О «законе сохранения духовной энергии» и соучастии в творчестве личности

Ей уже шесть. Недавно она, заворачивая в платок пластмассового кукленка, спросила бабушку:

— У меня будут дети?

— Будут, — успокоила ее Вера Ивановна.

А как-то проснулась с громким плачем. Встревоженный, бегу к ней в комнату. Сидит в постели, размазывая по щекам слезы. «Упала?»— спрашиваю. «Не-ет!»— «Что-нибудь болит?» Мотает взлохмаченной головой, утыкается мне в плечо, горько всхлипывая, и вдруг выговаривает.

— Почему со мной ничего не случается? Приглаживаю ее вихры. Осторожно интересуюсь.

— И что же с тобой не случается?

Голос ее дрожит от обиды, когда она объясняет.

— У Иванушки вон сколько случаев, а у меня — ничего!..

Вот чем, оказывается, обернулось ее увлечение известной сказкой Ершова «Конек-горбунок»! Вначале мы ей эту сказку читали. Сейчас она читает ее сама. Любимая игра у нее с дедом скачет по комнате, изображая конька-горбунка, пронзительно вопя «и-и-иго-го!», дед же в роли простоватого Иванушки. А накануне в субботней передаче «В гостях у сказки» шел фильм о коньке-горбунке. Ксенька смотрела, не отрываясь.

— Тебе что-нибудь приснилось? — спрашиваю.

Путано рассказывает. Твердо уясняю одно: снился Иванушка. Такой, каким она его видела вчера по телевизору в конце фильма: молодцеватый, улыбчивый, рядом с красавицей-невестой.

— Я хочу на нем жениться, — уже немного успокоившись, сообщает мне дочь.

— Ну и хорошо, — говорю, — вырастешь, встретишь своего Иванушку и выйдешь за него замуж.

— Да, но он-то уже женился, — отвечает Ксенька все с той же, не до конца выплаканной обидой.

— Ты встретишь другого. Он будет еще лучше.

— Но он будет уже не такой, — резонно возражает мне Ксенька.

…Ей не нужен тот, который — лучше. Она грустит по тому, к которому успела привязаться.

Первая любовь?

Нет, пожалуй. Уже не первая. Первая началась, судя по моим записям, примерно два года назад. В Доме игрушки. Приехал с ней туда 7-го марта, сказал: «Куплю то, что выберешь». Шли вдоль полок. Ксенька вначале ринулась было к коню на колесиках «Купи!». «Ладно, — говорю, — только давай дальше пройдем, посмотрим». Увидела красивую куклу — тут же забыла про коня. Наткнулась на велосипед — забыла про куклу. Так продолжалось, пока мы не пришли в последний зал. Там, на полке, кучкой лежали медвежата — ногами к нам. Подошли ближе. «Нет, не нравится, — заявляет Ксенька, — у меня есть уже ушастый Мишка». «Тот маленький, — говорю, — а этот большой. Давай посмотрим». Поднял одного из мишек, посадил. Его тяжелая голова качнулась, будто кивнула (этакий толстовато-простодушный увалень с пуговичными глазами). Вот он еще раз кивнул широколобой башкой и сказал моим голосом: «Здравствуй, Ксеня!» Ксенька вдруг застеснялась и тихо ответила: «Здравствуй». «Поздравляю тебя с 8-м Марта!» — «Спасибо».

Мишка наклонился к ней ближе, потянулся толстыми лапами. Ксенька обхватила его обеими руками и — ко мне: «Купи! Купи». «Ладно, только пойдем, досмотрим». Оставили мишку. Стали разглядывать слона — плоского, как поднос, с ушами, похожими на блины. Потом зайца с розовым бантом на шее. Потом жирафа… «Нет, не нравится, пойдем!» — тянет она меня за руку обратно. Вернулись. Она обняла мишку и не выпускала, пока у кассы его не упаковали в полиэтиленовый пакет.

В троллейбусе она повернула его мордой так, чтобы он сквозь полиэтилен смотрел в окно на улицу. И приговаривала: «Вот это дома. Это люди домой идут к своим детям. Это мост и речка. Сейчас мы на метро поедем. Ты у меня теперь будешь жить. Тебе понравится». Дома не выпускала его из рук. После долгих уговоров дала подержать маме и тут же отобрала. Ужинала, усадив его рядом. Спать уложила возле своего диванчика на полу, на диванной подушке. Свешивалась и спрашивала: «Тебе удобно, да?.. Ну, спи-спи».

Теперь каждый июнь, когда мы собираем на все лето Ксеньку в Березовку, у нас разыгрывается такая сцена. Стараемся взять игрушки малогабаритные. Но Ксенька упорно приносит Большого Мишку. «Он слишком большой, — уговариваю ее, — в рюкзаке места нет. Давай оставим». Вначале соглашается. Потом, в конце долгих сборов, приходит на кухню со слезами: «Пусть и мишка с нами… Я его на руках повезу!» Приходится соглашаться.

Однажды она сказала мне: «А правда, у него лицо доброе?!» Время от времени просит: «Расскажи, как мы его купили». Рассказываю. Она слушает, держа Большого Мишку на коленях. Гладит его. Видимо, заново переживает радость первой встречи. После рассказа становится очень деятельной: бежит к Кузькиной клетке — менять воду и корм. Идет на кухню, спрашивает у мамы: «Тебе помочь?» Мне предлагает: «Хочешь, нарисую что-нибудь?» Знает: я коллекционирую ее рисунки. Или звонит дедушке с бабушкой, долго говорит с ними. Все вокруг кажутся ей в такие минуты хорошими — и Кузя, и родители, и подружки, с которыми она во дворе играет в «спортивную школу».

Возвращаясь с работы, я часто останавливаюсь во дворе, наблюдаю. Ксенька, увлеченная игрой, не подходит — некогда: она с подружками то бегает по кругу, то прыгает. Подружек две — Люся и Мила. Люся щуплая, подвижная, подхватывает любую затею. Мила рассудительная, не любит чрезмерно суматошных игр, может отказаться в самый их разгар. Ксенька ее упрашивает. Потом — обижается. Мила начинает ей казаться неуклюжей, скучной. Дома говорит мне про нее: «Прыгает хуже всех. И бант на голове — как капустные листья…» Но стоит Миле активно включиться в их игру, как уже и бант у нее становится похожим на ослепительно красивую бабочку и ее бег с прыжками выше всяких похвал.

Эти «маятниковые» отношения вначале забавляли меня. Потом стали беспокоить. Чужая непохожесть вызывала в Ксеньке желание подогнать под свой образец чью-то индивидуальность.

Такое желание говорит о предрасположенности к деспотической любви. Хотя не парадокс ли — деспотическая любовь? Ведь она обращена не на живого ОСОБЕННОГО человека, а фактически на самого себя. Ведь тот, кто склонен к деспотической любви, видимо, лишь переносит на другого идеализированное представление о самом себе.

Конечно, отождествление себя с близким тебе человеком, лежит в основе всякой привязанности. Без такого отождествления трудно научиться сочувствию. Где здесь граница, за которой отождествление становится искажением действительного облика другого человека? Как научить ребенка умению чувствовать без соблазнительного желания подчинять своему чувству?..

Заметил: чем Ксенька старше, тем терпимее, мягче становится в общении с нами, взрослыми. Раньше, года в три, бывало, когда очень занят, отказывался с ней играть, мгновенно становилась враждебной, говорила: «Плохой!». Сейчас вздохнет, спросит с надеждой, глядя на стол, заставленный чертежами: «Перерыв будешь делать? Тогда поиграем?»

А может быть, это мы, взрослые, становимся терпимее к ней, к ее особенностям?! Нее мягкость — отражение нашей повзрослевшей и помудревшей любви к ней?!

Как-то в «Комсомольской правде» читал беседу с известным тренером Татьяной- Тарасовой. Ее признание поразило меня. «Их надо любить, — говорила она о молодых фигуристах. — Только в любви люди могут быть соединены в одно целое, сохраняя при этом свою индивидуальность».

Да, да, именно так! Только в истинной, не деспотической любви и возможно наиболее полное духовное общение, в котором каждый становится соучастником в творчестве личности близкого тебе человека.

Как-то в Березовке мы с Ксенькой бродили по лесу. Она ловила кузнечиков, сажала в стеклянную банку, через лупу разглядывала их. Это было ее новым увлечением. Длинноногие насекомые отчаянно бились в стекло. Говорю Ксеньке: «Они, наверное, сейчас думают, что их заколдовала сердитая волшебница: вокруг ведь все видно, а прыгнуть нельзя. Стукаются о стекло и не понимают, что это прозрачная стена». Ксенька вначале над этим посмеялась. Потом пожалела пленников — выпустила. Идем дальше. Она смотрит по сторонам и фантазирует: «А вот те маленькие деревья знают, что мы их ветки не сломаем… Знают, что мы их любим…»

Мы вышли на крутой спуск к речке. За ее крутым изгибом открывалась даль — леса до самого горизонта. «А что за тем лесом?» — спросила Ксенька. «Наверное, поля, и села, и города». «А еще дальше?» «Горы и моря… Вся наша страна». «Такая большая?» «Да». Помолчала, подумала. Сказала решительно: «Я вырасту и всю ее посмотрю.» «Ладно», — согласился я, и мы пошли обратно. Мы прошли полянку, на которой Ксенька ловила кузнечиков. Они с треском выпархивали из-под ног, и Ксенька говорила им: «Не бойтесь, мы вас не тронем. И никому не разрешим». Они на ее поляне, в ее лесу, в ее большой стране принадлежали ей, и она считала себя обязанной защищать их. Потому что они были уже как бы частицей ее любящей души.

…Сегодня пришел с работы усталый и хмурый. Ксенька стала допытываться — почему. Мои уклончивые ответы ее обескуражили: привыкла к действию, дающему почти немедленный результат. А тут ни ее расспросы, ни ее попытки расшевелить меня рассказами о подружках не действуют. Притихла, наблюдая за тем, как пью чай. И вдруг в ее глазах что-то мелькнуло. Подобравшись, чуть откинув голову, негромко стала произносить стихотворные строчки: «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом. Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном?..»

Тут же вспомнил: листали с ней книжку со стихами, и она спросила, зачем их читают друг другу наизусть? «…Чтобы передать человеку новое настроение, новую мысль», — ответил. Видно, запало ей в память. И вот решила — поправить мое настроение Лермонтовскими стихами.

«Под ним струя светлей лазури, — читала она все звонче и громче, глядя на меня озорными глазами, — над ним луч солнца золотой, а он, мятежный, ищет бури…»

Ну как тут было не отозваться на ее духоподъемный энтузиазм хотя бы улыбкой!

Дочитав до конца, она засмеялась, довольная: «Развеселился, да?! А я так и знала, что развеселишься!»

Наверное, тут действует какой-то особый «закон сохранения духовной энергии». Иногда, в минуту усталости, кажется: впустую тратишь себя в общении. Что-то говорил ребенку, чем-то делился, а видимых изменений нет. Но вот нечаянное столкновение обстоятельств словно бы высекает искру, короткая ее вспышка высвечивает то, что было незаметно глазу. И твои душевные траты вдруг возвращаются к тебе «половодьем» юных чувств, горячим блеском родных глаз, звонким голосом…

Я смотрю на оживленное лицо своей дочери, и странное удивление охватывает меня: шесть лет назад этого существа не было на свете! А сейчас оно есть… Оно самостоятельно чувствует, думает, любит… Оно выросло из наших с ним отношений, из нашей любви к нему… И — сделало меня другим человеком. Таким, каким я должен был стать. И каким никогда не стал бы, если бы не росло со мной рядом это беспокойное, такое дорогое мне существо.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

В описанных здесь семейных событиях нет выдумки. Все они зафиксированы с точностью документа — год, число и даже время дня — в трех объемистых папиных тетрадях. «Извлекая» их оттуда, я лишь, с позволения своего знакомого, не указал чисел и, конечно же, изменил имена.

Возможно, рассказанное в дневниковых записях вызовет у читателя желание что-то посоветовать папе, в чем-то не согласиться с ним, дать свое объяснение поступкам его ребенка. Это можно сделать в письмах. Любое читательское мнение наверняка будет интересным и полезным папе. Ведь впереди у него еще немало сложных педагогических ситуаций.

Его дочь, названная здесь Ксенией, пережив трудный детсадовский период «врастания в коллектив» (об этом — третья, почти не цитированная здесь, тетрадь), пошла в нынешнем году в школу. И повзрослевший вместе с ней папа, которого уже не назовешь молодым, завел следующую, четвертую тетрадь.

О чем там будут записи? Видимо, о том, как начнут складываться отношения семьи Чибровых со школой… Какие трудности придется преодолеть родителям, чтобы между ними и учителями возник «рабочий контакт» Выяснится, что мешает ребенку быстро и безболезненно перейти от семейно-детсадовского уклада жизни к семейно-школьному… И как придется менять родительский уклад маме и папе.

Разговор обо всем этом еще впереди.