Здесь и в предыдущем разделе цитируется по книге Леки, с. 134.

Бессознательная гордость и удовлетворение от унижения своих близких отчетливо просматриваются в строках дневника известной великомученицы Перпиции.

См. цитированную ранее книгу Мейсона, с. 85-105

Эта молодая женщина родилась в знатной семье, получила прекрасное для того времени образование. У нее были заботливые родители, которые души не чаяли в своей единственной дочери. Несмотря на молодость, а ей было всего 22 года от роду, благодаря своей несгибаемой стойкости, она пользовалась заслуженным уважением среди пострадавших за веру узников-христиан. Ее записи свидетельствуют о том, как она противостояла доводам отца, пытавшегося отвратить дочь от истинной веры и считавшего христианство опасным заблуждением. Однажды, не на шутку разгневанный открытым и упорным неповиновением, он набросился на дочь, чтобы вырвать ее бесстыжие глаза, но, как она самодовольно пишет, «ретировался посрамленный». Далее она добавляет: «После этого случая я несколько дней кряду возносила господу благодарственные молитвы за то, что он избавил меня от присутствия отца; то, что его наконец-то не было рядом, вселяло надежду и вызывало приток новых сил».

В дневнике, который она предположительно вела в тюрьме незадолго до своей мученической кончины, приводится описание нескольких тягостных семейных сцен. Так, однажды отец, вне себя от горя, умолял ее пощадить его седины; попрекал тем, что ей всегда отдавалось предпочтение перед братьями; просил не делать семью объектом всеобщего презрения и порицания, так как, «если с тобой что-нибудь случится, мы не посмеем взглянуть людям в глаза». На суде он держал на руках ее малолетнего сына и взывал к материнскому чувству, говоря, что «он не сможет жить без тебя». Возглавлявший судилище прокуратор Иларион был тронут искренним горем старика и повел речь о сострадании к почтенным сединам отца и юному возрасту сына преступницы, но его слова никого не убедили. Далее Перпиция пишет, что, когда прокуратору надоело слушать вопли отчаявшегося родителя, он велел его утихомирить. Тогда один из стражников ударил старика палкой, заставив его замолчать. Однако эта встреча не была последней. Накануне казни христиан отец снова пришел в тюрьму, стал рвать на себе волосы, биться головой об пол и умолять, чтобы дочь нашла «слова отречения, которые могут избавить ее от страшной участи». Перпиция осталась глуха к просьбе родителя.

Историю Перпиции приводит Тертуллиан, который утверждает, что героиня сохраняла присутствие духа до самого конца. Даже на арене цирка она стала препираться с трибуном по поводу деталей предстоящей казни, и ее аргументы были столь убедительны, что распорядитель казни выполнил ее требования; Перпиция вызвала восхищение зрителей своим бесстрашием. Сбитая с ног ударом рогов разъяренного быка, она хладнокровно направила меч гладиатора-новичка, не решавшегося перерезать ей горло. По словам ее биографа: «Эту женщину нельзя было бы убить... не по желай она этого сама»1.

Цитируется по книге Мейсона, с. 85-105.

Спровоцированная агрессия

Нередко агрессивность разжигается искусственно. В этом случае подсознательной, а нередко и сознательной целью является расчет на получение мазохистского удовлетворения от неминуемой ответной кары. На заре христианства приверженцы учения Иисуса Христа разрушали языческие капища, поджигали храмы, уничтожали идолов и нападали на крестьян, пытавшихся защитить свои святилища. Это не могло не вызвать законного возмущения в народе, и, разумеется, жизнь самих христиан подвергалась опасности. Один из основателей Церкви, консул Иллиберий, опубликовал канон, согласно которому зачинщики подобных бесчинств лишались права именоваться мучениками. Но, как видно из истории о Эпфиане и Эдисии, религиозные фанатики не оставляли безрассудных и губительных попыток противопоставить себя народу; более того, они гордились своими поступками. Эти молодые люди принадлежали к знатному роду из Ликии. Один из братьев, Эпфиан, принял христианство, покинул отчий кров и перебрался в метрополию. Там он присоединился к сообществу студентов и в течение года вел аскетическую жизнь, полную лишений. К этому времени вышел закон, обязывающий всех граждан присутствовать при совершении жертвоприношений. Во время возлияния богам, совершаемого правителем, Эпфиан перехватил его руку и потребовал прекратить церемонию, после чего был арестован. Вынуждая его отречься, власти прибегнули к пыткам. Ноги его обернули тряпьем, пропитанным маслом, и подожгли. В конце концов его утопили в море.

Его брату Эдисию лавры мученика также не давали покоя. Он получил хорошее образование, был знатоком античной литературы. Вскоре после смерти брата его приговорили к каторжным работам на медных рудниках в Палестине. По окончании срока «исправительных» работ он поселился в Александрии, где вел аскетическую жизнь философа до того дня, когда правитель Египта вынес приговор девушкам-христианкам. Эдисий, присутствовавший на суде, ударил правителя по лицу. Эдисий, так же, как и брат, погиб, брошенный в море. Весьма характерно, что оба брата не оправдали родительских надежд, при этом один из них, не в силах долее оставаться у родного очага, попросту убежал. Не менее примечательно и то, что братья совершили аналогичные поступки, в обоих случаях имевшие целью оскорбление высокопоставленного лица. Это неопровержимо свидетельствует о неприятии мирских авторитетов, за которое они поплатились жизнью. Совершенно очевидно, что открытый вызов властям предержащим является характерной чертой поведения многих аскетов и великомучеников. То, что порой ускользает от внимания, так это стремление одержать моральную победу, восторжествовать над власть имущими и в конечном итоге — стать объектом скорой и жестокой расправы.

Вполне вероятно, что власти не горели желанием принять этот вызов и помогать нарушителям общественного спокойствия в обретении ореола гонимого. Решить эту задачу было непросто. С одной стороны, было необходимо пресечь вызывающие выходки христиан, а с другой — следовало не перегибать палку, дабы не делать из них национальных героев, которым обеспечено сочувствие. Желание пострадать за веру имело тогда широкое распространение1.

Этот феномен описан в легенде о престарелом аскете Лео, жившем на южном побережье Малазийского архипелага (см. книгу Мейсона, с. 220-221) и тосковавшем о замученном друге. Он считал, что его собственная жизнь оказалась невостребованной. Однажды ночью ему приснился покойный друг, стоящий посреди бушующего потока воды, и он сам, пытающийся преодолеть течение, чтобы приблизиться к нему. На следующий день он отправился помолиться на его могилу. Завидев близ дороги на кладбище языческий храм, он с криками ворвался в него и принялся крушить светильники и курильницы. Его арестовали, отвели в тюрьму, где он, вместо того чтобы отвечать на вопросы, принялся разглагольствовать перед судьей. По словам легенды, судья снисходительно выслушал исповедь пожилого человека, но, не в силах устоять перед возмущенными криками оскорбленной толпы, приказал утопить старца в реке, к великой радости последнего.

Не менее показательна история сирийского солдата Теодора. После того как он признался в своей принадлежности к христианской общине, его вызвали на допрос к правителю. Во время допроса он вел себя вызывающе и всячески поносил языческих богов, но судьи решили проявить снисходительность и освободили его от ареста. Той же ночью Теодор воспользовался дарованной свободой, проник в храм Иштар, возведенный в центре города — гордость местных жителей, — и поджег его. Он не скрывал своего торжества по этому поводу. И на этот раз судьи проявили милосердие и не только пообещали ему прощение, но и предложили повысить в должности при условии, что он принесет искупительную жертву богам. (В те времена существовал обычай, согласно которому провинившимся христианам предлагали воскурить фимиам перед статуей императора. Некоторые исторические источники указывают на то, что ритуал не предполагал изменение веры, но символизировал проявление верноподданнических чувств и подтверждение гражданской позиции. Таким образом, отказ христиан от его выполнения вызывал такое же негодование, как еще совсем недавнее нежелание квакеров давать клятву в суде. [Леки, т. I, с. 405]. Евреи также отказывались курить фимиам императору, но вследствие того, что их религиозность хотя и была чуждой, но не отличалась агрессивностью, власти освободили их от обязанности отправлять языческие ритуалы.

Однако Теодор, упорствуя в своей вере, как и прежде, продолжал хулить как языческих богов, так и особу императора. Чтобы сломить его упорство, тюремщики прибегли к пытке, во время которой он пел [хвалу Господу]. Биограф пишет: «Короткое, но веселое заключение завершилось огненной смертью». (Мей с он, с. 233-- 234).

Один из историков пишет о том, что судьи заслуживали извинения, ибо провокационные ответы, которые им приходилось выслушивать, могли вывести из себя кого угодно, и ссылается на «Акты мученичества». И напротив, другие источники указывают на то, что судьи являли пример терпимости и доброты, пытаясь спасти мучеников от участи, к которой они так страстно стремились. Так, в протоколах умышленно искажался смысл показаний. Например, заявления типа: «Мы почитаем царя небесного и не признаем власть смертного человека» — трактовались как небрежение к гражданскому судопроизводству. Нередко палачам и судьям претило исполнение своих жестоких обязанностей, и они отпускали подсудимых на свободу. Часто, тронутые неопытностью и молодостью смутьянов, судьи выпускали их на поруки и препоручали заботам родственников. В некоторых случаях защитники, нанятые родственниками вопреки воле подсудимых, намеренно искажали истинные факты, и судьи слушали их с гораздо большей охотой, чем чистосердечные признания мучеников. Тем не менее последние делали все, чтобы свести подобные попытки на нет; в надежде обрести посмертную славу, они оскорбляли и поносили власть на чем свет стоит.

Эротическая составляющая

Мы уже вели речь об удовлетворении от мучений иного порядка, когда явное страдание принимает форму сладострастного удовольствия. Клинический опыт и некоторые исторические примеры убедили нас в присутствии чисто физиологического удовольствия, подобного тому, которое достигается при поощрении сексуального инстинкта. Некоторые мужчины и женщины, несомненно, испытывают сексуальное удовольствие от грубого отношения. Этот феномен, в той или иной степени поощряющий страсть к страданию, больше известен как мазохизм. В этой связи нельзя сбрасывать со счетов мистический опыт экстатических состояний, которые человек испытывает, сознательно или случайно подвергая себя физическим истязаниям. В исторических хрониках подобные случаи нередко приобретают яркую, эмоциональную окраску.

Существуют и другие формы радости, также основанной на половом инстинкте. Удовольствия такого рода свидетельствуют скорее о стремлении приспособиться к поворотам судьбы, чем о свободном выборе собственной участи. Современная литература изобилует такими примерами. Так, к этой категории относится использование страдания для поощрения властолюбивых помыслов, равно как и характерный для многих мучеников эксгибиционизм.

Как правило, очень сложно понять, является ли эротическое удовольствие от страдания первичным (мотивацией) или вторичным (конечной целью), так как возможность воспользоваться ситуацией в большей степени является основным мотивом, хотя и не таким очевидным, как прямое проявление сексуального инстинкта (эротическая трансформация агрессии). Парадоксальность получения удовольствия от боли без труда отслеживается на исторических примерах. Моей же целью является более глубокое изучение природы этого удовольствия. Следуя этой цели, мы рассмотрим особые случаи, дающие возможность пролить свет на происхождение этого феномена.

Многие мученики тешат себя надеждой на то, что их молитвы обладают чудодейственной силой и являются более эффективными, чем молитвы других людей. Существует немало свидетельств тому, как сны и видения интерпретировались с наивной верой в собственную исключительность. Неуемная жажда власти, пускай и не земной, приводила к тому, что степень страдания соотносилась с силой экзальтации. В послании к четырем христианам, долгие месяцы томящимся в тюрьме, Киприан пишет: «Томительная отсрочка перед тем, как вы обретете мученический венец, лишь возвышает вас; чем отдаленнее цель, тем больше славы вы обрящете... Ваше достоинство и добродетель преумножаются день ото дня. Тот, кто единожды страдает, одерживает единственную победу; но те, чьим безропотным страданиям не видно конца, заслуживают славу вечную».

Мейсон, с. 153.

(Подобная аргументация до некоторой степени помогает понять причины, по которым мученики часто отдают предпочтение хроническим, а не очевидным формам самоуничтожения)2.

В этом смысле беспримерна гордыня св. Антония (см.: Гюстав Флобер. Искушение святого Антония): «Внемли! Ибо тридцать долгих лет своего отшельничества я провел в пустыне, страдая и мучаясь!.. Разве могут сравниться с моими муки тех, кого обезглавили, пытали раскаленным железом или заживо сожгли. Вся моя жизнь есть не что иное, как нескончаемое страдание».

Тайная жажда власти угадывается в том, что люди получают удовлетворение от демонстрации силы духа, проявленной в экстремальных обстоятельствах. Эротические корни эксгибиционизма очевидны. Неприкрытое тщеславие (нарциссизм) осуждается обществом, и, возможно, нестолько благодаря асоциальности этого явления, сколько вследствие его ярко выраженной сексуальной окраски. Выставление себя напоказ в своем классическом виде, то есть демонстрация обнаженного тела, запрещена законом, а неприкрытый личный эгоизм является предметом всеобщего порицания. Популярность актера ощутимо падает, когда под маской лицедея начинает угадываться склонность к самолюбованию. Однако скрытые формы эксгибиционизма, мотивы которых не так очевидны, принимаются обществом как должное. Аскетизм и особенно мученичество являются наиболее эффективными формами такой маскировки, ибо их внешнее проявление окрашено страданием, порой принимающим неправдоподобно гипертрофированный характер.

Получение удовольствия не имеет прямой связи с сознательным проявлением эмоций. Имеющиеся свидетельства заставляют поверить в то, что аскетические практики «страстотерпия» (которое один из писателей назвал тягостным и изнуряющим ритуалом) достаточно одиозны. Деятельность отшельников скорее подчинена навязчивой идее, чем осознанной потребности в получении удовольствия. В то же время некоторые «старцы», подвергая себя лишениям, стимулируют вхождение в состояние мистической экзальтации. Как бы там ни было, очевидцы свидетельствуют, что многие мученики, обрекая себя на медленную или скорую кончину, выглядели радостными, оживленными и счастливыми.

Характерные признаки эксгибиционистских наклонностей просматриваются в истории молодого христианина, осужденного за веру на казнь без пыток. Выслушав приговор, явно разочарованный юноша заявил: «Вы обещали, что подвергнете меня долгим и мучительным истязаниям, после чего я приму смерть от меча. Заклинаю вас всем святым — сделайте это и вы увидите, во что ценит христианин свою жизнь, когда его вера подвергается испытанию». Правитель распорядился исполнить желание приговоренного, и мученик горячо поблагодарил его за продление своих страданий.

Мейсон, с. 351.

Можно поспорить над тем, испытывает ли мученик удовлетворение от самоуничижительных поступков, так как во многих случаях эти действия лишают его самой возможности потворствовать эксгибиционистским наклонностям. Однако, как правило, мучения предполагают наличие зрительской аудитории. В некоторых случаях свидетелем страданий становится лишь один человек; также не исключено, что аскет в гордом одиночестве занимается самолюбованием. Последний случай можно отнести к проявлению откровенного нарциссизма (который не следует путать с косвенным нарциссизмом, производным от эксгибиционизма), ярчайшим примером которого является греческая легенда о Нарциссе. Религиозное самопожертвование можно трактовать как эксгибиционизм по отношению к богу. Широко распространено публичное покаяние и самоотречение как средство вознесения хвалы Всевышнему. Уэстермарк упоминает о мавританском обычае бросать в пруд связанных страстотерпцев. Считалось, что бог смилостивится над святым угодником и пошлет на землю долгожданный дождь. Таким образом, можно предположить, что одним из мотивов мученичества являлось стремление снискать милость богов и сочувствие верующих. Мы уже упоминали о желании ребенка пробудить к себе жалость в душах родителей. Жалость, являющаяся неотъемлемым атрибутом любви, так же как сама любовь может быть вожделенным объектом подсознательных поисков.

Однако в целом, за исключением эксгибиционизма, мучеников нельзя упрекнуть в эротизме, так как, по определению, аскетизм предполагает предание сексуальных интересов полному забвению. Тенденции к воздержанию просматриваются как в поведении ранних христиан, так и в уже упомянутых случаях из клинической практики. Приведем лишь несколько примеров.

Святой Нил, глава семейства и отец двух детей, решив присоединиться к сообществу аскетов, добился согласия жены на расторжение брака; святой Аммон в первую брачную ночь стал разглагольствовать о греховности семейных уз, и супруги по обоюдному согласию разошлись; святая Меланья после долгого и откровенного разговора с мужем, покинула семью, чтобы служить аскетическим идеалам; святой Абрахам буквально сбежал от жены в первую брачную ночь.

Среди бесчисленных легенд в том же духе стоит выделить описанную Леки (т. II, с. 323) историю Грегори из Тура, повествующую о страстной любви богатого молодого галла к своей невесте. В первую брачную ночь невеста, формально ставшая женой, со слезами на глазах призналась в том, что дала богу клятву хранить невинность. Новоиспеченный муж не стал посягать на ее девственность, и они продолжали невинно жить вместе в течение семи лет, то есть до самой ее смерти. На похоронах муж заявил, что сохранил жену для господа в первозданном виде и возвращает ее такой, какой получил.

Несмотря на то, что здравомыслящие и не склонные к фанатизму священнослужители почувствовали в аскетическом обычае прямую угрозу роду человеческому и законодательно оговорили расторжение брака лишь по обоюдному согласию, воздержание от половой жизни все еще считалось богоугодным делом и признаком святости.

Следовательно, само существование эротических мотивов в столь очевидном отречении от всего чувственного может быть подвергнуто сомнению. Неудивительно, что многих восхищает сила духа, проявляющаяся в столь суровом самоограничении. Именно это качество мученика считается доминирующим, в то время как мазохистское удовлетворение, которое он получает в процессе аскезы, остается скрытым от посторонних глаз и становится очевидным лишь в процессе тщательного анализа.

Среди легенд о святых, добровольно разорвавших семейные узы в первую брачную ночь, особо примечательна история о святом Алексии, который спустя много лет вернулся в дом отца, в котором жена его жила на положении соломенной вдовы. Он попросил приютить его на ночь и, не узнанный родными, прожил в этом доме до самой смерти. В этом случае возведение скрытого эротизма в добродетель очевидно. Одинокий, не знающий ласки человек живет в доме своих близких. То есть, будучи как бы бездомным, он тем не менее живет в собственном доме, где заботливый отец кормит и ухаживает за ним, как за малым ребенком; его уважают и почитают, и в то же время он свободен от обязанностей по дому и сердечной привязанности. Все это свидетельствует о тайном удовольствии, которым он себя тешил под маской благочестия, ибо до конца своих дней сохранял инкогнито.

В трагедии Пьера Корнеля «Мученик Полиевкт»