Центр кеннеди, студия л150; 14:30

Скрипачи разминаются в отдельной студии, что утешает; сплошная стена защищает ее от нервного жужжания Лайлы. Лайле и отца хватает. Он сидит слишком близко, барабанит пальцами по бедрам, присматривается к виолончелистам, уже собирающимся и двум еще не прошедшим.

– Разве не лучше сыграть гаммы? – уже во второй раз спрашивает он.

Она держит мамину виолончель, пытаясь скрыть от него свой страх. Прежде чем она отвечает, заходит женщина с планшетом и называет ее имя.

Ее папа вскакивает. Лайла кивает и встает, осторожно подхватывая инструмент.

– Осторожнее с дверью! – Шепчет ее папа и немного погодя добавляет: – Ты справишься.

– Прекрасный инструмент, – говорит женщина. Затем останавливается. – Лайла Маркс. – Узнавание проносится по ее лицу. – Ты дочь Гвендолин Маркс!

У ее отца сияющий вид.

Глаза женщины наполняются слезами.

– Я слушала, как она играет с Национальным симфоническим прямо наверху, – шепчет она. – Я, наверное, постою за дверью и послушаю тебя!

Шепотом папа еще раз желает Лайле удачи, и Лайла идет за женщиной по коридору.

Шесть экспертов на деревянных стульях за длинным столом. В центре помещения свободный стул дожидается ее.

Лайла поворачивается, чтобы нормально пронести в дверь виолончель.

– Удачи, – шепчет женщина.

Лайла садится, пытается представить, как выглядит в глазах экспертов. Знают ли они, что она не желает здесь находиться? Я ошибусь, твердит она себе, они откажут, и все закончится. В виолончели она ощущает дух матери, она всматривается в нее.

Лайла поднимает смычок и играет, пальцы ее торжественно маршируют по грифу. Она ни разу не ошибается.

ШЕСТОЕ ОКТЯБРЯ. ПОНЕДЕЛЬНИК.

МУЗКАЛЬНАЯ СТУДИЯ Б; 11:36.

Уважаемая мисс Чет,

Ты не так поняла. Я говорил про притворный энтузиазм, а не способности. Ты копируешь уже давно кем-то написанное, но это не ты. Ты как робот. Скажи, прав ли я. На прошлой неделе я был на свадьбе, и вот там были точно такие же музыканты. Звучит хорошо, но это не игра.

Всегда, когда я беру гитару, я играю. Не копирую и не подражаю кому-то, кого считают хорошим музыкантом. Я вкладываю то, что внутри меня. Вот что такое млеть. Когда от музыки идут флюиды, и они сотрясают душу, тогда ты млеешь. Словно ты гармонируешь с песней, и ты – музыка, а музыка это ты. Только так я умею. Знаю, мистер Якоби не считает меня настоящим музыкантом только потому, что я не в группе и не в оркестре, но, как мне кажется, настоящий музыкант – это кто-то, кто может млеть.

– Нечет.

СЕДЬМОЕ ОКТЯБРЯ. ВТОРНИК.

МУЗКАЛЬНАЯ СТУДИЯ Б; 11:37.

Уважаемый Нечет,

Еще раз благодарю, О Мудрейший, за просвещение. Мне кажется, что настоящий музыкант должен делиться своей музыкой с другими. Зачем млеть, если никогда не выходишь из своей каморки?

Я считаю написанное Сен-Саном прекрасным и глубоким творением, эту музыку я могу прочитать и сыграть на сцене, таким образом привнести в мир что-то прекрасное. Я обязана привносить в мир что-то такое. Наверное, поэтому я выношу за собой мусор.

Кстати, вчера я подошла к студии и стояла у двери, слушала, или точнее, подслушивала твою игру. И хоть у меня нет таких, как у тебя, сверхчеловеческих ресничек в ушах, но я тебя услышала. Ты когда-нибудь играешь нормальную музыку или только что-то такое аморфное, одно гитарное соло за другим, похожие на последовательность случайных фраз? Не пойми неправильно. Ты, скорее всего, так играешь от всего сердца, но какое удовольствие от подобной игры?

Ты счастлив?

– Ч.

ВОСЬМОЕ ОКТЯБРЯ. СРЕДА.

МУЗКАЛЬНАЯ СТУДИЯ Б; 11:42.

Уважаемая Чет,

Премного благодарен за такой обнадеживающий комментарий относительно моей музыки. Не знал, что мои песни ненастоящие. Песни должны чего-то придерживаться? Ты всегда знаешь, куда идешь? Мне нравятся случайные грани. А иногда я одновременно наслаждаюсь гранями и ем гранаты. И в такие моменты моя манера игры блуждает, что мне с этим поделать?

Насчет твоего последнего вопроса – мне не нужен знак качества Центра Кеннеди. Я совершенно счастлив в своих странствиях. Один.

С уважением,

Аморфный Блуждающий Странник (Также Известный как Нечет)

Лайла несколько раз перечитывает записку, когда ее телефон издает звук сообщения от папы.

Папа/поздравляю! Ты прошла в ЦК! Они позвонили! Не дождусь, когда расскажу тебе!

Ее сердце сжимается.

Лайла/а Энни?

Папа/не знаю. Так горжусь тобой.

Лайла/спасибо. Мне пора. Потом поговорим.

Она откладывает телефон и шагает туда-сюда по студии. Это грандиозное событие – обучение в Центре Кеннеди. Ей бы радоваться.

Она достает ноты, ставит их на пюпитр и смотрит. Затем перечитывает записку Триппа. В итоге она включает виолончельную музыку на компьютере, делает звук громче и достает гитару.

ДЕВЯТОЕ ОКТЯБРЯ. ЧЕТВЕРГ.

МУЗКАЛЬНАЯ СТУДИЯ Б; 11:27.

Мисс Чет не оставила записку. Трипп разочарован, он думает, а не слишком ли далеко зашел, не обидел ли ее. Только ее виолончельные ноты на пюпитре, выглядящие очень сложными.

Он берет гитару и начинает играть.

ДЕСЯТОЕ ОКТЯБРЯ. ПЯТНИЦА.

ДОМ ЛАЙЛЫ МАРКС; 07:02.

С открытой на колонке искусств газеты смотрит улыбающееся лицо Лайлы.

Юная виолончелистка Лайла Маркс вошла в число четырех талантливых сольных струнных музыкантов, прошедших прослушивание в молодежную программу Центра Кеннеди.

– Доброе утро, Звездочка! – произносит папа и ставит два стакана с апельсиновым соком на стол.

У Лайлы все внутри обрывается.

Папа заглядывает через ее плечо в газету.

– Рад, что мы провели ту съемку. Правда, отлично вышло?

Лайла кивает. Ей удается улыбаться и есть завтрак, слушая папины рассказы о том, как много это значит, как он позвонит в Коулс и расскажет им, и что после этого они, несомненно, назначат ей прослушивание.

Чуть позднее, когда она забирается в машину к Энни, миссис Вин, нервно улыбаясь, поздравляет ее, а Энни не произносит ни слова. Когда они подъезжают к школе и вылезают из машины, Энни прорывает:

– Почему ты не рассказала, что прошла? Должно быть, ты играла идеально. Идеально?

Лайла ничего не отвечает.

Энни заходит в школьные двери.

– Я играла лучше, чем придурок до меня.

– У скрипачей больше конкурс.

– Да молчи уж.

– Но это так, Энни.

– Знаю я, как все будет.

– О чем ты?

– Я в Коулс не поступлю, а ты поступишь.

– Прекрати.

– Ненавижу тебя. Прекрати проходить все прослушивания.

– Пожалуйста, не говори так, Энни.

Энни уносится от нее.

Кеннет Чан кричит Лайле:

– Эй, видел тебя в газете!

Лайле очень хочется вернуться домой.

Все утро Энни избегает ее. Наконец наступает обеденный перерыв, в тот момент, когда Лайла подходит к студии, ее всю трясет. Закрыв дверь, она садится и прикрывает лицо руками.

Через несколько минут, она вынимает бумагу и ручку и пишет:

Уважаемый мистер Нечет,

Я солгала. Ты выбил меня из колеи, спросив счастлива ли я, когда играю на виолончели. Меня о таком никогда не спрашивали, это очень глубокий вопрос, я не ответила, потому что, по правде, не особо.

Играя на виолончели перед всей школой, я ощущала себя роботом. Я попала во все ноты и весь оставшийся день все говорили, как великолепно это было. Но что-то все же было не так, и даже себе я боялась в этом признаться. А потом твоя записка.

Мление. Вот, что интересно. Не думаю, что я часто млею. Так хочу отдохнуть от виолончели, но такие мысли вызывают чувство вины.

– Мисс Чет.

Она не уверена, лучше ли ей от того, что она об этом пишет. Она откладывает ручку и бумагу и на гитаре играет гаммы, пока не выходит ее время в студии. Затем она выскакивает оттуда и засовывает записку Триппу в шкафчик, пока не прошел запал.

УРОК АНГЛИЙСКОГО; 12:57.

Уважаемая мисс Чет,

У меня английский. После обеда я подошел к шкафчику и увидел твою записку. После урока эту я положу в твой. Думаю, тебе захочется узнать мой ответ до понедельника.

Вчера я был в магазине, была когда-нибудь в «Ковры и Паласы Броуди»? Это наш магазин. Вчера после школы мне пришлось туда зайти, так там была мама с детсадовцем, которые выбирали коврик в детскую. Малыш выбрал гранатового цвета ковер и начал носиться по нему, называя ковер «улетным», а мама оттащила его к коричневому и сказала: «Он подходит к твоему покрывалу, Генри». Моя мама уверяла, что коричневый хорош тем, что на нем не видно грязи. А Генри все время возвращался к «улетному» ковру и пальцем прослеживал каждую линию, при этом издавая различные звуки, словно так для него звучал сам ковер. И потом его мама у него за спиной купила коричневый и сказала: «Да ладно, Генри. Он тебе понравится».

Уверен, тебе это покажется патологией, но мне представилось, что Генри умер, а его маму в наказание за то, что не купила ему улетный ковер, заживо сожрали. А потом я испытал за это вину, что представил себе, что мальчик умер. Знаю. Я ненормальный какой-то. Ненормальные и матери, считающие, что знают, как лучше для их детей. Может, улетный ковер для него стал бы идеальным ковром, волшебным. Может он сидел бы на нем, когда грустил, и ему становилось бы легче. Почему же матери, улыбаясь, обманывают и говорят, что знают, как будет лучше?

Скажи родителям, что тебе нужен отдых от виолончели. Скажи им, что решила играть на гитаре. И никакой вины.

– Мистер Нечет.

P.S. Кстати, гаммы хороши, но, может, ты возьмешь гитару и сыграешь экспромтом? Сыграй одну ноту, а дальше пальцы сами выберут дорогу; если мелодия тебе понравится – повторяй, пока она сама не решит измениться, следуй ей, даже если она начнет блуждать. Это сообщение будет доставлено тебе Национальным Обществом Блуждателей.