Часть 1. €

“Ну, что ж…“, - Полковник Теряков[230] поднял умные проницательные глаза от листов протокола, исписанных дрожащей воровской рукой и посмотрел на своих подручных: “Неплохо, совсем неплохо... С этим уже можно идти наверх к генералу...” “Рады стараться!” - лихо гаркнули подчиненные и щелкнули одеревенелыми пятками. “Но надо действовать смело, решительно и закрепить успех. Операция “Золотой крестик” только начинается...”, - как всегда, ставя задачу, полковник говорил простыми рублеными фразами: “Шагарский спецназ в ружье! Омон в баллон! Доктор Ватсонкин![231]” “Я!” - рявкнул бравый молодцеватый военврач 6-го разряда так, что вмиг все оглохли.

Не растерявшись, Теряков перешел на язык мимики и жестов: “Выдать участникам операции разбавленного транквилизатора на четыре пальца! В дактилоскопическую и фотографическую лабораторию выдать химпрепаратов на два пальца!” “Товарищ подполковник!” - взмолился эксперт третьего разряда Васькин[232]... “Молчать!!!” - гаркнул Теряков, и все опять оглохли. Простым понятным жестом полковник дал понять, что совещание закончено, операция входит в решающую фазу и, что он лично и вышестоящее начальство ждут, что все честно и мужественно отдадут свои последние долги природе, как он в свое время отдал 60 тыс. шагарей[233].

Сунув протоколы допроса опаснейшего вора-рецидивиста по кличке Гоблин под стельку единственного сапога, полковник отправился на “верх” к генералу. Идти до “верха” было недалеко, каких-нибудь милей 50, но искалеченная в боях с бандой под названием “Слоны”[234] нога, не позволяла добраться туда раньше, как секунд за 10-15. Теряков настроился на долгий путь. Опаснейший бандит покусился на самое святое, что было у полковника - счастливое детство наших детей. Не раз видел Теряков слезы матерей и немой вопрос в их глазах: “Доколе, доколе в нашем соцконцпионерлагере не будет детского питания?“ На вечные вопросы “кто виноват?” и “что делать?” сегодня у полковника был готов ответ: “Виноват во всем Гоблин[235] и сегодня ночью Теряков с ним что-то сделает и точка”. Додумав это, он пошел к “верху” и посмотрел туда...

В кабинете генерала, расположенном на высокой сосне были явно видны и слышны признаки нежизни. С остановившимся сердцем и легкими, с тяжелой душой, ясной головой и босой ногой Теряков пополз на “верх”. В кабинете генерала повсюду были видны следы классической классовой борьбы. На борцовском ковре ручной персидской работы одиноко блестели молот и серп... Полковник присел над молотом... На его рукоятке чернели отпечатки пальцев Гоблина. Рукоятка серпа была чиста... “Молодец генерал“, - подумал полковник, - “аккуратист, чистюля, рука руку моет, весь в своего знаменитого предка прокурора Пилатова.” Две вонючие портянки брошенные в угол, сказали полковнику больше, чем оставленное на ночном столике письмо. Картина преступления была столь ясна, что будто бы не генерал, а он сам, скромный труженик народного сыска, бился тут, истекая потом, со злобным Гоблином. Значится так: Гоблин бросил неформальный вызов генералу... Ну, тот хват - и первый вызов спокойно поймал. Кодекс генеральной чести не позволил ему уклониться от второго броска и вызов в грубой форме молота ударил его в самое сердце... Рука, держащая мирно карающий серп, ослабла, поникла буйна головушка, и тут-то на ковре появился сообщник Гоблина по кличке Аганбекян - молодой, подающий надежды, рецидивист. Вместе с надеждами он подал Гоблину две, отравленные воровской малиной, портянки... Силы были явно неравны. Ведь еще накануне генерал сдал свои, чудесно пахнущие газом “Черемуха“, портянки в стирку. Теряя сознание, он успел написать письмо Терякову - совершенно секретную домашнюю записку на шести листах, в важности которой сомневаться не приходилось. В записке на протяжении всех шести листов повторялась в разных словосочетаниях одна и та же короткая, но ёмкая фраза из трёх простых русских слов: “За работку, товарищи! Товарищи, за работку!” - и уже, видимо, совсем теряя сознание, генерал начертал: “Работку за, товарищи!“ и “Товарищи, работку за!” Два последних варианта насторожили Терякова. В них слышался глубоко потаённый смысл...

“Эвридика!!!“ - завопил полковник и упал с “верху” на “низ”. ”Работку за, товарищи!” следовало понимать так: “Погибаю, но не сдаюсь!” Доковывайте без меня, товарищ полковник!”. А фразу “Товарищи, работку за!” следовало читать: “Товарищ полковник, операцию “Золотой крест“ закончить в рекордно короткие сроки! На все даю Вам одну внебрачную ночь!”.

Полковник мчался быстрее лани (лань отстала на 30 миль) и ворвался в лагерь быстрее собственного визга (визг добежал лишь через 10 минут). Бравые омоновцы в бане принимали транквилизатор. Оттуда доносилась их строевая песня: ”Ой, поет соловей на кладбище...”

“Омон, в ружьё! Спецназ, в баллон!” - гаркнул Теряков. В парах под газом и в испарениях из бани вывалились командиры отрядов Швыркин[236] и Омельянц[237]. “Слушай мою поэму!” - крикнул Теряков:

“Злобный Гоблин хитро прячет

Тело мерзкое в Тюрвищах.

И на дамбе жжет костер он,

Сам, сгорая от стыда.

Вы сейчас туда пойдете

И обратно приведете

Этого нечеловека,

С Богом к черту будь готов!”

Еще витал перед Теряковым запах транквилизатора “Black Jack”[238] и ответ: “Уже готов“, а сами герои уже исчезли в ночной мгле…

…некая фигура из трех пальцев, двух ног и одной головы показалась вдали. “Ко мне!” - рявкнул полковник. Это оказался эксперт 3-го разряда Васькин. “Где химикаты?” “Здесь, товарищ полковник!“ “Наливай!” - скомандовал Теряков и добавил: ”На шесть с половиной пальцев...” “Волнуется, старик“, - подумал Васькин. - ”Это и понятно. Последнее дело в жизни и провести его надо так, чтоб не было очень больно и очень мучительно“. Светлая память генерала стала памятью Терякова. Он был не один в этот тревожный час, память была настолько светла, что приходилось щуриться, глядя на Терякова. Транквилизатор забулькал, перетекая из склянок в Терякова и Васькина. Полковник довольно крякнул. В ответ невольно крякнули утки, ухнули филины, захохотали чайки. Полковник захохотал в ответ: ”Слышу-слышу, как берут Гоблина! Битва у Тюрвищенской дамбы подходит к концу! Наливай по второй!” - скомандовал он.

В ночной тьме были слышны легкие воровские шаги Гоблина и железная поступь народных героев Шагары... Долгая ночь подходила к концу...