Счастливый финал случайной встречи: в России открывается императорское училище для глухих детей
Дата начала официального обучения глухих — дня рождения отечественной системы специального образования — 14 октября 1806 г. (по старому стилю). Именно она проставлена на повелении произвести первые опыты обучения глухонемых питомцев из Воспитательных домов Ведомства императрицы Марии Федоровны, отобрав для того 12 детей, мальчиков и девочек поровну.
Известные нам успешные попытки индивидуального обучения глухих на Западе относятся к XVI в. (Испания, Педро Понсе де Леон), в 1620 г. опубликовано первое наставление по сурдопедагогике (Испания, Боннет), через полтора столетия учрежден Парижский королевский институт глухих (Франция, 1770). К описываемому моменту королевские (государственные) учебные заведения существовали не только во Франции, но и в Саксонии, Австрии, Англии, Чехии, Пруссии, Голландии, Бельгии, Дании, Испании, Венгрии. В России попыток обучения глухих вплоть до распоряжения вдовствующей императрицы Марии Федоровны не зафиксировано, по крайней мере, в доступных источниках подобных свидетельств найти не удалось. К моменту воцарения Александра I первая волна открытия школ для глухонемых в Европе уже прошла, а потому эти учебные заведения, в отличие от Парижского института слепых, не попали в перечень «модных начинаний последних сезонов» и, соответственно, не привлекли внимания либерального самодержца. Зато монарх узнал о Парижском институте слепых, а узнав (честь и хвала Александру I), решил учредить нечто подобное в собственной столице. Не вина императора, что дело изначально пошло не так, как мечталось. Приглашение Гаюи писалось летом 1803 г., но, пока тот собирался, Россия объявила Франции войну, в Петербург же парижанин прибыл непосредственно после позорного для России Аустерлица, т. е. совсем не ко времени! Тем не менее, Александр I все свои ранее данные обещания исполнил: здание под размещение училища выделили, квартиру и денежный оклад приезжему тифлопедагогу дали, все представляемые им проекты и финансовые сметы государь утверждал. Императора трудно упрекнуть в нежелании помочь Гаюи, беда заключалась в другом: чиновники постоянно вмешивались в проект, руководили, вводили в дело «нужных людей», дотошно высчитывали целесообразность затрат, не понимая целей расходов, и совершенно не интересовались сутью педагогического замысла! К тому же служебное рвение бюрократов всех рангов строго соответствовало степени монаршего интереса к проекту, и только тот угас, кураторы учебного заведения забыли и о школе, и о Гаюи.
Судьба училища для глухонемых сложится не в пример удачнее, его опекуном надолго станет вдовствующая императрица Мария Федоровна и подчиненное ей ведомство. Петербургское училище превратится в уникальный педагогический оазис, куда на протяжении всех лет его существования чиновникам Министерства просвещения вход будет заказан. Начиналась же история училища как в сказке: «Гуляла царица в саду и встретила глухого мальчика. Сжалилась государыня над несчастным и решила в школу отдать, для чего повелела пригласить из тридевятого царства учителя...» Счастливым глухим мальчиком оказался один из шести детей генерал-майора Е. И. Меллера Александр, глухотой также страдали его брат и сестра.
Лето 1806 г. легендарный Саша Меллер проводил в Павловске в гостях у родной тетки Екатерины Борисовны Ахвердовой, чей муж (генерал-лейтенант Н. И. Ахвердов) состоял воспитателем великих князей Николая и Михаила Павловичей. Судьбе было угодно, чтобы в придворном парке, окружавшем романтический замок-крепость Бип, пути глухого подростка и Марии Федоровны пересеклись. Хорошо знавшая супругу наставника цесаревичей императрица сочла возможным вступить с Е. Б. Ахвердовой и ее юным спутником в беседу. Глухонемой мальчик ответить не мог, чем весьма расстроил императрицу, еще более ее опечалил рассказ Е. Б. Ахвердовой о горькой отцовской доле барона Меллера.
Из воспоминаний Александра Меллера: «Приняв положение семьи нашей близко к сердцу, со свойственным ей состраданием, [императрица] сказала: «За границею на участь подобных детей давно уже обращено внимание правительства, там для образования их учреждены специальные институты, а у нас, к сожалению, в этом отношении ничего не сделано». <...> Императрица предложила <...> отправить меня вместе с ее братом герцогом Вюртембергским за границу для поступления в институт».
Искреннее сетование одного из первых лиц империи на отсутствие в подвластной стране специальных школ может удивить только западного читателя. Взращенная на протестантской системе ценностей Мария Федоровна, став первой дамой империи, не предполагала навязывать собственную мораль православным подданным. Сменив страну проживания, она приняла правила политической жизни новой родины и вовсе не предполагала, используя свое высокое положение, инициировать реформы. Супруг Павел I поставил Марию Федоровну во главе благотворительного ведомства, случай сделал возможным ее знакомство с глухим мальчиком. А вот дальше императрица, убежденная, что каждый ребенок (тем более из знатной семьи) обязан учиться и что выучить грамоте можно и глухого, начинает действовать по немецким правилам, тем более что и мальчик, строго говоря, рос в лютеранской семье. Мария Федоровна нашла простой и необременительный способ помочь Саше Меллеру, придумав просить своего младшего брата Александра, благо тот ехал за границу, отвезти несчастного подростка в одно из приличных немецких училищ для глухих.
Случись подобное в западной стране, все бы разрешилось известным образом к общему удовольствию. Ее Императорское Величество исполнила благотворительную миссию в строгом соответствии со своим высоким положением и в рамках западной культуры, пополнив перечень королевских благодеяний еще одним человеколюбивым волеизъявлением. До того в силу исключительных обстоятельств не учившие своего больного ребенка родители-аристократы благодаря монаршему жесту милосердия предоставленную возможность тотчас использовали бы, не забыв при этом засвидетельствовать глубочайшую признательность государыне. Мальчик же уехал бы в школу, на том бы все и завершилось. Но в российских реалиях подобное (естественное для Запада) развитие событий оказалось невозможным, напротив, мимолетная встреча вызвала просто революционные последствия — страна обрела училище для глухих!
Учитывая важность события, расскажем о нем несколько подробнее. По сути немецкое, но обрусевшее и чтящее традиции новой родины семейство Меллеров не пришло в восторг от предложения отправить сына на чужбину, напротив, родители слезно попросили императрицу не забирать у них глухого ребенка. Сжалившись, государыня удовлетворила желание матери оставить мальчика в России, но не переменила решения организовать его обучение, найдя оригинальный способ исполнить задуманное. Мария Федоровна дает поручение срочно «выписать из заграницы одного из более известных профессоров, чтоб учредить в Петербурге Училище глухонемых», дабы предоставить глухим братьям Меллерам возможность получить образование, не покидая пределов родины. Не располагая точными данными о том, как определялся выбор адресатов, заметим, что француза пригласить не могли — Россия пребывала в состоянии войны с Францией, а уже упоминавшийся брат императрицы герцог Вюртембергский военную карьеру составил в австрийской армии и о венских сурдопедагогических достижениях вполне мог знать. Во всяком случае, поручение Марии Федоровны в российскую столицу прибыл исполнять польский ксендз Зигмунд Анзельм, обладавший опытом практической работы в Венском институте глухонемых. Во многих современных источниках именно его с легкой руки Саши Меллера числят первым учителем отечественной школы глухих, однако Саша ошибся! Пальма первенства принадлежит великому Валентину Гаюи. Долгое время никому в Петербурге не нужный и уже отчаявшийся тифлопедагог в силу случайной оказии пришелся «ко двору»! Вспомнить о нем высокородную челядь вынудила прихоть государыни открыть Училище глухонемых. Так же как предшественникам выпало биться над загадкой долгауза, новой генерации бюрократов пришлось срочно решать задачу создания заведения, о котором никто из них толком не знал. Единственным человеком, способным исполнить традиционное для Руси царское повеление предоставить «неведомо что», оказался настырный парижанин, докучавший просьбами об институте слепых. Бывшему волонтеру Парижского института глухих судьба определила на короткое время стать консультантом Марии Федоровны и даже в какой-то мере взять на себя организацию нового для России дела. «Первоучитель, непонятый окружающими, попав во враждебную ему обстановку, отравляющую его существование, старался, — пишет А. И. Скребицкий, — и на чужбине быть полезным, как верный долгу наставник». Еще до приглашения к императрице тифлопедагог занялся индивидуальным обучением глухонемых детей, сохранились упоминания о его занятиях с дочерью генерала Михель- сона и юным Польнером. Не считая себя достаточно компетентным в вопросах сурдопедагогики, Гаюи обратился за помощью к Сикару, и тот прислал из Парижа свою последнюю научную публикацию. Неожиданное поручение императрицы заставит Гаюи возобновить переписку.
Проявляя личное участие и милосердие, желая помочь конкретным людям, Мария Федоровна, в поле зрения которой удачно оказался талантливый иноземный ученый, не только «милостиво повелела» основать при царской резиденции в Павловске училище «в малом виде и притом как опытное», но и выделила на его устройство деньги из личных средств. Образованная и по-немецки практичная Мария Федоровна не стала обращаться в недавно созданное Министерство просвещения, предпочтя воспользоваться опытом лучших западных учебных заведений. Главным очным советником императрицы, как мы знаем, оказался Гаюи, а заочным, по его же рекомендации, ректор Парижского института Роже Сикар. Опытный сурдопедагог делегирует в Россию для постановки учебного дела должным, т. е. французским, образом своего молодого единомышленника — учителя Жоффре. Что касается Анзельма, то тот прошел стажировку не в Парижском, а в Венском институте глухих, а потому являлся сторонником венской методики обучения неслышащих. Здесь необходимо сделать два принципиальных уточнения, одно о сурдопедагогических пристрастиях Анзельма, другое о его проекте.
Во-первых, о «венском методе». Его создатели, И. Май и Ф. Шторк, успешно пройдя подготовку в Париже у самого Шарля Эпе, по возвращении на родину становятся штатными сотрудниками незадолго до того учрежденного Венского Королевского института глухих. Освоив мимический (французский) метод обучения неслышащих непосредственно под руководством его создателя, австрийские специалисты «пришли к убеждению в том, что система мимического метода искусственна и сложна. <...> И. Май и Ф. Шторк видопреобразовали систему, заменяя жесты дактильной азбукой. <...> Основным же средством обучения глухих стала дактильная речь». Скорее всего, Гаюи и Анзельм не сходились во взглядах на методы обучения воспитанников придворной школы, что, полагаем, породило жаркую научную дискуссию между педагогами и заставило Марию Федоровну обратиться к Сикару как к третейскому судье. На протяжении двух лет (1808—1810) императрица переписывалась с ректором главного французского училища, обсуждая с ним вопросы сурдопедагогики. Не полагаясь исключительно на иностранных специалистов, предусмотрительная Мария Федоровна задумала отправить в Париж на выучку нескольких русских людей, уже получивших педагогическое образование.
Во-вторых, о «проекте Анзельма». За несколько лет до описываемых событий польский ксендз получил епископский наказ взяться за обучение глухих, но ему, полагаем, не могло прийти в голову, что воплотить поручение придется не в родном Вильно, а в далеком и чужом Павловске. Польские земли, где начинал свою сурдопедагогическую деятельность Зигмунд Анзельм, в конце XVIII в. отходят России, «выписанный из заграницы профессор» являлся российским подданным! Ничего парадоксального в этом курьезном факте мы уже не видим. Сами по себе инициативы католических священников, как и не свойственное коренным россиянам отношение населения присоединенных Виленских земель к возможности обучения глухонемых, не могли заинтересовать ни русского монарха, ни созданное им Министерство просвещения. Анзельм попал в поле зрения столичных чиновников вынужденно, разыскать его их понудило монаршее желание перенести в отечество плоды западной учености. Иными словами, добейся Анзельм или любой другой россиянин невиданных успехов в индивидуальном обучении детей-инвалидов, соотечественники («верхи» и «низы») оставили бы это событие без внимания. Так что не станем все сводить к пассивности чиновников, петербуржцы проявили не меньшую, если не большую индифферентность к поступку вдовствующей императрицы. «Русское общество, — писал М. В. Богданов-Березовский, — с умилением встретило новый акт монаршего человеколюбия, но и тогда дальше благих намерений оно не пошло».
Как бы то ни было, но страна, наконец, получила специальное образовательное заведение, правда, задумывалось оно копией парижского, Анзельм же не вполне принимал французский мимический метод обучения! Самостоятельность педагога не могла понравиться императрице, мечтавшей не об обучении глухих вообще, а лишь о повторении западного образчика в собственных (в буквальном смысле слова при загородном доме в Павловске) владениях. Как мы помним, начиналось все с желания добросердечной Марии Федоровны помочь одному конкретному подростку, а вылилось в создание императорского общедоступного благотворительного училища для глухонемых детей. Итак, уникальное учебное заведение возникло в России по инициативе не говорящих по-рус- ски — императрицы-немки Марии Федоровны, под наблюдением французского тифлопедагога Гаюи, при участии польского ксендза Анзельма.
В 1807 г. Валентин Гаюи, полагаем, не без помощи государыни, откроет в Гатчине (неподалеку от Павловского училища глухих) и столь долгожданную школу для слепых.
Анализируя историю открытия двух первых отечественных специальных школ, мы попытались отыскать если не прямые, то хотя бы косвенные свидетельства трансформации отношения россиян к людям с нарушением слуха и зрения. Длительная и кропотливая работа с архивными документами, историческими исследованиями, хрониками и мемуарной литературой не дает оснований говорить о заметных изменениях в сознании даже столичного населения. За исключением упомянутых лиц мало кто видел смысл в деятельной благотворительности. «Картина русского попечения об обездоленных настолько мрачна; общественная и государственная Россия настолько безучастна к вопросам гуманитарности, настолько безжалостна к страдающим и беззащитным, что самый сдержанный отчет о положении дела призрения вызывает обвинение в злонамеренном пессимизме». Тем неожиданнее появление на фоне «мрачной картины» двух специальных училищ.
Их рождению способствовал курс на либерализацию общественной жизни, проводимый Александром I, и внутренней потребностью в деятельной благотворительности, которую испытывала его мать, императрица Мария Федоровна. Никто другой в империи, кроме высочайших особ, всерьез проблемой обучения слепых и глухонемых детей не интересовался. Волей просвещенного императора модель специальной школы попала в Россию прежде, чем получила распространение даже в тех европейских странах, где политические, экономические и социально-культурные предпосылки к ее возникновению складывались столетиями. Открытие королевских училищ для глухих и слепых в Европе явилось результатом политических и экономических реформ, секуляризации общественной жизни, законотворчества в области гражданских и имущественных прав, развития науки (философии, медицины, педагогики), университетской традиции, неуклонного роста числа светских школ, книгопечатания, переосмысления прав людей с сенсорными нарушениями, накопления успешного опыта их индивидуального обучения.
И за рубежом опытные специальные институты возникали по воле первого лица государства, но в Европе то был ответ просвещенного монарха на инициативы снизу. Тамошнее общество (образованная его часть) поднялось до понимания необходимости распространить законодательство об образовании на детей-инвалидов. В отличие от европейских венценосных особ российский монарх, учреждая первые специальные школы в родном отечестве, не мог опереться в полной мере ни на один из слоев населения, исключая, возможно, некоторых обрусевших иноземцев да выученных на Западе дворян. На тот момент в России еще не сложились все необходимые социально-культурные предпосылки для развития практики специального обучения, вследствие чего и трудности, сопровождавшие создание образцовых школ для глухих и слепых детей, оказались из ряда вон выходящими.
Условной верхней границей второго периода эволюции служат прецеденты открытия специальных школ для глухих и слепых детей. Эти события, как в Европе, так и в России пришлись на конец XVIII — начало XIX в. Стартовавший на пять веков позже, чем в Европе, второй период эволюции в нашей стране формально завершился в сопоставимые хронологические сроки аналогичными прецедентами. Практика специального обучения возникает в России под влиянием западного опыта и при отсутствии всех необходимых социально-культурных предпосылок, тем не менее, прецедент был создан, рубеж, отделяющий второй период от третьего, перейден.
Итак, благодаря курсу Александра I на либерализацию общественной жизни, ориентации монарха на европейские ценности и новинки оказалось возможным заимствование и перенос на российскую почву западного опыта создания специальных школ. Невзирая на отсутствие всех необходимых предпосылок, в России в сопоставимое с Западной Европой время учреждаются училища для глухонемых (1806) и слепых детей (1807). Созданное стараниями великого французского тифлопедагога Гаюи училище для слепых, лишенное монаршей поддержки, ненужное ни государству, ни петербуржцам, тихо угаснет и будет преобразовано в богадельню. Петербургскому же училищу глухих выпадет счастливая судьба: его заботливой и влиятельной патронессой станет вдовствующая императрица Мария Федоровна.
Резюме
До Петровских реформ отношение власти и населения страны к калекам и немощным совпадало, в годы лихолетья они претерпевали те же невзгоды, что и все, но почти не подвергались сознательным гонениям. Верхи и низы испытывали равное нищелюбие и сочувствие к убогим, нередко проявляя к ним личную милость и сострадание.
Петровские реформы раскололи общество на «цивилизацию» и «почву». С этого времени отношение власти и населения Российской империи к убогим перестает совпадать. По воле самодержца страна вынужденно принимается взращивать по протестантским образцам деятельную благотворительность, создавать систему государственного призрения. Из-за стремительности и чужеродности предпринятые преобразования не нашли поддержки у подавляющей части населения.
«Почва» (народ), не обладающая властными полномочиями, финансовыми средствами, по преимуществу бесправная, чья традиция все более противоречила писаному закону и не поддерживалась официальной церковью, участвовать в навязанной самодержцем деятельной благотворительности не стремилась. Простой человек не понял и не принял Петровские реформы, предпочитая организованному призрению милостыню. Выдвигая из своих рядов отдельных подвижников, «почва» тем не менее, оказывалась в стороне от создаваемой государством системы призрения западноевропейского толка.
Сторонники западных моделей образования и организованной светской благотворительности исчислялись единицами. Большинство представителей привилегированных сословий и духовенства идею государственного призрения не восприняли. Оказалось невозможным принять по царскому указу, и тем более создать в одночасье, как мечтал Петр I, те общественные институты призрения, на взращивание которых западный христианский мир затратил несколько столетий первого периода эволюции отношения к людям с физическими и умственными недостатками.
Ростки государственной социальной политики, вызванные к жизни Петровскими реформами, зачахли в пору правления Анны Иоанновны. Верховная власть, ранее запретившая подаяние нищим и калекам и заявившая об учреждении соответствующих официальных служб и заведений, перестала эти службы развивать и поддерживать. Государство, взяв курс на возврат к старине, ограничилось прекращением исполнения ранее принятых на себя обязательств по организации светского призрения. Обнищавшее и постоянно обираемое императрицей и ее фаворитами население оказалось не в состоянии помогать страждущим.
Прошедшее после смерти царя-реформатора сорокалетие можно оценить как печальное для дела развития светской благотворительности в России. Все задуманные преобразования остались на бумаге, правительство о них забыло, а россиянам — как «почве», так и «цивилизации» — петровские эксперименты по искоренению традиционных форм милосердия и насаждению регламентированного попечения убогих и калек изначально представлялись непонятными и ненужными. Первая попытка переноса западных моделей светской благотворительности на отечественную почву завершилась полным крахом.
Венценосные потомки Петра I не включались в деятельную благотворительность, перестав при этом следовать правилам милостыни в духе идеалов православного благочестия. Исконная традиция ослабевала, а новые правила не приживались.
В эпоху Елизаветы, стремившейся вернуться к принципам правления Петра Великого, власть декларирует необходимость организации светского призрения, пытается вновь навязать обществу западную модель благотворительности, но при этом не прилагает даже минимальных усилий к ее финансовому, организационному и кадровому обеспечению. Государыня ограничивается изданием грозных указов и карательными мерами, не переходя к реальному строительству богоугодных заведений, которые без ее вмешательства появиться в России не могли. Трагическое рассогласование властных решений и общественных устремлений, указующих директив и исполнительской дисциплины, благих порывов и их финансового обеспечения становится характерной чертой развития светской благотворительности в России времен Елизаветы.
Усиливается наступление на юродивых, за некоторыми из них раскольническая комиссия устанавливает полицейский надзор, на других заводит уголовные дела. Юродивый-обличитель и юродивый-сумасшедший одинаково отторгаются властью, вызывают у нее подозрение и неприязнь. Для людей, испытывающих к одержимым и бесноватым чувство сострадания, демонстрировать его публично становится небезопасно. Человек, проявляющий демонстративное сердоболие к юродивому, в глазах государства выглядит неблагонадежным. Простонародье, люди «подлого сословия», продолжают прислушиваться к бессвязной речи бесноватых, но делающие служебную карьеру представители «цивилизации» уже вынуждены сторониться их.
Корона шаг за шагом ограничивает сферу влияния церкви и последовательно ущемляет ее имущественные права. Испытывающее финансовые притеснения, изнуренное в борьбе с расколом и теряющее доверие паствы, православное духовенство, в отличие от западного, не только перестало играть сколько-нибудь значимую роль в деле негосударственного призрения, но и надолго отошло от этой деятельности, как таковой. Церковно-христианская благотворительность в России переживала глубокий кризис на протяжении всего XVIII столетия.
В отличие от своих западных современников российские аристократы середины XVIII в. единодушно считают слепоту, физическое увечье достаточными причинами для поражения человека в правах.
Фундамент будущих перемен в деле организации светского призрения в России заложен Екатериной II. Сторонница просвещенного абсолютизма, лютеранка, перешедшая в православие, прагматичная и не нищелюбивая императрица, пекшаяся о благе подданных, не оглядывалась на русские обычаи и не считалась с ними. Екатерина Великая перешла от слов к делу и попыталась создать в стране европейскую систему закрытого государственного призрения. В 1775 г. императрица провела губернскую административную реформу и учредила Приказ общественного призрения, в чье ведение вошли народное просвещение, медицинская помощь, а также богадельни, сумасшедшие дома, приюты. Организацию призрения убогих императрица вменила в обязанность чиновничеству. В сложной государственной структуре определилось конкретное должностное лицо, несущее ответственность за нищих, душевнобольных и инвалидов, им стал частный пристав.
Усилиями Екатерины II в обеих столицах удалось создать показательные структуры государственной благотворительности, по губерниям учредить Приказы общественного призрения. Был создан прецедент организации светского филантропического учебно-воспитательного заведения для детей бедноты, включая малоуспешных учеников. Московский и петербургский Воспитательные дома становятся моделью государственного приюта для детей-си- рот, предусматривающую их обязательное образование.
Стартовав на полтора столетия позже Западной Европы, Россия обрела во времена Екатерины II все типы известных протестантским странам благотворительных заведений и вышла на передовые позиции за четверть века, правда, в пределах двух столичных городов. Обеспечить призрение всех нуждающихся на громадной территории Российской империи оказалось весьма затруднительным, необходимые предпосылки к тому в стране не успели сложиться.
Подлинное развитие светской благотворительности в обществе, терпевшем крепостничество, оказалось невозможным. От человека, пекущегося о разведении крепостных как о размножении домашней скотины, нельзя ждать европейского понимания естественного права, желания поддерживать государственную филантропию, заниматься деятельной благотворительностью или задумываться о необходимости обучения глухих и слепых детей.
«Просвещенная деспотия» видит необходимость в филантропии, но милосердию этому предписаны жесткие государственные рамки, творится оно исключительно в установленных формах, а главное — в известных правительству целях. Государственная благотворительность не имеет ничего общего с традицией милости и милостыни, не случайно филантропические акции сочетались с продолжением наступления на нищенство. Список ранее изданных карательных указов Екатерина II пополнила еще дюжиной собственных. Выходившие почти ежегодно постановления во многом повторяли друг друга, но по-прежнему оказывали малое влияние на происходящее. Почвенная Русь держалась за свои привычки.
Возводя систему призрения, государство вольно или невольно пыталось сломать традицию, искоренить милостыню во спасение, нищелюбие — те духовные опоры, которые помогали русскому человеку выстаивать и перед лицом рока, и перед еще более грозным для соотечественника лицом безжалостной власти, помогали переносить тяжелые жизненные испытания. Средневековое незамутненное нищелюбие простонародья деформировалось и иссякало, но оно не исчезло окончательно, скорее сжалось и окуклилось, продолжая таиться в душах людей. Вековые ценности нищелюбия и милостыни во спасение оставались в фонде абсолютов и святынь национальной культуры. Они служили русскому человеку опорой в его молчаливом сопротивлении навязываемым ценностям организованной социальной опеки, лишенной, по его мнению, и чувства, и смысла.
В екатерининскую эпоху «просвещенного деспотизма» доступ к образованию получают ранее ущемленные в этом праве сословия и социальные группы. Открываются гарнизонные школы для обучения солдатских детей; быстро растет число духовных школ, семинарий для обучения детей духовенства; организуется женское образование; создаются воспитательные дома для обучения сирот и детей из бедных семей; открываются школы для иноверцев. Прекращается преследование раскольников, веротерпимость провозглашается как государственная политика. Либеральные инициативы по обеспечению доступа к образованию лиц из низших сословий, представителей других, ранее угнетаемых социальных групп не затрагивают детей инвалидов. В национальном сознании убогие не воспринимались людьми второсортными, не вызывали страха как опасные «чужие» и не осмысливались как особо угнетенная социальная группа.
Динамично меняющееся правовое положение инвалидов, все учащающиеся попытки индивидуального обучения глухих — эти и другие феномены западной жизни, характерные для завершающей фазы второго периода, в России конца XVIII столетия отсутствуют.
Предложенное «цивилизацией» закрытое призрение, организованная благотворительность, неприятие нищенства должны были воплотиться не просто в нормы закона, но в жизненный уклад, культурную норму, однако за столь короткий исторический срок общество не могло воспринять их, тем более что внутриполитические курсы монархов, сменявших друг друга на российском престоле, часто не совпадали.
Придя к власти, Павел I немедленно и почти повсеместно упразднил екатерининские Приказы общественного призрения, закрыл городские сословные думы, перепоручив управление городами военно-полицейским органам. Государственное призрение монарх понимал по-своему, по его воле был создан орган управления системой учебно-воспитательных, благотворительных и лечебных учреждений, впоследствии получивший название «Ведомство учреждений императрицы Марии» (ВУИМ), открывались внесословные больницы, возникали медицинские коллегии и врачебные управы.
Во главе ведомства Павел I поставил свою супругу Марию Федоровну, доверяя ей попечение общества благородных девиц, воспитательных домов, лечебниц, сумасшедших домов, приютов и богаделен — всех существовавших на тот момент благотворительных учреждений. Императрица Мария Федоровна становится подлинным подвижником деятельной благотворительности в России. Ее подвиг на посту главы ведомства служил примером филантропии, исходящей из внутренней потребности творить добро для тех, кто нуждается в помощи и милосердии. Огромную власть и возможность распоряжаться большими средствами императрица Мария Федоровна всецело использовала для развития светской благотворительности в России в полном согласии с протестантскими ценностями, но одновременно она обладала столь близкой русской душе способностью угадывать сердцем положение человека, хоть чем-нибудь несчастливого и неудовлетворенного. Словом и делом на протяжении всей своей жизни Мария Федоровна доказывала подданным, что деятельная благотворительность есть благо для общества, если движется искренним чувством милосердия, сострадания и любви к людям.
Александр I, заняв российский трон, провозглашает курс на либерализацию общественной жизни. Освобождаются политические заключенные и в их числе люди, ранее заточенные в монастыри и сумасшедшие дома. Самодержец возвращает гражданские права тем, кто прежде по суду был поражен в них, восстанавливает «жалованные грамоты» дворянству и городам. Даровав большой части подданных право собственности на землю (1801), император тем самым увеличил круг россиян, обладающих гражданским статусом.
Александр I создает Министерство народного просвещения (1802), разрешает открытие университетов в Дерпте (1802), Вильно (1803), Харькове и Казани (1805), педагогического института в Петербурге (1804). Отменяются цензурные постановления и другие ограничения в области просвещения и народного образования.
Благодаря либерализации общественной жизни, ориентации на европейские ценности и новинки возникает идея перенять иноземный опыт создания институтов для слепых и глухонемых. Волей просвещенного монарха модель специальной школы попала в Россию до того, как получила распространение даже в тех европейских странах, где политические, экономические и социально-культурные предпосылки к ее возникновению складывались столетиями.
Открытие королевских училищ для глухих и слепых в Европе явилось результатом политических и экономических реформ, секуляризации общественной жизни, законотворчества в области гражданских и имущественных прав, развития науки (философии, медицины, педагогики), университетской традиции, неуклонного роста числа светских школ, книгопечатания, переосмысления прав людей с сенсорными нарушениями, накопления успешного опыта их индивидуального обучения. И за рубежом опытные специальные институты возникали по воле первого лица государства, но в Европе то был ответ просвещенного монарха на инициативы снизу. Общество (образованная его часть) поднялось до понимания необходимости распространить законодательство об образовании на детей-инвалидов. В отличие от европейских венценосных особ Александр I, учреждая первые специальные школы, не мог опереться ни на одну из групп или слоев населения, исключая, возможно, некоторых обрусевших иноземцев да выученных на Западе дворян. На момент монаршего решения в России не сложились все необходимые социально-культурные предпосылки для развития практики специального обучения, вследствие чего и трудности, сопровождавшие создание образцовых школ для глухих и слепых детей, были из ряда вон выходящими.
Условной границей второго и третьего периода эволюции служат прецеденты открытия специальных школ для глухих и слепых детей. Эти события пришлись как в Европе, так и в России на конец XVIII — начало XIX в. Начавшийся на пять веков позже, чем в Европе, второй период завершился в те же хронологические сроки, однако отечественная практика специального образования начала складываться под влиянием западного опыта при отсутствии необходимых социально-культурных предпосылок.
Глава 3