Сейчас, пятнадцать лет спустя
20. Тыпомнишь…
ГРЕЙС
Нампринадлежитнастоящее. Текущая секунда, здесь и сейчас, это самое мгновение — оно наше. Это единственный безвозмездный подарок вселенной. Прошлое больше нам не принадлежит, будущее — лишь ничем не подкрепленная фантазия. Но настоящее в наших руках. Единственный способ реализовать фантазию — это принять настоящее.
Я долгое время была замкнутой и не позволяла себе рисовать будущее, потому что увязла в прошлом. Хотя это было невозможно, я пыталась воссоздать то, что было у нас с Мэттом. Мне не хотелось ничего другого; он заполнял все мое воображение.
Но Орвин однажды сказал мне, что время — это валюта жизни. А я потеряла слишком много времени. Именно мысль о его потере заставила меня понять, что пора двигаться дальше, что у меня уже никогда не будет того же, что было с Мэттом. Нужно было оплакать наши отношения и жить дальше.
Во всяком случае, так я говорила самой себе.
Пару месяцев назад я бродила в густом тумане сожалений. Я продолжала жить, но ничего не чувствовала. Смотрела в зеркало на новые морщины и удивлялась, откуда они взялись. Я потеряла очень много времени. Дни проходили, не отличаясь один от другого, сама же я была скорее гостем, чем хозяином своей жизни. И даже не искала способы разрушить проклятый круг однообразия, чтобы обрести хоть какой-то смысл существования.
Пока в метро не увидела Мэтта.
Тогда все изменилось. Мир снова окрасился красками, все вокруг стало ярким и отчетливым.
За эти пятнадцать лет боль от того, что с нами случилось, притупилась и ослабла. Много раз я пыталась заставить себя прекратить думать о Мэтте, но было слишком много напоминаний. Мне казалось, что если когда и встречу его, то он посмотрит сквозь меня, как будто я осталась для него всего лишь призраком из прошлого. Тем летом, после окончания университета, он заставил меня чувствовать себя именно такой: личностью, прекратившей свое существование.
Но при нашей встрече в метро он не сводил с меня глаз. Он узнал меня сразу же, а на его лице читалось искреннее изумление. Словно он впервые увидел рассвет над океаном. Пока мой поезд уносился в тоннель, Мэтт менялся в лице, становясь разочарованным, и тогда-то я и поняла, что в нашей истории есть упущенный фрагмент. Что означало его разочарование? Что такого с ним произошло за эти пятнадцать лет, что он бежал по платформе, вытягивая руки вперед и смотря на меня с желанием во взгляде?
Мне нужно было найти ответ. У меня была догадка, где можно найти Мэтта, но я была слишком напугана, чтобы искать.
—МиссПортер?
—Да, Эли?
Убирая ноты со стола, я посмотрела в большие голубые глаза одного из моих старших тромбонистов. Мы были в репетиционном кабинете в старшей школе, где я теперь преподавала.
— Вы знаете, что такое «Крейглист»?
— Конечно, знаю. Я не настолько старая, Эли, — усмехнулась я.
— Я знаю, что не старая, — ответил он, покраснев. Он нервничал. — Я спросил, потому что видел ваше тату, когда вы убирали волосы наверх. — Он тяжело сглотнул.
— Продолжай, — попросила я, заинтересованная.
— «Зеленоглазая голубка». У вас набиты эти слова?
Я кивнула.
— Кто-то называл вас так?
— Да, старый знакомый. — От одной лишь мысли мой пульс участился. Куда он ведет?
Из кармана он выудил сложенный в прямоугольник лист бумаги.
— Помните, когда мы участвовали в соревнованиях групп, там была девушка из юго-восточной старшей школы, игравшая на тубе?
— Конечно. — Я понятия не имела, о ком он говорил.
— Так вот, я думал, что между нами образовалась связь, но никто из нас не предпринимал никаких шагов. В общем, я решил посмотреть, может, она что-то писала в разделе «потерянных связей» на «Крейглист», и нашел это.
Онразвернуллистипротянулегомне.
«Зеленоглазой Голубке:
Мы встретились пятнадцать лет назад, аккурат в тот день, когда я переезжал в Нью-Йоркское общежитие для старшекурсников, в комнату по соседству с твоей.
Ты называла нас близкими друзьями. Мне нравится думать, что мы были чем-то большим.
Мы жили, наслаждаясь поисками себя через музыку и фотографию, во время зависаний в Вашингтон-Сквер-парк и пока занимались прочими странными вещами, лишь бы заработать денег. За тот год я понял о себе гораздо больше, чем за любой другой.
Мы утратили связь летом, когда я отправился в Южную Америку. Когда я вернулся, ты уже пропала. В твоей пустой комнате не было ничего, кроме старой гитары и легкого намека на парфюм. Что это было? Сирень?
Наставница в общежитии, та, что была похожа на Дэвида Боуи и пахла рыбными палочками, сказала, что ты отправилась путешествовать. Надеюсь, ты посмотрела мир. Надеюсь, жизнь была к тебе милостива.
Я не видел тебя до прошлого месяца. Это была среда. Ты качалась на каблуках, балансируя на желтой линии, что тянется вдоль платформы в метро, и ждала поезд F. Я не понимал, что это ты, пока не стало слишком поздно. Ты умчалась. Снова. Ты произнесла мое имя. Я прочитал его по губам. Я пытался вынудить поезд остановиться, просто чтобы сказать: "Привет".
Я увидел тебя, и ко мне вернулись чувства и воспоминания из той живой молодой поры, и большую часть месяца из головы не выходит вопрос: какой стала твоя жизнь? Может, я выжил из ума, но ты не против опрокинуть со мной по стаканчику, поболтать, обсудить последние пятнадцать лет?
М
(212)-555-3004»
У меня рот открылся от шока, я перечитала письмо три раза.
— Мисс Портер, это письмо вам? Вы знаете этого «М»?
— Да, — ответила я дрожащим голосом. На глаза начали наворачиваться слезы. Я приблизилась к парню и обняла его.
— Спасибо тебе.
— Это так круто. Не думал, что эти посты вообще работают. Хорошо, что у вас есть эта татуировка. Вы позвоните этому чуваку?
— Думаю, позвоню. Слушай, Эли, я правда ценю, что ты сделал, но мне нужно уйти. Можно, я возьму это? — Я потрясла листом бумаги.
— Само собой. Оно же ваше.
Я одарила его благодарной, счастливой улыбкой, схватила свои вещи и поторопилась к лестнице перед школой, одновременно набирая номер Тати. Она ответила в ту же секунду.
— Алло?
— Привет, ты занята?
— Я в салоне, — сказала она.
Вскоре после выпуска Брэндон бросил Тати. Она сразу же сбежала, коротко постриглась и покрасила волосы в черный как смоль цвет. Она не меняла его вот уже пятнадцать лет, думаю, это было в некотором роде напоминание. После Брэндона у нее ни с кем не было продолжительных отношений, если не считать ее парикмахера.
— Могу я прийти к тебе?
—Конечно. Вчемдело? Почему у тебя такой странный голос?
— Ничего не странный. — Я задыхалась.
—Ладно, приходи.
Помнитеспортивнуюходьбу? Эти причудливые упражнения,недолго просуществовавшие в восьмидесятых? Такой глупый способ быстрой ходьбы, когда бедра колышутся из стороны в сторону. И это до сих пор олимпийский вид спорта.
Я таким образом прошла до салона шесть кварталов насколько быстро, что могла бы взять золотую медаль.
Ворвавшись в салон, я увидела Тати в первом же кресле, на ней была эта черная накидка, которую используют в салонах. Ее волосы были покрыты лиловато-черной краской и накрыты целлофановой шапочкой, а ее парикмахер делал ей массаж плеч.
— Я в процессе, — сказала Тати, указывая на голову.
— Привет, — поздоровалась я с ее парикмахером. — Я сделаю.
Девушка улыбнулась и ушла. Я встала за спиной Тати и начала растирать ее плечи.
— О-о-ох, полегче, твои руки виолончелистки слишком грубые, — проскулила она.
—Ай, замолчи. Мненужнопоговоритьстобой.
—Ну, говори.
—Онхочетсомнойвстретиться.
—Очемтыговоришь?
Я рассказывала Тати о встрече с Мэттом в метро, но это было целых два месяца назад.
— Прочти, —я передала ей лист.
Чуть позже она уже всхлипывала.
— Ты плачешь? — спросила я, стоя у нее за спиной.
— Должно быть, это гормоны. Просто это так грустно. Почему в этом письме он кажется таким забывчивым?
— Не знаю.
— Ты должна позвонить ему, Грейс. Должна поехать домой и позвонить ему сейчас же.
— Что я скажу?
— Просто прощупай его и узнай, что ему нужно. Думаю, это в стиле старого Мэтта, вдумчиво и глубоко.
— Точно, да?
Тати вскочила со стула, посмотрела на меня и указала на дверь.
— Иди, сейчас же.
Яискалтебявостальных
МЭТТ
В среду, через несколько дней после публикации письма на «Крейглист» для Грейс, я шел на работу от метро, когда позвонил мой восьмилетний племянник, жаждавший знать, проспонсирую ли я его благотворительный забег. Я обожал этого парнишку, потому без колебаний ответил согласием, и как только закончил разговор с ним, позвонила его мать.
—Маттиас, этоМоника.
—Привет. Как Александр?
— Замечательно. Пашет как вол и затмевает всех партнеров, все как всегда. Ты же знаешь Александра.
— Еще бы, — ответил я не без горечи. — А ты? Как жизнь в Беверли-Хиллс?
— Прекрати это дерьмо, Маттиас.
— В чем дело, Моника?
— Мне звонила Элизабет и сказала, что у них с Брэдом будет ребенок. — Моя невестка могла взять награду за фигуральный размер яиц.
— Ага, я в курсе. У меня есть привилегия: я работаю с этими идиотами каждый день.
— Она восемь лет была моей сестрой, Маттиас. Не думаешь ли, что у меня есть право знать?
Я рассмеялся.
— Вы не слишком-то дружили, так что называть ее «сестрой» смешно. И это онабросила меня, помнишь такое?
— Ты придурок. Она бы не бросила тебя, если бы ты не был помешан на Грейс.
— Грейс не имеет никакого отношения ни к женитьбе, ни к разводу.
— Ну да, как же. Элизабет сказала, что ты так и не выбросил ее фотографии.
— Я никогда не избавляюсь от своих фотографий. Счегобы? Яфотограф. Грейс была объектом многих моих ранних работ. Элизабет знает это лучше других. Вообще, почему мы говорим об этом?
— Просто хочу убедиться, что она получит от нас подарок.
— Доставка почтой тебе в помощь. Она все еще живет в нашей прежней квартире. Ты знаешь, в той, из которой я выселился, чтобы она могла поиграть в домохозяйку и наделать детей с ее парнем.
— Мужем, — поправила она меня.
— Прощай, Моника. Передавай Александру «привет».
Я завершил разговор, глубоко вздохнул и снова задался вопросом, вот уже в десятый раз за неделю — что же происходит с моей жизнью?
Добравшись до работы, в комнате отдыха я обнаружил Скотта, тот делал себе кофе.
— Получил какие-то ответы на твой пост? — спросил он.
— Не-а, звонило несколько милых леди, предлагавших быть моей зеленоглазой голубкой.
— Чувак, да в чем дело? Воспользуйсяситуацией. Она, вероятно, никогда и не увидит это письмо, но это не значит, что она единственная зеленоглазая голубка на свете. — Он захлопал своими ресницами.
— В том-то и дело. По пути сюда я думал о жизни.
—О-о-о-ох.
—Нет, слушай. С первой моей девушкой, Моникой, у нас были бестолковые отношения, фальшивые, мы пытались впечатлить друг друга и всех вокруг.
— Ты был молод. Что с того?
— То же самое было и с Элизабет, во всяком случае, поначалу. Мои отношения с Моникой стали предпосылкой к женитьбе на Элизабет. Когда все стало по-настоящему, ни один из нас не смог справиться с этим. СГрейсбылоиначе. Совсем. С ней с самого начала все было по-настоящему.
— Есть и другие Грейс.
—Нет, мужик. Точноговорю. Простоявстретилееневовремя. Прошло пятнадцать лет, а я все еще думаю о ней. Я женился на другой женщине, красивой, умной женщине, но иногда я думал о Грейс и спрашивал себя, что было бы, если бы мы остались вместе. Я занимался любовью со своей женой и думал о Грейс. Насколько это ненормально?
—Занималсялюбовью? Это так мило, Мэтт, — усмехнулся он, едва не хохоча.
— Не опекай меня.
— Я просто говорю, что пора цеплять цыпочек. Ты долго был за бортом. Большеникакихзанятийлюбовью. Наказдоктора.
Он хлопнул меня по плечу и ушел.
Позже, на той же неделе, Элизабет остановилась у моей кабинки. Яоткинулсянаспинкукреслаиигралв «ЭнгриБердс».
— Мэтт?
Я поднял взгляд и увидел Элизабет в свободном платье для беременных,поглаживавшую свой живот и похожую на саму Мать Земли. Элизабет была красивой, естественной, неотшлифованной. Невзрачные черты лица, обыкновенные коричневые волосы, приятная кожа и свечение, исходившее от нее на протяжении всех этих лет, словно она была поцелованной солнцем. У нее была индивидуальность и то, как легко она предала наш брак, превратило ее в уродину.
— В чем дело?
— Тебе разве не нужно обработать тысячу снимков?
Я снова обратил свое внимание на вопящую птицу.
— Готово. Утверждено.
Периферийным зрением я видел, как она уперла руку в бедро, как суровый родитель. Ее терпение было на пределе. Мне было плевать.
— Ты не мог их показать сначала мне?
Я стрельнул в нее взглядом, после чего снова уставился в телефон.
— Ой, какими важными мы стали, Лиззи. — Я никогда ее так не называл. — Думаешь, ты теперь мой начальник?
— Мэтт. Я еле-еле мирюсь с соперничеством между нами.
— Соперничеством?! — усмехнулся я, устраиваясь в кресле поудобнее. В руке зазвонил телефон. Входящий от местного, неизвестного мне манхэттенского номера. Я поднял палец, чтобы Элизабет замолчала, и нажал на «Ответить».
— Алло?
— Мэтт?
О, боже.
Ее голос, ее голос, ее голос, ее голос.
Элизабет все еще сверлила меня взглядом. Она вскинула руки в воздух и возмутилась:
— Не мог бы ты потом перезвонить? Я, вообще-то, пытаюсь поговорить с тобой.
—Подожди, Грейс, —произнеся.
—Грейс? —у Элизабет отвалилась челюсть.
Я закрыл динамик.
—Выметайсяотсюданахрен!
Она уперла в бедро вторую руку.
— Никуда я не пойду.
Я убрал руку с динамика.
— Грейс?
Боже, мне хотелось просто, мать его, рыдать.
— Да, я здесь.
— Можешь дать мне две минуты? Обещаю, я перезвоню тебе. — Я думал, меня вот-вот вырвет.
— Если я не вовремя…
— Нет, нет, я скоро тебе перезвоню.
— Ладно, — ответила она неуверенно.
Мы повесили трубки.
— Итак, ты встречаешься с Грейс? — В ее голосе слышалось удовлетворение, а в глазах читалось: «Ну, конечно, встречаешься».
Я втянул воздух через ноздри и ответил:
— Нет, я с ней не встречаюсь. Сейчас я говорил с ней впервые за пятнадцать лет, и ты все испортила.
— Ты на работе, Мэтт. На своем рабочем месте.
—Так ты говорила Брэду перед тем, как трахалась с ним в копировальной комнате? — отрезал я индифферентно. Ощущение было такое, словно кто-то пронзил мою грудь, и я истекал кровью. С каждой секундой меня одолевала все большая слабость. — Я неважно себя чувствую. Можешь оставить меня? — Глаза начали слезиться.
Она вспыхнула.
— Я… Мэтт…
— Что бы ты ни сказала, мне начхать, Элизабет. Вот просто похрен. Меня это не волнует ни на йоту. — Я пожал плечами.
Она отвернулась и ушла. Я залез в недавние звонки и набрал номер Грейс.
— Алло?
— Прости за это.
— Все в порядке.
Я сделал глубокий вдох.
— Боже, как приятно слышать твой голос, Грейс.
— Да?
— Как ты там?
— Нормально. Прошло… много времени, Мэтт.
— Да. Много, верно? — Судя по голосу, она опасалась. Впрочем, как и я. — Так чем ты сейчас занимаешься? Гдеживешь? Тызамужем?
—Незамужем. — Внутренности перестало скручивать. Спасибо тебе, Господи. — Живу в доме на Вест-Бродвей в Сохо.
— Ты шутишь. Я живу на Вустер.
—Ох, ого. Этоблизко. Ты все еще работаешь в журнале?
Она знала, что я работал в журнале?
— Да, но, в основном, работаю на телеканал. Больше столько не путешествую. Атыкак? Всеещеиграешьнавиолончели?
В голову тут же ворвались воспоминания о Грейс, игравшей в общежитии на виолончели в одном белье в цветочек. Свет, проникавший в окно, обрисовывал ее силуэт, потому я отрегулировал затвор на фотоаппарате и стал снимать процесс игры. У меня до сих пор где-то были эти фотографии. Я помню, что поставил камеру на пол, подошел к Грейс и сжал ее маленькую симпатичную задницу. Она сбилась и захихикала. Интересно, услышу ли я снова когда-нибудь это хихиканье?
— Э-эх. Не профессионально, я обучаю музыке старшеклассников.
— Звучит здорово. — Я смущенно прочистил горло. Мне хотелось сказать, что она кажется другой, печальной, не похожей на прежнюю Грейс, но решил придержать мысль при себе.
Прошло несколько мгновений неловкой тишины.
— Итак, полагаю, ты видела пост.
— Да, он очень милый… — Она заколебалась и сделала глубокий вдох. — Когда я увидела тебя, то не знала, что и думать.
— Да, эм… этот пост… Думаю, я ткнул пальцем в небо.
— У тебя потрясающая карьера. Я немного следила за тобой.
— Да? — Горло сдавило, в голове забили барабаны, и внезапно я занервничал. Онаследилазамоейкарьерой?
—Элизабет…
—Беременна? — выпалил я. Зачем я это сказал? И откуда вообще она знает об Элизабет? Мне хотелось посвятить ее во все детали, но из моего рта вырывались только неправильные слова.
— Мэтт. — Еще одна долгая, неуютная пауза. — Я была в смятении, когда увидела тебя, а еще этот пост…
— Элизабет не… — начал я, но она перебила меня.
— Было приятно поболтать с тобой. Думаю, мнелучшеидти.
—Кофе? Хочешь как-нибудь выпить со мной кофе?
— Ох, не уверена.
— Ладно. — Снова неловкая тишина. — Позвонишь мне, если передумаешь?
— Конечно.
— Грейс, ты же в порядке, верно? То есть, у тебя все хорошо? Мне нужно знать.
— У меня все хорошо, — прошептала она и повесила трубку.
Твою мать!
Элизабет выбрала именно этот момент, чтобы вернуться с пачкой фотографий. У нее было худшее расписание из возможных.
— Сможешь посмотреть эти и положить их на мой стол к завтрашнему утру?
— Ага, сделаю, оставь их. — Я даже не поднял взгляд. Сердце колотилось в груди, и я готов был разрыдаться. Я почувствовал руку Элизабет на своем плече. Она сдавила его, как это обычно делает футбольный тренер.
— Ты в порядке?
— Ага.
— Тебе сложно видеть меня такой, да?
Чего? Это было настолько невероятно, что я почти рассмеялся. Элизабет умела все свести к собственной персоне.
— Думаешь, мне сложно видеть тебя беременной? Нет, я рад за тебя.
—Наверное, так и есть, ведь ты никогда не хотел детей. — По ее голосу невозможно было что-то понять.
Я всегда хотел детей, просто не от тебя.
Я взял ее за руку и сделал то, что давно нужно было сделать.
— Элизабет, прости, что не был лучшим мужем. Я счастлив за тебя и Брэда. Желаю вам долгих лет ясной супружеской и семейной жизни. Ради всего святого, хватает и этого безумия на работе, так что давай никогда, вообще никогда не говорить о нашем паршивом браке снова. Прошу. — Я смотрел на нее с мольбой.
Она кивнула, согласившись.
— Мне тоже жаль, Мэтт. Я все неправильно поняла.
Я отпустил ее руку. Она улыбнулась мне с теплотой, симпатией, даже жалостью. Было лучше позволить ей думать, что я одинок и тоскую, чем разжечь в ней пламя обиды, которую она и так питала ко мне, думая, будто я не забыл Грейс. Ее подозрения оправдались, но я никогда не раскрою ей эту правду.
Брэд был моим другом с первого дня стажировки в «НэшнлДжиогрэфик». Я встретил его тогда же, когда и Элизабет. Брэду всегда нравилась Элизабет, а ей всегда нравился я. Женившись на ней, я отчасти почувствовал себя козлом, потому, когда она изменила мне с ним, я не был шокирован. Вообще-то, у меня было странное желание «дать ему пять». Разве это не ужасно?
Элизабет вернулась в свой кабинет, а я отправился к Брэду. Пришло время быть лучше, ну или хотя бы человечнее, пусть и со своими недостатками. Телефонный разговор с Грейс не удался, но он меня встряхнул. Мне не хотелось продолжать это рутинное существование, вечно жалея и ненавидя себя.
Встав в проходе в кабинет Брэда, я прокашлялся. Он поднял взгляд, оставаясь за своим столом.
—Здоро-о-о-о-ово, мужик. — Он всегда растягивал это «Здорово», как какой-то торчок.
—Брэд, я зашел, чтобы поздравить вас с беременностью. Хорошо сработано, мой друг. Мы все знаем, что у меня самого не получилось бы лучше.
— Мэтт… — Он попытался остановить меня.
— Я шучу, Брэд. Я рад за вас, ребята. Клянусь.
—Да? —он изогнул бровь.
Якивнул.
—Да.
— Как тебе предложение выпить после работы? Толькомыстобой.
Ну, я уверен, что ты трахал мою жену на каждой доступной поверхности в принадлежавшей мне квартире, а сейчас она и вовсе беременна от тебя, так что…
Я хлопнул в ладоши.
—Дакакогочерта? Почемунет?
Мы отправились в крутой коктейльный бар для снобов в верхнем Вест-Сайде, находившийся недалеко от моей старой квартиры, которую мы делили с Элизабет. Я ненавидел этот бар всеми фибрами души, но он был единственным местом, близким для нас обоих.
Мойскотчпринеслисо льдом и вбокалеиз-подмартини. Напиток был подан с несколькими нарушениями правил, но я осушил бокал без вопросов.
— По сигаре?
— Нет, только после рождения ребенка. Ты не очень-то любишь детей, да?
— Ненавижу их. Просто ищу повод выкурить отличную кубинскую сигару, — солгал я ради веселья. Что еще остается в этой жизни?
— Ну, это придет. Кстати, звонила твоя невестка. Онаотослаланамантикварнуюколыбель.
— Чего?
— Ага, она посчитала, что та должна быть у нас. Она считает Элизабет сестрой.
Колыбель была семейным наследием, смысл в том, чтобы она оставалась в пределах семьи.
—Мониканеимеетправараспоряжатьсяпроклятойколыбелью.
Брэд уловил мой враждебный настрой и поспешил сменить тему разговора.
— Встречаешься с кем-нибудь?
— Нет, просто трахаюсь, — продолжал я врать, развлекаясь. — Наконец избавился от наручников и цепей, понимаешь? — Кажется, я провалил задачу быть лучше, но я не думал, что это так сложно.
— Рад за тебя, — сказал Брэд, ему было неудобно.
— Еще скотч, пожалуйста! — закричал я.
— Знаешь, иногда Лиззи выходит из себя из-за мельчайших вещей. Типа сиденья туалета: она злится, если оно поднято, и злится, если опущено. — Он смотрит на меня и качает головой. — Она говорит, что у меня сбит прицел.
Мне и правда было его жаль.
— Слушай, ты научишься писать сидя. Это часть бытности женатым. Это даже расслабляет, как небольшой перерыв.
— Серьезно?
— Точно говорю.
Прибыл мой второй скотч. Я выпил его даже быстрее, чем первый.
— Знаешь, забыл тебе сказать, Лиззи нашла очередную твою коробку с фото и какими-то катушками с непроявленной пленкой. Она хочет, чтобы ты пришел и забрал ее, ведь мы… ну, понимаешь… готовим комнату.
Господи боже.
— Хорошо.
Брэд проверил свой телефон.
— Черт, у нас скоро занятия для беременных. Мне надо идти, мужик. Хочешь подняться в квартиру и забрать коробку?
— Конечно, вперед.
Мы прошли несколько кварталов до квартиры, обмолвившись всего парой слов. Дойдя до высотки, я проскользнул в холл за Брэдом. Два скотча, смешанные со странными ощущениями от нахождения в месте, где я раньше жил, внезапно сразили меня не на шутку.
— Знаешь что, Брэд? Я подожду здесь, пока ты вынесешь коробку.
—Уверен?
—Да, яподожду. — Я выдавил улыбку и уселся у лифта. Через пару минут Брэд вернулся с темно-серым пластиковым пакетом.
—Ядумал, тысказал, чтоосталаськоробка.
— Ага, так и было, но Лиззи все вытащила из коробки и переместила сюда для лучшей сохранности.
— Для лучшей сохранности?
У Брэда не хватало смелости встретиться со мной взглядом.
— Ага.
Я был уверен, что Элизабет перебрала всю коробку и половину выбросила к чертям собачьим. Янебылудивлен.
—Спасибо, Брэд.
—Увидимся, приятель. — Он хлопнул меня по спине, я развернулся и ушел прочь.
Оказавшись дома в лофте, я устроился в старом кожаном диване, включил песню «Withorwithoutyou» (Прим. пер. «С тобой или без тебя»)группы U2, закинул ноги на пластиковый пакет и закрыл глаза. Я представлял, что построил жизнь, а не только карьеру. Представлял, что стены завешаны семейными фотографиями, а не снимками животных из гребаного Серенгети. Сделав глубокий вдох, я нагнулся вперед и открыл пакет.
В нем было все из того времени, укрытое черно-белыми фотографиями. МысГрейсвВашингтон-Сквер-парке. У «Тиш». Вобщежитии. Вкомнатеотдыха. Грейс, играющая на виолончели. Голая Грейс на моей постели, фотографирующая меня, закрывая камерой свое лицо. Я пальцами провел по снимку. «Позволь мне увидеть твое лицо», — сказал я тогда. Мы с Грейс в Лос-Анджелесе, играющие в «Скрэббл» в доме моей матери. Мама, в «Лувре» учащая Грейс управляться с гончарным кругом. Грейс, спящая на моей груди, пока сам я смотрел в камеру.
Не торопясь я вытаскивал фотографии из пакета по одной. Последний снимок был сделан в день, когда я отбывал в Южную Америку. Сейчас это называется «селфи». Мы с Грейс лежим на кровати и смотрим прямо в объектив камеры, которую я держу над нашими головами, зажимая кнопку затвора.
Мы кажемся такими счастливыми, довольными, влюбленными.
Что с нами стало?
На дне пакета я обнаружил кассету и непроявленную пленку. Я вытянул пленку из катушки и подставил под свет. Снимки были сделаны в цвете; тогда я делал цветные фотографии крайне редко, изменилось это только после того, как я начал работать в «НэшнлДжиогрэфик».
Я поднялся, положил катушку на стол, вставил кассету в старый магнитофон и пил, пока не отключился, слушая игру Грейс и ее подруги Татьяны, исполнявших «EleanorRigby»[15] в дуэте из скрипки и виолончели. Они играли ее снова и снова, и каждый раз в конце я слышал хихиканье Грейс и шиканье Татьяны.
Я заснул с улыбкой на лице, несмотря на то, что чувствовал себя одним из тех одиноких людей, о которых пелось в песне.
***
В городе все еще было несколько магазинов, занимавшихся проявкой пленок. «ФотоХат» был давно закрыт, но я следующим же утром нашел один фото-магазинчик по пути на работу, где и оставил загадочную катушку с пленкой.
Добравшись до работы, я увидел Элизабет на офисной кухне у кофе-машины.
— Мне казалось, что во время беременности кофеин противопоказан, — отметил я.
— Мне разрешено выпить одну чашку, — ответила она, когда я проходил мимо.
Я ухмыльнулся и пошел к своему месту. Я чувствовал, что она последовала за мной, балетками шоркая по ковру, создавая статическое электричество. У нее была привычка не поднимать ноги.
Я включил компьютер и обернулся, обнаружив ее позади, ждущую, пока я замечу ее присутствие. Ее волосы торчали во все стороны, паря над плечами из-за образовавшегося статического электричества. Я не мог не рассмеяться.
— Что?
— Твои волосы, — указал я, походя на пятилетнего ребенка.
Элизабет нахмурилась и собрала волосы в пучок, взяв карандаш с моего стола, чтобы закрепить прическу.
— Спасибо, что выпил с Брэдом и забрал пакет.
— Спасибо, что организовала мои пожитки. Ты выбрасывала что-нибудь из коробки?
— Нет, мне едва хватило духу заглянуть внутрь. Она была похожа на храм памяти Грейс.
— Тогда почему ты так хотела, чтобы я получил ее обратно?
Онапожалаплечами.
—Незнаю. Чувствовала себя паршиво, наверное.
— Из-за чего конкретно? — Я откинулся в своем стуле.
— Просто… сам понимаешь. Как… не знаю я.
— Рассказывай, — настоял я с самодовольной ухмылкой. Мне доставляло удовольствие наблюдение за тем, как она подбирала слова. Совершенно очевидно, что она до сих пор ревновала к Грейс.
— Из-за того, как ты ставил ее на пьедестал, как говорил о ней, словно она была той единственной.
Я наклонился вперед.
— Ты чего-то недоговариваешь. Когда ты врешь, ты всегда делаешь эту странную фишку с бровью.
— Что за странную фишку с бровью?
— Ты изгибаешь одну бровь как безумец. Без понятия, как ты это делаешь. Это похоже на жутковатую судорогу.
Она уверенно подняла руку к своим бровям.
— Ничего такого, чего бы ты уже не знал. То есть, мы тогда были так заняты.
— О чем ты говоришь?
Элизабет оглядывала комнату, будто искала экстренный выход. Бросив взгляд на свою переоцененную обувь, она заговорила:
— Грейс однажды звонила и оставила сообщение… и просто…
Я резко встал.
— Что ты сказала, Элизабет? — Я и не подозревал, что закричал, пока не услышал гробовую тишину. Я ощущал устремленные на нас взгляды коллег со всех концов офиса.
— Тихо, Мэтт! —она подошла ближе. — Позволь объяснить. Мы тогда были в Южной Африке. — Она скрестила руки и понизила голос. — Мы с тобой уже спали тогда. Я понятия не имела, зачем она звонила.
Яначалвголовепросчитыватьвремя. Должно быть, это произошло примерно через два года после нашей последней встречи с Грейс. После того, как она исчезла.
— Что она сказала? — спросил я медленно.
— Не помню. Это было так давно. Она была в Европе или где там. Она хотела поговорить с тобой и узнать, как у тебя дела. Она оставила адрес.
Каждый нерв в моем теле был напряжен до предела.
— Что ты сделала, Элизабет?
— Ничего.
Она вела себя очень странно. Так, словно до сих пор не раскрыла всей правды.
— Просто скажи, что ты сделала.
Она вздрогнула.
— Я написала ей письмо.
— Ты не…
— Я была влюблена в тебя, Мэтт. Я написала ей, но была добра. Сказала, что ты живешь дальше, что она часть твоего прошлого, но что я желаю ей всего наилучшего.
В моих глазах плескалась ярость.
— Что еще ты сделала? Ради всего святого, Элизабет, я на грани стать причиной громких заголовков, а я не жестокий человек. Ты это знаешь.
Она начала плакать.
— Я была влюблена в тебя, — повторила она.
Я был ошеломлен. Я всегда думал, что Грейс сбежала. Что не оставила мне ни записки, ни адреса, ни номера телефона. Я был опустошен, поверив, что именно я был брошен.
— Если ты была влюблена в меня, почему не дала выбрать мне?
Подошел Брэд, встав за ее спиной, и крепко обнял Элизабет.
— Что происходит? Что ты ей сказал? Она беременна, мужик, что с тобой не так?
На сердце становилось все тяжелее.
— Уйдите. Оба.
Элизабет развернулась в руках Брэда и продолжила плакать, но уже у него на груди. Брэд глянул на меня и увел ее подальше, качая головой, будто говоря, что это я совершил нечто ужасное.
С тех пор, как увидел Грейс в метро, я проигрывал все, что было с нами пятнадцать лет назад. Насколько типичным казался наш последний разговор, случившийся за шесть недель до момента, когда я должен был прилететь домой, обратно в ее объятия, к той рутине, что мы обрисовывали для себя на протяжении того райского года.
После работы я забрал катушку с пленкой, которую отдавал ранее. Была пятница и мне не оставалось ничего лучше, чем отправится в почти пустой лофт и переварить новость, что много лет тому назад Грейс пыталась связаться со мной. Я уселся на диван у окна от пола до потолка и устремил взгляд на улицы.
Рядом со мной, на конце стола, стояла маленькая лампа, на коленях мостилась пачка проявленных фотографий. Первые три были размытыми, но четвертая застала меня врасплох. На ней были мы с Грейс в пижамах, а за нашими спинами размытый дорожный трафик. Наши лица не в фокусе, но было видно, что мы смотрим друг на друга. Той ночью мы ужинали в Бруклине.
На остальных фотографиях была Грейс: она в комнате отдыха, в парке, она же спящая в моей постели, и Грейс, танцующая в общежитии. Везде была она, заснятая в цвете.
Я клал каждое фото на кофейный столик и смотрел на них, думая о прошлом, освобождая все воспоминания о ней. Говорил ли я ей, что любил ее? Знал ли я, что любил ее? Что же случилось?
Была половина девятого, а я не ел весь день. Мне было плохо, я чувствовал себя отвратительно из-за того, что сделали мы с Элизабет. Сразу стало ясно, почему Грейс по телефону была такой сдержанной. Она просто пыталась поддерживать со мной связь.
Я вскочил, сел за компьютер и вбил номер телефона в поисковую строку. НашлосьимяГ. ПортернаВест-Бродвее. Онабылазамужем?Несмотря на то, что и я был женат, реальность ранила. Я загуглил «Грейс Портер музыкант Нью-Йорк» и обнаружил ссылку на старшую школу, где она преподавала. Я открыл еще несколько ссылок и нашел информацию о том, что ее отделение этим вечером давало специальный концерт в гимнастическом зале, но начался он еще час назад.
Даженеглядявзеркало,япомчалсякдвери. Нельзя, чтобы все закончилось на неловком телефонном разговоре.
Добравшись до старшей школы, я помчался по лестнице к входу, перепрыгивая ступеньки. Я слышал аплодисменты и молился, чтобы не было слишком поздно. У двойных дверей никого не было, так что я зашел внутрь и встал позади, взглядом сканируя помещение в поисках Грейс, но увидел только четыре стула в дальнем конце гимнастического зала, три из которых были заняты, а один — пустой. Толпа затихла, когда мужчина поднялся на подиум, установленный недалеко от неполного квартета.
— У мисс Портер есть кое-что особенное, чем она хотела бы поделиться с вами. — Это было бы идеальное время, если бы не опоздание на пятнадцать лет. — Это истинное удовольствие и очень редкое выступление, так что давайте возьмемся за руки ради нашего талантливого квартета.
Грейс поднялась на подиум, и у меня сбилось дыхание. Все, за что я любил ее все эти годы, никуда не делось: ее уникальная манерность, ее неосведомленность о своей красоте, ее длинные светлые волосы, закинутые на одно плечо, ее полные, естественного розового оттенка губы. Даже на расстоянии я видел ее пронзительные зеленые глаза. С головы до кончиков пальцев она была одета в черное: свитер с высоким воротником и штаны, так контрастировавшие с ее белой кожей и сверкающими волосами.
Она постучала по микрофону и улыбнулась, когда звук стука эхом разнесся по залу, отлетая от стен.
— Простите. — Затем раздалось хихиканье. Боже, как я соскучился по этому звуку.— Спасибо всем, что пришли. Обычно я не выступаю с учениками, но у нас есть кое-что особенное. Наши первая и вторая скрипки, Лидия и Кара, и первая виолончельКелси на следующих выходных будут выступать с Нью-Йоркским филармоническим оркестром. — Толпа разразилась поздравлениями и свистом. Грейс оглянулась на трех улыбавшихся ей девушек, державшихся за свои инструменты. — Я горжусь ими, и сегодня вечером хочу присоединиться к ним, исполнив «Vivalavida» (Прим. пер.: буквально «Да здравствует Жизнь!») группы Coldplay. Надеюсь, вам понравится.
Все та же моя современная девочка.
Грейс прошла к дальнему стулу справа и устроила виолончель между ног. С опущенной головой она начала отсчет. Она всегда играла для себя, и, судя по тому, что я наблюдал сейчас, ничего не изменилось. Мне не нужно было видеть ее глаза, чтобы знать, что они закрыты, как было всегда, когда она играла у окна в нашем старом общежитии.
Когда звуки заполнили гимнастический зал, я не сводил с Грейс восторженного взгляда. В конце, перед последним движением смычка, она посмотрела в потолок и улыбнулась. Люди сошли с ума, помещение взорвалось оглушительными аплодисментами.
Я ждал весь концерт, голодный, уставший, и размышлявший, не было ли все это напрасно. Толпа разошлась чуть позже половины одиннадцатого, а я все ждал, не упуская Грейс из поля зрения. Наконец она направилась к двойным дверям, где все это время стоял я. Когда наши взгляды встретились, я понял, что она знала о моем присутствии. Грейсцеленаправленношлакомне.
—Привет. — Ее голос был мягким и дружелюбным, слава богу.
— Привет. Выступление было потрясающим.
— Да, эти девочки… они очень талантливы.
— Нет, ты… ты такая… ты играла так, — я сглотнул, — великолепно. — Я нес чепуху.
Она улыбнулась, но оценивала меня глазами.
— Спасибо.
— Я знаю, уже поздно, но… может, ты бы хотела выпить? — Она начала отвечать, но я ее перебил. — Я знаю, телефонный разговор был неловким. Просто хотелось поговорить с тобой лично. Чтобы… —явзмахнулруками, —прояснитьситуацию.
—Прояснитьситуацию? — Она пробовала слова на вкус.
— Ладно, пообщаться. Но все же, думаю, и прояснить ситуацию.
— Прошло пятнадцать лет, Мэтт, —она засмеялась. — Не знаю даже, возможно ли «прояснение ситуации».
— Грейс, послушай, думаю, произошли некоторые события, о которых я вовремя не был осведомлен, и…
— За углом есть небольшая з