На сцену выходит новый герой

Я на сцене бара «Таганка‑Блюз». Это мой первый день работы в таком престижном месте в самом центре Москвы – на Таганке. Я толком еще не подготовила приличествующий месту репертуар. В моем активе – три композиции, которые я сочла наиболее подходящими.

Распущенные волосы. Обычные брюки и свитер. Знаю: столичный концертный наряд мне не потянуть. А самопал типа того, в чем я вышла на сцену в Юрмале, даже для бара не годится.

Я исполнила три песни. Ко мне подошел молодой человек. Спросил:

– Какую музыку вы любите?

– Джаз, – ответила я.

– Понятно, – ухмыльнулся он.

Это был Шуйский. Я училась на четвертом курсе. Мне был двадцать один год. Шел декабрь 1989 года.

Шуйский утверждает: без него я так и осталась бы на всю жизнь ресторанной дивой. Я полагаю иначе. Думаю, не он, так какой‑нибудь другой продюсер обязательно бы меня заметил.

Как мы с Лёнькой жили в тот год до того, как устроились в бар на Таганке? Мы переехали из комнаты, где нас обокрали, в съемную квартиру у Речного вокзала. Материально было непросто. Нужно было платить за жилье. А мы с Лёней как раз ушли из очередного ансамбля. На жизнь оставалось буквально шестьдесят рублей в месяц. Из этой суммы мы пытались еще что‑то откладывать на черный день! Мои родители и тут нас не бросили – присылали каждый месяц хоть чуть‑чуть. Ярошевские были гораздо состоятельнее, чем мои родители, но они почему‑то никогда нам не помогали. А мои старались хоть немного выкроить из своего учительского бюджета!

Мы сидели на одной капусте. Временами мне казалось: скоро у меня вырастут большие заячьи ушки и короткий пушистый хвостик. В те дни я достигла невероятного мастерства в приготовлении блюд из капусты. Наверное, мне стоило открыть мастер‑класс и обучать хозяек тушить капусту, жарить капусту, делать из нее котлеты, оладьи и салаты.

Несмотря на мои все более изощренные вариации на тему капусты и хлеба, мы с Лёнькой были счастливы, полны надежд, с уверенностью смотрели вперед. Все было хорошо.

Коллектив, с которым мы работали еще в Саратове, постепенно перебрался в Москву. Теперь мы с ними вместе давали концерты на стадионах в составе больших сборных программ. С нами вместе выступали многие исполнители, которые позже стали известны. А тогда все, как и мы с моим мужем, хотели как‑то зацепиться в Москве. Работали там, куда удавалось устроиться…

Трещина

У музыкантов хорошо развито сарафанное радио. Кто‑то мне сообщил: хозяева бара «Таганка‑Блюз» ищут певицу. Я пришла на прослушивание. Спела несколько песен. Ко мне подошел пузатый директор заведения (у него и фамилия была соответствующая – Бочкин) и сказал, что я им подхожу. Я, как обычно, выпалила:

– Мой муж хороший клавишник. Может, он тоже будет здесь работать?

– А почему бы и нет, если хороший? Пусть работает…

– А у нас еще бас‑гитарист есть, барабанщик и гитарист, тоже хорошие…

– У нас есть вакансия только для басиста. В общем, вы втроем оставайтесь, а об остальных не может быть и речи.

«Паровозиком» в нашем тандеме была я.

Несмотря на то что музыка нас с Лёнькой связала, я чувствовала: между нами растет трещина. Это ощущение появилось до того, как на горизонте замаячил Шуйский.

Мне вдруг стало неинтересно с Лёней. При этом, подчеркиваю, отношения к нему как человеку я не изменила. Думаю, причиной нашего отчуждения было то, что у нас оказались абсолютно разные понятия о темпе жизни. Я – человек организованный и целеустремленный. Ни секунды не сижу на месте. Я все время куда‑то бежала – искала работу и для себя, и для него. Хваталась за любые подработки и халтуры. А Лёнька – он как удобная такая подушечка: всегда рядом и все вроде так уютно и замечательно.

Благодаря в основном моим усилиям мы стали больше зарабатывать. Сняли квартиру на Пятницкой…

Мы так ни разу и не поссорились. Просто я в той гонке взяла другой темп и оторвалась. А он остался там же, где был. И дело вовсе не в том, что у меня появились какие‑то профессиональные перспективы, какие‑то возможности, в осуществлении которых мне Лёнька мог помешать…

Я пыталась изменить ситуацию. Предлагала:

– Лёнь, ну сделай что‑нибудь…

Характерный пример. Я ездила заниматься английским языком к частному педагогу на другой конец Москвы. Каталась с пересадками, Бог знает сколько времени проводила в дороге. Но я считала, мне нужен английский. И преподаватель меня устраивал именно этот. Прямо с урока вечером бежала на работу. Я предлагала Лёне:

– Займись языком.

– Да ну…

Наш брак с Лёней себя исчерпал. Уверена, даже если бы я не встретила никого другого, мы все равно бы расстались.

Наверное, встреча с Шуйским дала мне возможность яснее почувствовать, как велика трещина, которая пролегла между мной и моим мужем.

Человек другого типа

В то время я так была занята работой, что у меня не было времени подумать о своих чувствах. Быстрый бег не располагает к раздумьям. На этом во многом и держался наш с Лёней брак.

Познакомившись с Шуйским, я сразу поняла, что имею дело с человеком другого типа: совсем не таким, как Лёня. Шуйский, как никто, умел двигаться вперед. В отличие от Лёни он ни минуты не стоял на месте. Это меня в нем привлекло.

Как к нам приходит любовь? Сколько у нее лиц? Как мы выбираем своего мужчину? Мне часто говорят: как ты могла сразу не распознать в нем того, кем он оказался в действительности?

А как, по вашему мнению, должен выглядеть потенциальный домашний тиран? У него красные глаза? Изо рта вырывается пламя? У него смертоносный взгляд и холодное, липкое рукопожатие?..

Внешность Шуйского не показалась мне какой‑то особенной. Выглядел старше своих лет: ему тогда было всего двадцать четыре года. Помню, бросила на него взгляд со сцены и подумала: что это за дядечка пришел? Шуйский всегда старался выглядеть старше, чтобы производить более солидное впечатление. С этой целью он носил очки. Хотя у него и нормальное зрение, на носу всегда блестела хорошая оправа с простыми стеклами без диоптрий. Бордовый пиджак. Тогда они еще не стали обязательным атрибутом бандитов и объектом шуток. Галстук. Ничего выдающегося или настораживающего.

Во время той «исторической» встречи в баре «Таганка‑Блюз» он мне заявил:

– У вас есть перспектива профессионального роста. За моим столиком Фрэнк Моно, сопродюсер группы «Скорпионс».

Я думаю: давай скажи мне еще, что ты с Джоном Ленноном выпить пивка зашел. Ври больше! Он оставил свой телефон и попросил позвонить.

В бар «Таганка‑Блюз» на самом деле часто захаживали иностранцы. Приличных мест, где можно было посидеть, расслабиться, послушать хороший «живой» джаз, тогда в Москве было немного. До меня там работал «Фонограф», очень известный джазовый коллектив… А еще раньше в составе какой‑то группы Игорь Матвиенко.

Шуйский жил недалеко и был завсегдатаем «Таганки‑Блюз».

В то время он пил. Даже если не оставался в заведении на весь вечер, заезжал, брал себе холостяцкий бутерброд, бутылек… Говорил – горе заливаю. Он недавно расстался с женщиной, с которой прожил несколько лет. Потом я узнала, какова была причина их разрыва… Но об этом чуть позже…

Я позвонила Шуйскому, и он пригласил меня к себе домой для делового разговора.

Квартира произвела на меня большое впечатление. Комната, в которую мы вошли, казалась огромной. Потом я поняла почему: две стены были обшиты зеркалами от пола до потолка. Остальные обтянуты шелком. Потолок тоже зеркальный, как в кафе. Много деревянной отделки – какими‑то квадратами. Резьба. Антикварная мебель. Картины в массивных рамах, как в музее. Все очень помпезно. Полумрак. Везде бра – верхнего света нет. Мне показалось: я во дворце. Позже, когда я получше узнала эту квартиру, поняла, что оптический эффект зеркал делал ее такой. На самом деле комнаты были совсем маленькими. (Тогда я побывала только в гостиной. Вторая комната оказалась неотделанной – обычная каморка. Как это по‑шуйски! Всегда умел пустить пыль в глаза!)

Хоть открыл дверь мне сам Шуйский, я поняла, что дома он не один. В квартире была женщина: у входа стояли женские сапоги и висела шуба. Дама – ее звали Валей – была представлена мне как бывшая жена одного известного человека в шоу‑бизнесе, который, кстати, был другом Шуйского. По официальной версии, которую мне преподнес Шуйский, она после развода собиралась эмигрировать в Америку. Пока оформлялись документы, сей добрый самаритянин дал ей приют. Там, правда, была одна‑единственная кровать. Зная Шуйского, я сильно сомневаюсь в чистоте их дружбы. Валя ходила по дому хозяйкой, мило так здоровалась.

Она была очень Красива. Я позже нашла ее фотографии в обнаженном виде. Спросила:

– А что эти фото у тебя делают?

– Она просто не забрала фотографии, которые у нее были с собой. Почему‑то их здесь оставила. Надо будет их ей обязательно передать.

Я всему этому верила…

А тогда… Пока Валя томно расхаживала по квартире, Шуйский мне сказал:

– Мы начинаем новый проект. Для начала надо съездить в Германию, в Мюнхен, сделать демо‑записи.

Шуйский лихо оперировал жаргоном музыкантов. Сыпал терминами. Он производил впечатление вполне компетентного человека. Знаний он нахватался, работая с группой «Круиз». И из его речи можно было сделать вывод: Шуйский стоял у руля известного коллектива. Он если не директор, то по меньшей мере отец‑основатель «Круиза». Позже я узнала: в круизовский звездный час Шуйский трудился мальчиком на побегушках при группе. Но он не из тех, кто теряет время даром. При отсутствии академического образования он феноменально обучаем. Шуйский, как губка, впитывал знания, которые, по его мнению, могли пригодиться в самостоятельном плавании. За время заграничного турне с «Круизом» он завел, связи в иностранном шоу‑бизнесе – изучал правила игры. Словосочетание «авторское право» в начале девяностых для нас было пустым звуком. Шуйский уже тогда в нем хорошо разбирался. Во время гастролей он прекрасно сориентировался и в рекорд‑бизнесе: во всем, что связано с музыкальными записями, их тиражированием и распространением. Он знал: это ему пригодится, и, не ленясь, осваивал новое.

У Шуйского возникла вполне своевременная на тот момент идея интернационального музыкального проекта. Железный занавес недавно пал, мода на все русское не прошла, западный интерес к российскому искусству не угасал.

Музыку к новому альбому написал Виталий Бондарчук. (Шуйский помогал ему еще в продвижении его предыдущего альбома.) Произведения Бондарчук создавал некоммерческие, но это была красивая музыка. Аранжировки очень удачные.

Забегая вперед, отмечу: наш с Шуйским опыт работы за границей не был успешным. Результат не мог быть другим, так как альбом не сопровождала рекламная кампания. Видимо, у Шуйского не хватило сил и связей для раскрутки альбома. Мы даже съездили с этой целью в Голландию, потому что оттуда поступило наибольшее количество отзывов на нашу музыку. Пытались давать какие‑то интервью… Но это было каплей в море западного шоу‑бизнеса.

Не следует думать, что между мной и Шуйским сразу возникло безумное влечение. Про нас нельзя сказать языком бульварного романа: страсть кинула их в объятия друг друга, и все преграды стали им сразу нипочем.

Я тогда была «плотно» замужем. Ценила своего супруга за человеческие качества и хорошее к себе отношение. У меня стала развиваться карьера. Она в момент встречи с Шуйским занимала мои мысли больше, чем личная жизнь.

Мы и общались‑то с ним далеко не каждый день.

Подчеркиваю: первые два года знакомства у нас с Шуйским не было близких отношений. Даже тень интимности не пробегала! С ним я записывала альбом, как с любым другим продюсером. Одновременно пела с оркестром на Таганке, работала с Газаряном, пыталась пробиться на телевидение. Шуйский, помню, с видом знатока отчитал меня за достижение – съемки в «Песне года». Этот вечный телевизионный, как сейчас сказали бы, проект ассоциировался с советской эстрадой. А Шуйский в то время придумывал легенду о певице Валерии для Европы, где надеялся меня раскрутить. Он понимал, что для популярности на Западе малейший «запах» Советского Союза был губителен. Тогда я еще смела перечить своему будущему господину и повелителю, поэтому на критику ответила:

– Снялась и снялась. Я делаю то, что планирую заранее. Если у тебя были какие‑то другие мысли, надо было ими со мной поделиться.

Несколько лет спустя я уже и помыслить не смела о такой храбрости…

Шуйский появлялся и исчезал. Иногда – на несколько месяцев. В «Таганку‑Блюз» он частенько захаживал не один, а с разными моделями, актрисами. Настоящий плейбой. Я перестала о нем думать. Как и об англоязычном альбоме «Симфония тайги», записанном в Германии. Выйдет нечто путное из проекта – слава богу, нет – шут с ним, пробьемся в другом месте.

Заманчивые» перспективы

Альбом «Симфония тайги» записывали в Мюнхене.

Мы с Шуйским разговаривали целыми ночами. Оставались в гостях у его друзей и болтали от заката до рассвета. Все говорили:

– Не может быть, что вы не любовники! Вы же дни и ночи вместе!

А утром – опять в студию…

Но мы не были близки. Шуйский оказывал мне знаки внимания. Он только‑только расстался с женщиной, которая по сути была его женой, и выглядел очень удрученным. (Много позже я узнала: разошлись они из‑за того, что он ее страшно избил.) Я же оставалась холодна. Его, «профессионального» плейбоя, такой расклад, понятное дело, только раззадоривал. Меня же удерживало не только замужнее положение. В мюнхенской студии я впервые стала свидетелем его вспышки ярости по незначительному поводу (об этом тоже чуть позже). После этого скандала Шуйский уехал на Канары. Альбом мы закончили с немецким продюсером. Ну и бог с тобой, решила я. Вернулась в Москву. С иронией подумала: моя заграничная карьера завершилась, так и не начавшись. Я мысленно даже как‑то оправдала Шуйского.

Я позвонила маме и рассказала об этом отвратительном эпизоде. Мамочка моя, как в воду глядела, отвечает:

– Какое счастье, что он не твой муж!..

А до ссоры мы разговаривали просто взахлеб. О чем? О работе, о вкусах, о жизни, о книгах, о путешествиях… Мы ночью музыку слушали. Меня душой уже, конечно, тянуло к этому человеку. Я как будто попала в собственные романтические мечты: за окном темно, музыка и рядом мужчина, который все понимает.

Не следует недооценивать, Шуйского. Он – безусловно яркая, незаурядная, содержательная личность. Все, что он вытворял в своей семье, свидетельствует о личностных отклонениях, о душевной пустоте, а не об отсутствии интеллекта…

В мае девяностого года Шуйский опять появился. Я поняла: проект продолжается. Ну продолжается и продолжается…

Шуйский совершенно неожиданно признался мне в любви спустя два года после знакомства. До того момента события развивались вяло: мы не обнимались, не целовались, за ручку и в обнимочку не бродили. И вдруг – как будто плотина рухнула.

Чувство было таким сильным, что я на какое‑то время совершенно лишилась разума и воли, сама не заметив того. На недостатки Шуйского сразу обратила внимание мама.

Она говорила: этот человек плохо воспитан, не всегда адекватно себя ведет, у него определенно сложный характер. Но какое там: я летела на крыльях новой любви в светлые дали…

С моими родителями он поначалу очень хорошо общался (меня, по крайней мере, ничто не насторожило) – скрывал свою истинную сущность под личиной доброжелательности. Такой милашка‑обаяшка.

Я еще официально не развелась с Лёней – просто собрала вещи и ушла.

Первый месяц с Шуйским прошел в полной эйфории. Свадьбы никакой не было. Просто стали жить вместе. Да и могла ли я тогда думать о каких‑то бюрократических процедурах, когда алые паруса появились у моей пристани?

Вскоре Шуйский заявил:

– Ты не должна больше работать в баре.

– Конечно, Саш, – отвечаю.

Пошла и уволилась.

А ведь недавно получение места в баре на Таганке я считала большим достижением!

Это был единственный счастливый, ничем не омраченный месяц моей жизни с Шуйским. Да‑да, вернее, месяц и две недели за десять лет брака.

Мы любили друг друга, мы бродили по Москве, мы ходили на рынок и покупали там домашний сыр, который дома ели с медом. Шуйский – вегетарианец! Я тоже перестала есть мясное – Саша говорил мне:

– Я не хочу быть рядом с человеком, от которого пахнет мясом!

Позже, по мере того как я знакомилась с некоторыми подробностями его личной жизни, у меня возник ехидный вопрос: неужели все мои многочисленные предшественницы тоже были (или стали под его положительным влиянием?) защитницами прав крупного рогатого скота и домашней птицы? Задать этот вопрос, впрочем, как и многие другие, я не решилась. За такие дела недолго было и схлопотать. С Шуйским дискутировать бесполезно.

Я ушла из «Таганки‑Блюз», перестала есть мясо. Второй «подвиг» мне дался легко: никогда не была большой поклонницей мясных блюд. Кроме того, с Лёней я прошла все стадии капустной диеты!

В то краткое, но счастливое время я летала как на крыльях. Счастливая, прибегала в спортивный зал – много занималась аэробикой. Шуйский одобрял. Восходящая звезда должна быть в форме.

Закончилась идиллия перед 25 августа, днем его рождения…

Конец идиллии.

Только сейчас, с Йосей, я узнала о том, что такое прозрачные отношения. Денежные же дела Шуйского для меня всегда были тайной за семью печатями. Когда мы познакомились, у него водились деньги, хотя вряд ли можно говорить о стабильном доходе. Машина своя у него тоже была…

Не думаю, что он их заработал на группе «Круиз» – не такой он был там значимой фигурой.

В начале девяностых Шуйский вел дела с организацией «Международная книга». Нельзя сказать, что жили мы шикарно. Но, например, могли еду покупать на рынке, – это в те годы далеко не каждый себе позволял.

Мы с Шуйским тогда работали над альбомом романсов «Побудь со мной».

Ближе к концу лета мы засобирались в Германию – подкупить кое‑каких вещей для сцены. У Шуйского много друзей жили в Германии. Были еще дела: разрешить вопросы, которые возникли в связи с записью альбома, забрать кассеты. Другое тогда еще было время: через Интернет запись не перешлешь и все ездили с пленками туда‑сюда.

В Кёльне мы поселились в доме у Вернера, приятеля Шуйского. Приехали в самый подходящий момент – шла кёльнская музыкальная ярмарка «Pop‑Com».

И вот утро. Утро дня, который я считаю началом самого тяжелого и драматичного периода своей жизни. Шуйский сидит, телевизор смотрит, сигаретки покуривает. А я слоняюсь без дела, не знаю, чем заняться: даже книжки не додумалась с собой прихватить. Он говорит:

– Сейчас пойдем в магазин.

Сейчас – так сейчас, в магазин – так в магазин. И опять ни с места. А мне так хочется город посмотреть! Он‑то был здесь раз тридцать, а я…

Если бы он не произнес слова «сейчас», а сказал бы «пойдем к вечеру», я сидела бы и спокойно ждала. В этой книге я не раз характеризовала себя как человека организованного. Мне всегда надо обязательно знать, когда и что буду делать. Я не привыкла к безучастности! Мы с Лёней всегда спокойно обсуждали свои планы.

А тут – торчу в чужом доме как ненужная вещь! Близкий человек ко мне невнимателен.

– Ну, мы идем?

– Да, идем.

И ни с места. Через два часа:

– Саш, мы пойдем куда‑нибудь?

– Пойдем.

Прошло еще два часа. Вежливо спрашиваю:

– Саш, ну скажи, пожалуйста, пойдем мы куда‑нибудь или нет?

Вдруг он вскакивает со своего места как бешеный. Подлетает ко мне одним прыжком и выкрикивает прямо в лицо:

– Ну ты и тварь!

Я даже не поняла, в чей адрес оскорбление. Совершенно оторопела.

И все. После этого Шуйский перестал со мной разговаривать. Такая вот немотивированная вспышка.

На следующий день Шуйский засобирался на музыкальную ярмарку. Господи! Как мне это было интересно, как хотелось туда попасть! Я могла узнать там так много нового!

Я выхожу в прихожую и вижу: Шуйский вместе с Вернером уходят на ярмарку.

– Мне идти с вами или нет? – спрашиваю.

Он делает вид, что меня не услышал, продолжает двигаться в том же направлении, не смотря в мою сторону.

– Саш, я спросила тебя, а ты промолчал. Это означает: ты не хочешь, чтобы я с вами пошла?

А в ответ – тишина. Я расценила его молчание как нежелание видеть меня рядом. Оказывается, все было с точностью до наоборот, и позже мне здорово влетело за то, что я не поняла его.

К Вернеру приехала его девушка – француженка Мюриэль. Я стала с ней советоваться, как мне быть. У Шуйского день рождения через два дня. Не знаю, дарить ему подарок после такого его поведения или не дарить. Мюриэль говорит:

– Пойдем.

Мы пошли в магазин. Я выбрала очень красивый зонт.

Вернулись домой. Я положила подарок на видное место. Он – ноль внимания. (Спать нам в ту ночь все равно пришлось на одной кровати: места в доме было мало.) Шуйский по‑прежнему меня не замечал. Я не знала, что и думать, как себя вести.

Подарок он, правда, взял. Воспитанный мальчик. Даже «спасибо» сквозь зубы процедил.

Хоть бы объяснил что‑нибудь, мигнул бы мне. Я – девушка понятливая и сообразительная, вошла бы как‑нибудь в его положение. А то взять вот так – обругать и замолчать…

Поступки людей, которые меня окружали, всегда подчинялись какой‑то логике. Я существовала не в раю. Мир творческих личностей никогда не был раем. Я встречалась с человеческой непорядочностью. Я понимала: такой‑то поступает подло, потому что он надеется соблюсти свою выгоду в ущерб интересам других людей. Я знала также, что такое любовь, преданность и великодушие. Но поведение Шуйского не поддавалось никакой логике. Я впервые столкнулась с этим и не понимала, что происходит.

Мы собирались путешествовать по Европе.

Шуйский по‑прежнему не замечал меня. Я общалась только с Вернером и Мюриэль. Потом Мюриэль уехала. А я с двумя мужчинами отправилась созерцать красоты европейских просторов.

Они приобрели за пятьсот марок автомобиль, который, наверное, подлежал разбору на металлолом.

Позже, в легенде, которой мой новый продюсер заменил мою истинную жизнь, это путешествие описывалось весьма романтично. Пиарщик он уже тогда был незаурядный. Интуиция ему подсказывала: публика желает лицезреть законченный романтический, гармоничный образ восходящей звезды – певицы Валерии.

Отъехали от Кёльна километров десять – машина закипела. Потом из‑под капота стало вырываться пламя. Мы схватили все жидкости, которые были под рукой, и давай ее заливать. Орошали «лимузин» питьевой водой, минералкой, соками. Подождали часа три, пока мотор окончательно остынет. И снова в путь…

Едем мы, окруженные облаком густого черного дыма. Все встречные немцы высовываются из своих чистеньких, новеньких машинок и смотрят на нашу коптелку‑тарахтелку. Такую экзотику не каждый день встретишь на дорогах Германии!

Хоть шенгена тогда еще не существовало, границы все равно были прозрачные, особенно для автомобилей с немецкими номерами. Мы проехали через Францию, Бельгию, Люксембург. Места сказочной красоты! Останавливались в маленьких гостиницах. Некоторые отели размещались прямо в старинных замках…

Все это время Шуйский со мной – ни слона. Ко мне обращался только Вернер. С Вернером он шутит – хи‑хи, ха‑ха всю дорогу.

Так что красоты Европы я наблюдала сквозь пелену слез. Три дня проплакала в машине без остановки. От унижения, оттого, что ничего не могла сделать. Деньги все у Шуйского, документы тоже у него.

Я из вполне самостоятельной, самодостаточной личности вмиг превратилась в абсолютно бесправное существо. В человека, связанного по рукам и ногам.

Потом немного пришла в себя. Думаю: приеду в Москву, документы свои заберу. И прости‑прощай.

Но прошло почти десять лет, прежде чем я именно так поступила.

Пока я рыдала, Шуйский любовно фотографировал местные красоты. Меня в кадр не брал. Все фото из той поездки, где есть я, делал Вернер.

Наконец мы вернулись в Кёльн из этой романтической прогулки.

Не успели приехать – телефонный звонок. Звонил Виталик Бондарчук, композитор. Он сообщил, что у Шуйского в Иркутске умер отец.

Шуйский бросился в аэропорт – менять билет.