Нежной рукой по струнам ударь

Чтоб воскресли тяжелые сны,

Чтоб открылась кровавая даль

На рубеже убитой мечты.

В тяжком бреду полупьяного сна

Смертью и Болью ты заклеймишь

Страшную суть своего естества,

Темную страсть безумной любви.

Пой же, Скрипач! Пусть плачет струна

За черную душу твою.

И пусть зазвенят голоса

За Гибель твою, за Ложь, за Игру!

Хрустальный бред так жгуч и сладок,

Так тяжела твоя любовь во мне,

Так полон вековых загадок

Неясный шепот в тишине.

Ты умолкаешь ,в полночь уходя…

Мертвы желанья и виденья.

Над ними не поставить камня мне

И не свершить обряд ненужный погребенья…

***

Умирать легко.

Я слышала, что легко умирать молодым…
Нет, старым легче превратить все в дым.
Чем больше мы живём, тем лучше понимаем,
Как многого на свете мы еще не знаем,
Как много чувств имеют власть над нами,
Как часто время быстрыми шагами,
Несёт печальную нам весть.
Нет, старым всё ж трудней покинуть этот свет.
А молодости свойственно считать,
Что много знаем мы,
А молодость, привыкшая карать,
С любовью рая видит сны….

***

Зачем?

Зачем скитаться по пустыне?

Зачем искать того, чего уж нет?

Зачем молить о чем-то ныне?

Зачем теперь ты ищешь свет?

Быть может, рай тебе наскучил?

Быть может, просишь жаркого огня?

Зачем ты божество мольбами мучил?

Зачем не жил средь мук и зла?

Ужель не знаешь ,ты ,что ты рожден в пыли,

Что ад тобою ныне правит,

Что вечный данник ты земли,

Что темное проклятье душу давит.

***

Ужели ,друг, не видишь ты,

Как в близь тебя надежды рушатся и гибнут все мечты,

Как падает весь мир, что сотворил ты для себя?

Быть может, друг, ошиблась я,

Но ты взгляни вокруг себя,

Ты не увидишь протянутых на помощь рук.

Ты скажешь мне, что я в бреду,

Что я живу во сне, что я на смерть иду?!

Быть может, это так, но сохрани свою печаль,

Тебя мне, друг, отчасти жаль.

меня нельзя обвинить в постоянстве,
но я люблю тебя
больше,чем себе может позволить человек

в этот век
в этом просторе
в этом пространстве

ты - чистейшая нота,
услышанная мной, в детстве,
в церковном хоре.

ты - суббота,
когда просыпаешься
и у тебя только одно дело - море.

я не буду что-то доказывать,
я же не пастор, чтобы кричать "поверьте, поверьте" ,
но встретив тебя,
я начал бояться смерти.

Подари мне цвета глаз твоих букет,
Или, знаешь - площадь из цветов!
Между нами сотни долгих лет
И ещё десятки городов.

Жду тебя недели и года,
Скоро не останется души.
Забери меня с собою навсегда!

Или лучше просто напиши...

Таня Красильникова

+и не знает никто, отчего мы рыдаем,
если не знает никто, зачем рождаемся мы,
и не знает никто, зачем умираем,

если мы движемся к бездне,
где перестанем быть,
если ночь перед нами темна и безгласна...
Давайте, давайте, по крайней мере, любить!
Быть может, хоть это не будет напрасно.

Амадо Нерво
1870-1919

Перевод И.Чежеговой

+Октавио Пас "ПРИШЕЛЕЦ"

Я понял на ходу, что я в тумане.
Струились лица, контуры текли,
все исчезало прежде, чем возникнуть.

Я плелся по безлюдным мостовым.
Вдруг на углу мне улыбнулся мальчик,
и мне взбрело потрогать его кожу
и убедиться, что она живая.
Но кисть руки в мальчишеских вихрах
растаяла - и мальчик содрогнулся,
впервые ощутив небытие.
И замер, изумленный этой дрожью.

Я плыл, меня несло ленивым ветром.
Стал виден сад и женщина в саду.
Я крикнул "Это я! Ты не узнала?"
Слова мои, бесшумные снежинки,
расплылись в безответной тишине.
Чтоб добудиться, я поцеловал,
но губ ее, изваянных из камня,
коснулся только воздух - и казалось,
что целовало их всопоминанье.
И я оставил женщину вдвоем
с ее судьбой - остаться изваяньем.

И вновь меня несло ленивым ветром.
И были серы площади и стены.
И люди во плоти или в металле
выказывали, как они горды
быть явью, плотью, кровью или бронзой.
(А между тем наедине с собой
довольно взгляда, зеркала, молчанья,
чтобы разверзлась бездна под ногами -
мгновенье пустоты, неумолимость,
неизмеримость этого провала,
и злая безнадежность ожиданья,
и вечный страх, что ты такой, как есть.)

Опять меня несло ленивым ветром.
Пустыни улиц. Крик. Небытие.
И, от химер устав, я растворился
в тумане, из которого возник.
перевод

А.Гелескула

+Сесар Вальехо "Спотыкаясь среди звезд"

Есть на свете такие несчастные люди, что даже
Тела они лишены; два-три волоска,
Едва различима, ноет внутри привычная боль,
Подернута рябью привычек.
Ищи меня — не разыщешь, жернов небыли смелет.
Бесплотны, как воздух, неслышно вздыхают, бьет
Хлесткая плеть по бедному этому небу!
Выскребаясь из кожи, расчесывают бока своего всегдашнего склепа. Лезут вверх по желобу смерти
И скатываются по груде обледеневших слов в могильные рвы.

Как их много! Как их мера скудна! Как за них больно!
Как больно в комнате, если их слышу сквозь стекла очков!
Как больно в груди, если они себе покупают одежду!
Больно моей чистоплотной грязи в их общих отбросах!

Да будут возлюблены бедные-бедные уши,
Да будет возлюблен идущий, стоящий, сидящий,
И прохожий да будет возлюблен со своею женою,
И ближний — владелец рукавов, рубашки и взгляда.
Да будет возлюблен тот, кто заеден клопами,
Тот, кто хлебает воду рваным ботинком,
Тот, кто свершает бденье над трупом хлеба при серных спичках,
Тот, кто палец прихлопнул дверью,
Кто не празднует день рожденья.

Да будет возлюблен погорелец, лишенный тени,
Одичавший, обезьяноподобный,
Человекоподобный, горемычный богатый страдалец
И несчастный бедный страдалец, у которого нету денег!

Да будет возлюблен жаждущий и голодный, который не в силах
Почувствовать голод, что может утишить жажду,
Почувствовать жажду, что может насытить голод.
Да будет возлюблен тот, кто трудится, надрываясь
Всегда и в эту минуту,
Покрытый потом стыда или боли,
Бредущий в кино, дать отдых ладоням, истертым работой,
Платящий своей нуждой,
Во сне распластанный на спине,
Уже не помнящий детства. Да будет возлюблен
Лысый без надежды на шляпу,
Праведник без венца из терний,
Разбойник без упованья на розы.

Тот кто носит часы и видит Бога на циферблате,
Тот, кто остался честным, а умереть не в силах.

Да будет возлюблен ребенок в слезах — потому что упал
И взрослый, упавший без слез — потому что их нет.

Как их много! Как же их мера скудна! Как за них больно!

(перевод с испанского Надежды Муравьевой)

И снова жжет московская истома,
Звенит вдали смертельный бубенец...
Кто заблудился в двух шагах от дома,
Где снег по пояс и всему конец...

За то, что дым сравнил с Лаокооном,
Кладбищенский воспел чертополох,
За то, что мир наполнил новым звоном
В пространстве новом отраженных строф, -

Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследством,
А он ее со всеми разделил.
1936

Люди

Идут. Без веры и без воли.
Толпа проходит за толпой.
В улыбках столько скрытой боли,
И как рыданье — смех тупой.

Идут, идут, проходят мимо.
Бледнеют ночи, блекнут дни,
Надежды нет: неумолимо
Они и вместе — и одни.

И я один. Я не умею
Развеять этот тусклый чад.
Я воплотить в словах не смею
Того, о чем они молчат.

Гляжу в их лица долгим взглядом,
В душе от жалости светло,
Вот, мы близки... Но тех, кто рядом,
Жизнь разделяет, как стекло.

Разбить — нет сил. Неумолимо
Ползут, змеятся ночи, дни...
Проходят люди мимо, мимо,
Теснятся, падают... одни.

Поликсена Соловьева (1907)