ГЛАВА V. Заложить фундамент своей системы

Если я не сделаю этого — кто сделает?

И если я не сделаю этого прямо сейчас — то когда же мне это сделать?

Но если я сделаю это только для себя самого — то кто я?

Гиллель, еврейский мудрец

Расскажу о поездках в кабинет сурдопедагога, находившегося в областном центре. Старались появляться там регулярно, но не всегда получалось. Не хочу обидеть педагогов, но наши поездки были почти безрезультатными. Чтобы объяснить, почему,— нарисую всю цепочку, предшествующую 30-минутному занятию. Пусть сурдопедагоги поймут меня и простят.

Каждая поездка в областной центр была настоящим испытанием наших сил. Трудности возникали с самого утра. Малыша нужно пораньше разбудить. Зачем? Не - способен маленький глухой ребенок понять, что сегодня надо ехать на занятия. И самый гениальный педагог не смог бы донести в доступной форме до глухого крошки цель и необходимость поездки.

И потом, став постарше, когда, вроде, и внял нашим объяснениям, в его поведении мало что изменилось: какому ребенку нравится находиться целый день в разных видах транспорта, в спешке и людской сутолоке.

Встали, нужно одеваться. Сын был очень щепетилен в одежде. Понравится что-то — с него не снимешь. Постираешь на ночь, а утром одеваешь его в любимые рубашку и брюки. Но случалось, не успевала приготовить. На занятия в грязном не поедешь, а его бесполезно убеждать («Хочу вчерашнее»). А погодные изменения? Все дни стояла теплая погода, бегал в резиновых сапожках; они ему понравились, он к ним привык. Утром — мороз; достаю теплую обувь, ведь ехать далеко. Но ему непременно хотелось одеть старые, привычные и полюбившиеся сапоги.

«Холодно», «тепло» — объяснить это глухому малышу сложно. Можно, но нужно время. А у меня его нет в это утро, я не рассчитывала на дополнительные проблемы. К тому же в нашей семье так сложились отношения с детьми, что с позиции силы и давления мы никогда не действовали. Не объяснив, заставить — такого не было раньше, нет и сейчас. Только убедить, привести доводы, чтобы понял: так надо.

Поэтому всякое бывало. И по морозу в резиновых сапогах, и по жаре в теплой куртке, и в старой, затрапезной, но любимой одежде. Конечно, все это не столь важно по большому счету. Но какая-то часть сил на преодоление сопротивления уходила. Хотя, с другой стороны, наверно, так мы и закалялись: перемерзли в резиновых сапогах, пропотели в теплой куртке — но пронесло, не заболели. Экстремальные условия бесконечных поездок приучали малыша адаптироваться к любой обстановке.

Наконец, оделись. Теперь бы побыстрее дойти до вокзала. Но и здесь все не так просто. Когда гуляем, сыну интересно и пробежаться, а когда спешим, хочется идти медленно и почему-то в противоположную сторону. До вокзала я добиралась, взвинченная от мысли, что опоздаем, а ребенок, которому не было и двух лет,— страшно недовольный, что посягают на его свободу. Он протестовал. И протесты выглядели далеко не безобидно.

Следующее звено в цепочке: билет в кассе. Очередь всегда необъятная. Сейчас, когда с интервалом в несколько минут курсируют маршрутные такси, трудно представить, что когда-то было иначе. Взять билет без очереди желающих много: и пенсионеры, и инвалиды, и беременные, и такие же, как я, мамы с маленькими детьми. Кого-то очередь пропустит, выдержит, на ком-то сорвется...

Наконец-то мы едем в автобусе (чуть больше часа), рисуем пальчиком на стекле, рассматриваем книжку, катаем машинку. Все необходимое (книжки, игрушки, сладости, питье) с вечера лежало в сумке, т. к. я знала, какой день мне предстоит. Приехали. Но до желанной цели пока далеко. Нужно ехать еще двумя видами транспорта. Опять огромные толпы людей. Маленькому ребенку не понять, за что мучает его мама, зачем притащила в это неприветливое, если не сказать — злое, место. Он начинает капризничать с утроенной энергией.

Особая история с автобусом № 20, который должен довезти нас до областной поликлиники. Автобус не баловал частым появлением, толпа накапливалась еще больше, чем на вокзале. И ехали-то мы всегда в «часы пик». А наш кабинет работает до 15часов и там тоже своя очередь.

Ждем долго, и много искушений рядом — киосков со всякой всячиной. Ребенок начинает требовать справедливого вознаграждения за все свои мучения. Хорошо, если его желания совпадали с моими материальными возможностями. К тому же у меня был принцип: не покупать всякий раз по требованию ребенка то, что ему захочется. Только необходимое.

Я часто наблюдала, как дети постарше и попонятливее тянут из родителей все, даже те копейки, которые отложены на хлеб. Я не хотела, чтобы у нашего сына развивалось неправильное отношение к труду родителей и к семейному бюджету. На первых порах мои принципы стоили мне дорого, только через годы я смогла оценить их правильность.

Маленький сын, естественно, не догадывался о моих педагогических экспериментах. На автобусной остановке он шел на штурм моей принципиальности с применением крика, слез, кулаков (было и такое, чего греха таить) и бега на короткие дистанции. Я выдерживала осаду.

Подъезжал автобус. Сколько раз получалось так, что он, долгожданный, появлялся, а мой сын, не понимая важности момента, убегал. Я гналась за ним и, в результате, автобус уезжал без нас.

Наконец, больница. На территории ее красиво: елочки, скамейки, какие-то деревянные фигуры. Ребенку хочется расслабиться, побегать, посидеть, подышать воздухом. Но я спешу. С усилием (не физическим, а применяя артистические и педагогические способности) я завожу маленького мученика в здание. Первым делом веду в туалет, потом присаживаемся в столовой, чтобы перекусить. Сын жует, я отдыхаю, поглядываю на часы. Следующий этап — фильтр. Ребенка взвешивают, смотрят кожу, проверяют голову на наличие насекомых. Ему процедуры не нравятся: не слишком ли много неприятного за один день для маленького мальчика?

Добрались до кабинета. Ждем своей очереди, беседую с родителями. Наблюдаю за детьми и словно сыплю соль на рану. Пока общалась с обычными людьми, моя боль как бы отодвигалась, я не думала, точнее, старалась не думать о самом страшном и трудном. Но как только я встречалась с себе подобными родителями, мои собственные проблемы проступали чудовищно четко. Растравив свою душу, я входила в кабинет.

Вожделенный кабинет, куда мы добирались полдня! Пока со мной беседуют, делают записи в карточке, сыну предлагают пустячное задание. Он милостиво соглашается— с подобным он дома справляется, не глядя. Выполнил — и на этом его внимание, интерес и силы исчерпываются. Когда педагог начинает работать с ребенком, малыш уже сошел с дистанции. Он устал, по своим возрастным особенностям не готов к подобным нагрузкам. Те успехи, которых мы с трудом добивались дома, здесь никто не видит — он их не показывает. Зато показывает плохое, на что был способен: отворачивается от тети в белом халате, убегает за дверь, тянет меня за собой, капризничает, канючит. Я переживала, краснела. Что-то мне говорили, рекомендовали, я записывала. Но глазами следила за ним, стараясь вовремя среагировать и не допустить компрометирующей выходки, пресечь зарождающийся каприз, грозящий перейти в бурю. И сама уже сидела уставшая, отупевшая. Слова педагога проходили мимо ушей, мимо понимания.

Занятие? Пародия. Я никого не виню, так сложились обстоятельства, что к единственному человеку, способному нам помочь, мы добирались уставшими и измученными.

Потом обратная дорога. Она была чуть легче, потому что мы никуда не спешили.

Одна моя знакомая, лечившая нашего сына с помощью массажа и трав, всегда требовала, чтобы малыш к ее сеансу был здоровым, выспавшимся и сытым. «Никакое лечение не пойдет впрок,— говорила она,— если ребенок во время процедуры капризничает, на что-то жалуется или чего-то хочет. Он должен быть довольным и веселым. Тогда наш контакт принесет пользу». А разве нельзя то же самое сказать про занятия?

Мало того, что сами понятия «двух-, трехлетний ребенок» и «занятия» несовместимы, мы, взрослые, кроме того, ломаем привычный распорядок дня, заставляем малыша преодолевать препятствия и хотим, чтобы кроха еще и занимался. Мы желали невозможного.

Теперь, наверно, стало понятно, почему нам в кабинете сурдопедагога не поставили ни одного звука.

По каким-то неписаным, но уже сложившимся традициям принято считать, что от воспоминаний о прошлом веет уютом и теплом. Грешно помнить плохое, но ничего не могу с собой поделать. Сейчас, когда у нас есть машина, когда живем совершенно в другом ритме, когда с сыном можно поговорить и все ему объяснить,— я с содроганием вспоминаю то время. Откуда брались силы? Тогда я сама не могла точно ответить, стоят ли эти так называемые занятия затраченных сил и здоровья? И только время показало: любой труд, если он разумный и целенаправленный, дает свои результаты. Вот и мы от поездки к поездке закладывали фундамент своей системы обучения и воспитания. На своем личном опыте я убедилась: глухой ребенок, как и его родители, должен быть великим тружеником с самого раннего возраста. Иначе ничего не получится.

Со временем мой сын менялся: он становился терпеливее, на людях старался вести себя благородно. Все, что накопится за дорогу, он еще выложит дома, выместит на нас все свои обиды.

Постепенно зарождался у него интерес к путешествиям. Сын запоминал, что мама по дороге будет объяснять и показывать много нового и интересного, что будут игры и смешные ситуации, о которых дома «расскажем» папе и сестричке. Ребенок каждый раз ждал от невыносимо-трудной для меня поездки чего-то необычного и яркого.

Как это было сложно1 Сколько горечи и боли надо было загнать поглубже, чтобы сын не заметил. Сколько эмоций выдать, чтобы превратить труднейшую необходимость в увлекательную экскурсию. Было так непросто удержаться на своеобразном пьедестале детского доверия и надежды.

Обучение глухого ребенка речи, знакомство его с нашим обычным миром — это, по сути, формирование его судьбы. Мнение кажется настолько очевидным, что не нуждается в доказательствах. Однако сколько сил и времени я трачу в своем кабинете на то, чтобы уговорить родителей заниматься с их собственным ребенком, мобилизовать свои силы и возможности, а потом заслуженно радоваться успеху. Сердце обливается кровью, когда видишь перед собой маленького глухого человечка с умными, внимательными глазками на нулевой стадии развития; ребенка, который на моих занятиях все схватывает буквально на лету... Нет, мама любит своего малыша: он хорошо одет, в пакетике у него — лакомства и красивые игрушки. Но перестроить жизнь во имя будущего ребенка, напрячься, отдать все силы — для нее это слишком большая и непосильная жертва.

Я работаю недавно, но уже сейчас могу привести очень показательные примеры.

Ребенку 2 года. Развитие — на нуле: ни одного звука, ни, тем более, ни одного слова и понятия. С родителями — совершенно никакого общения. Занимаемся месяц, второй. Результат необыкновенный. Способный малыш узнает несколько слов, называет лепетными словами игрушки из моего чудесного мешочка, выучил некоторые буквы, складывает их в слова, выполняет дидактические задания. Взгляд у него становится осмысленным и живым, он учится понимать то, что я пытаюсь объяснять. По-настоящему он только сейчас начал жить, знакомиться с миром. Но через это же время энтузиазм у мамы иссякает (« Я столько отзанималась с ним!») — и занятия прекращаются.

Мои пациенты исчезают на месяц, на полгода. Дома ребенок постепенно забывает все, что мы достигли с таким трудом.

Через полгода мама появляется снова. Я никогда никому не отказываю. Начинаем все сначала. Я работаю с тем же рвением, у мамы его гораздо меньше (парадокс?). Ребенок тоже изменился: внимание более рассеянное, невоспитанность проявляется резче.

Зачем я так пространно описывала злоключения наших с сыном поездок к сурдопедагогу? Чтобы вызвать жалость? Нет. Для чего подчеркнула нерадивость некоторых пациентов? Чтобы выставить себя в выгодном свете? Два раза — нет!

Жаль детей. Хочу достучаться в закрытые наглухо двери. Может, из-за какой-нибудь из них откликнутся. Одна из мам, периодически надолго пропадая из поля моего зрения, в очередной раз появилась в кабинете и попросила о помощи. «А разве я вам хоть когда-нибудь отказывала? » Оказывается, на этот раз они с мужем захотели, чтобы я приходила к ним заниматься на дом. Я убеждала, что в кабинете удобнее, приводила веские аргументы. Разговора не получалось: она зашла в кабинет с заведомо единственным желанием. В конце концов я согласилась только по одной причине: жаль было способную девчушку, самую способную из всех, кто приходил раньше.

Мой муж, человек редкой щедрости и бескорыстия, вдруг взбунтовался и категорически запретил мне ходить заниматься на дом. «Ты забыла, через какие тернии сама продиралась, чтобы заниматься с нашим сыном? А ей — 15 минут ходьбы до поликлиники. Если человек не хочет трудиться, ты не в состоянии сделать всю работу за нее».

Лишь немногие знают, какого труда стоило получить разрешение на открытие в нашем городе кабинета сурдопедагога. Добивались для того, чтобы облегчить участь мамочек, чтобы не приходилось им ездить за тридевять земель, чтобы сэкономить им время и деньги, чтобы помощь всегда была рядом.

ГЛАВА VI. Занятия, занятия, занятия...

Наши дети — это наша старость.

Правильное воспитание — счастливая старость,

плохое воспитание — будущее горе.

А. С. Макаренко

Чем занимались дома? Всевозможные общеразвивающие игры по обычной детсадовской программе, упражнения на развитие памяти и внимания. У нас уже появился карманный слуховой аппарат. Регулярно тренировали слух — с аппаратом и на голое ушко, за экраном и по губам. Много времени уделяли занятиям перед зеркалом. Незнающему человеку со стороны могло показаться, что мы просто балуемся, кривляемся. А на самом деле подражание артикуляции, т. е. положение видимых речевых органов,— очень нужная работа. Занимались с раннего возраста и со временем упражнения все более усложнялись. Если вначале просто показывали язычок, то потом пошли «горки», «чашки», «лепестки». А такие манипуляции языком, как я по опыту знаю, не у каждого взрослого получаются.

Упражнения по подражанию артикуляции и по произношению — самая трудоемкая и неблагодарная работа. Однако этим надо заниматься всегда, с самого раннего детства. Глухой человек не в состоянии контролировать свою речь. И если не будет упражнений, а периодически — корректировки специалиста, то постепенно речь опять становится невнятной, теряются с трудом поставленные звуки. Поэтому некоторым видам занятий не суждено закончиться никогда. А если учесть, что глухому человеку приходится постоянно читать с губ (при нашей зачастую неважной дикции), получается, что вся жизнь — непрерывное, утомительное занятие. И это наряду с обычными человеческими обязанностями и проблемами. Вот к такой жизни мы должны были подготовить своего ребенка. Научить быть сильным, дать осмысленную ориентацию в мире вещей. А главное, зарядить добротой и любовью — тем, что будет питать и давать силу.

Описать или хотя бы слегка коснуться всего, чем мы занимались, невозможно. Я попытаюсь сосредоточить внимание на том, чему мы научились к четырем годам, потому что потом начинается совершенно новый этап в нашей жизни.

Для развития четкой артикуляции, отработки произношения и соединения звуков в слоги я предлагаю родителям следующее упражнение. Выполняется оно перед зеркалом, сидя за столом. На столе лежит россыпью азбука. Работаем с гласными: а, о, у, и, ы, всегда в одинаковой последовательности (ребенок на втором занятии уже все запоминает). Согласные выбираем те, которые важнее отрабатывать. Проговаривая каждый слог, необходимо положить эти буквы азбуки на столе перед ребенком. И ни в коем случае не говорите: «Будем заниматься». Будем играть!

па-па-па — указательными пальцами стучим по столу, широко открывая рот на гласную и четко, несколько утрированно, произнося согласную.

по-по-по — указательными пальцами показываем вверх, как бы приподнимая небо, рот широко округляем.

пу-пу-пу — указательными пальцами показываем вперед, подсказывая губам, сложенным в трубочку, куда тянуться.

пи-пи-пи — соединенными указательным и большим пальцами растягиваем губы в улыбку.

пы-пы-пы — двумя ладонями с расставленными пальцами также растягиваем рот, но уже не в узкую полосочку.

Упражнение дети запоминают быстро. Оно уникально по значимости: развивает артикуляцию, отрабатывает произношение, учит соединять звуки в слоги. Я показывала упражнение слышащим детям моих знакомых, которые, зная буквы, не могли соединить их в слоги. Поиграв несколько вечеров, ребенок легко начинает читать по слогам.

Самое легкое в работе — изучение существительных. Здесь достаточно показать ребенку предмет или рисунок, поставить табличку. Далее идет процесс запоминания, отрабатывания, повторения. К этому времени сын знал обобщающие слова (мебель, игрушки, животные, одежда, продукты, транспорт) и не менее десяти расшифровок к каждому из них.

Труднее было с глаголами. Таблички «встань», «сядь», «иди», «бегай», «прыгай» активно не нравились сыну. Я их брала с собой на прогулки, подсовывала в каждый удобный момент, но малыш не хотел их запоминать и различать. Глаголы «возьми», «положи», «принеси» стали камнем преткновения. Но мы не отчаивались: на одном застревали, одновременно другое подгоняли. Каждый день в квартире появлялись новые и новые таблички.

Таблички делают из плотной бумаги, т. к. пользоваться ими придется долго и часто. Слова пишут печатными буквами. Желательно, чтобы таблички, шрифт и цвет букв были одинаковыми и не отвлекали внимания. Работая с табличками, следует держать их у подбородка: ребенок должен видеть губы говорящего.

Некоторые мамы старательно складывают все таблички в одну коробку — «на свое место». Не стоит так делать. Развесьте таблички по всей квартире, и ребенок, много раз за день пройдя по комнате, каждый раз увидит зеркало, шкаф, диван и запомнит слова, записанные на табличках, прикрепленных на уровне его роста. В кухне, в спальне, в коридоре придется сделать наборные полотна, потому что там скопится в дальнейшем большое количество табличек. В «коридорное» наборное полотно войдут названия верхней одежды, обуви, головных уборов и т. д. В «спальне» — названия постельных принадлежностей. Кстати, и в ванной, само собой, не обойтись без табличек. Запасайтесь бумагой, фломастерами и терпением.

Понятия, прототипов которых нет в квартире, лучше записывать в отдельный блокнот (о таких словарях я расскажу попозже). Если натуральных предметов нет, развивая фантазию ребенка, при повторении пользуйтесь воображаемыми.

Счет выучили между прочим. На остановках, где времени предостаточно, мы играли, это стало нашей традицией. Я говорила: «Хлопай — 5», «Прыгай — 4». Говорила губами, без звука, сын такие игры любил. Вокруг никто ничего не замечал, а мы занимались.

Вся квартира пестрела табличками. Их было великое множество. На кухне они не помещались — там висело наборное полотно с кармашками. В первом кармашке — слова, обозначающие продукты (соль, сахар, перец, яйцо и т. д.); во втором — названия готовых блюд (борщ, суп, компот, кисель); в третьем — названия столовых и кухонных принадлежностей (ложка, вилка, тарелка, кастрюля). И еще, и еще. Все надо было учить, хорошо проговаривать, повторять регулярно сотни раз. Бывало, зайдешь на кухню и не знаешь, за что браться в первую очередь, что важнее: немытая посуда, приготовление обеда или таблички. Сын много времени проводил со мной на кухне. Между делом рано научился чистить и резать картошку, морковку. Все правильно: мама помогает ему, а он должен помочь маме.

Зимой и в ненастное время года заниматься было легче, потому что больше времени находились в квартире. А летом ребенку хотелось гулять. На прогулку я выходила во всеоружии. Таблички, картинки, книжки — целый пакет. Всеми правдами и неправдами, хоть ненадолго старалась отвлекать малыша от песочницы, от качелей, чтобы повторить, закрепить, выучить... Если не получалось, присаживалась рядом с ним и в ходе игры (надо ведь научиться и этому), ненавязчиво вводила: песок, играть, мальчик, девочка.

Я понимала, что ребенку на прогулке положено отдохнуть от занятий, расслабиться. Но что делать? Обычный ребенок целый день получает слуховую развивающую информацию, постепенно запоминает, вникает, ему и заниматься не надо. А глухому ребенку необходимы постоянные занятия. Не повторишь какое-нибудь слово всего недельку — и все, его уже нет; приходится начинать сначала. Ведь если на занятиях слово повторяется много раз, то в бытовых условиях употребление ограничивается единичным, редким повторением — вот и забывается. А слов великое множество! (Пока я не начала заниматься со своим сыном, я как-то об этом не задумывалась.) И каждое слово, его значение, смысл, произношение и многократное повторение могли дать ребенку только мы и никто другой.

Во всем мне помогала дочка. Моя маленькая помощница читала с четырех лет, и занятия с братом (подкладывание табличек, повторение букв алфавита и еще многое другое) она с удовольствием взяла на себя. Она была старше брата всего на три с половиной года, но отлично справлялась с ролью учительницы. К сожалению, с появлением малыша она как бы отошла на второй план. Я не раз задавала себе вопрос: как могла такая малышка понять и почувствовать, что родители по-прежнему любят ее, но у них не хватает ни сил, ни времени, чтобы все оставалось по-прежнему. Сестра очень любила брата, не было у нее ревности из-за отнятого первенства. Она росла как бы сама по себе. Я никогда не заставляла ее делать уроки, порой даже не замечала, когда она их делает. В свободную минуту я старалась наверстать упущенное. Всегда подчеркивала, что она у меня главная помощница. Сыну я объясняла, какая она умница, и со временем авторитет сестры станет для него самым главным критерием.

Но я не хочу идеализировать. Моя семья никогда не была тихой, спокойной обителью, чего я страстно желала. У нас постоянно были слышны крик, плач и разборки. Наш младший ребенок был капризным, шумным и очень трудным. Сын, конечно, обижал дочку, ей всегда приходилось несладко. Не говоря уж о том, что у нее попросту никогда не было возможности в тишине делать уроки, заниматься музыкой.

Однажды мне сказали: «Чтобы развить остаточки слуха, постоянно тренируйте слух. Один из способов — говорите как можно громче, кричите. Если вы к вечеру охрипли, считайте, что день прошел не зря». И мы старались! На много лет крик стал нормой в нашей семье. До тех пор, пока (сыну было лет восемь) в Москве не поставили точный диагноз — тотальная глухота, и не сказали: «Не мучайте ребенка аппаратами и не изводите криком свое горло и нервную систему, ничего не поможет». Но эти слова прозвучали через восемь лет. А все прошедшие годы сын не спал днем, не ходил в садик, целый день был дома— шумел, капризничал, резвился, мешал. И мы постоянно кричали, разговаривая и занимаясь с ним.

Мне иногда не хотелось просыпаться по утрам: я не представляла, чем буду занимать своего шумного, неугомонного ребенка? Каждый день — как бой. Моей маленькой помощнице приходилось не легче. Брат мог порвать ее книжку, разбросать с таким старанием расставленные игрушки, разобрать или сломать любимую из них, дернуть за косу, дружески хлопнуть, ударить чем-нибудь. И делал он это не со зла. Он любил сестру. Но был слишком подвижный, а его игры обязательно включали в себя бег, прыжки, швыряние. Ему это нравилось, и он старался привлечь всех членов семьи, полагая, что его замечательная игра должна нравиться всем. А когда заводился, собственные тормоза не срабатывали, приходилось применять дополнительные формы воздействия.

Если обиженная дочка плакала, я, пожалев ее наспех, тут же начинала объяснять обидчику значение слов «слезы», «плачет» и «нельзя», подкладывала таблички. Моя маленькая умница понимала все правильно, не затаила обиды за мою вынужденную в ту минуту черствость по отношению к ней. Мало того, она и на брата не таила обиды, всегда терпеливо и снисходительно относилась к нему.

Было тяжело, но девочка с отличием закончила музыкальную школу и с медалью — обычную. Авторитет ее в глазах брата еще больше вырос.

Имея глухого ребенка в семье, кроме главной трагедии и душевной боли, постоянно сталкиваешься со многими проблемами. С обычным ребенком можно поговорить между делом. Разговаривая с глухим, необходимо огставить все и расположиться напротив. А если спешишь и надо быстро что-то объяснить, он, как назло, ничего не понимает. Потому что, когда человек спешит, нервничает или жует, его артикуляция, соответственно, меняется, и неслышащий маленький собеседник информацию брать с губ затрудняется. Повторяешь вновь и вновь, пишешь пальцем на столе, объясняешь жестами, но он уже поддался какой-то суете, нервозности, и мои слова не доходят до понимания.

Его нельзя позвать из другой комнаты — надо идти туда самой; отвернулся — надо подойти. В течение дня таких ситуаций — десятки. Если ребенок на улице увлекся и ушел далеко вперед, приходится бежать следом. Чтобы обратил внимание и повернул голову, касаешься его плеча рукой. Но так как часто куда-то спешишь и опаздываешь, получается, что не просто касаешься, а хлопаешь, дергаешь. И он, подражая нам и не понимая, что нас-то можно просто позвать голосом, тоже стал хлопать. Один, два, три, десять раз шлепнул — ничего. Но бывают минуты, когда расслабишься или, наоборот, взвинчен до предела, а тут тебе в плечо толчок неправильно рассчитанной силы. Такое раздражение подступит! Потом остановишь себя — стоп! Я ведь тоже так делаю, когда зову. Однако сын воспринимал это по отношению к себе естественнее, ведь он по-другому не жил и не умел.

Затрудняется и практически полностью исчезает возможность общения в темноте. Лица говорящего не видно, жестами не объяснишь. Мы нашли выход из положения.

На ладошке сына я «писала» пальцем. Закончилось слово — прикрыла его ладонь своею; пауза, потом пишу дальше. Возможно, кто-то делает так же; и по методике обучения слепоглухонемых, как я узнала позже, так общаются. Но в то время находка была нашей собственной, и мы ею гордились.

Считывал он моментально, не дожидаясь конца слова. Все остальное: отойти в темноте, позвать, что-то сделать — исключалось, словно останавливалась жизнь.

Выручал и выручает фонарик. Если в доме вдруг отключали электроэнергию, первым делом я спешила к малышу, чтобы дать понять: все в порядке, я — рядом. А потом уже вместе мы шли за фонариком или свечой.

Сколько курьезов и маленьких трагедий случалось у нас в семье из-за главной причины: из-за отсутствия слуха у нашего мальчика. Как-то зимой я вышла на балкон развешивать белье. Как всегда, спешила, практически не оделась, а морозец был приличный. Сын стоял за дверью и через стекло смотрел на меня. Потом начал играть с нижним шпингалетом и опустил его. Ничего не подозревая, отошел от балкона и сел смотреть книжку. Спиной ко мне. Бесполезно стучать, звать и махать руками. Я стояла и плакала. Не потому, что замерзла. Я думала о том, что все неудобства, которые нам причиняет глухота нашего ребенка, мизер по сравнению с тем, что она причиняет ему самому.

Однажды я собиралась идти на работу. Дети оставались дома. Я уже спускалась по лестнице, когда дочке понадобилось что-то мне сказать. Она вышла босиком на лестничную площадку, стоя у двери на коврике, позвала меня. Сын не видел, как она выходила. Он заметил приоткрытую дверь, подумал, что мы забыли ее закрыть. Прикрыл дверь изнутри, запер ее на ключ и стал искать сестру в квартире. Сначала думал, что она играет и прячется. Искал, звал, потом заплакал — все громче и громче. Мы никогда его не обманывали, и он обиделся, что сестра ушла тайком. Сердце разрывалось от жалости и невозможности помочь.

Какая уж тут работа! Дочка, босая, продолжала стоять у двери, а я вышла на улицу, чтобы смотреть на окно кухни. Знала, что сын часто, когда оставался один, выглядывал во двор из окна. Так случилось и на сей раз, но надо ли говорить, что и он, и мы испытали за эти двадцать минут?!

Событие подтолкнуло папу к реконструкции нашего звонка: теперь в коридоре стала мигать лампочка, помогая нашему малышу понять, что кто-то пришел.

Возникали трудности и другого характера. Наш малыш рос сложным, шумным, нестандартным. Мы, постепенно привыкая к его капризам и выходкам, что-то терпели, на что-то не обращали внимания. Конечно, и наказывали, но многое прощали, оправдывая тем, что он не услышал и не понял. А совершенно посторонние, незнакомые люди, не ведая, что перед ними необычный ребенок, воспринимали все иначе. Сколько раз, видя недостойное поведение маленького ребенка, меня на улице начинали воспитывать. И мне, собранной в комок от боли, обиды и стыда за поведение собственного ребенка, приходилось выдерживать дополнительную нагрузку.

Радовали и помогали жить успехи нашего мальчика в познании окружающего мира. Ребенок рос очень любознательным. Познакомившись с цифрами и числами, он буквально «заболел» этим. Если мы встречали кого-нибудь по дороге или кто-то приходил к нам, сын обязательно спрашивал: « Сколько лет? » И я интересовалась этим у человека, удовлетворяя любопытство своего малыша. Сразу следующий вопрос: «Дом — сколько?» (значит, какой номер квартиры).

Накопление сведений обо всех знакомых — хобби начинающего эрудита. Взрослея, он интересовался датой рождения, номером телефона — всего не перечесть. Все запоминал и потом записывал в тетрадях. Так у нас в доме стали появляться своеобразные справочники.

В перерыве посмотрим сказку

Как и обычным малышам, глухим детям необходимы сказки. Но донести смысл повествования до глухого ребенка сложно.

Я хочу поделиться опытом, как мы работали над первыми сказками. Работали, потому что совсем непросто продумать, как донести основной смысл до сознания ребенка. Позже, когда пополнится словарный запас, все станет гораздо проще.

Первые наши сказки — «Колобок», «Репка», «Заюшкина избушка». Глухой ребенок, понимающий все буквально и не умеющий мыслить абстрактно, с трудом разграничивает понятия «быль» и «небыль». Поэтому многое в содержании сказки необходимо максимально упростить, приблизить к обиходным, уже известным понятиям.

Я испекла в масле творожные шарики. Самому счастливому из них, намечавшемуся стать главным героем сказки, мы прилепили глазки, нос и рот (сразу достаем таблички и повторяем знакомые понятия; тут же вводим новое слово «колобок»). На столе устанавливаем домик, плоскостные елочки и игрушки-персонажи (повторяем названия вновь появляющихся предметов, и таблички кладем рядом с ними). Сказку необходимо повторить несколько раз, потому что ребенок с первого раза не поймет содержания. Первый просмотр уходит на эмоциональное восприятие. Как выйти из положения при повторе, ведь лиса должна в конце сказки съесть Колобка? Как повторять сказку без него?

В первом просмотре лиса — игрушка; и когда наступает решающий момент, я предлагаю испугать и прогнать лису. (Обязательно возьмите книжку с картинками и во время театрального действия перелистывайте страницы, рассматривайте картинки. Потому что театр будет только сегодня, а книга останется на каждый день; пусть и в ней все будет понятно.)

И вот лиса, напуганная и пристыженная (пальчиком — ай-ай-ай!), убегает. Ребенку игра нравится, он с удовольствием спасает Колобка и пугает лису: топает ножками, хлопает в ладошки.

Но ничего не поделаешь, маленький зритель должен знать и классический исход сказки. Последний показ. Лиса уже не игрушка, а девочка в оранжевой шапочке. Она и съедает главного героя. (Вводим новую табличку: «хитрая».)

Сказку «Репка» глухой ребенок не поймет, если предварительно не показать ему, как сажают семена, как они растут. Когда наш сын уже понял, «откуда репки берутся», сюжет мы разыгрывали сами. Переодевались, надевали шапочки персонажей. А репкой служил большой мяч, обернутый желтой тканью, с зеленым бантом сверху. Опять же рядом книжка с картинками — для сравнения, и слова-таблички. Финал: репка, наконец, поддается, все падают и смеются.

Со сказкой «Заюшкина избушка» лучше знакомиться зимой. У нас предварительно появились новые таблички «снег», «лед». Мы наблюдали, как снег и лед тают на солнышке.

Инсценировали также «Теремок» и многие другие сказки.

А вот к сказке «Курочка Ряба» долго не приступали, потому что я не смогла бы объяснить малышу, как возможно, чтобы дед яйцо молотком «бил — не разбил», а потом оно упало и вдруг разбилось? Мой сын несоответствие непременно бы заметил и опыты с молотком и яйцами, лежащими в холодильнике, провел бы, без сомнения.