Анри Гиборьян, секретник (псевдоним Алкиной)

5.1. Я в руководстве ЮНДО оказался не сразу. В самом начале, вскоре после заключения Договора, судьба мне мило улыбнулась. В отличие от десятков тысяч офицеров французской армии, уволенных вчистую, меня направили во вновь создаваемую спецчасть, призванную способствовать Великому Процессу разоружения. Сами понимаете, отношение к Договору изначально было неоднозначным: очень многим не слишком-то улыбалось превращаться из доблестных вояк в мирных обывателей. Спецчасти помогали этаким колеблющимся сделать решительный шаг… Впрочем, инциденты случались довольно редко. В обществе царила самая настоящая эйфория, и немалая часть увольняемых находилась под ее гипнозом. Непросто, знаете ли, переть против всего человечества.

Вот и сохранить бы эту атмосферу надолго!.. Увы, нормальное общество не способно все время жить в состоянии опьянения. Рано или поздно наступает пора похмелья, и тогда… Ведь в отличие от алкоголиков общество похмеляется человеческой кровью…

Да еще и ошибок наворотили целый Эверест. И первой стало, по-моему, решение возложить юридическую ответственность за процесс на специально созданную организацию – ЮНДО. Правительства разных стран явно стремились отойти в сторону, переложив всю тяжесть проблемы на плечи самих военных: вы, мол, все это строили – вам, парни, и разрушать! Вон вы у нас какие герои!.. Даже президенты России и Америки – застрельщики процесса – скрепив Договор своими подписями, умыли руки. Мавр, мол, сделал свое дело – мавр может уходить!.. Уйти-то и впрямь пришлось – избиратели заставили, ну да было уже поздно. К тому времени обратная связь ЮНДО с общественными организациями, которые могли бы вносить коррективы в пути и темпы развития процесса, была утеряна. Кроме того, лидеры многих стран так называемого “третьего” мира и вовсе не желали настоящего разоружения. Их идеалом было исключительно разоружение соседей, и они были не прочь сыграть на ошибках, которые совершили другие… Так и пошло дело вразнос!

Теперь-то понятно становится, что разоружение, по-видимому, процесс постепенный и очень длительный. Что главные проблемы здесь не военные и не экономические, а социальные. Мы же пытались сломать социальные проблемы не путем медленных, с оглядкой, реформ, а самым настоящим революционным тараном. Как будто человечество до сих пор не разобралось, чем заканчиваются революции.

Впрочем, это я сейчас такой умный. А в ту пору, как и многие, считал, что мое дело: ать-два, задача ясна, приказ выполнен! Имеется начальство, оно и должно ломать голову. Армия есть армия: если каждый приказ оспаривать, то это уже будет стадо, а не доблестное воинство. Хотя, надо сказать, находились и сомневающиеся, находились… Но разговор с ними был коротким. Вызовет полковник: “Ты что, против разоружения?!” – “Нет, но…” – “Никаких “но”, у нас здесь не парламент!” И через пару месяцев приказ о демобилизации в связи с реорганизацией.

Так что я помалкивал себе да и приказы начальства выполнял. Конфисковывал оружие, громил арсеналы, разгонял демонстрации демобилизованных, поощрял отличившихся… Дальше – больше. Конфисковывал контрабанду (на девять десятых то же оружие!), громил в лесах базы (те же арсеналы, только подпольные!), разгонял демонстрации (теперь уже в поддержку демобилизованных!), поощрял отличившихся….. И меня тоже поощряли. Спецвзвод, спецрота, спецбатальон, начальник штаба спецподразделения, командир этого спецподразделения, спецуполномоченный западноевропейского подсектора Восточного сектора Секретного отдела ЮНДО, начальник вышеупомянутого подсектора… Ступенька за ступенькой, прыжок за прыжком, поощрение за поощрением…

Но вот скребут с некоторых пор на душе кошки, гложет меня одна мысль: почему для того, чтобы человек перестал убивать другого человека, надо угробить несметное количество народу? Или это удел всех, кто двигает прогресс?.. Конечно, если смотреть по большому счету, то все эти Бывшие Военные и их приспешники – всего лишь колдобины на дороге истории, тщетно пытающиеся остановить колесо развития. Колдобины, правда, живые, мечущиеся, разумные, но их жизнь, метания и разум направлены лишь на одно – столкнуть колесо с широкой проезжей части на обочину, в грязь и болото, где оно поневоле остановится… А с другой стороны, вернешься с задания, устроишься под горячим душем, смывая с тела пот, только разогреешься и успокоишься, и тут мыслишка, гаденькая такая, подлая: “А то ли это развитие? То ли колесо, если его ось приходится смазывать этакими потоками крови?! И не в тупик ли скрипим?..”

И наверняка не у меня одного были такие мысли. Или вы думаете, от несчастной любви повесился в сортире Жердина Хантер? Или полагаете, что в припадке геопатриотизма бросился под танк кригеров Филиппинец? Не с гранатой, между прочим, бросился, а просто так, ни с того ни с сего. Следователи посчитали: с перепугу, но кто из них знал Филиппинца, как знали его мы? Филиппинец боялся только одного – пули в живот. Не в голову и не в ногу, а именно в живот. И потому носил усиленный бронежилет, весивший больше обычного, хотя это и требовало от Филиппинца лишнего часа физических упражнений каждый день. Такому бронежилету был страшен только гранатомет. Он, этот жилет, не очень-то и пострадал от гусеничных траков. Я знаю, я видел его. И то, что осталось от Филиппинца, видел. А следователем, думается, истина и не нужна была вовсе…

Потом, когда я ушел с непосредственной “работы”, стало полегче. Все-таки когда сам не видишь выпущенные наружу кишки и мозги, все происходящее становится чем-то абстрактным, далеким, тебя вроде бы и не касающимся. Но мысли не уходят, они остаются и продолжают кусать за сердце в самое неподходящее время. Я и в глазах других видел чувство вины перед всем миром. Я видел, как смотрел на мир перед своей отставкой бывший начальник Глинки Сковородников. Все мы люди. Это только у Рыманова в глазах стылое железо. Поначалу я думал, что так и должно быть, ведь русские они все такие. Но потом я познакомился с Громовым, Сковородниковым, сотнями других русских, и все они – люди как люди. Но почему-то именно Рыманов шагал к вершине пирамиды. Я ничего не имею против Рыманова: он умен, находчив, смел, у него отличная реакция, но в глазах у него стылое железо… Его почему-то никто не любит. Он отличный парень, хороший товарищ, он весел, когда надо веселиться, и серьезен, когда не до веселья, он умеет сказать над свежей могилой, под грохот салюта, проникновенные слова, такие, что с трудом проглатываешь комок в горле… Но в глазах его стылое железо!

Говорят, он отголосок прошлого века. Говорят, лет семьдесят назад среди русских было много таких. Не знаю, я не спец по истории России, но сомневаюсь, потому что государство таких людей долго существовать не может: они перегрызут друг другу глотки. А Россия жива и поныне… Но, наверное, ЮНДО нужны именно такие люди, ведь не зря же он так быстро выдвинулся из самых низов… Может, будь в ЮНДО побольше таких парней, как Рыманов, – и не валандались бы мы с кригерами столько лет. И не было бы вовсе “Мэджик стар” с обширным радиоактивным заражением. И не убили бы моего приятеля Жюля Карне…

Но мы такие, какие есть, со всеми нашими недостатками, и Рыманов среди нас один. Исходит от него некая магическая сила. Уж он бы на месте Вацлава Глинки не застрелился. Уж он бы нашел выход. А вот начальник мой бывший свел счеты с жизнью. Видно, господа кригеры накопили что-то против него, несмотря на всю нашу секретность. Не случайно же, в самом деле, приходил к нему этот неизвестный.

А вообще, клянусь мамой, мне вся эта история не нравилась с самого начала. Но начальство скомандовало – деваться некуда! Умри, но исполни во славу! Вот и исполнили…

Но это я так, в порядке ерничанья. А сложилось все очень серьезно: Карне был наш лучший диггер, зубы мужик съел на этой работе. И кокнули его вчистую, без всякой надежды на будущее. В Ассоциации тоже не дилетанты ошиваются. Так что прощай, друг мой Жюль Карне, псевдоним Орфей, товарищ по оружию и приятель в жизни. Бакстер только и успел некроматрицу записать, в надежде на хорошего акцептора. Это он уже потом нам все объяснил: и идею, и возможности, – и об отсутствии гарантий не забыл сказать. А шеф-то и ухватился! Им, шефам, на самого Жюля, конечно, плевать, главное, чтобы диггера не потерять. А тут еще и багаж Жюля сохраняется. Нового-то диггера готовить, сами понимаете, сколько надо. Это не фунт изюма сжевать! А такого, как Жюль, ни с каким изюмом не сделаешь, такие от бога, раз в столетие появляются!..

Уж если пруха пошла, то всегда цепочкой. Как раз в эти же дни приносят сногсшибательную информацию об интересном пацане из Сибирского спецсанатория, одной из кормушек, где “внуков Чернобыля” пасут. Слетали мы с Бакстером туда, привезли парня. Ничего пацан, только подавлен очень. У него как раз мать руки на себя наложила. Понятное дело, наложишь, когда осознаешь, какого монстра на свет божий произвел. Даже если сынок твой – красавчик красавчиком, у мутантов бывают такие расклады. Да и парня жаль, как ему жить с таким даром? Всю жизнь с металлическим горшком на голове ходить?.. Тоже руки на себя наложишь!

Ну, наши и смекнули, что такой дар для агентурной работы поистине дар божий! Да еще Бакстер покумекал вокруг парня, покрутил его, пощупал своими приборами и объявил нам, что уровень чувствительности может резко снизить (это, так сказать, для повседневного употребления), а для пиковых ситуаций можно на время повышать. Это, правда, для парня не совсем безопасно, но все же хлеб. Иначе-то ему все равно не жить, сам бы себя кончил. Бакстер в этих мутантских делах маракует, сам плюс-мутант. Вся разница в том, что пацан сибиряк, а родина Бакстера – штат Колорадо.

В общем, как скроили, так и сшили. Пошел я смотреть на новичка. Захожу в палату – батюшки! – Жюль передо мной. Собственной персоной! С того света явился!.. Этого даже Бакстер не сумел толком объяснить. Он-то, когда матрицу Жюля на пацана переписывал, думал, что получит молодого парня с опытом агентурной работы, присущим такому зубру, как Жюль. А тут лежит перед нами сорокапятилетний мужик. Жюль и Жюль! У нас чуть крыша не поехала. Но оклемались, все, как говорится, к лучшему. Однако заходили к нему поначалу в шлемах, пока не убедились, что без активатора он ничего не слышит. А здесь и еще одна вещь выясняется. Оказывается, когда ты на него смотришь или по телеку за ним следишь, он – Жюль. А вот если сфотографируешь его или видеозапись сделаешь – ан нет! – не Жюль это перед тобой, а семнадцатилетний пацан Илья Муромов. Но по словам и по поступкам – все равно Жюль. От такого поворота и у Бакстера мозги вывернулись. Только глазами похлопал и ни гугу!

В общем, покрутили-повертели, риск, конечно, есть, особенно, если операция в Гринкоусте затянется. Расколют этого Жюля, не иначе! Хотя, конечно, повозиться им придется, у кригеров тоже нормальные мозги, без вывертов. И вот Бакстер начинает ныть, что в такой ситуации он ничего гарантировать не может, дело, мол, новое, никем не опробованное и все прочее. И вообще такой феномен не к врагу в пасть посылать надо, а добросовестно изучать со всех сторон и с вящей прилежностью. Ну, Бакстеру-то глотку заткнули, у нас монету получает, а не в медицинском центре академика Кашпировского-младшего!

Но сами начали думать. И Глинка надумал. В случае, если потребуется ускорить операцию, предложил он такую штуку. Давайте, говорит, в случае необходимости аккуратненько выдадим Ридера Ассоциации, осторожненько так, через Артура. А для гарантии маячком подстрахуемся! Сказано-сделано! Объяснить Жюлю-2 необходимость еще одной операции труда не составило, он и так Бакстеру в рот смотрел, а операцию Гюнтер сделал на все сто процентов – никакой рентген не поможет. Разве что вскрытие трупа. Но до этого ведь еще добраться надо, а Жюля в труп превратить – еще та проблема! Во Франции, когда его – настоящего Жюля – кончали, он их десяток покрошил.

В общем, оклемался наш новоиспеченный Жюль, разработали мы ему легенду и отправили болезного космонавта отдыхать в Гринкоуст, на Солнечные Пески, в бархатный сезон. Самому ему, конечно, ни гугу. По внутренней легенде он послан найти следы пропавшего Генриха и отыскать передатчик.

И тут началось. Содом с Гоморрой!.. Глинка кончает жизнь самоубийством, Збигнева Кшижевского арестовывают, Рыманов отделывается легким испугом. Параллельно выясняются просчеты наших предыдущих руководителей, павших смертью храбрых в борьбе за… Информация об Ультиматуме просочилась в мир. Кригеры, конечно, сразу уши топориком, хоть виду и не подают. И поняли мы, что попали в ситуационную воронку, выход из которой только один – через узкую часть, куда нас и затягивает. Не время сейчас разбираться, кто прав, а кто виноват: все на волоске висит. Но я в очередной раз убедился, что дело, которым мы занимаемся, как-то тихо и незаметно для постороннего глаза из блага превратилось во зло. Грязновато стало в нашем доме. Грязновато и вонять начало. Предательством, трусостью и аппаратными играми. Воистину, благими намерениями… Думается, Глинка еще и поэтому свел счеты с жизнью. От кригеров с их шантажом он бы отбился – не из таких переделок выходил. А вот пережить крушение мечты не смог человек. Наверное, он тоже представлял себе все гораздо проще, думал – раз-два и в дамках! Наверное, он тоже думал, что разоружение – прямая дорога, по которой можно шагать семимильными шагами. Мы все так думали. И все пытались. Вот штаны и порвали! И дерьмо еще долго разгребать придется. Не только нам, но и детям нашим и внукам тоже. А может быть, и правнукам. Но сейчас главное – тут я с Рымановым согласен – выбить почву из-под Ультиматума. Чтобы все вернулось на круги своя. И тогда можно будет начинать все по новой, аккуратно, с учетом уже совершенных ошибок. Что поделаешь, задний ум – наша самая крепкая позиция. И ошибки эти мы должны исправлять сами, а не перекладывать ответственность на чужие плечи. Конечно, все мы – люди свободные. Можно, конечно, и выйти из игры. Как это сделал Вацлав Глинка. Или иным способом. Свобода, конечно, высшая категория среди человеческих ценностей. Но есть категория, которая дороже свободы. Нравственностью называется!.. Вот потому-то я и нахожусь сейчас в чреве здоровенного “Ильюшина”. Я и полсотни моих парней. Парни мои, правда, не размышляют о свободе и нравственности. Они просто-напросто выполняют задание. И слава богу!

Стратоплан несет нас навстречу ночи, туда, где притаился на берегу океана небольшой поселок под симпатичным названием Гринкоуст. Он был построен когда-то, чтобы смогли понежиться в лучах светила тысячи отдыхающих. И именно там, в этом царстве бездельников и развлечений кригеры устроили некий спецпункт неизвестного назначения. Может быть, конечно, и не только там. Потому к двум другим подозрительным точкам несутся сейчас еще два “Ила” с такими же подразделениями под началом Шарпа и Громова… В общем-то я ничего против кригеров не имею. Где-то мне даже жаль их, потому что по нашей вине они стали изгнанниками, и именно наши глупые действия вызвали их возню во всепланетном масштабе. Но класть костлявые руки на шею всего человечества – это уже слишком! Хватит с нас Хиросим! А равно и Чернобылей вкупе с “Волшебными звездами”!.. Конечно, глупость безгранична, но и ее надо вводить в какие-то рамки, иначе все человечество неотвратимо отправится к дьяволу. Тут Рыманов прав. И потому я выжму все соки из своих ребят, но эту банду мы обезвредим. Благо Жюль-2 даже сообщил нам, где ее брать. Так что остается пустячок: “пиф-паф, ой-ей-ей!”

Ребята мои мне нравятся: с такими хоть в огонь, хоть в Ледовитый океан. В лепешку разобьются, а приказ выполнят. Впрочем, больше они ничего и не умеют. Так что в успехе операции я уверен! Единственная забота – не подкинули бы кригеры какую-нибудь пакость. Что-то уж больно легко Жюль-2 расколол их, не нравится мне такая легкость. Хотя, с другой стороны, Жюль всегда был везунчиком, потому он и диггер высшей квалификации… – Тьфу, черт! Настоящего-то Жюля уже и нет, а я все о нем, как о живом…

Последние сутки перед началом операции были жуткими. Надо было собрать ребят в Ле Бурже. А ребята эти разбросаны по всей планете. Причем пользоваться пришлось не обычными каналами связи, а засекреченным блокированным спецканалом, предназначенным для таких вот экстренных случаев. И проделывать все это пришлось лично, без всяких адъютантов, чтобы исключить любую возможность утечки информации. Слишком уж многое мы поставили на карту этой операцией.

Надо было подготовить стратопланы для доставки групп, “джамперы” и блокайд-генераторы, организовать получение и доставку оружия и боеприпасов.

Правда, каждый занимался этим персонально, только для своей группы, но это не слишком-то облегчало дело, потому что требовалось избавляться от хвостов, маскировать истинную цель каждой поездки некоторым количеством лжецелей, общаться с кучей ненужных людей, чтобы спрятать от возможных соглядатаев твой интерес к нужным. И наконец стремиться к тому, чтобы действия Гиборьяна, Шарпа и Громова не выглядели похожими друг на друга, чтобы у кригеров – не дай бог! – не появилось подозрения: действия эти строго скоординированы, и, значит, готовится некая операция. Индекс “А” – это вам не пресечение вылазок демонстрантов.

Рыманов же из кожи лез вон, чтобы замаскировать эту некую операцию “мероприятиями по усилению охраны объектов повышенной опасности (подгруппа В – атомные электростанции и подгруппа С – промышленные ядерные реакторы)”. Наши в органах массовой информации вовсю разворачивали пропагандистскую кампанию прикрытия. Захлебывались телевизионные комментаторы, шелестели красочными страницами утренние и вечерние выпуски газет. Штаб-квартира ЮНДО бурлила, занятая какими-то отвлекающими действиями, и Ассоциации было просто невозможно разобраться, что же там затеяли господа из ЮНДО…

Чувствую, “Ил” начинает снижаться. Выглядываю в иллюминатор. За бортом уже ночь, крупные немигающие звезды висят совсем рядом с крыльями стратоплана: протяни руку – достанешь. Ночь – это так и задумано, это хорошо: больше шансов на неожиданность. Хотя, с другой стороны, какая тут, к черту, может быть неожиданность. Кригеры спят и видят, как мы им головы откручиваем. Так что на неожиданность надеяться не будем.

“Ил” продолжает снижаться. Перед глазами загорается предупредительный транспарант. Делаю знак ребятам. Все быстро исчезают в кабинах больших десантных “джамперов”. Десантные “джамперы” отличаются от обыкновенных. У них есть режим непрерывного полета. У полицейских генератор стоит импульсный, и потому им приходится прыгать, как блохам. Правда, мощность в момент импульса – ого-го! Хорошие машины!.. Но наши лучше. Главным образом, потому что двигатель бесшумный. Кроме того, энергия от микрореактора. Да и от пуль и осколков защита прекрасная. А то, что скорость невелика, так сегодня, к примеру, она и не понадобится. Да и невелика относительно – полторы сотни миль в час отдай и не греши!

Прыгаю в кабину ближнего к люку “джампера”, устраиваюсь в кресло. Десницкий справа от меня, остальные сзади. Надеваю наушники. Командир “Ила” уже бубнит:

– Готов, Алкиной?

Опрашиваю командиров отделений. Рапортуют лихо, голоса в наушниках звенят восторгом.

– Делай как я! – говорю я и докладываю: – Готов, Ворон!

Ворон объявляет полуминутную готовность. Слышен голос штурмана, отсчитывающего секунды.

– На радостях не потеряй крылья, Ворон!

– Спокойной ночи, Алкиной! – в тон мне отвечает командир “Ила”. – Будь здоров!.. Пошел!

Бросаю “джампер” в мрачный зев открывающегося люка. Рев стратоплана уносится назад и быстро стихает. Идем к матушке-земле, на высоте в четверть мили выравниваемся, осматриваемся. Две другие машины четко держатся в кильватере. Как на тренировке. Молодцы, ребятки! Достаю план поселка, привязываюсь к местности. Гринкоуст как на ладони, сверкает россыпью праздничных огней. Вон чуть в сторонке и ресторан. Да, хорошо, что дело происходит ночью, отдыхающие бездельники посапывают себе в теплых постельках. Проснутся, конечно, но, по крайней мере, хоть живы останутся. Нам гражданские жертвы не нужны, и так воплей будет целый океан. “Что себе позволяют господа из ЮНДО?” И тому подобное… Что надо, то и позволяют, о вас же, дураках, заботимся, дабы потомки ваши мутантами не родились!..

Даю сигнал на инициацию маяка. Висящий где-то над нами орбитальный стационар накрывает Тайгерленд излучением. Включаю локатор. Вот и первая неожиданность. Чириканье есть, но совсем в другой стороне, ближе к западной границе поселка, где и огней поменьше. Включаем приборы ночного видения, всматриваемся. Хреновые дела!.. Особнячок, откуда идет чириканье, тоже весьма подозрителен: компактный, двухэтажный, с башенкой. Вполне можно спрятать антенну в этой башенке, так и просится она туда, ей там, как у Христа за пазухой.

Десницкий смотрит вопросительно. Подмигиваю ему уныло: так-то, парень, польза всех предварительных планов только в том, что они никогда не соответствуют реально протекающим событиям и потому знаешь, к чему не надо готовиться!.. Чешу затылок. Придется делить группу, иного выхода нет. Вызываю третью машину, на которой установлен блокайд-генератор. Меландер отзывается сразу:

– Слушаю, шеф!

– Матс! Обстоятельства изменились! Будем делиться. Твоя машина идет к первоначально намеченной цели. Подойти скрытно. Поставить радиоблокаду, перекрыть выходы из ресторана и ждать.

– Есть, шеф!

– И еще одно. Постарайтесь до того, как мы начнем, обойтись без огневых контактов. По возможности… Но наружу никого не выпускать!

Шведу долго разжевывать не надо – парень с головой. Последняя машина тут же отваливает в сторону, к “Сиреневой веточке”. С блокайд-генератором они обойдутся без неожиданностей, в полосе его действия не только прерывается радиосвязь, но и слепнут приборы ночного видения.

– Поворачиваем к северу, – говорю Десницкому.

– Зачем, шеф? Хочешь сначала освободить Жюля? Ведь засветимся же!

– Поворачиваем! Ты что, не понимаешь? Они же его как заложника держат, убьют же сразу! Да и не ждут они нас там.

Десницкий недоволен, что-то бурчит вполголоса. Но командир я, и потому обе машины забирают к северу, к особняку с башенкой. Скрытно приземляемся в парке, чуть западнее.

– Личному составу включить “консервы” и одеть наушники! Далее все разговоры только шепотом! Разобраться по тройкам!

Выбираемся из “джамперов”. Опускаю на глаза “консервы”. Поглощенный мраком мир становится видимым.

– Построились! – Это уже шепот Десницкого.

Пересчитываем людей. Все на месте. Даю команду, и машины медленно всплывают вверх. Будут так висеть до окончания операции. Предосторожность не помешает. Десницкий с Браннером разъясняют личному составу новую боевую задачу. Разъяснять особенно нечего: рассыпаться, окружить объект. Но порядок есть порядок. Пока командиры исполняют свои обязанности, пробираюсь поближе и разглядываю особняк, возвышающийся на противоположной стороне улицы, идущей вдоль парка. Особняк мне не нравится. Скрытно возвращаюсь к своим. Ребята переминаются с ноги на ногу, как стреноженные рысаки. Холодок волнения чувствую и сам. Это и есть ожидание боя.

– Десницкий!

– Я, шеф!

– Со мной идут Полстянов и одна тройка, любая.

– Есть!

С “крокодилом” на плече подходит Полстянов, за ним возникают еще трое.

– Всем! Начало штурма через семь минут! Сверили часы.

Пауза.

– В случае обнаружения противником действовать по обстоятельствам!.. Рассыпались!

Крадемся к тому месту, где я только что прятался. Из кустов не выходим. Затаиваемся. Снова смотрю на башенку.

– Полстянов!

– Я!

– Можешь срезать эту уродину?

– Спрашиваете!

– Давай!

Полстянов настраивает “крокодила”, определяет расстояние до цели.

– Готово, шеф!

– Ждем!

Слышу в наушниках, как перешептываются десантники, окружая дом. Смотрю на часы: до начала еще целых три минуты. Снимаю с плеча автомат, поправляю бронежилет. Тишину вдруг вспарывает пулеметная очередь. С противоположной стороны особняка, по звуку “кракер”, последней модели. Все, приехали!

– Полстянов, огонь!!!

Гранаты вылетают из “крокодила” с хлопками и шипеньем. Грох, бах, та-ра-рам! Башенка скособочилась, но еще держится, сволочь.

– Полстянов, дай ей еще раз!

Хлопки, шипение, два взрыва.

Интуиция меня не подвела. Вместо башенки торчат над крышей особняка обломки остронаправленной антенны. Здесь они, голубчики, со своим таинственным передатчиком!

– Начали, ребятки!

Летим через улицу, перемахиваем низенький заборчик. Жду выстрелов в упор, но защитники особняка почему-то молчат. Все-таки внезапность-мать победы! Проспали, голубчики, профессионалы хреновы!

И тут стенка особняка с треском лопается, наружу выхватывается столб пламени. Зарываемся носом в траву, “консервы” летят к черту. Взорвали что-то, сволочи! На секунду мне становится от этого взрыва нехорошо, но на размышления времени нет.

Пламя пожара хорошо освещает поле боя. Летим к дверям, кто-то разносит их из легкого гранатомета в щепки. Врываемся внутрь. Никого. Следом валят остальные десантники. Осматриваемся. Холл высокий, в два этажа. Наверх идет лесенка. В противоположной стене холла еще двери. Топот ног, двери распахиваются.

– Спокойно, свои!

Вваливаются Десницкий, Браннер и их ребята.

– Шеф, никого!

– Искать, пока пожар не разгорелся!

– Шеф, пожара не будет. У них тут система тушения автоматическая.

Действительно, замечаю, что откуда-то потянулись облака пара. Это уже лучше, хотя будет мешать, сволочь.

– Браннер! В подвал, искать Жюля!

– Есть, шеф!

Исчезают.

Распахивается дверь на втором этаже. На лестничной площадке человек. Лицо искажено ненавистью, но узнаю. Числится в наших информтеках. Анхель Санчес. Артур давно на него капал, только ничего за ним не находилось. Санчес медленно опускается по ступенькам.

– Ну что, псы юндовские?! Взять хотите? Нате!

Правая рука Санчеса перед грудью, в руке граната. Выстрел. Волосы на голове у Санчеса встают дыбом, во лбу – дыра. Мертвое тело катится по ступенькам. Мы падаем на пол, но взрыва нет. Не успел, кригер, выдержки не хватило у щенка!

Парни вокруг галдят, хлопают Полстянова по плечам.

– Лихо ты его срезал, Женя!

– Матка боска, я думал: конец…

– Юджин! Ю а май бразэ нау!.. Ты мой брат!..

Вырывают из мертвых пальцев гранату. Термическая, от такой бронежилет не спасает. Так что, считай, заново на свет родились.

На второй этаж поднимаемся осторожно, хотя интуиция говорит мне, что огневых контактов здесь не будет. Однако на интуицию надейся, а сам не плошай! Пробираемся, выставив перед собой автоматы. Открываем двери. Перед нами чернота. Зажигаем фонари. В лучах мелькают многочисленные обломки разного калибра, клочья грязной пены. Здесь, судя по всему, эпицентр взрыва. Загораются неяркие лампы: кто-то нашел выключатель аварийного освещения. Так и есть. Тут у них нечто вроде центрального пульта, по-видимому, информтека. От нее, правда, уже никакого толку не будет. Уничтожили ее капитально. Со вкусом. Все искорежено, только в одном месте чернеет уцелевшее стекло монитора. Да в углу стоит совершенно неповрежденный диван. Как насмешка! Мне снова становится не по себе. Почему же не было охраны? Одинокий пулеметчик на крыше, обнаруживший кого-то из наших, – это не охрана. Санчес с гранатой?.. Смешно!

Вызываю Меландера. Швед докладывает коротко. Ресторан блокирован. Никаких признаков кригеров. Задержано три корреспондента с видеокамерами. “Си-Эн-Эн”, “Антенн-2”, “Седьмой канал Москвы”. Говорят, что ждали спектакля. Кто им дал информацию, пока неясно… Что-то не так, где-то мы дали маху! Отключаюсь.

Десантники растаскивают обломки. Находят труп. Лысый человек залит кровью. В углу лежит еще кто-то. Широкая спина, седые волосы стрижены бобриком. Дышит. Над ним хлопочет наш врач. Десантники докладывают, что второй этаж, как и первый, пуст. Отправляю часть людей на подмогу к Меландеру, требую прочесать ресторан и найти хоть одного кригера, любой ценой. Руки дрожат. Как в детстве, когда отец, застав за очередной шалостью, призывал меня к ответу.

Появляется Десницкий. Что-то говорит. Но я не слышу.

– Почему же не было охраны? – спрашиваю, ни к кому не обращаясь.

– Что? – говорит Десницкий.

– Почему не было охраны?

Десницкий пожимает плечами. Его этот вопрос не волнует. Меньше живой силы у противника – меньше потерь личного состава во время операции. Снова произносит какие-то слова, но я никак не могу сосредоточиться.

– Что ты говоришь?

– Шеф! Меландер так никого и не обнаружил!..

Я хочу ответить, но молчу. Становится совсем плохо: во мне растет ощущение необратимости содеянного.

Утренняя прогулка

6.1. Они пристально смотрели друг на друга, словно пытались разглядеть, что за камень у приятеля на сердце. В помещении больше никого не было: десантники не хотели мешать встрече двух старых друзей.

– Ну вот и я! – сказал Гиборьян. – Как ты тут?

Карне пожал плечами.

– Что молчишь? – спросил Гиборьян. – Не рад мне?

– Рад!.. Ты, как всегда, без опозданий. Еще чуть-чуть, и за меня взялись бы по-настоящему…

– Мы спешили. Начальство тобой дорожит…

– Да. – Карне вздохнул. – Такими агентами бросаться нельзя. Мы еще пригодимся!

– Да уж… – Гиборьян окинул взглядом могучую фигуру приятеля. – Ты прав. И неплохо выглядишь!..

Карне с нарочитым кряхтеньем поднялся с тахты и сказал:

– Старость не радость…

– Так ли?.. Мы с тобой ребята еще хоть куда!

Они обнялись.

– Вот только не могу понять, – сказал Карне. – Как это ты меня разыскал? Ведь я тебе этого адреса не давал.

Гиборьян улыбнулся, по-прежнему пристально рассматривая приятеля.

– Все дороги ведут в Рим! – сказал он торжественно. – По тому адресу, что ты дал, тоже работают.

– Ресторан-то не весь развалили?

– Цел ресторан, не волнуйся!

– А зрителей на спектакле много было?

– Присутствовал кое-кто. В основном, телевизионщики с камерами. Но ничего интересного снять им не удалось. Мы ведь не дети…

Карне тяжело вздохнул.

– Хоть кого-нибудь там нашли?

– Нет, – сказал Гиборьян. – Ни единого человека. Ресторан оказался закрытым. По техническим причинам.

– Да, обвели меня господа кригеры. Вокруг пальца обвели. Как щенка сопливого… Старею, видно, старею. Не пора ли и на покой? На пенсию, чай, заработал!

– Да что с тобой? – возмутился Гиборьян. – Чего расклеился? Не узнаю Жюля Карне!

– Я и сам себя не узнаю!.. Ошибка на ошибке. Дезинформацию слопал, не подавившись. Передатчик не нашел… – Карне замолк, но было видно, что он бы мог продолжить перечисление своих проколов.

– Передатчик ты нашел!

Карне посмотрел на Гиборьяна с изумлением.

– Неужели здесь находился?

– Здесь.

– Накрыли?

– Разумеется! И передатчик накрыли, и кригеров накрыли. Только что-то мало их оказалось.

– Девушки здесь не было? – спросил Карне с плохо скрытым беспокойством. – Молоденькая такая, черненькая, невысокого роста…

Гиборьян ухмыльнулся, хотел ляпнуть какую-нибудь пошлость, но Карне смотрел на него в упор. И было в этом взгляде что-то такое – необычное, незнакомое, нежюлевское, от чего шутить сразу расхотелось. Гиборьян молча покачал головой.

Карне снова тяжело вздохнул.

– Найдем, – сказал Гиборьян. – Как рассветет, все равно весь поселок с ног на голову поставим…

– Здесь-то взяли кого-нибудь? – спросил Карне.

Гиборьян сокрушенно мотнул головой.

– Только холодными…

– Врежет тебе Рыманов!..

– И тебе.

– И мне тоже.

– Над одним врач работает, – сказал Гиборьян. – Обещал привести в чувство.

– Кого? Не дружка ли моего, Санчеса?

– Нет. Дружки твоего один из моих парней наповал уложил. Иначе бы мы с тобой сейчас не разговаривали. Прытким оказался твой дружок!

– А я его, по правде говоря, считал дилетантом… Нет, как ни крути, а это самая бездарная из всех моих операций! Как будто и не я вовсе ее проводил… – Карне произнес эту фразу монотонным чужим голосом, глядя в пол.

“Что это он заладил, – подумал Гиборьян. – Неужели вспомнил?..”

Карне поднял голову, посмотрел Гиборьяну в глаза, и взор этот был столь чист, что Гиборьян успокоился. Чушь!.. Ничего он не вспомнил!.. Этакий ангелочек.

– Как Артур? – спросил ангелочек.

– Не знаю. Я с ним не связывался. Эта операция велась без его участия… Утром отыщем.

– Без его участия, говоришь? – Карне пожевал губами. – Не ищи. Я его убрал.

Гиборьян по-бабьи всплеснул руками.

– Как убрал? Ты в своем уме? Зачем?

– В своем ли я уме? – сказал Карне, снова глядя Гиборьяну прямо в глаза. – Ответь мне, Анри… Ты знал, что ЮНДО должна выдать меня кригерам? Когда отправляли меня сюда, знал?..

Гиборьян не отвел взгляда.

– Я все знал, – сказал он. – Но ведь ты должен понимать: такая у нас с тобой работа.

– Разве это оправдание?

– А я и не оправдываюсь!.. Мне даже странно, что ты задаешь такие вопросы! Разве ты сам не проделывал подобных вещей?.. Разве ты… – Гиборьян вдруг замолк, опустил голову и прошептал: – Прости меня, Жюль! Если сможешь…

– Я-то тебя прощу… – начал Жюль.

Дверь распахнулась, влетел возбужденный Десницкий.

– Извините, ребята… Шеф! Этот, наверху, оживает. Поторопитесь! Врач говорит, что ничего не может гарантировать!

– Они никогда ничего не могут гарантировать, – проворчал Гиборьян.

Карне вдруг улыбнулся.

– Ты чего? – удивился Гиборьян.

– Вспомнил Бакстера… Как он поживает?

– Не знаю. Я его давно не видел… Пошли!

Они поднялись на второй этаж, открыли дверь, около которой маячил высоченный десантник. Вошли.

Седой лежал на уцелевшем диване. Голову его покрывала белая повязка, с левой стороны сквозь бинт явственно проступало кровавое пятно. Лицо раненого было бледно, глаза закрыты. Около него хлопотал врач, молодой парень в форме десантника. При появлении Гиборьяна он вдруг засуетился, заволновался, забормотал о неподходящих условиях и отсутствии нужного оборудования.

– Как он? – спросил Гиборьян, внимательно разглядывая лицо раненого.

– Приходит в себя, – доложил врач.

Карне с любопытством озирал разгромленное помещение, удивляясь количеству обломков. Из дыры в стене явственно тянуло сквозняком.

– Может, его вынести отсюда? – спросил Гиборьян, глядя почему-то на Карне.

– Ни в коем случае! – запротестовал врач. – Боюсь, он тогда нескоро заговорит.

– Я вижу, вы с ними не очень-то церемонились, – сказал Карне, кивая на дыру в стене.

– Это не мы, – ответил Десницкий. – Это они сами. Видно, не хотели, чтобы мы увидели, что здесь имелось… И помощи, судя по всему, им ждать было неоткуда.

– Странно… – произнес Карне. – Может, они и не нуждались в помощи?

Гиборьян посмотрел на него с удивлением, но Карне больше ничего не сказал.

– Всему этому должно быть объяснение. – Десницкий кивнул в сторону раненого. – Может быть, он объяснит?

Карне с осуждением покачал головой.

– Что? – быстро спросил Гиборьян.

– Слепо работали, – сказал Карне равнодушно, словно речь шла о давних и далеких событиях, не имеющих с настоящим ничего общего. Так, страничка из учебника истории, давно по-настоящему никого не трогающая.

– Так ведь это ты был нашими глазами! – возмутился Десницкий.

Гиборьян жестом остановил его.

– Слабоваты оказались глаза, – сказал Карне.

– Не ты один в этом виноват, – заметил Гиборьян.

– А кто? Артур?

– И не Артур. – Гиборьян махнул рукой. – Теперь это совершенно неважно. Главное, что сигнал отсюда господа кригеры уже никогда никому не подадут!

Булькающий тихий смех был ему ответом. Все обернулись. Седой, приподнявшись на локтях, смотрел на Гиборьяна и смеялся. Смех был нехороший, прямо-таки издевательский был смех. Словно не кригер лежал у ног десантников, а они, десантники, валялись перед ним, потерянные, бессильные, побежденные.

– Кретины! – про