Буженина в мужском бутерброде

Дорога самопознания начинается с первого шага. Равно как и падение с лестницы. Как раз об этом я думала, когда поздно вечером Джереми привез нас домой и я заметила тревогу у Арчи на лице. Как только Мерлин сиганул наверх спать, поклявшись улечься в обнимку с крикетной клюшкой, «чтобы утро было удачным», мой бойфренд красноречиво изрек:

– Ну и как этот злоебучий, лживый, блудливый, двуликий мудак?

– Мог бы просто сказать «твой бывший».

– А он по-прежнему таков? – спросил Арчи сварливо.

– Уж поверь мне, «бывший» тут не для красного словца, – ответила я.

Да, поцелуй Джереми застал меня врасплох, но потом я отстранилась, напомнив себе, что мой бывший муж в силах очаровать кого и что угодно – от оцелота до бабы на чайник.

– А как там эта хоругвеносная, топоромордая бой-бабища? У женщины без пороков обычно куча малоприятных добродетелей, верняк. Эта горгона, наверное, считает, что грешно заниматься бессмысленным сексом по воскресеньям.

– С твоими сексуальными наклонностями это преступление в любой день недели, – подначила я и ущипнула его за попу.

– Очевидно, мне надо больше тренироваться.

Арчи затолкал эти слова мне в самое ухо. Он упоенно ласкал мне шею и горло, и желание затрепетало у меня под кожей. Он расстегнул на мне лифчик, обхватил губами сосок и принялся целовать, как он всегда это делал – опьянительно медленно. Ноги у меня внезапно стали ватными от влечения, но старый рокер очень вовремя вскинул меня на плечо. Пока Арчи укладывал меня на кровать, я стаскивала с него трусы – фасонистые «калвин-кляйны», но мне было уже наплевать, в моем-то состоянии, будь он хоть в затрапезных кальсонах. И тут мой мародер вдруг замер.

– Лу... – Голос Арчи – и так на полтона ниже, чем у других мужчин, – сгустился еще больше, а его хозяин погрузился в неведомые воды сантимента. – После того как Кимми меня бросила, я и не думал, что смогу полюбить другую женщину, – признался он, ныряя в Жюль-Верновы глубины.

– Я не верю в любовь, – отбилась я, пытаясь вытащить его на поверхность. – Я не верю в эволюцию. Если б эволюция существовала, у матерей развились бы глаза на затылке, десять рук и атрофировался сон.

– Разве можно взять и сказать, что не веришь в любовь? Любовь – она как Южная Америка. Нельзя доверять туристическим буклетам. Надо туда съездить и погулять там самому.

Я взглянула на него снизу вверх – пират, грудь колесом – и решила, что он мне тоже нравится. Очень. Не знаю, с чего вдруг он меня очаровал, но я просто лучилась во внезапном свете его угрюмого обожания. Если любовь – лекарство, Арчи стал моим круглосуточным провизором. Как утешительны были его теплые объятия – каждую ночь, целый месяц. Я нерешительно повинилась за тот случайный поцелуй. Арчи помолчал пару секунд, после чего сказал, что это нормально – питать остатки чувств к своим бывшим.

Меня затопило облегчение.

– Вот что мне нравится в тебе, Арчи, – ты любишь меня, невзирая на мои недостатки и слабости.

Арчи изобразил ошарашенность – вытаращил глаза в деланом ужасе:

– У тебя есть недостатки и слабости?

Его мускулистая нога развела мои – так естественно, будто мы были скроены друг под друга. То ли это обед у Бофоров, где вилки втыкают и в закуски, и в спины, то ли лукавое веселье у Арчи в глазах, – не знаю. Но меня согрело трепетом ожидания.

– Какие-то эксперты хреновы трепались сегодня по радио, что G-точки не существует. Хреновы эксперты – идиоты. Я не только могу найти G-точку на раз-два, – проговорил он зернисто и томно, – но и поиск G-точки есть G-точка. Не пункт назначения, но странствие. – С этими словами он вгрызся мне в трусы.

Странствие было изысканным, а прибытие – и того краше. Я распростерлась в его могучих волосатых объятиях и изумлялась любопытному симбиозу, который установился у меня с этим несуразным существом. Ночь полнилась тихими звуками – в соснах сновал ветер, шелестел дождь, изредка мяукали коты, – и сквозь меня проросла давно забытая безмятежность.

Когда поздним воскресным утром я проснулась, Арчи сидел на краю кровати с подносом, на котором красовались яичница с беконом, кофе, жареный помидор и тост.

– Видишь, как классно иметь постояльца? Какая экономия времени!

– Ладно, раз уж тебе охота сберечь мое время, начни выносить мусор. И не забудь, – подмигнула я, – не пункт назначения, но странствие.

Он разразился хохотом, таким заразительным, что скоро и я ухала в подушку. Я поклялась больше не допускать Джереми на свой эмоциональный радар. Меня подтащила к нему сила былого притяжения, привычка, и выход был один – держаться подальше от его орбиты. Если его мать жаждет оплатить Мерлиново образование, чтоб замолить старые грехи, – ради бога. Но это же не значит, что я должна делить их общество. И я бы сдержала слово. Да вот только у Мерлина имелись свои соображения...

«Моей роскошной матери Люси, единственной и неповторимой», – гласила записка, подсунутая мне под дверь посреди ночи. Его крупными округлыми каракулями, с безумной пунктуацией.

На оборотной стороне было послание, адресованное Джереми.

Когда вечером раздался звонок от Джереми, Мерлин бурлил возбуждением. Завершив марафонский разговор, мой впавший в эйфорию сын запрыгал с ноги на ногу, словно в малахольном племенном танце. До поздней ночи и весь следующий день он беспощадно выканючивал приглашение к ужину для его новообретенного отца. Мерлин превратился в ходячий адронный коллайдер – с такой скоростью из него вылетали слова.

– У нас будет совершенно остолбенительный и безупречный вечер, – заверил он меня.

Неделю спустя я сдалась. Джереми прибыл немедля, нагруженный бутылкой «крюга», фуа-гра, «Икс-боксом 360» и «Нинтендо Wii».

Я подслушала, как Мерлин разъясняет Арчи про Джереми.

– Ты, Арчи, – горилла. А у моего отца, видишь, волосы седые, соль с перцем? Видишь, как он носит серый костюм в полосочку? Это все оттого, что он белый медведь. У него другая семья на Северном полюсе. Он превращается в холодильник. Мам, как ты думаешь, белый медведь смог бы жить у нас в доме? Гориллы и белые медведи едят друг друга?

Чтобы постичь ответ, не было нужды сверяться с «Нэшнл Джиогрэфик». Арчи сжал пальцы Джереми в костоправном рукопожатии. Джереми поморщился, но, чтобы сохранить лицо, не сказал ни слова.

– Арчи – легендарный герой мужественности. И композитор, – поведал Мерлин. – Секрет успеха рок-звезды – вспомнить мелодию, которая никому бы и в голову не пришла.

– И то правда, – хмыкнул Арчи. – Ни один рок-н-ролльный сочинитель не может только пахать и никакого плагиата. Ну ты даешь, малыш, – уважительно добавил он, после чего по-хозяйски обнял Мерлина за плечи и повел в гостиную опробовать новые электронные игрушки.

Джереми с изощренной заботливостью налил мне шампанского. Оно зашипело в бокале – но тише, чем мой бывший:

– Я понимаю, что меня это не касается, – особенно после того, как я сам себя повел. Но ты правда в интимных отношениях вот с этим? – Слова «интимных» и «этим» он выговорил так, будто резал живых щеночков. – Мама рассказала мне о его расистских и сексистских выходках. Что ты в нем нашла? Я не хочу сказать, что у него злодейский вид, но более всего он похож на палача из застенков, охраняемых горгульями четырнадцатого века. Ты видела, как он стиснул мне руку? Он без пяти минут невменяемый.

– Не знаю, Джереми. Воспитание ребенка с аутизмом в одиночку несколько смещает шкалу вменяемости, – ответила я сурово. – Арчи из тех, с кем сживаешься.

– Ага, как с экземой.

Я подумала о таланте Арчи к терзанию трусов и улыбнулась внутри – всем нашим приватным удовольствиям, о которых знали только мы с ним.

– У Арчи есть тайная магия. Да и Мерлин его обожает.

Джереми ощетинился.

– Это все было до того, как у него появился отец. Я намерен стать нашему сыну лучшим в мире папой.

* * *

До конца октября Джереми проник в нашу жизнь такой тихой сапой, словно был облачен в камуфляж.

Он приехал на выпускной к Мерлину и сидел рядом со мной в задних рядах. Мерлин, единственный ученик в своем классе, не получивший никакого диплома, заваливший все контрольные по математике, отвоевал себе микрофон и объявил аудитории, что, если разность неких двух положительных чисел равна 5, а у пятерки мощная задница, как у сочной женщины, а разность их квадратов равна 55, а это две сочные задницы, то их сумма равна 11, а это две тощие тетки на диете.

Учитель математики вытаращился на Мерлина в полном замешательстве, из чего следовало, что Мерлиновы расчеты верны. Мы с Джереми смотрели друг на друга с растерянной гордостью и мимолетно разделили общую нежность к нашему странному сыну.

На следующей неделе Джереми вновь сошел с предвыборной тропы – посетил турнир по теннису с участием Мерлина и вопил с трибуны, даже когда наш сын ошарашил своего противника пятиминутной лекцией под сеткой о потерянной дружбе:

– Вордсуорт и Кольридж[93], Джон Леннон и Пол Маккартни, Банко и его убийца Макбет, Дэвид Копперфильд и Стирфорт[94], Баз Лайтйер и Вуди[95], Фальстаф и принц Хэл[96]. – После чего перешел к дружбам крепким: – Селия и Розалинда[97], братство во «Властелине колец», Лорел и Харди, Холмс и Уотсон и... мои мама и папа, – заключил он, светя нам улыбкой. Когда мы увидели, сколько счастья плескалось в глазах нашего сына, в воздухе меж нами что-то поменялось.

Арчи явно учуял потепление в моем отношении к бывшему: у него внезапно открылась страсть к домашним заботам. Глядеть за одомашниванием Арчи было сродни наблюдению за воином-масаи, разучивающим моррис[98]. Но он упорствовал. На плите забулькали овощные рагу и карри, на веревках заплескалось белье. Он также затеял доходное дело – начал преподавать игру на гитаре.

Джереми взял реванш, прислав в дом ремонтника. Всего неделя – и в доме уже ничто не сочилось маслом, не пропускало воду, не дымилось и не пощелкивало, когда включаешь, – и все это без «WD40» или изоленты.

Арчи, вечно страдавший последней стадией лени, нанес ответный удар: вычистил пылесосом ковры, да так рьяно, что чуть плинтусы от стен не отодрал.

Даже обеды превратились в полигон для демонстрации боевой мощи. В воскресенье на барбекю Арчи осуществил выпад при помощи жареного чоризо.

– Можно у тебя откусить? – спросила я.

– Я уж думал, и не попросишь, – ответил он томно.

– Готов удвоить твой entendre, – процедил Джереми и вручил мне целую колбаску.

Когда бы эти двое ни сталкивались, немедленно начинался разговорный рыцарский поединок, только без кольчуг и средневековых трико. Если ни тому ни другому не удавалось отжать себе очков на словах, они принимались пинать между собой Мерлина, как футбольный мяч. Джереми брал восторженного ребенка с собой в Париж, на матчи поло и кинопремьеры, Арчи – на концерт воссоединения «Пинк Флойд», в пейнтбольный парк и в поход. Вернувшись в воскресенье вечером, жутко небритые, они напоминали двухголового йети. И даже источая сырой грибной дух о-де-плесневелый-носок, мой сын светился от счастья.

Среднее время ожидания столика в одном из самых пафосных лондонских ресторанов – всего ничего, лет тридцать пять. Но не для Джереми. Он сводил Мерлина в «Толстую Утку» Хестона Блументаля[99] дважды – за одну неделю.

Арчи ответил пятичасовым отстаиванием на морозе в очереди за билетами на съемки «Высшей передачи»[100].

«Запись – три часа. Я сдохну от скуки, – написал мне Арчи из телестудии. – Запись производится перед живой аудиторией, ага – поначалу!» – пошутил он. Но когда они возвратились домой, Мерлинов очевидный восторг указывал, что Арчи втихаря тоже получил свое удовольствие от вылазки.

Джереми записал нашего мальчика в частный специализированный колледж. Когда мой бывший явился поговорить об ассимиляции Мерлина в классе (интересно, как можно не ассимилироваться в классе из шести человек?), в гостиной жалобно затренькало многозначительное попурри в исполнении Арчи. «Пока моя гитара тихо плачет» перетекла в «Его я смою навсегда с волос долой» и «Р.А.З.В.О.Д.»[101]. План растрогать меня провалился, и тогда Арчи принялся на ходу сочинять песни с текстами вроде «И слез полны мои глаза – я лежа плачу по тебе».

Когда я настаивала, чтобы мой бойфренд поехал вместе со всеми на семейную экскурсию в Гринвич или Хэмптон-Корт, Джереми разблокировал двери в автомобиле с вынужденной щедростью ребенка, которого родители заставляют спросить, не хочет ли кто последнюю картофельную соломку, прежде чем умять ее самому. Но даже если взгляд его вопил: «Неужели мы всюду должны таскать с собой этого питекантропа?» – Джереми так старательно доказывал, как он изменился, что улыбчиво уступал и приглашал Арчи «забираться в машину».

У Арчи яйца тоже были не на месте.

– Неужели так необходимо, чтобы этот игломудый, соплежуйный хлыщ постоянно вокруг нас толокся? – взорвался он наконец, когда я объявила, что Джереми снова приедет в воскресенье на обед.

Но Мерлин был твердо намерен сделать из нас четверых дружную семью. Не успели мы покончить с закусками, как он вскочил на ноги – произнести свою очередную знаменитую речь.

– Люди с синдромом Аспергера испытывают трудности в распознании чувств других людей. У меня также есть трудности с соблюдением расписаний. Мне непросто организовывать свои мысли и обрабатывать информацию. Мне гораздо сподручнее все разбирать на части. Давайте же разберем нашу любопытную семью. Начнем с мамы. Ты лучшая мама во всем мире, и я обожаю проводить время с тобой и твоими ключицами. – Он сжал мне плечи так, что голова моя чуть не лопнула, как прыщ. – Мне нравится все сдавливать. Мне так легче думается. – Далее он обратился к двум мужчинам за столом: – Мама – звезда моих дней, очей и ночей, потому что она претворяет в жизнь мои мечты. Познакомиться с отцом – это претворение мечты. Я никогда бы не подумал, что мне так повезет. Я ценю свою жизнь, которую дали мне мои обожаемые родители.

Его слова сочились чистым медом искренности. Их сладость трогала. Свет осеннего дня, бледный, как мякоть лимона, залил его прекрасное лицо, и я сморгнула слезу.

– Арчи научил меня впивать жизнь и жить в настоящем. У меня аллергия на историю, и к тому же мне диагностировали сильную непереносимость математики. Но Арчи говорит, что от меня не требуется быть лучшим учеником. Нужно просто трудиться изо всех сил и жить решительно. Я хотел бы поблагодарить всех вас за этот чарующий, великолепный, изысканный вечер. – Тут он чихнул и ожесточенно потер себе нос. – Мой нос все время нападает на меня. У него есть чувства. Иногда я могу выказывать чувства, а иногда – нет. Но, как мне кажется, в последние несколько недель я вел себя безупречно, вы согласны?

Я потянулась к нему и поцеловала его в милую макушку со всей нежностью:

– Да, мой хороший, согласны.

На Джереми и Арчи это не распространялось, увы, – эти двое сочетались, как устрицы и ванильный крем. И никакие добавки в виде Мерлиновых сладостных монологов этого вкуса исправить не могли.

– Скажи-ка, – обратился Джереми к Арчи пару вечеров спустя, когда зашел к нам выпить после похода с Мерлином в оперу, – тебе этот наряд благотворители пожертвовали?

Сам Джереми был облачен в один из своих заказных костюмов в тончайшую полоску. Я знала наверняка, что Арчи гладит спины своим рубашкам, только если собирается снимать кожаную куртку.

– И это мне говорит чувак, которому свою писю без пинцента не нащупать. Имей в виду: нет в тебе ничего такого, чего бандюкам не исправить.

Джереми открыл бутылку «монтраше». Налил мне бокал и повернулся вполоборота к Арчи:

– Желаешь попробовать? – И добавил ядовито: – Хотя если хлебать из горла, можно несколько смазать букет и вообще оказаться без savoir fair[102].

– Savoir fair... Это, типа, знание, какой вилкой в ушах ковырять за столом, а? Жалость какая – не можем мы все быть эдакими затейливыми банкирами вроде тебя. Скажи, а какие именно финансовые махинации ты применяешь в бизнесе? – спросил Арчи презрительно.

– Прошу вас, без пылкостей! – заумолял Мерлин, закрывая ладонями уши. – От пылкостей я нервничаю. Это так по-латиноамерикански.

Я ощерилась на обоих взрослых за столом.

– Мерлин прав, прекратите бессмысленные стычки. У вас обоих такая мания величия, что прижать к ногтю ни одного из вас без ковровой бомбардировки невозможно.

Я бы их обоих вынесла на время за скобки, да вот только тем же вечером я нашла у Мерлина в комнате презанимательную турнирную таблицу. Поначалу решила, что это его крикетные расчеты. Но, присмотревшись, поняла, что он сравнивает Арчи и Джереми как Потенциальных Отцов, пользуясь теннисной системой оценок. 20 очков любви – Джереми. Потом 40 – Арчи. И еще по сорок – каждому. И поэтому напряженный контрапункт наших тройственных отношений продолжился. Джереми брал нас с Мерлином на концерты струнных квартетов в Вигмор-Холле и оркестровые репетиции в Фестивальном зале, писал мне покаянные стихи и прятал их в букетах благоуханных красных роз.

Арчи – с его разговорами о том, что он хотел бы переродиться моими стрингами, – был, по меркам австралийских рокеров, романтичен донельзя... но какая, к черту, романтика, если секс такой, что нужны асбестовые презервативы? В постели Арчи был тантрически, эротически эксцентричен до звона в клиторе, до женского оргазма с кончиною. Меня влекло к нему с такой раскаленной силой, что стоило мне его увидеть, как я мечтала завалить его на кровать и скакать верхом, как на родео, беззаботно швырнув в воздух шляпу.

Моя мама всегда говорила, что женщина может поменять в мужчине только младенческие пеленки, пока он сам в них. Но мне отчего-то казалось, что оба мужчины рядом со мной изменились – и существенно. Джереми переродился. Арчи же стал настолько продвинутой версией самого себя, что я невольно искала у него на висках ожоги от электрошока.

Однако ситуация все равно оставалась очень запутанной. Требовался совет. Но меня ожидал важный урок: советы – они как по сусалам: лучше давать, чем получать.

Глава 18