Индикация систематической семейной терапии

Фрау Д. сообщила мне по телефону, что она желает придти ко мне со своим разведенным мужем. При первой же встрече они перечислили ряд своих разногласий по поводу вопроса, что было бы хорошо и важно для их одиннадцатилетнего сына Макса, – начиная с регулировки посещений и отпусков до вопроса о том, должен ли ребенок, находясь у отца, ходить в своей собственной одежде. Короче говоря, они надеялись, что я помогу им устранить их обоюдные эмоциональные трудности и целиком сконцентрируюсь на благополучии ребенка, в чем, собственно, и заключается задача психоаналитически-педагогической консультации с родительскими парами (см. раздел 4.3). Но уже первый час консультации закончился бурной ссорой, которая обещала продолжиться и во вторую нашу встречу. О том, чтобы задавать вопросы, которые помогли бы выявить значение некоторых «педагогических» представлений родителей и пролить свет на переживания и страхи отца или матери, в этой ситуации не могло быть и речи. Хотя и было понятно, что все это ненависть, обиды и страх, выражались они в таких серьезных обоюдных моральных упреках, что я был совершенно бессилен помочь родителям «растворить» эти проекции вины путем рефлексии.

Оба взрывались из-за каждой мелочи. Любое мое замечание использовалось лишь для того, чтобы вновь отвоевать свое превосходство или обвинить меня в пристрастии. Тогда я невольно сравнил мое раздражение и мое становившееся все более отчетливым бессилие вставить в разговор хотя бы одно разумное слово с положением их сына. Я предположил вслух, что он, вероятнее всего, чувствует себя так же[118]. Мои слова оказали действие холодного душа. Родители замолчали. Они вдруг увидели то, чего до сих пор видеть не могли или не желали. Чаще всего этого бывает достаточно для возвращения возможности спокойного разговора о родительской ответственности, которую мать и отец могли бы делить друг с другом. К сожалению, здесь ничего подобного не произошло. «Именно это я и говорю ему постоянно!» – ожила мать после короткой паузы. «А кто в этом виноват?» – парировал отец, и ссора разгорелась заново. Я резко прервал их вопросом, считают ли они, что от подобных «бесед» может быть какая-либо польза, на что оба, все еще пребывая в ярости, но уже ощутимо стихая, покачали головами – «нет!». Тогда я предложил им использовать возможность раздельной консультации, объяснив, почему это может принести больше пользы. «Во всяком случае, – добавил я, – хотя это и единственное подходящее решение в данной ситуации, но будет жаль, если вы потом откажетесь от общего разговора, к которому вы в принципе были готовы!». Я сказал им, что если даже такое и произойдет, то это еще не значит, что любой конструктивный разговор друг с другом станет невозможен. «Вся проблема, скорее всего, в том, что вам следовало бы вначале серьезно заняться тем, что вас волнует в настоящий момент больше всего: своими проблемами друг с другом. Если вы согласны, я порекомендую вам мою коллегу, семейного психотерапевта, которая занимается именно такими проблемами». Одновременно мы все же назначили время новой встречи (через восемь недель) для продолжения консультации. Согласно «принципу верности» это не означало, что я «отделался» от данного случая. Напротив, я надеялся, что через некоторое время при помощи семейной терапии нам удастся достигнуть настоящего успеха. Через день мне позвонила мать и сказала, что, независимо от семейной терапии, ей хотелось бы прибегнуть к личной консультации, поскольку она видела, что у нее проблемы не только с поведением отца, но и с самим ребенком. Но, поскольку я уже предоставил себя в распоряжение пары, я порекомендовал матери мою коллегу из психоаналитически-педагогического общества. Теперь мои надежды на то, что общие устремления родителей приведут к благоприятным изменениям по отношению к ребенку, достаточно укрепились.

Чрезвычайно важно познать границы собственных возможностей. Если разведенная пара обращается в (систематичную) семейную консультацию, решив поработать над проблемами своих отношений, то семейному терапевту должно быть ясно, что ослаблением кризиса родительских отношений еще не решаются проблемы ребенка. Целесообразнее всего дополнить семейную терапию воспитательной консультацией. Если терапевт не обладает достаточным для этого образованием или родители предпочитают личную консультацию, к дальнейшей работе привлекаются коллеги.

Медиация

Этот метод взаимного урегулирования конфликта[119], разработанный в США, в последние годы приобретает необыкновенно большое значение. Что касается конфликтов, связанных с разводом, то медиация все больше доказывает свою состоятельность. Однако остается вопрос, когда именно показана медиация, а когда вполне достаточно семейной терапии или психоаналитически-педагогической помощи.

Собственно, об этом мы уже говорили: медиация показана в тех случаях, когда необходимо добиться некоторого согласия между родителями. Медиация – это не альтернатива психоаналитически-педагогической консультации родителей, это также не семейная терапия, скорее это замена судебного разбирательства. То есть она заменяет не семейного терапевта и не психоаналитически-педагогического консультанта, а адвоката!

О том, что это совсем иной вид профессиональной помощи, ставящий перед собой иные цели, очень выразительно говорят М. Гакл (М. Hackl) и Е. Копф (Е. Kopf), которые попытались сравнить процесс работы психоаналитически-педагогической консультации с медиацией: «В то время как в медиации совершается попытка целесообразных соглашений и урегулирования внешних конфликтов между разведенными родителями, в консультации происходит как раз обратное. Там речь идет о том, чтобы за видимой предметностью обнаружить скрытые эмоциональные переживания и сделать их содержание доступным сознательному восприятию. Точнее сказать, медиация ищет дорогу от эмоций к предметности, а консультация (психоаналитически-педагогическая), наоборот, – от предмета к эмоциям» [120].

То, что терапия, консультация и медиация не являются (конкурирующими) альтернативами, теоретически знает каждый, кому хоть немного знакома концепция медиации. Но на практике, по моему опыту, эта уверенность оказывается в какой-то степени утраченной. Дело в том, что немецкими судами медиация предлагается слишком редко, ее предложение исходит обычно от консультативных заведений, что приводит к неправильному пониманию медиации, поскольку ее начинают считать средством для разрешения всех возможных проблем родителей. Это, как я думаю, не приносит пользы ни родителям, ни детям, ни самой идее медиации. Более того, она обречена, собственно, на провал, поскольку в этом случае эмоциональные проблемы, возникающие при урегулировании конфликтов, просто отрицаются. Может быть, для многих профессиональных помощников медиация становится своего рода «феноменом контрпереноса» в широком смысле слова: если появляется желание избавиться от столкновения с массивными аффектами клиентов, ее можно с легкостью использовать для удовлетворения потребности в гармонии самого помощника. Но действительная польза, конечно, достижима лишь тогда, когда метод ориентируется на интересы тех, кто ищет совета, а не на потребности самого консультанта.

Глава 5. Институциональные условия развода[121]*.

Задачи медиации напоминают нам о том, что, кроме сознательных и бессознательных чувств, желаний и действий детей и их родителей, существуют еще и «внешние» институциональные факторы, которые влияют на жизненные условия судьбы каждого развода. Это решения и интервенции суда, решения государственного департамента по защите прав детей и юношества, судебные экспертизы и законы. До сих пор мы говорили о разводе с точки зрения влияния на ребенка того обстоятельства, что мама и папа в будущем не будут жить вместе, то есть мы рассматривали только психические процессы, не касаясь внешних условий. Обойдя конкретную проблематику вопроса о праве на воспитание, я именовал воспитывающего родителя «мать». В описании «общественных условий» (раздел 5) я также главным образом коснулся таких условий, которые влияют на образование психических структур, формирующих субъективные способности обхождения с разводом и разлукой.

Посмотрим, наконец, на «реальные» условия развода. То, что я заговорил об этом только сейчас, имеет свою важную причину. Дело в том, что люди, занимающиеся вопросами развода, то есть те, кто применяет законы, выносит решения или проводит экспертизы, подвержены тем же трудностям и мистификациям, что и сами участники развода. И это в двух отношениях. Во-первых, позиция того, кто наблюдает, проверяет, оценивает, выносит решения и, как думается, лично не имеет со всем этим ничего общего, только кажется объективной. И, во-вторых, их представления о том, что все эти наблюдения, проверки, оценки и решения прочно стоят исключительно на серьезной, профессиональной (юридической или психологической) основе, тоже не совсем объективны. На самом же деле судья, социальный работник или эксперт волей-неволей сознательно или бессознательно оказываются лично втянутыми в каждый отдельный случай. Мало того, они ни в коем случае не остаются сторонними наблюдателями, они непосредственно влияют на течение дела (уже до вынесения решения или дачи рекомендаций). Наконец, профессиональная, то есть объективная, обоснованность его действий нередко оказывается полной боли иллюзией. При этом я думаю прежде всего о таком критерии, как «благополучие ребенка», по поводу которого эксперты имеют свои устоявшиеся представления; они достаточно уверенно высказываются о том, что хорошо и что плохо в вопросах благополучия семей, детей и юношества. Но вся дилемма в том, что без этих иллюзий никакая семейная законность не была бы возможна.

В данной главе речь пойдет прежде всего о проблемах «фундамента» институциональных интервенций. Освобождению от «личного участия» в решении профессиональных вопросов в этой области может помочь участие в работе супервизионных групп. Одних только теоретических познаний здесь недостаточно. Однако критическое осмысление собственных действий может иметь в какой-то степени «исцеляющий» эффект, а именно: если ты знаешь, что здесь слишком глубоко, то ты стараешься не заплывать далеко от берега. Страшно становится лишь тогда, когда думаешь, что уже достиг твердого грунта, и вдруг не чувствуешь почвы под ногами. Неуверенность и страх, как известно, приводят как к эмоциональным столкновениям, так и к возможным ошибкам.

Вначале я обращусь к серьезным трудностям в области концепции «благополучия ребенка» в связи с правом на воспитание и регулированием посещений. Основные теоретические проблемы вызывают вопрос: как следует оценивать введение совместного права на воспитание? Во всяком случае я не намерен участвовать в ведущейся в настоящее время в Австрии абсурдной дискуссии, должно ли совместное право на воспитание быть введено как закон[122]. Безусловно, это верно, что при совместном праве на воспитание конфликты между разведенными родителями могут эскалировать. Кроме того, те родители, которые действительно намерены вместе заботиться о детях, не нуждаютсяв официальном законе даже тогда, когда ребенок постоянно живет с одним из них. Абсурдной я считаю эту дискуссию по той причине, что непонятно, почему следует отказывать в этом «титуле» тем родителям, которые сами его хотят.

Теоретически интересная дискуссия ведется сейчас в Германии: должно ли совместное право на воспитание быть введено как генеральное правило? Это значит, что вопрос права на воспитание при разводе вообще не будет обсуждаться, оно, как и прежде, останется общим, пока один из родителей не заявит свой протест. Только тогда этот случай будет рассмотрен судом, где данный родитель должен будет доказать, что совместная ответственность за ребенка в данном случае не функционирует и (или) она в данном, конкретном случае противоречит интересам ребенка.

Конечно, законы создают лишь определенные рамки и судебные решения далеко не решают всех проблем. Будут ли созданы удачные условия для развития ребенка, в первую очередь зависит от родителей и от других близких людей, окружающих ребенка.

Дальше возникает вопрос об условиях для выполнения законов и судебных решений, а также вопрос о шансах и границах законной власти. Речь идет не только о санкциях. В последние годы все чаще поднимается вопрос о необходимости консультаций не только в тех случаях, когда личные трудности вынуждают родителей искать помощи, а вообще о предписании консультаций для всех родителей, которые решили развестись. Родители должны знать, что их ожидает в «разведенном» будущем и как они могут наилучшим образом претворить в жизнь свою ответственность за детей. Или, как минимум, в тех тяжелых случаях, когда уже заранее ясно, что одного лишь решения суда о праве на воспитание и посещениях недостаточно. Итак, речь идет о важнейшем вопросе: должна ли консультация для родителей (в широком смысле) стать обязательной, предписанной законом? И не должны ли терапия и консультация в интересах детей стать частью государственных обязательных мероприятий? Об этом пойдет речь в третьей части данной главы. Четвертая часть – это некоторые заключительные размышления об оценке институциональных условий в общей концепции проблематики развода и об идее «социальной сети».

5.1. Что называть «благополучием ребенка»? Дилемма судебных решений о праве на воспитание и другие вопросы, касающиеся ребенка

Еще несколько лет назад мой основной исследовательский интерес ориентировался на сопутствующие психические явления, на отдаленные и долгосрочные последствия нормального, среднего по тяжести (то есть происшедшего по взаимному согласию) развода родителей. Мой практический опыт происходит прежде всего из моей работы с матерями и отцами, которые добровольно искали у меня совета. Конфликты между разведенными родителями были, конечно, достаточно тяжелыми, но в большинстве случаев это все же была «холодная» война.

В последние годы мне – во время работы супервизионных групп, которыми я руководил, в судебных экспертизах и в консультации – пришлось встретиться с особенно тяжелыми случаями: когда матери совершенно не допускают контактов между детьми и отцом; когда отец внезапно просто исчезает из жизни своих детей; когда родители «одичало» борются друг с другом за ребенка; когда родителей лишают родительских прав; я видел детей, дрожащих от страха в зале суда. Короче говоря, это уже «горячая» война, к которой подключены различные формы практики судей, экспертов, департамента по делам детей и юношества, адвокатов и консультантов. И все это производится – с позиции всех участников, включая родителей, – под девизом борьбы за «благополучие ребенка». Но «благополучие ребенка» – тема теоретически слишком сложная и комплексная. Чтобы ее осветить, потребовалось бы написать особую книгу. С другой стороны, мне представляется очень важным удалить с этих слов кавычки. Я решаюсь на компромисс и попробую осветить этот вопрос с четырех, практически чрезвычайно важных сторон: роль суда по семейным вопросам; критерии принятия решений о праве на воспитание и центр их тяжести; далее, в связи с этим, вопрос заслушивания детей или иных способов обхождения с желаниями ребенка (с кем он хочет жить); методы установления, что же действительно хорошо для ребенка, и вытекающие из заслушивания дела в суде критерии расследования и выноса решений.