ГЛАВА XIII Привычки и навыки как усвоенные рефлексы
Определение привычки и навыка (1 - 4). - Возникновение наклонностей из привычек (5 и 6). - Укоренение привычек (7). - Обширное значение привычки в человеческой деятельности (8 - 13)
1. В прошедшей главе мы видели, что способность нервного организма не только иметь природные рефлексы, но и усваивать новые под влиянием деятельности весьма достоверно объясняет нам возможность приобретения привычек. Какое-нибудь действие, стоившее нам вначале заметного сосредоточения внимания и усилия воли, повторяясь часто, выполняется нами все легче и легче, все при меньшем внимании и меньшем усилии воли и, наконец, может до того укорениться в нашу природу, что выполняется даже против нашей воли, и именно тогда, когда внимание наше отвлечено чем-нибудь другим: таковы, например, все дурные привычки, с которыми человеку бывает иногда так же трудно бороться, как и с врожденными наклонностями.
Однако же далеко не все так называемые привычки и навыки могут быть объяснены рефлексами; но это потому, что название "привычка" употребляется в разговорном языке неопределенно и прилагается одинаково к самым разнообразным психическим и психофизическим явлениям.
2. Привычкою часто называют приобретаемую человеком способность выносить какие-нибудь ощущения или целые ряды ощущений, которых прежде он не мог выносить; таковы: привычка к перенесению холода, жара, шума, тряски, качки, боли и т. п. Привычки этого рода можно назвать пассивными. Как объяснить это явление, мы не знаем; но очевидно, что часто повторяющееся впечатление должно в самом организме нашем производить какие-то изменения, мало-помалу приспособляющие организм к перенесению того, чего прежде он не мог перенести и что могло даже подействовать на него разрушительно. Так, мало-помалу, привыкают люди к быстрым переменам температуры, которые прежде могли бы произвести в них болезнь; так, были примеры, что люди привыкали к Приему ядов в таких дозах, которые были бы смертельны для человека непривычного *. Эти пассивные привычки не объясняются рефлексами, и не о них хотим мы говорить в этой главе.
______________________
* Elem. de pathologie, par Chomel, 4 ed., 1861. P. 96.
3. Привычкою на обыкновенном разговорном языке называют также усиление той или другой способности, происходящее от упражнения: так, обыкновенно говорят, что человек привык подымать большие тяжести, ходить много, без устали, считать быстро и верно, сосредоточивать внимание на известном предмете, заниматься тою или другою умственною работой и т. п. Но мы уже видели выше, что усиление мускула не есть собственно привычка, а прямое увеличение его массы, зависящее от упражнения, простая прибавка мускульного материала, отчего в мускуле может развиваться большее против прежнего количество сил *. Точно так же, если ум наш, обогащаясь познаниями в какой-нибудь области, выказывает в ней более способности, чем прежде, то это уже не привычка, а прямо расширение способности, развитие ее увеличением и обработкою ее содержания. Явление это объяснится вполне в главах о рассудке; но здесь мы говорим не о развитии способностей телесных или душевных, а только о привычках **.
______________________
* См. выше, гл. VIII.
** Смешение нервных привычек и навыков с духовным развитием, как, например, у Фриса (Anthropologie. T. I. S. 29), вело к очень ложным выводам. То же смешение находим мы у Локка и всех его последователей (Locke's Works. V. I. P. 37).
______________________
4. Под именем нервной привычки в точном смысле слова мы разумеем то замечательное явление нашей природы, что многие действия, совершаемые нами вначале сознательно и произвольно, от частого их повторения совершаются потом без участия нашего сознания и произвола и, следовательно, из ряда действий произвольных и сознательных переходят в разряд действий рефлективных, или рефлексов, совершаемых нами помимо нашей воли и нашего сознания. В этом уже сама собой открывается вся обширность возможности через посредство привычки вносить в нервный организм человека существенные изменения, дающие ему те способности, которых он не имел от природы. На этой способности нервов к усвоению новых ассоциаций рефлексов и расстройству старых основываются не только все те привычки и навыки, которые преднамеренно сообщаются дитяти воспитанием, но также и те, которые сообщаются ему без всякого намерения, самою жизнью, и с которыми нередко приходится бороться воспитателю, а потом и самому человеку или обществу.
5. Но этим не ограничивается значение привычки. В привычке нервов есть другая, может быть, еще более важная сторона, которой не следует упускать из виду. Нерв, получивший привычку к той или другой деятельности, не только легче выполняет эту деятельность, но иногда, получая к ней физическую наклонность, дает чувствовать эту наклонность душе, которая, как мы уже видели, ощущает нервный организм с его особенностями, а следовательно, и с теми физическими наклонностями, которые в нем установились от частого повторения той или другой деятельности. Таким образом, сначала нам нужно употреблять значительное напряжение сознания и воли, чтобы дать то или другое направление той или другой деятельности наших нервов, а потом мы принуждены бываем употреблять такое же усилие сознания и воли, чтобы противодействовать наклонности нервов, которую мы сами же в них укоренили: сначала мы ведем наши нервы куда хотим, а потом они ведут нас куда, быть может, мы совсем не хотим идти!. Привычку, не переходящую в наклонность, правильнее было бы назвать навыком, каковы все привычки в искусствах и ремеслах, и сохранить название привычки для привычек-наклонностей *.
______________________
* Рид также отличает привычку, приобретаемую нами в искусствах и ремеслах, от привычки как принципа действий, ибо привычка в этом виде "не только дает легкость действию, но порождает наклонность или побуждение к нему" (Works of Read. V. II. P. 550).
______________________
6. Образование наклонности из привычки объясняется свойством нашей души, о котором мы подробнее скажем дальше, но на которое можем уже указать и здесь. Душа наша требует постоянной деятельности и в то же время избегает препятствий, а следовательно, требует деятельности легкой: вот почему самая легкость для нас той деятельности, к которой привыкли нервы, устанавливает наклонность к этой деятельности. Правда, сознание и воля всегда остаются при нас, и, как бы сильно ни было влечение нашего нервного организма в каком-нибудь направлении, мы всегда можем противодействовать ему; но дело в том, что, тогда как сознание наше и воля действуют почти моментально, урывками, нервный организм со своими наклонностями и привычками влияет на нас постоянно; и тогда как идти вслед за наклонностями нервов для нас легко и приятно - противодействовать им тем труднее и неприятнее, чем более вкоренилось в них противоположное направление. Как только воля наша ослабеет на мгновение или сознание займется другим предметом, так нервы и начинают подталкивать нас на тот образ действий, к которому они привыкли, и "мы, - по выражению Рида, - увлекаемся привычкою, как потоком, когда плывем, не сопротивляясь течению" *. Человеку, привыкшему к курению, вовсе нетрудно не курить: это и не потребность, и не такое большое удовольствие, от которого было бы тяжело отказаться; но тяжело и неприятно целые годы, каждый час и почти каждую минуту держать настороже нашу волю против привычки, которая ежеминутно подталкивает нас к сигаре!
______________________
* The Works of Read. V. II. P. 550.
______________________
7. Чем моложе организм, тем быстрее укореняются в нем привычки. Дитя усваивает привычку гораздо быстрее и вернее, чем старик. Младенец, жизнь которого считается днями, привыкает к какому-нибудь действию после двух-трех раз его повторения, так что матери, например, которые откладывают приучать ребенка к правильному кормлению грудью, пока он окрепнет, через несколько же дней бывают принуждены бороться с укоренившеюся уже привычкой. Пеленка свернутая, подушка, положенная так или иначе два, три раза сряду, уже устанавливают в младенце привычку, противодействие которой сопровождается криком. Вот почему у беспорядочных матерей и дети беспокойны, тогда как у матери с определенным образом действий дети не кричат понапрасну. Нервы человека, так сказать, жаждут навыка и привычки, и первые привычки и навыки усваиваются, быть может, с первого же раза; но чем более накопляется привычек и навыков у человека, тем труднее вкореняются новые, встречая сопротивление в прежних: дитя приучается в несколько месяцев так говорить на иностранном языке, как не может приучиться взрослый человек и в несколько лет. Если же у старика привычки выступают яснее, чем у молодого человека, то это потому, что часто старик так же устает держать настороже свое сознание и волю, как поддерживать свое тело в прямом положении: такой старик опускается в привычку, как опускается в покойное кресло. Но мы не совсем согласны с теми, которые, как, например, Бэкон *, думают, что привычки детства труднее искореняются. Это справедливо только в том отношении, что чем старее привычка, тем она крепче, так как она укореняется именно повторением. Но если дитя, например, скоро выучивается иностранному языку, то оно точно так же скоро и забывает его, если перестает в нем упражняться. Словом, чем моложе человек, тем скорее в нем укореняется привычка и тем скорее искореняется; и чем старее сами привычки, тем труднее их искоренить.
______________________
* Oeuvres de Bacon, 1845. Т. II. P. 342.
______________________
8. Область привычки и навыка гораздо обширнее, чем обыкновенно думают. Немедленно же по рождении начинает дитя делать различные опыты и приноравливания, которые потом обращаются у него в бессознательные навыки и привычки. Мы уже видели выше, что многие из способностей зрения вовсе не простые прирожденные способности, а весьма сложные выводы, сделанные человеком в беспамятном младенчестве из множества наблюдений, сравнений, опытов, приспособлений, аналогий и умозаключений, обратившихся потом в бессознательно выполняемый навык, которым мы пользуемся впоследствии как прирожденным даром. Так, ребенок уже на третьем или на четвертом месяце после рождения навыкает верно схватывать ручонкой подаваемый ему предмет. Но если мы проанализируем это действие и сравним его с теми условиями, которые врождены органам зрения и осязания, то увидим, что только посредством множества наблюдений, аналогий и умозаключений мог достигнуть ребенок до этого, по-видимому, столь простого действия. Чтобы протянуть свою ручонку к предмету, младенец должен: 1) навыкнуть знать свою руку своею, потому что все впечатления осязания отражаются у нас ощущением не там, где предмет прикасается к коже, а в мозгу, так что если мы, прикасаясь пальцами к предмету, получаем ощущение осязания в пальцах, то это не более, как бессознательный навык, укореняющийся в младенчестве так сильно, что потом взрослый человек, у которого отрезали руку, долго еще продолжает чувствовать, как чешутся или болят у него пальцы отрезанной руки; 2) ребенок должен был навыкнуть отличать свое тело и, следовательно, свою руку от всех посторонних предметов, точно так же отражающихся в его мозгу посредством акта зрения; 3) ребенок должен был навыкнуть по своему желанию направлять руку, распускать и сжимать пальцы - тоже акт весьма сложный, выходящий из комбинации деятельности трех чувств: зрения, осязания и мускульного чувства; 4) кроме того, множеством наблюдений, аналогий и умозаключений ребенок должен был усвоить понятие о перспективе, и так усвоить, чтобы действительно видеть предметы в перспективе, а это - один из самых сложных человеческих навыков. Все предметы отражаются на нашей сетчатой оболочке глаза в одной плоскости, без всякой перспективы, а только свет и тень, знание относительной величины предметов и мгновенное сравнение предметов разной величины дают нам возможность видеть их в перспективе. Если же ребенок верно схватывает подаваемый ему предмет, то значит, что он уже видит его в перспективе. И все это громадное и сложное изучение пройдено ребенком в какие-нибудь три-четыре месяца его жизни! Так деятельно работает психическая жизнь в ребенке, в то время когда на глаза взрослых он почти не человек.
К таким же навыкам, укореняющимся в младенчестве, которыми мы потом пользуемся, не помня совершенно их трудной истории, принадлежат в нас: навык видеть двумя глазами один предмет, т. е. превращать два отражения в одно ощущение; навык видеть одноцветные предметы одноцветными, тогда как по устройству глазной сетки это должно бы быть иначе; навык при движении головы и глаз не считать неподвижные предметы движущимися; навык брать себя за больное место и чесать то, которое чешется. (Младенец, не приобретший этого навыка и у которого чешется, положим, рука, будет метаться и кричать, не зная, чем помочь себе, потому что это ощущение отражается у него только общим ощущением в мозгу.) К таким же бессознательным навыкам относятся: комбинация слуха и зрения, когда мы направляем глаза в ту сторону, откуда исходит звук; комбинация ощущений мускульных, осязательных с движениями при ходьбе; комбинация ощущений слуховых, мускульных и движений при произношении слов и пр.
9. Новейшая физиология глубоко разъяснила эти бессознательные, не врожденные, а выработанные нами деятельности наших чувств, и психологии остается воспользоваться этими результатами. В этом последнем отношении сочинение Вундта как психолога и физиолога имеет весьма важное значение. Нам кажется только ошибочным тот вывод, который Вундт делает из этих анализов: он не только говорит об ощущениях, которых мы не замечаем, но говорит о бессознательных опытах, наблюдениях, сравнениях, умозаключениях, словом, о бессознательной жизни души, беспрестанно в нас совершающейся, из которой будто бы беспрестанно входят в сознание уже готовые результаты, принимаемые сознанием за простые опыты и только наукою разлагаемые в сложные умозаключения. Но вместо того чтобы прибегать к таким неестественным умозаключениям и признавать какую-то бессознательную работу сознания, не гораздо ли проще будет принять, что все эти сложные и не врожденные нам деятельности наших чувств, открытые физиологиею, суть не что иное, как навыки, сделанные нами в самом раннем детстве, сделанные сознательно, точно так же, как множество навыков, которые мы делаем впоследствии, но самый акт выработки которых позабыт нами, как и все, что относится к бессловесному периоду нашей жизни.
К такому объяснению приводят нас многие убедительные причины. Во-первых *, мы не можем, как сказали уже выше, не противореча логике, принять бессознательные ощущения, опыты и умозаключения, потому что все эти акты суть акты сознания и без него немыслимы. Во-вторых, прямые наблюдения над младенцем показывают нам, что один, например из сложнейших бессознательных навыков, над объяснением которого много потрудилась и физиология и психология, а именно навык, приобретаемый младенцем на пятом или шестом месяце жизни, схватывать верно подаваемый ему предмет приобретается видимыми для нас попытками ребенка, сначала весьма неудачными, а потом более и более верными. В-третьих, и в зрелом возрасте мы нередко, приобретши какой-нибудь навык, должны потом употребить иногда значительное усилие памяти, чтобы вспомнить, как и когда приобрели его: что же удивительного, если мы забываем совершенно процесс приобретения навыков и привычек, усвоенных нами в младенческом возрасте, так что считаем их за врожденную способность и наклонность души, как думали прежде, или за бессознательный душевный акт, как хочет думать Вундт? **
______________________
* Vorles. uber die Menschen- und Thierselle, von Wundt. B. I. S. 113 и др.
** Джон Стюарт Милль думает, что подобным способом, на который мы здесь указали, приобретены нами даже наши уверенности в геометрические аксиомы. Эти уверенности мы приобретаем из опытов, говорит Милль, но из опытов, делаемых в такое раннее время жизни, что "мы не можем припомнить истории интеллектуальных операций этого периода" (Mill's Logic, 1862. V. I. P. 263).
______________________
10. Чтобы понять вполне данное нами объяснение этих сложных бессознательных актов души, в которых мы видим не что иное, как навыки и привычки, сделанные в младенчестве, должно несколько уяснить себе состояние детской памяти. Память младенца очень свежа и восприимчива; но в ней недостает именно того, что связывает отрывочные впечатления в один стройный ряд и дает нам потом возможность вызывать из души нашей впечатление за впечатлением, недостает дара слова. Дар слова совершенно необходим для того, чтобы мы могли сохранить воспоминание истории нашей душевной деятельности, и имеет громадное значение для способности памяти *. Если привычка сделана нами хотя и сознательно, но в тот период нашей жизни, когда мы не обладали еще даром слова, то, без сомнения, мы не можем припомнить, как мы сделали ее, хотя она в нас остается. В том же, что у бессловесного младенца действует уже память, не может быть ни малейшего сомнения: множество наблюдений показывают это очень ясно. Младенец помнит лица, образы, впечатления, хотя и не обладает еще тем могучим средством, которое одно может связать наши душевные акты в стройную систему, - не обладает словом.
_______________________
* Значение слова для памяти очень хорошо развито Вайтцем (Lehrbuch der Psychologie als Naturwissenschaft, von Theodor Waitz, 1849. S. 115, 119).
_______________________
11. Но, заметят нам, не слишком ли много приписываем мы бессловесному младенцу, говоря, что он наблюдает, делает опыты, сравнивает, умозаключает? Однако же, если наука открыла, что человек уже при выходе из младенчества обладает множеством приобретенных способностей, приобретение которых обусловливается наблюдением, опытом и умозаключением, то нам остается одно из двух: или приписать возможность делать опыты, наблюдения и умозаключения бессознательной природе, как делает это Вундт, т. е. придать сознание тому, что в то же время признается нами бессознательным, или приписать эту возможность такому все же сознательному существу, каким является нам ребенок, - и мы выбираем последнее *.
______________________
* Многие новые ученые в своем стремлении удовлетворить реалистическому направлению века впадают в странное противоречие, желая, с одной стороны, слишком возвысить природу, а с другой - слишком понизить человека. Так, в новейшей науке совершенно уже укоренилась мысль, что степень развития сознательности в животном царстве идет рядом со степенью развития нервного организма вообще и в частности с развитием головного мозга сравнительно со спинным. В то же самое время во множестве новых ученых сочинений, принявших эту мысль за аксиому, когда дело доходит до объяснения деятельности насекомых, объясняемой прежде непонятным инстинктом, приписывается этим животным способность сознательно наблюдать, делать опыты, выводить умозаключения и вводить эти умозаключения в принципы своей деятельности. Это странное противоречие найдем мы у Вундта, Фогта и других, а также во многих энтомологиях. Но нервный организм насекомого часто даже при полном отсутствии головного мозга весь состоит из нескольких нервных узелков и во всяком случае гораздо менее развит, чем нервный организм даже однонедельного утробного младенца. Если бы эти ученые были последовательны, то невольно бы остановились, приписывая пчеле и муравью более ума, чем приписывают его большим млекопитающим животным с совершенно развитым нервным организмом, и должны были бы принять одно из двух: или что аксиома их - о зависимости ума от мозгового организма - вовсе не аксиома, или что ум у насекомых не ум, а нечто другое, непонятное. Во всяком случае, признавая за насекомыми сознание, способное делать наблюдения, опыты и умозаключения, нет никакой причины не признать такого же сознания за бессловесным младенцем, нервный организм которого, во всяком случае, несравненно больше развит, чем у насекомого. Признав же важное значение мускульного чувства, сообщающего сознанию ощущения движений, мы с большей вероятностью можем предположить, что история души начинается с первых движений младенца, следовательно, еще до рождения его на свет.
______________________
12. Открывая и разъясняя эти сложные процессы душевной жизни младенца, наука удовлетворяет не одной любознательности, но приносит вместе с тем значительную практическую пользу, ибо для родителей и воспитателей чрезвычайно важно сознавать ясно, что ребенок и в первый год своей жизни живет не одною физическою жизнью, но что в душе его и в его нервной системе подготовляются основные элементы всей будущей психической деятельности: вырабатываются те силы и те основные приемы, с которыми он впоследствии будет относиться и к природе и к людям. Усвоив такой взгляд на младенца, родители и воспитатели подумают не об одном его физическом здоровье, но и об его духовном развитии. Конечно, этот период слишком закрыт от нас, чтобы мы могли внести в него наше положительное вмешательство; но мы можем действовать на него благодетельно, удаляя от ребенка в этом возрасте все, что могло бы помешать его правильному развитию - физическому и духовному. Так, мы можем внести порядок в его жизнь, позаботиться о спокойствии его нервной системы, об удалении от него всего раздражающего, грязного и уродливого не в одном только физическом смысле. Существует, например, убеждение, кажущееся для многих предрассудком, что злая кормилица вскормит и злого ребенка; но это не совсем предрассудок. Конечно, злость не может быть передана через молоко, хотя молоко раздраженной женщины портит желудок ребенка; но злая женщина обращается зло с младенцем и своим обращением, а не молоком сеет в нем семена злости или трусости. Не должно забывать, что первое понятие о человеке, которое впоследствии закрепится словом, образуется в ребенке в бессловесный период его жизни и что на образование этого понятия имеют решительное влияние те первые человеческие личности, которые отразятся в душе ребенка и лягут в основу его будущих отношений к людям. И счастливо дитя, если первое человеческое лицо, отразившееся в нем, есть полное любви и ласки лицо матери! В отношении разных людей к другим людям мы замечаем величайшее разнообразие и много бессознательного, как бы прирожденного; но конечно, многое здесь не врождено, а идет из периода бессловесного младенчества.
13. Из всего обширного процесса психической жизни младенца мы видим ясно только отрывки, указывающие на целый период развития; вот ребенок стал следить глазами за движущимися предметами, вот протягивает к ним ручонки, вот стал улыбаться, узнавать мать, отца, няню; а все это такие сложные душевные выводы, над которыми много поработал младенец, и когда он произнесет первое слово, то душа его уже представляет такой сложный и богатый организм, такое собрание наблюдений и опытов, такую высоту, до которой не мог достигнуть весь мир животных во всем своем последовательном развитии. Вместе со словом, закрепляющим образы и понятия, быстро начинает развиваться память, которая со временем свяжет всю жизнь человека в одно целое; тогда от бессловесного периода останутся одни результаты в форме бессознательных привычек и наклонностей, не только приводящих в изумление и физиолога и психолога, но и оказывающих огромное влияние на способности, характер и всю жизнь человека.