д. Таким образом, если взять, к примеру, цепочку: поморы – русские – славяне – европеоиды – кроманьонцы, то мы увидим восходящую лесенку: субэтнос – этнос – суперэтнос – раса – протораса.

Никакой статус не дается этнической общности раз и навсегда в неизменном виде. По мере количественного накопления существенных изменений может произойти диалектический скачок качества – и тогда, например, субэтнос войдет в процесс этногенеза, чтобы отделиться от базового этноса и самому стать новым этносом. (Когда-то так произошло со швейцарцами, оторвавшимися от германцев, а сегодня это происходит с украинцами, оторвавшимися от русских и находящимися в активной стадии этногенеза, и т.п.) А этнос, размножившись, раскинувшись по территориям и континентам, может превратиться в суперэтнос, как это когда-то произошло со славянами, германцами, тюрками и т.д., а сегодня случилось с англичанами, давшими старт этногенезу австралийцев, новозеландцев, англо-канадцев, американских англо-саксов и т.д., которые, осознавая вполне свое родство и помня о своем происхождении, уже не считают, однако, себя англичанами.

Каков парадокс и какова ирония истории! Захватив в какой-то момент едва ли не полмира, английский этнос, казалось, усилился до чрезвычайности и был на полшага от мирового господства, но… вместо гиперусиления рухнул в состояние демографического истощения, политической слабости и второсортности, «обратной колонизации» и оккупации родного Альбиона выходцами из третьего мира. И сегодня он вовсе не лидер и не хозяин нашего глобуса (о чем мечтал и пел еще вчера), а завтра, пожалуй, утратит суверенитет и над собственным островом.

Отчасти похожий процесс пережили испанцы, а до них – римляне, эллины и др. Впрочем, о скрытом коварстве и опасности колониальных войн и захватов (и вообще империализма) мы еще поговорим в другом месте.

Здесь же подчеркну одно. Этнос, в зависимости от того, усиливается он или ослабевает (в первую очередь, демографически, но также экономически, политически, военно и культурно), находится в равно опасном положении «между Сциллой и Харибдой». Сцилла здесь – угроза разложения единого, но слабеющего этноса на составные части-субэтносы, которые, встав на путь этногенеза, разорвут этнос на части и продолжат свое существование уже не в виде мощной цельности, а в осколочном состоянии. Харибда – угроза разрастания и разброса усилившегося этноса до стадии суперэтноса с последующим точно таким же разложением его на составные части, осколки, но на сей раз уже уже не субэтносы, а новые этнонации, после чего эти осколки начинают жить своей жизнью без оглядки на «материнский народ». Который, расставшись, таким образом, навсегда с лучшей, наиболее пассионарной своей частью, захиревает и встает на край гибели. Так вянет цветок, «отстреливший» свои семена, загнивает гриб, высеявший споры, издыхает лосось, отметавший икру… Тем самым лишний раз подтверждается природа этноса именно как биологического организма, имеющего общую судьбу со всем живым на Земле.

Процесс этногенеза носит необратимый характер, что необходимо учитывать. Икру не запихнуть обратно в лосося, а споры – в гриб. Украинцев уже не сделать вновь малороссами, вернувшись в XVII век, а тем более – русскими, вернувшись в XIII век. И т.д. Выпустив, по неграмотности или по иным причинам, этот процесс из-под контроля, потом поздно локти кусать.

Для того, чтобы избегнуть обоих чудовищ, подстерегающих этнос на его историческом пути, он должен сильно и неусыпно заботиться о трех вещах:

1) всячески избегать подмеса чужеродной, инородческой крови даже на своей периферии, не говоря уже о ядре;

2) беречь и укреплять культурное и языковое единство на всем своем этническом пространстве, не допускать возникновения и усиления субэтнических субкультур, а пуще всего – поползновений какого-либо субэтноса к новому этногенезу;

3) всемерно избегать миграционных процессов обоих видов: как иммиграции, так и эмиграции. Последнюю не путать с народной колонизацией изначально чужих приграничных (!) земель, которые суждено освоить.

Соблюдение этих простых, но необходимых правил этнической гигиены позволит продлить и укрепить жизнь и здоровье этноса и избегнуть многих общественных бед и личных трагедий.

ЭТНОС И СОЦИУМ

Сама природа создала в целях сохранения одни существа
для господства, другие – для повиновения.
Она пожелала, чтобы существа, одаренные прозорливостью,
повелевали как господа, и чтобы существо, способное
по своим физическим свойствам исполнять приказания,
повиновалось как раб;
и этим самым объединяются интересы господина и раба.
Аристотель

От трех трясется земля, четырех она не может носить:
раба, когда он делается царем; глупого, когда он досыта ест хлеб;
позорную женщину, когда она выходит замуж,
и служанку, когда она занимает место госпожи своей.
Притчи Соломона, 21-23

В первобытной общине нет классов. Но это не значит, что в ней все равны.

Люди неравны изначально по своим способностям, по уму, силе воли, быстроте реакций, физическому сложению, половой конституции, наконец… В одной семье от одних родителей может родиться один ребенок шустрый и сообразительный, а другой вялый и туповатый. С этим ничего нельзя поделать: природа не терпит равенства, как не терпит она и пустоты. Утверждать иное – значит заниматься обманом или самообманом.

Это неравенство врожденное, оно определено, в первую очередь, генетикой, присуще разным биологическим организмам с первой минуты жизни и наблюдается одинаково отчетливо что в человеческом обществе, что в любом ином биологическом сообществе (популяции). Это факт широко известный, изученный специалистами по поведению животных – этологами[208], зоопсихологами. В частности теми, кто занимается стайными животными – обезьянами, крысами, дикими собаками, коровами и т.д., чей образ жизни модельно схож с образом жизни человеческой общины. Собственно, интерес к стайным животным и вызван, прежде всего, стремлением на их примере постичь некоторые закономерности общинной жизни человека.

Я лично не считаю, что человек произошел от обезьяны (во всяком случае, кроманьонец). Но он, несомненно, – часть Природы и живет по ее общим законам. Жизнь человеческого стада структурируется так же и подчиняется тем же основным правилам, что и жизнь различных стад животных, стай птиц, косяков рыб…

Этология и этика

И что же мы видим, изучая стаи и стада? В целом все индивиды той или иной популяции делятся на страты так, как описали исследователи обезьян в книге под многозначительным названием «У истоков человеческого общества»:

«Особи отчетливо распределяются на четыре подгруппы: высокоранговые, средне-высокоранговые, средне-низкоранговые, низкоранговые – в соответствии с величиной значения разности между числом побед и поражений в столкновениях, вычисленной для каждой особи»[209].

Законы поведения стайных животных выявили неизбежность подобной стратификации в любой стае. Будь то поросята, будь то серые крысы[210] или кто-то иной, включая людей. Агрессивные вожди и лидеры, сильные, здоровые, уверенные в себе (доминанты, альфа-самцы); независимые и умные индивидуалисты, знающие себе цену и не дающиеся в обиду (субдоминанты, бета-самцы); простые особи-обыватели, чья основная задача – не мозолить глаза первым двум категориям, избегая конфликтов с ними (гамма-самцы) и, наконец, подчиненные «терпилы», слабые, робкие и неловкие, которых только ленивый не обижает и не грабит (их называют по-разному, кто – дельта-, кто омега-самцы). Схожая стратификация просматривается, в несколько смягченном виде, и у самок, в целом занимающих подчиненное положение по сравнению с самцами, во всяком случае, первых трех категорий[211].

Очень важно отметить: естественная стратификация не разрушает, не разрывает общность, а напротив, укрепляет ее, придает ей конструктивную жесткость и остойчивость. Она не вносит в общность, как ни странно, никакого «классового антагонизма» – и немедленно самовоспроизводится, если одна из страт по каким-то причинам выбывает.

В целом млекопитающие не ведут хозяйственной деятельности и не знают разделения труда, в отличие от таких насекомых, как муравьи и пчелы. Иначе разбивка их общности на страты непременно повлекла бы за собой жесткое закрепление определенных страт за определенными общественными функциями, вплоть до рабов и надсмотрщиков, как у муравьев. Но определенная разверстка обязанностей между стратами все же существует, и те или иные роли, скажем, в обезьяньем стаде (лидер, вожак, воспитатель, сторож, разведчик, нянька и т.д.) закрепляются за представителями той или иной категории. Дельта-самец не может быть вожаком, альфа-самец не станет воспитателем. Биология предопределяет социологию: этот важнейший вывод неизбежно сделает любой искренний натуралист.

Естественность разделения любой биологической общности на страты неоднократно привлекала внимание антропологов, обществоведов и философов. Так, немецкий ученый Отто Аммон (1842-1916) в фундаментальной работе «Дарвинизм против социал-демократии» еще в 1891 году подразделил европейское общество на четыре антропологических класса. А именно:

«В первый класс входят новаторы, изобретатели, пионеры, открывающие человечеству новые пути. Они имеют уровень интеллекта выше среднего, это люди с характером, неустанные и смелые творцы, на проторенных путях они чувствуют себя не очень хорошо... Человечество обязано им всем прогрессом.

Второй класс – умные и искусные люди, которые не обладают творческим духом, но умеют схватывать, разрабатывать и улучшать чужие идеи... Первые два класса взаимно дополняют друг друга.

В третий класс входят люди со средним уровнем интеллекта или ниже среднего. Для них характерно состояние, именуемое «духом стада». Они поддаются обучению и, не имея своих идей, могут усваивать чужие. Они не могут сами развивать усвоенные идеи и потому противятся любым новшествам. Они думают, будто обладают всеобщей истиной, сохраняя приверженность к ней с инертностью массы.

Четвертый класс – неполноценные люди, не способные производить, открывать или комбинировать, или усваивать чужую культуру»[212].

За две с половиной тысячи лет до Аммона аналогичную классификацию людей на четыре группы ввел не кто иной как Конфуций. Он говорил: выше всех стоит тот, кто все знает от рождения; на втором месте – тот, кто жадным учением сам постигал премудрость; на третьем – тот, кто прилежно учился, чему его учили, а на самом последнем – тот, кто ничему так и не может научиться, как его ни учи.

Вполне понятно, что первых всегда в любом обществе – лишь единицы (обычно 2-4% от всей популяции), вторых – немногим более (до 10%), а больше всего третьих и четвертых. Еще более понятно, что уравнивание в правах и возможностях людей, от рождения столь различно одаренных, столь явно предназначенных к различным общественным ролям, – есть величайшая и опаснейшая несправедливость. Разделение общества на классы и сословия, состоявшееся примерно 5-6 тысяч лет тому назад, так или иначе соответствует четырем вышеприведенным стратам, оно унаследовало в огрубленном виде природную стратификацию, существовавшую в первобытной общине, а до нее (с точки зрения эволюционистов) в стаде приматов и гоминид. Это разделение укоренено в природе человека. Энгельс, утверждавший в «Анти-Дюринге», что отношения господства и подчинения возникли путем выделения эксплуататорской верхушки внутри общины, был в корне неправ: эти отношения сами собой вытекают из природного неравенства членов общины. Наоборот: эксплуататорская верхушка смогла возникнуть и укрепиться именно благодаря повседневно и непроизвольно возобновляющимся отношениям господства и подчинения. Поэтому нам ничего не остается, как считать разделение человеческого общества на классы – естественным, извечным и непреодолимым обстоятельством, которое, вопреки марксистам-ленинцам, следует оценивать со знаком плюс. Тут-то и возникает подлинный социум, отражающий систему взаимоотношений носителей социальной психологии.

Бытует мнение, что первоначальное разделение общества на страты (касты, классы и т.д.) возникает по природным обстоятельствам: кто первым встал, да палку взял – тот и капрал. И сие в какой-то мере справедливо. А затем-де за потомством верхних классов господствующее положение удерживается лишь с помощью насилия, и вот сие уже – несправедливо и должно быть изменено. Так ли это?

Этнос – биологическое понятие, и в доклассовом обществе он живет по законам не социума, а популяции. Но дело все в том, что уже сама биология закладывает и предвосхищает деление популяции на касты, в которых социальное положение начинает наследоваться. Так, у макаков и других обезьян дети высокоранговых особей сами автоматически становятся высокоранговыми (наследование, правда, идет лишь по материнской линии). «Наследование рангов носит, по всей видимости, экстрагенетический характер и может рассматриваться как социальная традиция», – комментируют этот знаменательный факт исследователи[213].

Иными словами, социальная элита – всегда есть в то же время и биосоциальная элита. И эта элита по своей сущности тяготеет к форме касты[214].

Что естественно – то не грешно. В свете сказанного представляется глубоко закономерной, а значит моральной, полная аналогия между делением популяции на четыре подгруппы – и древней общественной системой Индии. Ведь там первоначально также существовало всего четыре соприродные популяциям касты – «варны»: брахманы (жрецы, ученые, судьи-законоведы и аскеты, словом – духовные лидеры), кшатрии (вожди, воинские и административные начальники, взиматели налогов, распорядители рабов), вайшьи (от слова «виш» – племя, народ, то есть демос, рядовые соплеменники) и шудры (слуги общины, чернорабочие, неимущие)[215]. Из которых первые три возникли, что очень важно отметить, еще у индоариев, явившихся на Индостан в середине 2 тысячелетия до н.э., то есть – до рабовладения, до разделения общества на классы. И лишь четвертая варна возникла в период становления рабовладельческого общества, причем самым естественным образом: складываясь первоначально из аборигенных племен, оказавшихся на пути арийских завоевателей. (Впоследствии в нее влилось пополнение из кабальных должников-арийцев[216].) Об этом красноречиво свидетельствуют древние тексты, где в дхармасутрах шудры часто противопоставляются как бы по этническому признаку именно ариям, которым запрещалось сожительство с шудрянкой, как и с любой неарийкой, а тем более с женщиной черной расы. «Законы Ману» не только увековечили разделение населения на варны, но и детально регламентировали поведение как внутри варн, так и между варнами, направив все усилия на их несмешение.

Хотя древнеиндийское общество знало рабовладение, но в его законодательстве отсутствует отчетливое противопоставление свободных и рабов: право всецело сосредоточено только на сложных взаимоотношениях каст, а вовсе не на антагонизме классов. Древние индоарии четко и безошибочно расставили в общественном сознании нужные акценты, опередив весь мир в самом важном деле социального конструирования.

Каста, класс, этнос

Индоарии – восхитительное исключение в семье народов мира, счастливые первооткрыватели идеального общественного устройства, без насилия поддерживающего социальную гармонию, полностью исключающего социальные потрясения и революции. Прочность и долговечность этого устройства оказалась поразительно велика – вплоть до настоящего времени (я был в Индии и свидетельствую как очевидец идеальность индусов как жизнерадостной, миролюбивой, высоконравственной и творческой нации). Секрет этой прочности – в строгом следовании природе человека. Ни у одного другого народа мира мы не видим больше столь мудрого и предусмотрительного закрепления естественных страт с помощью утонченных и совершенных норм религии и закона. Благодаря этому давно, но вовремя открытому социальному ноу-хау индусский этнос оказался столь жизнестоек в тысячелетиях и по заслугам ожидает сегодня великого будущего. В отличие от всех других стран, Индию не сотрясали и не сотрясают социальные катаклизмы, не раздирает классовая борьба. Ее население, по опросам, в целом довольно своей жизнью и продолжает мощно плодится и размножаться, хотя такой нищеты, как на улицах Калькутты и Бомбея, я никак не мог бы себе даже вообразить…

В разное время касты возникали и в других странах, но не в столь совершенном виде – как отдельное явление, а не как всеобщий принцип общественного и государственного организма, не как полностью морально и философски оправданное мироустройство. Так, в Древнем Египте существовала каста жрецов, но она не была ни закрытой, ни эндогамной, поскольку все жрецы одновременно являлись государственными чиновниками. В древнеиранском обществе, когда-то, вероятно, составлявшем с индоариями одно целое, предположительно существовало три сословия: жрецы, воины и крестьяне. Это сильно напоминает первоначальное общественное устройство индоариев, но мы не можем утверждать, что у иранцев сословия были замкнутыми и эндогамными, как у тех. В позднесасанидском Иране общественное разделение приняло официальный характер, рассортировав население на четыре классических разряда: жрецы, воинская знать, чиновники и налогоплательщики (т.е. все остальные). Были свои сословия и классы и в Древней Греции, и в Древнем Риме, и в Древнем Китае. Я уж не говорю о странах более поздних эпох с феодальным, тем более – капиталистическим укладом. Но это не были варны-касты, они не были санкционированы свыше с помощью единой, общей для всех варн религии, они не были закрыты и эндогамны в надлежащей степени, они оставляли лазейки и надежды для вертикальной социодинамики. (А в христианских странах, где торжествовала идея равенства всех людей перед Богом, все восстания и революции черпали опору именно в религиозных текстах, что совершенно невозможно в индуизме.) И в результате – все эти страны рано или поздно были сотрясаемы, а то и сокрушаемы грандиозными восстаниями низших классов, сопровождающимися гекатомбами жертв и чудовищными разрушениями культуры. Вспомним восстания илотов в Греции, рабов в Риме и Египте, китайских «желтых повязок» и т.д., вплоть до самого ужасного – большевицкого переворота в России!

Индия счастливо обошлась без подобных огорчений. Ведь каждый индус с рождения знал: шудра не должен накапливать богатство, даже имея возможность сделать это, иначе он совершит притеснение брахманов и тем отяготит свою карму, лишится возможности повысить свой ранг в следующей жизни. Особенность кастового общества и его преимущество перед классовым состоит в том, что в нем в принципе отсутствует возможность вертикальных перемещений вверх мужской особи и его мужского потомства[217]. Родившийся брахманом или шудрой таковым и умрет. Сын брахмана будет брахманом, сын шудры – шудрой. Оказаться в высшей варне он сможет только в будущем рождении, если достойно проживет отпущенную ему в низшей варне жизнь. Главное содержание основополагающих «Законов Ману» состоит именно в закреплении кастовых границ во всей их нерушимости. Но весь секрет этих законов в том, что границы варн были незыблемы и даже неоспоримы именно из-за их абсолютной духовности…

Деление индийского общества на варны было мудрым и прогрессивным еще и потому, что обеспечивало для всей нации разумное разделение труда в полном соответствии с генетической предрасположенностью. Границы варн естественно-биологическим образом отделили труд физический от умственного, материальный от духовного, производительный от управленческого. Инициатива, исходящая от высших варн, априори имела высший ранг, что опять-таки соответствует природе живых существ. Ибо даже в обезьяньем стаде пример, поданный высокоранговой особью, будет скорее подхвачен, развит и усвоен, чем такой же пример, но поданный особью низкого ранга[218]. Авторитет имеет значение, когда под ним чувствуется биологическое обеспечение.

Кто-то скажет, что запрет на перемещение по общественной вертикали перекрывал путь наверх для творческих сил из низших варн («из народа») и тем тормозил всяческий прогресс. На это я возражу, что идеальных обществ не бывает, и у индийской системы были свои недостатки, о которых я скажу в другом разделе, но суть их совсем в ином. А что касается блокирования талантов из низов, происходившего, якобы, в индийском обществе, то биология отметает эти опасения, ведь концентрация талантов всего выше именно в тех стратах, которые относятся к биологически высокоранговым[219]. И колоссальная культура, созданная кастовой нацией индусов, настолько важна и значительна для всего мира, что говорить о ее какой-то недостаточности, несостоятельности не приходится. Отсутствие «вертикальных перемещений» вовсе не привело индусов к культурному ничтожеству. Так что цена, заплаченная за три с половиной тысячелетия спокойной жизни[220], была не слишком велика.

Социальная стабильность Индии – недостижимая мечта для народов, не сумевших обуздать борьбу классов самой прочной уздой религии и морали. Нам, русским, до сих пор не преодолевшим катастрофические последствия 1917 года, это особенно понятно.

Класс – не каста и тем более не варна. В основе их различия – несовпадение генезиса того и другого по причине и следствию. Останусь верен принципу изучать явление ad оvо и проведу краткое сравнение.

Касты восходят к объективной роли и месту особи в общности, они соответствуют естественному разделению труда, обусловленному биологически. На первый взгляд, генезис касты шудр говорит о другом, ведь первые шудры – покоренные индоариями племена. Однако эти племена, во-первых, биологически уступали индоариям и были по объективной причине отброшены ими на позиции, условно, омега-самцов. Во-вторых, они были не уничтожены, а инкорпорированы в индусское общество, пусть и на правах всеобщей прислуги, что само по себе служило компенсацией. А в-третьих, шудры удерживались в своем положении не насилием, а убеждением, поскольку имели перспективу подняться до самых высот общества в последующих перерождениях, в чем никто не сомневался. Таким образом, конечная справедливость кастового общественного устройства, его нравственная непреодолимость была очевидна для всех каст сверху донизу.

Классы тоже были рождены в этнических войнах, когда побежденный этнос, вместо того, чтобы быть съеденным или просто уничтоженным, обращался в раба. Но, в отличие от каст, классы, как о том говорилось выше, есть продукт не естественного, сообразного природе, расслоения общества, а жестокого насилия. (Природа этого насилия может быть разной, начиная от военного и вплоть до экономического принуждения.) Если деление на варны каждый шудра воспринимает как нечто изначальное и естественное и чает непременной компенсации в будущем рождении, то деление на классы воспринимается представителями низших классов как нечто насильственное и несправедливое, неестественное, причем без всякой последующей компенсации на земле (компенсация на небе, понятно, устраивает не всех). Это неизбежно вызывает резкий протест, принимающий различные формы, вплоть до саморазрушительных для этноса. И если деление этноса на касты способствует, как мы это видели выше, его устойчивости, процветанию и долголетию, то деление на классы этому противоречит и препятствует.

Этнический и социальный принципы организации общества вообще, онтологически, противоречат один другому и один другого стремятся исключить. Это понятно: ведь в основе каждого из них лежит защита и поддержка только своего социума: либо своего этноса, либо своего класса. Классовую борьбу ведь не Маркс с Энгельсом выдумали, да и битву этносов и рас мы наблюдаем по крайней мере с тех пор, как кроманьонец насмерть сражался с неандертальцем.

Классовая борьба способна взорвать национально однородное общество.

Битва этносов раздирает и тиранит страны, сумевшие погасить социальные конфликты.

Чтобы сплотить этнос, нужно заставить его забыть о классовом антагонизме.

Чтобы объединить класс, нужно заставить его забыть о существовании внутри него разных этносов с их порой противоречивыми интересами[221].

Если хочешь помешать национальному, этническому объединению – подведи контрмину классовой борьбы. Если хочешь не допустить гражданской, классовой войны – разогрей национальные конфликты. Национальное единство скрепляется борьбой с другими этносами; классовое – борьбой с другими классами.

Так и качается маятник человеческого единения: от социального к национальному и обратно. Чем дальше качнется в одну сторону, тем сильней откачнется в другую. Это диалектика истории. Она опасна и чревата великими потрясениями.

Отсюда вытекает сверхзадача для разумного политика, любящего свой народ и заботящегося о нем: необходимо перевести неизбежное классовое деление общества – в кастовое, подведя под это деление не насилие или принуждение, а естественно-биологическую, идеологическую, а если понадобится – и религиозную платформу. Технология такого перевода не слишком сложна.

ОСНОВНОЙ ТИП МЕЖЭТНИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ (начало)

Нет ничего легче, как признать на словах истинность
этой всеобщей борьбы за жизнь, и нет ничего труднее,
как не упускать никогда из виду этого заключения.
И тем не менее, пока оно не укоренится в нашем уме,
вся экономия природы, со всеми сюда относящимися явлениями
распределения, редкости, изобилия, вымирания и изменений,
будет представляться нам как бы в тумане
или будет совершенно неверно нами понята.
Чарльз Дарвин

Люди – единственный вид, внутри которого систематически
практикуется взаимное умерщвление.
Б. Ф. Поршнев

Война – отец всех вещей.
Гераклит

До недавнего времени считалось, что человекообразные обезьяны – принципиальные вегетарианцы. Они, якобы, не умеют и не хотят охотиться (тем более, на себе подобных), так как не нуждаются в мясных продуктах и даже не знают, что это такое. Их питание – фрукты, орехи, всякие зеленые вершки-корешки…

Однако в 2007 году по нашим экранам прошли зарубежные блистательные документальные фильмы о животных, которые камня на камне не оставили от подобных прекраснодушных представлений у широкой публики[172].

Вот семья шимпанзе ловко окружает и загоняет молодого гиббона. Добыча достается альфа-самцу, который начинает сразу с самого вкусненького: тонкий череп еще живого гиббона слаб против могучих клыков; шимпанзе съедает его лицо, легко раскусывает свод, выедает мозг. Остальные охотники, не сводя с этой сцены глаз, терпеливо ждут, пока и им перепадет сладкого свежего мясца. Они жаждут его, трепещут, всячески выражая свои алчные мечты. Их жгучая потребность в чужой плоти не вызывает сомнений.

Вот другая группа ловит на этот раз уже не гиббона, а молодую самку той же породы шимпанзе, но – чужую, из другого семейства (дема). Душераздирающие крики, короткая схватка с тем же исходом. Тушка большая, хватит на всех.

Несомненно, если бы покойный Б. Ф. Поршнев увидел эти кадры, он пересмотрел бы свои убеждения по поводу отсутствия у древнейших людей охотничьих инстинктов и навыков. Зато еще больше утвердился бы в своих предположениях о каннибализме как двигателе прогресса.

Для меня же нет и не было никаких сомнений в том, что убийство себе подобных сопровождает историю человека от самых истоков антропогенеза, что бы кто ни подразумевал под этим словом. Археология свидетельствует об этом неумолимо.

Показательно, что самая же первая находка древних людей прямо и недвусмысленно говорит о том, что война соприродна человеку: в гроте Кро-Маньон в 1868 г. были найдены останки людей, умерших насильственной, а не естественной смертью. Женщина с ребенком, старик и трое мужчин – все они были убиты врагом.

Но и на черепе первого же найденного Фульроттом неандертальца – следы тяжелых ударов.

Спускаемся дальше в глубь тысячелетий: в июле 1948 года профессор Р. Дарт нашел нижнюю челюсть австралопитека – ребенка двенадцати лет. Она была сломана в двух местах, а передние четыре зуба выбиты дубиной или кулаком. Австралопитеки, как установлено сегодня, охотились и во множестве ели бабуинов, но были также и каннибалами. Как оружие использовали кости и рога животных (кинжал, палица, нож).

Все вообще находки древних стоянок обязательно дают образцы оружия: копья, ножи, стрелы, боевые молоты и топоры, кистени. Сомневаться в их назначении не приходится: охота и война. Славные воины жили десятки тысяч лет тому назад! Взять хотя бы однорукого и одноглазого метиса (с чертами неандертальца и кроманьонца вместе) из Шанидара в Курдистане: его лоб был рассечен, глаз выбит, но он прожил еще немало, ибо дырка была заживлена, и немало врагов, надо думать, успел перебить…

Наиболее впечатляюща (пока) находка 1895 года под городом Крапина в Хорватии: свыше 500 костей двух разных неандертальских племен. В схватке бились различные вариации одного антропологического типа, но для убитых все кончилось одинаково: их съели, расщепляя при этом длинные кости и добывая из них мозг. Понятно, такая битва была не единственной в древнейшей истории. В 1907-1908 гг. в пещере Офнет около Нордлингена (Бавария) найдено захоронение одних только черепов кроманьонцев. А где тела? Скорее всего, съедены. И т.д.

Коллективная мнема всех без исключения рас и этносов изначально загружалась впечатлениями от подобных сражений или памятью о них. Древнейший человек никогда не забывал об угрозе нападения, вторжения, войны, и сам был готов нападать и вторгаться. Не случайно самые древние равнинные поселения – от краалей Южной и Восточной Африки до Аркаима под Челябинском все строились, как правило, по схеме круга. Смысл понятен: оборона должна быть круговой всегда, ибо нападения можно ждать тоже всегда и отовсюду. Те же соображения двигали и строителями свайных поселений – даже таких больших, как Альпенке (40 тыс. м²) на Цюрихском озере.