Можно ли знать, что есть хорошо для людей?

В комнате нас было несколько человек. Двое про­сидели в тюрьме много лет по политическим причи­нам, они страдали и жертвовали ради получения свободы для страны и были хорошо известны. Их имена часто упоминались в газетах, и хотя они были скромны, но высокомерие из-за достижения и изве­стности все-таки мелькало в глазах. Они были на­читаны, речь их была красивой, которая приходит с практикой публичных выступлений. Один был круп­ным мужчиной с острым взглядом, политиком, пол­ным всяких проектов и желания подняться по слу­жебной лестнице, не против карьеризма. Он также попал в тюрьму по той же самой причине, но те­перь занимал должность во власти, и его взгляд был уверенным и целеустремленным. Он мог манипули­ровать идеями и людьми. Был еще другой, который отказался от материальных благ и голодал ради того, чтобы делать добро. Много знавший и владевший подходящими цитатами, он обладал улыбкой, кото­рая была искренне добродушной и приятной, в на­стоящее время он путешествовал по всей террито­рии страны, разговаривая, убеждая и голодая. Было еще трое или четверо человек, которые также стре­мились подняться по политической или духовной лестнице признания или смирения.

«Я не могу понять, — начал один из них, — по­чему вы настроены против активных действий. Жизнь — это действие, без действия жизнь — процесс застоя. Мы нуждаемся в преданных людях дей­ствия, чтобы изменить социальные и религиозные условия этой несчастной страны. Наверное, вы не против реформы: чтобы люди, владеющие землей, добровольно отдали часть земель безземельным, за обучение сельских жителей, за улучшение деревень, за прекращение кастовых разногласий и так далее».

Реформа, хотя и необходимая, только порождает потребность в дальнейшей реформе, и нет этому конца. Что на самом деле необходимо — так это революция в мышлении человека, а не частичная реформа. Без фундаментального преобразования в умах и сердцах людей реформа просто погружает нас в сон тем, что помогает далее быть удовлетво­ренными. Это довольно очевидно, не так ли?

«Вы имеете в виду, что мы не должны проводить никакие реформы?» — спросил другой с напряже­нием, которое удивляло. «Думаю, что вы не пони­маете его, — пояснил мужчина постарше. — Он имеет в виду, что реформа никогда не вызовет пол­ное преобразование человека. Фактически, рефор­ма препятствует тому полному преобразованию, потому что она усыпляет человека, давая ему вре­менное удовлетворение. Умножая эти приносящие удовлетворение реформы, вы будете медленно на­качивать наркотиками вашего соседа до удовлетво­ренности.

Но если мы строго ограничимся одной существен­ной реформой, скажем, добровольная отдача земли безземельным, пока этого не произошло, не будет ли это выгодно?» Вы можете отделить одну часть от целой области существования? Можете ли вы выставить забор вок­руг нее, сконцентрироваться на ней, не воздействуя на оставшиеся части области?

«Задействовать полностью всю область существо­вания — это точно то, что мы планируем сделать. Когда мы доведем до конца одну реформу, мы пе­рейдем к следующей».

Можно ли всеобщность жизни понять через часть? Или же сначала нужно воспринять и понять целое, и только тогда можно исследовать и изменить части по отношению к целому? Без постижения целого, просто концентрация на части только порождает дальнейший беспорядок и страдания.

«Вы хотите сказать, — потребовал напряжен­ный, — что мы не должны действовать или совер­шать реформы без предварительного изучения це­лостного процесса существования?»

«Это, конечно, абсурд, — вставил политик. — У нас просто нет времени, чтобы найти полное значе­ние жизни. Это придется оставить мечтателям, гуру и философам. Нам приходится иметь дело с каж­додневным существованием, мы должны действовать, издавать законы, управлять и создавать порядок из хаоса. Нас интересуют дамбы, ирригация, улучше­ние сельского хозяйства. Мы занимаемся торговлей, экономикой и должны иметь дело с иностранными силами. Этого достаточно для нас, если нам удастся жить изо дня в день без какого-либо произошедше­го главного бедствия. Мы люди практики на ответ­ственных должностях и должны действовать, прилагая все наши способности, чтобы делать добро для людей».

Если можно спросить, откуда вы знаете, что хо­рошо для людей? Вы слишком много предполагае­те. Вы начинаете с такого большого количества умо­заключений, и, когда начинаете с умозаключения, вашего ли собственного или чьего-то другого, пре­кращается всякое размышление. Спокойное пред­положение, что вы знаете, а другой нет, приводит к большему страданию, чем страдание из-за возмож­ности питаться только раз в день. Потому что именно тщеславие из-за умозаключений вызывает эксплу­атацию человека. В нашем рвении действовать ради того, чтобы сделать хорошее для других, мы, ка­жется, причиняем много вреда.

«Некоторые из нас думают, что мы действи­тельно знаем то, что хорошо для страны и ее на­рода», — объяснил политик.

«Конечно, оппозиция тоже считает, что она зна­ет, но оппозиция не очень сильна в этой стране, к счастью для нас, так что мы победим и окажемся в состоянии, чтобы испытать то, что, как мы думаем, хорошо и выгодно».

Каждая партия знает или думает, что знает, что хорошо для народа. Но то, что по-настоящему хо­рошо, не создаст антагонизма как на родине, так и за границей, оно вызовет единство между одним че­ловеком и другим. То, что по-настоящему хорошо, коснется всего человечества полностью, а не какой-то поверхностной выгоды, которая может привести только лишь к большему бедствию и страданию. Оно положит конец разделению и вражде, которую со­здали национализм и организованные религии. И так ли легко найти хорошее?

«Если нам придется учесть все значения, что есть хорошо, мы ни к чему не придем, мы окажемся не способными действовать. Немедленные потребнос­ти требуют немедленных действий, пусть даже эти действия могут принести несущественный беспоря­док, — ответил политический деятель. — Просто у нас нет времени для обдумывания и философство­вания. Некоторые из нас заняты с раннего утра до позднего вечера, и мы не можем отсиживаться, что­бы рассмотреть полное значение каждого действия, которое нам нужно предпринять. Мы буквально не можем позволить себе удовольствие глубокого раз­мышления, и мы оставляем это удовольствие для других».

«Сэр, вы, кажется, предлагаете, — сказал один из тех, кто до настоящего времени молчал, — что прежде, чем мы исполним то, что мы считаем хоро­шим поступком, мы должны обдумать полностью значение того поступка, так как, даже при том, что он кажется выгодным, такой поступок может при­нести больше страдания в будущем. Но возможно ли так глубоко осознавать наши собственные дей­ствия? В момент действия мы можем считать, что имеем то осознание, но позже мы можем обнару­жить нашу слепоту».

В момент действий мы восторженны, мы в поры­ве, мы увлечены идеей или личностью лидера. Все лидеры, от тирана до самого набожного политического деятеля, заявляют, что они действуют для блага человечества, но все ведут к могиле. Но тем не ме­нее мы уступаем их влиянию и следуем за ними. Разве вы, сэр, не оказывались под влиянием такого лидера? Возможно, его уже нет в живых, но вы все еще думаете и действуете согласно его санкциям, формулам, образу жизни, или же вы находитесь под влиянием более современного лидера. Так что мы идем от одного лидера к другому, бросая их, когда это нам удобно, или когда появляется лидер получ­ше с еще большими обещаниями чего-нибудь «хоро­шего». Своим энтузиазмом мы и других впутываем в сеть собственных убеждений, и часто они остаются в этой сети, тогда как сами мы перешли к другим ли­дерам и другим убеждениям. Но то, что хорошо, сво­бодно от влияния, принуждения и удобства, и любой поступок, который не хорош в этом смысле, обяза­тельно породит беспорядок и страдания.

«Думаю, что все мы можем признавать себя ви­новными в нахождении под влиянием лидера, на­прямую или косвенно, — согласился последний го­воривший, — но наша проблема вот в чем. Осозна­вая, что мы получаем много выгоды от общества, а отдаем назад очень мало, при этом видя так много нищеты всюду, мы чувствуем, что несем ответствен­ность за общество, что должны что-то делать, что­бы уменьшить это бесконечное страдание. Большин­ство из нас, однако, чувствует себя довольно поте­рянными, так что мы следуем за сильной личнос­тью. Его преданность, очевидная искренность, его мысли и действия оказывают на нас очень сильное влияние, и различными путями мы становимся его последователями. Под его влиянием мы вскоре ока­зываемся в ловушке действий либо за освобожде­ние страны, либо за улучшение социальных усло­вий. В нас имеется закоренелое принятие авторите­та, и от этого принятия авторитета вытекает дей­ствие. То, что вы нам рассказываете, так противо­речит всему, к чему мы приучены, но это не дает нам права судить и действовать. Я надеюсь, что вы понимаете наше затруднение».

Конечно, сэр, любой поступок, основанный на авторитете книги, пусть даже священной, или на авторитете человека, возможно благородного и свя­того, является бездумным поступком, который дол­жен неизбежно привнести беспорядок и горе. В этой и в других странах лидер получает авторитет бла­годаря интерпретации так называемых священных писаний, которые он свободно цитирует, или благо­даря его собственному опыту, который обусловлен прошлым, или благодаря строгости его жизни, что опять же основано на образе священных записей. Так что жизнь лидера так же повязана авторите­том, как и жизнь последователя, оба являются ра­сами книг, опыта или знания другого. С этим всем в качестве основы вы хотите переделать мир. Это возможно? Или же вам необходимо отбросить весь этот авторитарный, иерархический взгляд на жизнь и приблизиться ко многим проблемам со свежим, жаждущим умом? Проживание и действие неотде­лимы, они находятся во взаимосвязи, это объеди­ненный процесс, но сейчас вы отделили их, верно?

Вы расцениваете ежедневное проживание с его мыс­лями и поступками как отличное от действия, кото­рое собирается изменить мир.

«И снова, это верно, — продолжал последний говоривший. — Но как же нам отбросить этот хо­мут авторитета и традиции, которые мы охотно и с радостью принимали с детства? Эта традиция еще с незапамятных времен, и тут вы приходите и сове­туете нам отбросить все это в сторону и положиться на самих себя! Из того, что я услышал и прочитал, вы утверждаете, что сам Атман не имеет постоян­ства. Так что вы понимаете, почему мы сбиты с толку».

Не может ли быть так, что вы никогда на самом деле не исследовали авторитарный путь существо­вания? Если ставишь авторитет под вопрос — это уже конец авторитету. Нет ни метода, ни системы, по которой ум может освободиться от авторитета и традиции, а если бы имелся, то система стала бы доминирующим фактором.

Почему вы принимаете авторитет, в более глу­боком смысле того слова? Вы принимаете авторитет так же точно, как это делает гуру, чтобы быть в безопасности, быть уверенным, быть успокоенным, преуспеть, доплыть до другого берега. Вы и гуру — поклоняющиеся успеху, вы оба ведомые амбицией. Где есть амбиция, нет любви, а действие без любви не имеет никакого значения.

«Разумом я понимаю, что то, о чем вы говорите, истинно, но внутри, эмоционально, я не чувствую подлинность этого».

Не существует никакого разумного понимания: или мы понимаем, или мы не понимаем. Это разделение нас самих на два водонепроницаемых отсека — еще одна нелепость с нашей стороны. Нам лучше при­знаться, что мы не понимаем, чем придерживаться того, что существует разумное понимание, это только порождает высокомерие и противоречие, вызванное нами самими.

«Мы отняли у вас так много времени, но, воз­можно, вы позволите нам прийти снова».

«Я хочу найти источник радости»

Солнце было за холмами, город был озарен ве­черним сиянием, и небо было наполнено светом. При затянувшихся сумерках кричали и играли дети, у них перед ужином было все еще много времени. Вдали звонил диссонирующий колокол храма, а от близлежащей мечети чей-то голос при­зывал к вечерним молитвам. Попугаи возвраща­лись из далеких лесов и полей к плотно насажен­ным вдоль всей дороги деревьям с густой листвой. Они создавали ужасный шум перед тем, как усе­сться на ночь. К ним присоединились вороны с их хриплым криком, были еще другие птицы, и все щебетали и шумели. Это была окраина города, и звуки движения транспорта тонули в громком щебетании птиц. Нос наступлением темноты стали более тихими, и через нескольких минут они умол­кли и были готовы ко сну.

К группе людей болтающих и смеющихся под деревом, освещенных светом электрической лам­пы сверху, подошел мужчина, с предметом на шее, напоминающим толстую веревку, один конец ко­торой держал в руке. Подойдя к группе, он поло­жил веревку на землю. Послышались испуганные крики, люди стали убегать, так как «веревка» ока­залась большой коброй, шипящей и надувающей свой капюшон. Смеясь, мужчина толкнул ее го­лыми пальцами ноги и тотчас поднял снова, дер­жа ее прямо над головой. Конечно, ее клыки были удалены, в действительности она была безвред­ной, но страшной. Мужчина предложил мне обвя­зать змею вокруг моей шеи, он был польщен, ког­да я погладил ее. Она была холодной и покрыта чешуей, с сильными, слегка подрагивающими мус­кулами, глаза ее были черными и смотрели не мигая, так как у змей нет век. Мы прошли не­сколько шагов вместе, кобра на его шее вела себя беспокойно.

При свете уличных фонарей звезды казались тус­клыми и далекими, но Марс был красным и ярким. Рядом прошел нищий, едва передвигаясь медлен­ными, усталыми шагами. Он был укутан в лохмо­тья, а его ноги были обернуты рваными кусками холста, привязанными к ним крепкой нитью. Он опирался на длинную палку и что-то бормотал себе под нос. Когда мы прошли мимо, он даже не взгля­нул. Дальше по улице располагалась шикарная го­стиница, со стоящими перед ней дорогими автомо­билями разных марок.

Молодой профессор одного из университетов, довольно нервный, с высоким голосом и блестя­щими глазами, сказал, что проделал длинный путь, чтобы задать вопрос, который был для него са­мым важным.

«Я познал различные радости: супружеской люб­ви, здоровья, увлечения и хороших товарищеских отношений. Будучи профессором литературы, я много читал и находил восторг в книгах. Но я об­наружил, что каждая радость мимолетна по своей природе, от самой маленькой до самой огромной, и все однажды заканчиваются. Кажется, все, чего бы я ни касался, не имеет постоянства, даже литера­тура — самая большая любовь моей жизни, начи­нает терять постоянную радость. Я чувствую, что должен существовать постоянный источник всякой радости, но хотя и искал его, я его не нашел».

Поиск — это удивительный феномен, вводящий в заблуждение, не так ли? Будучи неудовлетворен­ными настоящим, мы ищем кое-что вне его. Стра­дая от боли настоящего, мы исследуем будущее или прошлое, и даже то, что мы находим, поглощается настоящим. Мы никогда не прекращаем расследо­вать полное содержание настоящего, но всегда пре­следуем мечты о будущем. Или же из числа мерт­вых воспоминаний прошлого мы выбираем самые насыщенные и придаем им жизнь. Мы цепляемся за то, что было, или отклоняем его в свете завтрашнего дня, так что настоящее получается размытым. Оно просто становится проходом, который нужно как можно быстрее пройти. «Неважно, в прошлом это или в будущем, но я хочу найти источник радости, — продолжил он. — Вы знаете то, что я имею в виду, сэр. Я больше не ищу объекты, от которых можно получить радость: идеи, книги, люди, природа, а источник самой радости, вне всей скоротечности. Если не найти тот источник, можно быть постоянно охваченным печалью непостоянного».

Не думаете ли вы, сэр, что нам надо понять значение слова «поиск»? Иначе не поймем друг друга. Отчего возникает побуждение искать, это беспокойство, чтобы найти, это принуждение достичь? Возможно, если нам удастся раскрыть мотив и понять его значение, мы сможем понять значение и поиска.

«Мой мотив прост и ясен: я хочу найти постоянный источник радости, потому что каждая радость, которую я познал, была проходящим явлением. Побуждение, которое заставляет меня искать, — это страдание из-за неимения чего-то длящегося. Я хочу уйти от этой печальной неуверенности и не думаю, что в этом есть что-нибудь неправильное. Любой, кто хоть немного задумывается, должно быть ищет ту радость, которую ищу. Другие могут давать ей разные названия: Бог, истина, блаженство, свобода, Мокша, и так далее, но, по сути, это одно и то же».

Охваченный болью из-за непостоянства ум заставляет искать постоянное под любым названием, и само его стремление к постоянному создает постоянное, которое является противоположностью тому, что есть. Так, в действительности нет никакого поиска, а лишь желание найти успокаивающее удовлетворение в постоянном. Когда ум осознает, что находится в состоянии постоянного непрерывного изменения, он продолжает строить противополож­ность того состояния, таким образом оказываясь в ловушке конфликта индивидуальности. А затем, желая убежать от этого конфликта, он преследует еще одну противоположность. Таким образом ум оказывает­ся привязанным к колесу противоположностей.

«Я осознаю этот противодействующий умствен­ный процесс, как вы это объясняете, но нужно ли вообще отказаться от поиска? Жизнь была бы очень скучной, если бы не было открытий».

Открываем ли мы что-нибудь новое через поиск? Новое — это не противоположность старого, не про­тивопоставление тому, что есть. Если новое — это проекция старого, то оно является всего лишь видо­измененным продолжением старого. Всякое узнава­ние основано на прошлом, и то, что является узнава­емым, не новое. Поиск является результатом боли из-за настоящего, поэтому то, что разыскивается — уже известное. Вы ищете утешения, и, вероятно, вы его найдете. Но оно также будет мимолетным, по­скольку само побуждение найти — непостоянно. Вся­кое желание чего-либо, будь то радости, Бога или чего-то другого, является мимолетным.

«Правильно ли я вас понимаю, что так как мой поиск — это результат желания, а желание мимо­летно, мой поиск напрасен?»

Если вы понимаете суть этого, тогда сама мимо­летность — это радость.

«Как мне осознать суть этого?» Не существует никакого «как», никакого метода. Метод порождает идею о постоянном. Пока ум име­ет желание прийти к чему-то, получить, достичь, он будет в противоречивом состоянии. Противоре­чие — это нечувствительность. Но только лишь чувствительный ум осознает истину. Поиск рожда­ется из-за противоречия, а с прекращением проти­воречия нет надобности искать. Вот тогда наступа­ет блаженство.