Процесс приобретения знаний

Первая проблема, возникающая по отношению к прямому пониманию, каким же образом создается запас непосредственно постижимых понятий. Каким образом мы научаемся рассматривать вещи с первого взгляда, как значащие члены известного положения или как имеющие, вне всякого сомнения, определенные значения? Для нас главное затруднение при ответе на этот вопрос заключается в той основательности, с которой был выучен урок, данный привычными вещами. Мысли легче проникнуть в неизведанную область, чем разрушить то, что сделано настолько основательно, что превратилось в бессознательную привычку. Мы постигаем стулья, столы, книги, деревья, лошадей, облака, звезды, дождь настолько и непосредственно, что трудно себе представить, что некогда эти понятия должны были приобретаться, — настолько теперь понятия являются частями самих вещей.

Джемс говорит в часто цитируемой фразе: "Ребенок, подвергающийся сразу нападению через глаза, уши, нос, кожу и внутренности, чувствует все это как одно сильное блестящее и шумящее смятение" [СНОСКА: Principles of Psychology, vol. I, p. 488]. Джемс говорит о мире ребенка, взятом в целом; однако это описание одинаково приложимо к тому, как всякая новая вещь поражает взрослого, поскольку вещь действительно нова и чужда. Для традиционной "кошки на чужом чердаке" все темно и неясно, отсутствуют привычные признаки, отмечающие предметы, чтобы отделить их друг от друга. Иностранные языки, которых мы не понимаем, всегда кажутся бормотаньем, журчаньем, в котором невозможно установить определенную, ясно выраженную, отдельную группу звуков. Крестьянин на людной городской улице, речной матрос на море, невежда в спорте при состязании знатоков в сложной игре являются следующими инстанциями. Поместите неопытного человека в купеческую контору, и сначала работа покажется ему пустой путаницей. Все иноземцы другой расы, по пословице, кажутся одинаковыми приезжему иностранцу. Только большая разница в размере и цвете замечается посторонним в стаде баранов, из которых каждый является для пастуха совершенно особенным. Расплывчатое очертание и без различия быстрое исчезновение характеризует то, чего мы не понимаем. Проблема приобретения понятий о предметах, (иначе выражаясь) образование привычек, простого схватывания (apprehension), является, таким образом, проблемой введения (I) определенности и разделенности и (II) постоянства или устойчивости значений в то, что иначе представляется смутным и колеблющимся.

Приобретение определенности и последовательности (или устойчивости) значений вытекает первоначально из практической деятельности. Катая предмет, ребенок оценивает его круглую форму; заставляя его прыгать, он выделяет его эластичность; кидая его, он делает вес очевидным, отдельным фактором. Не путем чувств, но благодаря реакции, ответной проверке, выделяется впечатление и приобретает характер особый от других свойств, вызывающих другие реакции. Дети, например, обыкновенно очень медленно воспринимают различия цветов. Различия настолько яркие с точки зрения взрослого, что невозможно не отметить их, устанавливаются и воспроизводятся с большим трудом. Несомненно, что они не все чувствуют одинаково, но нет умственного узнавания того, что составляет различие. Красное, зеленое или синее в предмете не вызывает реакции достаточно специальной, чтобы выдвинуть и выделить цветовой признак. Однако постепенно известные характерные привычные реакции ассоциируются с определенными вещами: белое становится признаком, скажем, молока и сахара, на которые ребенок реагирует сочувственно; синее делается признаком платья, которое ребенок любит носить, и т.д., и отличительные реакции приводят к выделению цветовых качеств в других вещах, в которых они тонули.

Возьмем другой пример. Для нас представляется мало затруднения при различении друг от друга граблей, кирки, плуга и бороны, лопаты и заступа. С каждым ассоциируется его собственное характерное употребление или функция. Но для нас может однако представить большое затруднение припомнить различие между зазубренным и зубчатым, яйцевидным и обратно яйцевидным в форме и краях листьев или между кислотами на к на ous. Какая-то разница есть, но какая именно? Или мы знаем в чем разница, но в чем причины? Различия в форме, величине, цвете и расположении частей имеют гораздо меньшее значение, а употребление, цели и функции предметов — гораздо большее значение для выяснения характера или понятия, чем мы склонны думать. Нас смущает тот факт, что признаки формы, объема, цвета и т.д. теперь настолько определенны, что мы не видим, что проблема именно и состоит в выяснении пути, которым они первоначально приобрели эту определенность и рельефность. Пока мы пассивно сидим перед предметами, они не выделяются из неопределенного пятна, которое поглощает их все. Различие звуков по тону и силе оставляет разное ощущение, но пока мы не установим отношения к ним или не сделаем чего-нибудь по отношению к ним, смутное различие не может быть интеллектуально схвачено и удержано.

Детское рисование служит дальнейшим примером того же принципа. Перспектива не существует, так как интерес привлекается не нарисованным изображением, а изображаемыми вещами, и если перспектива является существенной для первого, то она не составляет характерного признака употребления и значения самих вещей. Дом рисуется с прозрачными стенами, потому что комнаты, стулья, кровати, люди внутри являются важными признаками понятия дома; дым всегда подымается из трубы, иначе зачем же вообще нужнЪ труба? На рождественских картинках чулки рисуются почти такой же величины, как дом или даже такой величины, что должны помещаться вне его, — во всех случаях степень достоинства при пользовании обуславливает степень их качеств, так как картина является диаграммой воспоминаний об этих достоинствах, а не беспристрастным отчетом об их физических и чувственных качествах. Одним из главных затруднений, испытываемых большинством лиц, изучающих искусство живописи, является то, что обычное употребление и результат употребления настолько тесно связаны с характером предмета, что практически невозможно по желанию их исключить.

Приобретение звуками значения, благодаря которому они становятся примером (какой только можно найти) того, каким образом чисто чувственные раздражения приобретают определенность и постоянство понятия и таким образом сами становятся определенными и взаимно связанными для целей узнавания. Язык является особенно хорошим примером, так как есть сотни или даже тысячи слов, в которых значение тесно слилось с физическими признаками, что возникает непосредственно, между тем, по отношению к словам легче признать, что эта связь приобреталась постепенно и с трудом, чем допустить это по отношению к физическим предметам, как стульям, столам, почкам, деревьям, камням, холмам, цветам и т.д., когда кажется, что связь интеллектуального характера и значения с физическим фактом была исконной и приобретена нами пассивно, а не активными исследованиями. А на примере значения слов мы ясно видим, что благодаря тому, что мы издаем звук и отмечаем вытекающие отсюда результаты, слушаем звуки других и наблюдаем сопровождающую их деятельность, данный звук становится постоянным носителем значения или смысла.

Близкое знакомство со значениями означает, следовательно, что мы приобрели по отношению к предметам определенные способы реакции, которые позволяют нам без рассуждения предвидеть известные возможные последствия. Определенность ожидания определяет значение или извлекает его из неопределенности и общей массы, его обычный, повторяющийся характер сообщает понятию постоянство, устойчивость, основательность или лишает его колебания или изменчивости.

Понятия и значение

Слово значение (meaning) есть обычный повседневный термин, слова концепция, понятие (notion) термины и популярные и специальные. Строго говоря, они не заключают ничего нового, всякое значение, достаточно обособленное, чтобы быть непосредственно схвачено и немедленно использовано и закрепленное словом, есть концепция или понятие. Лингвистически всякое имя нарицательное является носителем понятия, между тем как имена собственные и имена нарицательные, предшествуемые словами этот или тот, относятся к вещам, являющимся частными случаями значений. Что мышление использует значения и концепции и распространяет их означает, что в выводе и суждении мы пользуемся значениями и что это пользование также исправляет и расширяет их.

Различные люди говорят о физически отсутствующем предмете, и все же все получают один и тот же достоверный материал. Одно и то же лицо в различные моменты часто прибегает к одному и тому же объекту или роду объектов. Чувственный опыт, физические условия, условия физиологические изменяются, но одно и тоже значение, или понятие, сохраняется. Если бы гири по произволу меняли свой вес, а фут устанавливал свою длину в то время как мы ими пользуемся, мы очевидно не могли бы ни взвешивать, ни измерять. Таким же было бы и наше умственное состояние, если бы понятия не могли сохраняться с известным постоянством и устойчивостью при разнообразии физических и личных изменений.

Настаивать на основном значении концепций значило бы, следовательно, только повторять то, что уже было сказано. Мы только подведем итог, сказав, что концепции, или общие понятия, являются средствами 1) отождествления, 2) дополнения и 3) приведения в систему. Предположим, что на небе открыта небольшая светящаяся точка, невидимая до тех пор. Пока не будет запаса понятий значений, на которые можно опереться, как средства исследования и рассуждения, эта светящаяся точка останется тем, чем она является для чувств — просто светящейся точкой. Прежде всего, она приводит к тому, что это может быть простым раздражением зрительного нерва. В виду запаса понятий, приобретенных прежним опытом, светящуюся точку умственно атакуют путем соответствующих концепций. Означает ли она астероид или комету, или новообразующееся солнце, или туманность, происходящую от какого-либо космического столкновения или распадения? Каждая из этих концепций обладает собственными особыми дифференцированными чертами, которые и отыскиваются путем тщательного и настойчивого исследования. В результате точка отождествляется, положим, с кометой. Благодаря основному значению она приобретает подлинность и устойчивость признаков. Тогда происходит дополнение. Все известные свойства комет предполагаются налицо в данном частном случае, хотя они еще и не наблюдались. Все, что прежние астрономы получили относительно путей и строения комет, является пригодным капиталом, при помощи которого можно истолковать светящуюся точку. Наконец, понятие кометы не является обособленным, это связная часть всей системы астрономического знания. Солнца, планеты, спутники туманности, кометы, метеоры, Млечный Путь, — все эти концепции обладают определенным взаимным отношением и взаимодействием и, когда светящаяся точка отождествляется с понятием кометы, она сразу принимается как полноправный член в это обширное царство понятий.

Дарвин рассказывает в автобиографическом очерке, как юношей он сказал геологу Сиджвику, что нашел тропическую раковину в одной песочной яме. На это Сид-жвик сказал, что она, вероятно, была туда кем-нибудь брошена, прибавив: "Но если бы она действительно была там зарыта, это было бы величайшим несчастьем для геологии, так как перевернуло бы все, что мы знаем о верхних наслоениях внутренних графств с тех пор, как они были под ледниками". И Дарвин прибавляет: "Я был тогда крайне удивлен Сиджвиком, который не был в восторге от такого удивительного факта, как тропическая раковина, найденная близко от поверхности в средней Англии. Ничто другое до сих пор не заставило меня основательно признать, что наука состоит в такой группировке фактов, чтобы из них могли быть выведены общие законы или такие же заключения". Этот случай (который, конечно, может быть повторен в каждой отрасли знания) показывает, как научные понятия объясняют склонность к систематизированию, заключающуюся во всяком применении понятий.