Или качу, куда хочу!

Будучи мужчиной на редкость проницательным, Владимир Сергеевич куда раньше кого бы то ни было распознал за верхней прослойкой робости и моё упрямство, и начисто лишённый сахарных добавок характер. Как настоящий руководитель, он, видимо, считал своей прямой задачей искоренить пышное первое и укротить ершистое второе. А поскольку моя пресветлая персона всегда была у него под рукой – или, вернее сказать, под дверью – воспитательный процесс происходил, что называется, без отрыва от производства.

Не перечесть и не упомнить всех лекций, что были мне читаны Владимиром Сергеевичем. Важнейшим их результатом стало обретение мной весьма редких для женского племени навыков – уметь "вовремя замолчать", "докладывать по существу", "не вилять" (то есть не пытаться прикрыть оплошность, ибо хуже будет), "не разводить детский сад" (то бишь ни коем случае не плакать – что бы ни стряслось), "не упорствовать в своих заблуждениях".

Во время наставительных тирад мой начальник говорил отрывисто и сухо – казалось, в его голосе потрескивали рассохшиеся поленья того очага, в котором на вертеле дымилась моя провинившаяся тушка. После ухода отполыхавшего директора мне всегда чертовски хотелось «развести детский сад», но очень скоро высокая фигура Владимира Сергеевича появлялась вновь среди синеватых клубов ещё не развеянной горечи… И в его глазах уже не было безжалостного блеска боевых клинков – только ласковое тепло умных звёзд, от которого таял горький шоколад начальственного взгляда, а на моих щеках мигом высыхала предательская влага.

Впрочем, педагогическое пламя горело не только в разоблачительно-назидательном ключе. Порой звучали и воодушевляющие постулаты.

"Если у тебя возникли серьёзные проблемы - в коллективе, например, или ну никак не получается выполнить что-то порученное – тут же иди ко мне! – говорил Владимир Сергеевич, - я заступлюсь, помогу, отругаю!" Последнее в списке не очень-то бодрило, но и такое обещание всё равно возвращало на место иной раз уплывавшую из-под моих ног кадрово-земную твердь…

"Нет ничего невозможного! - Посмотри на меня – (в этом месте начальник обыкновенно приосанивался) – я никогда не сдаюсь! Не пускают в дверь – я в окно! Ищи варианты, добивайся результата!.." Наверное, вот так же могло бы говорить Солнце подсолнуху, требуя от него безотрывного внимания и сходства с собственной сияющей сутью.

Однако настоящим подсолнухам не доводилось торговаться с рекламщиками – народом упорным и алчным. Мне же вдоволь пришлось испить из этой чаши, поскольку Владимир Сергеевич велел всюду биться насмерть за лучшее место, отстаивая буквально каждый рубль. Иногда впору было вызывать пожарную машину – так опасно дымились мои аргументы на высоковольтных проводах начальственного негодования…

"Что значит – "ты полагаешь, торг здесь не уместен"?! Как ты вообще жить собираешься с такой философией, если ВСЕ люди ищут для себя лучших условий?" – ехидно искрил вопросами Владимир Сергеевич, хмуро озирая чертовски дорогие первые полосы печатных изданий.

Казалось, начальнику даже нравилась моя несчастная склонность к спорам, ибо не припомню, чтобы кто-то ещё ему возражал. Подозреваю, что это его забавляло: как должна забавлять орла взъерошенность и задор малого воробушка, которого он отчего-то пустил погреться под своё крыло – горячее, большое и шершавое.

Тем не менее, за время, проведённое мной рядом с Владимиром Сергеевичем, в поле под названием «Яна Рутинская» заметно поубавилось череды и крапивы, и чертополох стойкого сорта «Непримиримость» неохотно уступил место благородной культуре под названием «Дипломатия».

Примечательно было то, что для проведения профилактических мероприятий по борьбе с моим своевольным началом директору иной раз даже не требовались слова… И вот тому яркий пример.

В попытке заполнить, обжить и «одомашнить» зияющий пустотами интерьер приёмной, я притащила из дома своё любимое яблоко из оникса и водрузила его на стойку прямо перед собой. Оно было родным и гладким, весело поблёскивало золочёным хвостиком с крошечным листком и неизменно одним своим видом утешало и радовало меня.

Нравилось оно и всем без исключения посетителям – как сотрудникам, так и визитёрам, - и своей уютной округлостью как будто само просилось каждому в руки. Кто-то просто качал его в ладони в такт своим мыслям, кто-то катал по стойке, а кто-то крутил за хвостик вокруг яблочной оси. Даже непроницаемый Господин Айсберг невольно тянулся к нему во время своих кратких набегов и грозно им постукивал в ожидании исполнения мной каких-нибудь его бумажных поручений.

Только один человек до поры - до времени не обращал на моё яблоко ровно никакого внимания. Это был, конечно же, Владимир Сергеевич.

Но ему в один прекрасный день по пути в свой кабинет захотелось что-то мне растолковать и опереться на стойку. Именно в том месте, где тихо круглилось яблоко. Владимир Сергеевич, не раздумывая, широким жестом своей большой руки отодвинул его на другой конец гладкой столешницы, уютно расположившись в самом центре моего внимания.

Как и всякий крупный мужчина, он имел свойство полностью заполнять собой любое свободное пространство так, что за его плечами, грудью, сияющими глазами и голосом остальной мир как будто переставал существовать или, по крайней мере, казался каким-то мелким и незначительным.

Высказав мне всё, что посчитал на тот момент нужным, начальник гордо прошествовал к своим дверям, а я, тут же обнаружив перед собой возникшую пустоту, немедленно любовно перекатила обратно яблоко, после чего самозабвенно погрузилась в порученные дела.

Однако не прошло и пяти минут, как Владимир Сергеевич вдохновился новой мыслью, но вместо того, чтобы вызвать меня к себе, отчего-то вышел ко мне сам и попытался снова занять совсем недавно покинутую им позицию. И конечно, обнаружил там яблоко. Слегка приподняв густую бровь, он пронзительно на меня посмотрел, не прерывая уже начатого им монолога, аккуратно взял безвинный плод за золочёный хвостик и бесшумно водворил его именно на то место, которое чуть раньше непроизвольно отвела моему яблоку его рука.

По окончании своей речи Владимир Сергеевич вновь скрылся в тиши своего кабинета, а я тоскливо взглянула на обретший новое место злополучный кусочек оникса. Мне, конечно, очень хотелось вернуть его в прежнюю точку – ту, что я сама для него выбрала, но яблоко строго горело своим единственным листком, будто предупреждая: «Не вздумай! Я, конечно, твоё, но от правила «Качу, куда хочу!» придётся тебе отказаться!»

Вздохнув, я вновь вернулась к оставленным занятиям, не тронув отправленный в ссылку плод.

В скором времени Владимир Сергеевич снова вышел в приёмную – с тем, чтобы огласить мне перечень новых заданий, но глаза его первым делом ищуще устремились к яблоку. Обнаружив его там, где сам же и оставил, Владимир Сергеевич улыбнулся мне, нахохлившейся и пасмурной, совсем по-мальчишески, но не без оттенка торжества.

В ту минуту в приёмную вкатился пышущий добродушием Максим Владимирович. Здесь же рассказывая директору о текущих делах, он, ничего не подозревая, привычно ухватил любимое им яблоко за блестящие бока, чтобы рассеянно понянчить. Закончив свою сводку, он по старой памяти оставил ставший запретным плод на его БЫВШЕМ месте и бодро укатился в коридор.

Я и оставшийся рядом директор вдвоём посмотрели на задорно торчащий яблочный хвостик. Внутри меня протестующе царапался острыми краями неуступчивый нрав – он даже как будто погромыхивал, словно ржавая консервная банка, привязанная к хвосту бегущего кота. Но, мрачно взглянув на выжидательно опустившего ресницы Владимира Сергеевича, я САМА взяла яблоко и поставила его туда, куда ему было назначено директорской рукой.

Ответное веселье в глазах начальника было до того заразительно, что и я невольно улыбнулась.

… Как в войне без единого выстрела, так и в этой сцене без единого слова победитель негласно торжествовал, а побеждённая сторона тихо сворачивала белый флаг, скорбя о войске детских желаний, потерявшемся в лесах взрослой субординации.

Ещё чуть-чуть…

С тех пор прошло много времени. Друг друга сменяют дни и начальники, но искоренённые рукой Владимира Сергеевича крапивные ряды в моём прежде некорчёванном поле отчего-то не вырастают снова.

Принято говорить так: «Этот человек оставил след в моей душе». В моём воображении при этом почему-то возникает мягкая после дождя земля и вмятины от чьих-то босых ступней.

О Владимире Сергеевиче едва ли можно так сказать – к нему вообще малоприменимо то, что относится к обычным людям.

Вряд ли бы он стал разгуливать по моей или чьей бы то ни было душе босиком. Он и там оказался бы внутри своего красавца-автомобиля, и его следами были бы чёткие колеи от колёсных протекторов.

Да и мою душу вряд ли можно назвать мягкой. Уверена, что ходить по её острым камешкам порою очень колко…

Поэтому я скажу о своём Первом Начальнике иначе.

Этот человек своей властной рукой посадил в моей душе гибкое, стойкое деревце. Яблоньку. Вопреки всем законам кадровой агрономии, она прижилась и не пропала, от новых слёз цветёт ещё пышней, и каждый мой успех в этом уже обжитом взрослом мире – это её новое яблочко с золотым хвостиком.