Баллада об однокоренных словах

Они твердят:

«Чудовище, взрослей», −

А мне вольготно в пустоте аллей,

А мне пустотно в долготе широт

Лететь во тьму оранжевым шаром,

Не освещая больше ничего,

Кроме того,

Что видит меньшинство

Незрячих, у которых рыбий глаз

Надет на жабры, как противогаз

На Вия, – и попробуй подыми.

Дышать опасно: кислород дымит.

И купидон Ватто, впадая в дрожь,

Становится на «Гернику» похож.

Они твердят:

«Чудовище, проснись», −

А мне дремотно погружаться ввысь,

А мне высотно в котлованах бездн

Царапаться о краешки небес

Лучами и плечами.

Каждый шрам

На уровне лопаток – это храм,

Где вместе пьют вино из белых роз

Мухаммад, Будда, Шива и Христос.

Под их столом крошатся упыри.

Они твердят:

«Чудовище, умри», −

Но по устам течёт проточный мёд,

И я живу, поскольку − слишком мёртв.

Да, я живу. И счастье – не беда.

Гниёт камыш. Смеркается вода.

Туберкулёз пруда. Утиный строй.

В аллеях – солнце.

Чудо – между строк.

Марта 2017 г.

Баллада о берегах

У него было всё в порядке: семья и дом.

Средней руки Эдем, средней руки Содом.

Ни войны за мир, ни мира ценой войны.

Общеизвестный факт: полюса – равны.

Всё было в полном порядке: поездки в Рим.

Другу-бомжу коротким: «Поговорим», -

Отпустил долги, отпустил грехи, и скончался друг.

Положи на могилку саечку за испуг.

Положи и беги: делу – время, потехе – час.

«У меня всё в порядке», - он отвечал врачам.

Есть берега у реки, бицепсы и битки.

Любые прыжки – достижимы, если невысоки.

А друг, покойный должник, нигде не бывал,

От Мёртвого до Азовского летая через астрал

По разноцветной струйке из конопли:

Радуга дредов вяжет концы земли.

И ещё друг писал стихи, - да такие, что

Он холодел в своём дорогом пальто.

Он тоже начал писать: печатался, собирал

Залы, но только это был - не астрал.

У него было всё в порядке: приняли в литсоюз.

Кроме жены и дома, появилось с десяток муз.

А чужая река всё текла и текла на зов

Моря... У моря – не было берегов.

Марта 2017 г.

Женино детство

Ты умер ожидаемо. Ты умер неожиданно,

На отчестве отрочества оставив тайный знак.

С тех пор моё левачество играет в салки с джипами:

Догнать его водителям - немыслимо никак.

Пытаясь жить по совести, цепляясь за концепции,

Горит библейским прыщиком во тьме избитых щёк...

А Бабушка-покойница водила на концертики,

И рифмы пахли бабочкой, микстурой и борщом.

Ты умер по-тинейджерски, в промышленной Америке,

Но в визе мне отказано, и страшно за Детройт.

По следу Достоевского Нева крадётся берегом

И жмётся грудью мраморной к усопшему метро.

Раз, два – и третьи лишние. Два, три – и будет поровну.

Разбила птичка Божия о счастье синий клюв.

Ты умер - позже Бабушки. Ты умер - раньше Города.

А я считаю кубики. Мне - десять. Я люблю.

Апреля 2017 г.

Благовещение в Киеве

Вернулся юг из коммунальной комнаты

И сердце солнца вытянул, как фант.

Фарфоровое небо цвета кобальта

Китайской вазой бьётся об асфальт.

Куски, фрагменты, кубики, осколочки

Глядят из луж, как, радугой звеня,

Софиевский летит над миром колокол

На облаке мультяшного коня.

Царевна трусит стрижеными пасмами.

Стареет дуб и молодеет дед.

Спешит на встречу в службу безопасности

Улыбчивый спокойный диссидент.

Две Машеньки вишнёвым цветом тронулись.

Две вешенки – под водку и нарзан.

Судьба страшна, как Паниковский с тросточкой,

Которую спилили век назад.

Но надо жить и в потных лапах рай нести

Коту в мешке и Горькому на дне...

Конец земли приходит чувством радости,

И смерть не властна более над ней.

Апреля 2017 г.

Баллада о разбитой посуде

Роману Скибе

Давным-давно мы были бесподобны:
По баррикадам пьяного Подола
В еще закрытом ящике Пандоры
Фарфор души носили без поддона -
Апофеоз хрупчайшей скорлупы;

Мы обращались с грузом беспардонно,
Но Бог прощает горестных подонков,
Поскольку знает: будущим потоком
Их раскрошит о каменных потомков
На перекрестках радостной толпы.

Давным-давно мы были совершенны:
Орнамент вен синел на белых шеях,
Сверкала гжель, сервизы хорошели,
И, будто мачта с кораблекрушенья,
Сквозь кобальт неба резался собор.

Но зуб и тот ломается кошерный:
Открыта крышка жертвоприношений,
Глазурь и лак становятся дешевле,
Пандора спит, на крест идёт отшельник,
Играя в ящик, бесится фарфор.

Апреля 2017 г.

Нежность

Если жар – росток, дорогой, ищи корень в Сущем

Чхандогья упанишада.

На границе тепла и сущности

Многоцветием запятых

Нарисую я,

Нарисуешь ты

Холст немыслимой красоты.

Дети, звёзды, мужчины, женщины,

Сны Катюшины над рекой,

Белый парусник пораженчества,

Принимаемый за покой, –

Всё плохое и всё хорошее

Отразится на том холсте:

Тридцать шекелей, слёзы Ротшильда

По апостольской нищете.

Будут люди толкаться суетно,

Щёлкать камерой возле рам;

Нарисуешь ты,

Нарисую я –

Нарисую, но не продам.

Будут залы сверкать неоново;

Будет, ласкова и груба,

Молотками аукционными

По вискам тарахтеть судьба.

Вспыхнут критик в багровой мантии

И арт-дилер, слепой, как крот;

Сдавят галстуки на астматиках

В бычьих шеях больную кровь.

Сколько нежного, безрассудного,

Обречённого на полёт

Нарисуем мы,

Нарисуют нам,

Нарисует Он – и сотрёт.

Апреля 2017 г.

Москва Пасхальная

На перекрёстке Гоголя и Соляриса,

Стопом поймав планету на blablacar,

Ты обретаешь вечные глоссолалии

Через смартфон,

Подключенный к облакам.

Мир голубых дорог громыхает знаками,

Под целлофаном чешется брат «Кизляр».

Радуга мельтешит растаманским знаменем:

Это в твой шарф рядится сестра Земля.

На перекрестке сна и сливовой косточки

Ересь любви крадётся за блокпостом:

Каверзная религия Маяковского,

Будто «звезда с звездой»,

Говорит с Христом.

Жизнь пролетает мимо: поля и полосы.

Теночтитлан, Таруса, Тибет, Тамбов...

Ты понимаешь, что не осталось голоса,

Больше не понимаемого тобой.

Это и есть – беретки, барсетки, валенки.

Пару минут – на счастье, на стыд, навек;

Это выходит из дому забываемый,

Но не забытый душенька человек.

То ли машины, то ли уже ладьи шумят.

Скачет турист - таджику наперерез.

На перекрестке бедных смешных людишечек

Гоголь сидит и помнит:

«Христос Воскрес».

Апреля 2017 г.

Via Dolorosa

Р.К.

В этом городе, где все зёрна врастают в плевелы,

И расшить их – уже немыслимо, как ни дёргайся, -

Я иду, затыкая уши подпольным плейером,

Вдоль по нашим живым могилам, покрытым дёрнами.

В этом городе, где все спины врастают в палицы,

И разъять их – распнут, поскольку битьё им дорого,

Что-то юное, что-то вечное просыпается:

Мне – опять тридцать три, и я – «провокатор»...

Здорово!

В этом городе, где левиты растут в язычников,

Где Иуда и Брут играют в Христа на публику,

Обыватели бредят.

Точат ножи опричники.

Рим хохочет. Евреи носят Варавве бублики.

И потеет Нисан, и небо кипит опрелое.

Что растёт из чего – не суть, прорастёт – погостами.

В этом городе я куплю себе розы белые

И наушники для Голгофы...

Спасибо, Господи.

Апреля 2017 г.

Какао

То ли Геула? То ли Гаага? В том

Смыслю я мало: Суд завершают профи.

Ты – со звездой Давида, а я – с крестом.

Ты – коммунист, а я – демократ, но пофиг.

Мы тарахтим так громко, поправ чуму,

Что у бармена глаз заплывает калом.

Вполоборота ты говоришь ему:

«Можете плюнуть, друг мой,

В моё какао».

А за окном – покорные города.

Родина-мать, истерзанная от боли,

Словно меня и не было никогда,

С этой безумной тягой к добру и воле.

Репатриаций – много: то там, то там.

Всем очевидно: близится время кары.

Мне почему-то грезится Мандельштам,

Будто сказал он:

«Плюньте в моё какао».

Я остаюсь, и мне по себе бежать

Выше и глубже, как по растяжкам в кедах.

Бывшие дети выползли из пижам.

Бывшие хиппи сделались сплошь скинхеды.

Бывшие братья мелко наводят жуть:

Это не страшно в свете того, что Каин…

Осип, спасибо, я и с креста скажу:

«Можете плюнуть, друг мой, в моё какао».

Апреля 2017 г.

Грань

И.П.

А если ты хочешь, брат, перейти черту,

Семь раз отмеряй и делай надрез на сердце.

Не верь, что тебя тотчас же прибьют к кресту:

Ты будешь терпеть содом своего насеста,

Где ты – никому ни курица, ни яйцо,

Где первоисток пропал на второй дороге,

Но если она открыта, держи лицо:

Черта подвернётся миной тебе под ноги.

И станет уже не важно, каков финал:

За право любить Всевышний не платит пенсий.

Останутся песни – детям вещать астрал.

Останутся дети - и уничтожат песни.

Злодей установит грабли для дурака.

Дурак закричит, - и кровь побежит по венам.

За нашей чертой – сбываются облака...

Там нет никого,

Там нет и тебя, поверь мне.

Апреля 2017.

Рассвет в одиночной камере

Стена как стена.

И против неё – мой лом.

Сапёрной лопаткой

Кости по льду скользят.

Четыре утра.

На выходе – пуля в лоб.

Но рядом – Христос.

Он знает, что мне – нельзя.

А там, за стеной, –

Бездумный безумный люд

Своей же страны –

Тюрьмы, кутерьмы и тьмы.

Дай света, Господь,

Который я так люблю.

Не надо с вершком и сторицей –

Дай взаймы.

Стена как стена:

Тризубы, тела, ножи.

Под ней я не годен пить

И не властен петь.

Дожить бы до солнца, Сыне,

Дожить. Дожить.

Держи меня, божья дудка,

Святая плеть.

А там за стеной –

Бескрайний бездомный мир.

Пробиться б туда –

Печатным станком, компом,

Трофейной машинкой,

Лагерной робой дыр, -

Увидеть, как в небе

Бабушка ест компот.

Наспинные крылья крепнут,

Крошатся, жмут.

И ломит лопатки

Паром чужой вины.

Стена как стена –

Безвестный бездарный труд:

Наступит заря –

И нет никакой стены.

Мая 2017 г.

Славянская психиатрическая

И.Д.

Не спрашивай меня,

Предам ли:

Слова не стоят и огарка.

Над Патриаршими прудами

Иронизирует Булгаков.

Он учит азбуке безумий,

Он солнцем в сердце поцелован.

Мартышка пялится беззубо

На гордый профиль Ланселота.

Грохочут комнаты райкомов

От истерических полемик.

Дракон насилует дракона:

Инцесты ослабляют племя.

Лоснится жизнь свиной нарезкой,

В гнилушке зуба застревая.

Каренин падает на рельсы,

Хохочет Аннушка в трамвае.

Давай, пророк, махнём по триста

За души рокеров советских!

Сегодня мой тинейджер трикстер

Случайно превозмог Освенцим.

А завтра – снова будет завтра:

Фашисты, гопники, вестготы;

И тихая, как нежность, заводь

Сиреневой воды Фагота…

За этой сказкой кисло-сладкой

Слегка петрушечного Данте

Рыдает матушка с дитятком,

Который вырастет

Солдатом.

Москва-Киев, 3-4 мая 2017 г.

Песня

Всё село по росту: и мир, и пиджак.
На небе, похожем на дамский альков,
Танцует наивный изысканный Джа
По сизому ситцу сквозных облаков.

Всё стало на место: и явь, и мираж.
На площади плачут родные цветы.
Мы ямбами Бога, который – весь наш,
Над ямой убогих наводим мосты.

Всё кончилось быстро, как смерть у врачей:
Мы - живы, пусты и полны лишь собой.
Ловцы наших душ остаются ни с чем,
И – «Крутится, вертится шар голубой…»

Одесса, 5 мая 2017 г.

Дивергент: Антиутопия

Я разбивал стену.

Мне кричали: «Ядрена вошь,

Либеральный мальчишка, кого ты нам приведёшь?»

Я рогаткой Гавроша целил, смеясь, им в перья:

Больше всего на свете я не любил Империю.

Империя и сейчас – довольно таки страшна.

Я пробил её всю насквозь, долетев до дна.

Я видел, как в ней гниют. Видел, как умирают.

Вот что я вам скажу:

Страшнее Империи – только её окраины.

Окраины, где она берёт от чужой войны

С диким народом, забывшим чувство вины,

Где режут свои своих, как недобитых свиней,

Где получают свободу и не знают, что делать с ней.

Где люди танцуют на площадях под истерики новостей.

Я танцевал вместе с ними, пока не начали жечь детей.

Я говорил им: «Не осудите, и будет всяк не судим».

Они отвечали: «Сначала убьём, а потом простим».

И я стал изгоем. Да будет так. Открываю счёт.

Там не хотят уже. Здесь не хотят ещё.

Между «ещё» и «уже» - паспортный стол таможни.

Воистину, наше имя – всецело в руках Божьих.

И вот я живу и не знаю, что они там решат:

То ли полная грудь свинца, то ли грязи пустой ушат.

Я готов быть избит, посажен, готов убираться на…

Я точно знаю, что они скажут, когда упадёт стена.

Одесса, 6 мая 2017 г.

Песочные часы

У моря - нет даров. Оно само есть дар:

Великое ничто. Фантазии молекул.

Подростки на песке. Шашлычный перегар.

Фурункулы буйков. Космический молебен.

У моря - нет имён. Оно само есть знак,

И отчество, и речь, и справочник, и тело.

Мне легче рифмовать фамилии собак,

Чем в прозвищах людей –

Цензурные пробелы.

У моря - нет людей. Оно само - народ

Непознанной страны без комплексов и наций,

Где всё – заведено и всё – наоборот:

Подводные часы по кругу бьют двенадцать.

У моря - нет чудес. Оно само есть Бог,

Что делит между рыб вино, и мёд, и брынзу.

Уходят к маякам апостолы дорог,

Наивный дзен Луны

Искрит в библейских брызгах.

У моря - нет меня. Оно само есть я,

Точнее, я – оно в соитии религий,

В слиянии времён, в единстве бытия,

В раздробленности рук на клавиши и книги.

Врастая мозжечком в солёный Интернет,

Я чую виброзвук первичной яйцеклетки...

У моря – нет морей. И моря – тоже нет.

Материей песка играют малолетки.

Мая 2017 г.

Четвёртая стадия

В детстве мечтал быть Гагариным, счастливой собачкой в космосе,

Жить у Христа за пазухой, как Нобель в кармане Дилана.

Судьба обошлась иначе: я – главврач в раковом корпусе;

Приходят больные, приносят коньяк, ждут, чтобы пощадил их.

Мой терапевт работает, не покладая рук.

Я говорю ему: «Ты – мудак, какие к чертям таблетки?»

Я – неплохой диагност и гораздо лучший хирург:

Даже сквозь сон я чую, как размножаются клетки.

У жизни свои законы: хоспис – базар – вокзал.

Глаз-алмаз, железные нервы и мозжечок –палладий.

Вчера расшил одного. Ничего ему не сказал.

Расшил – и зашил. С тех пор избегаю его палаты.

Я – не совсем атеист. Верю в большое Ничто.

Ничто в меня тоже верит, иначе к чему всё это?

Выхожу курить на крыльцо, укутываюсь в пальто

И мечтаю о самолётах где-нибудь над Сиэтлом.

Но жизнь придавливает к земле, втаптывает в окурок.

Мстит мне за то, что вижу её составы без биохимии.

У меня есть свой личный Гоголь, и личный кузнец Вакула,

И своя царица небесная, дарующая бахилы.

Кажется, слишком много всего. Пора собирать манатки.

А тот, зашитый, –до сих пор жив у Христа в кармане.

Есть ракеты над головой, есть молекулы и монады…

И даже – свой терапевт, который меня обманет.

Мая 2017 г.

Селфи на фоне Титаника

Когда начинается катастрофа, заканчивается паника:

Всё это уже было в американском китче.

Мои тексты – всего лишь селфи. Селфи на фоне Титаника:

Дягилева и Летов, Гребенщиков и Кинчев.

В игре участвует каждый – такое её условие,

Иначе игра не действует, и побеждает юмор.

Море крови распродаётся как лекарство от малокровия,

Умеющих улыбаться хоронят на днище трюма.

Затолканный информацией, век обретает каменность.

Тузы меновой эпохи играют на «либо – либо».

Но я не ропщу, не жалуюсь, я расчехляю камеру:

После меня остаётся знак – и на том спасибо.

Но корабль уходит, корабль уходит, спасение утопающих –

Дело воды, одолевшей игольное ушко щели.

А на палубе дети, и небо над ними, и звёзды искрят топазами…

Они блаженны. За ними – суша, крысы и всепрощение.

Мая 2017 г.

Государственный блюз

Памяти моего Киева

Мы больше не можем петь. Им музыка - не с руки.

Вертинский, Шаляпин, Цой уходят за край земли.

Мы - лузеры, господа. Мы - левые дураки.

И нечего здесь вилять: мы сами их привели.

И некому здесь пенять. Сорвали последний лист.

Содрали цветастый дрэд. Обрили дремучий сад.

Они не поют, не пьют, не курят: их разум - чист.

В стерильных покатых лбах две клетки ведут джихад.

И вот я сижу один - без нервов, и сил, и льгот:

Обломанный, но живой. Как совесть. Как летний снег.

И лишь об одной любви, которая всех спасёт,

Притихший буддийский бомж поет в христианском сне.

Мая 2017 г.

Баллада о моём шофёре

Затерялась во тьме золотая святая обитель.

Суть поэзии – боль. Остальное - мозаика слов.

Он летит в никуда, мой усталый столичный водитель,

Сквозь брезент и асфальт пробиваются дети цветов.

А в цветах – светлячки, червячки,

Ухо Линча и пальцы Ван-Гога,

Десять тысяч костей, полнадежды воскреснуть в раю.

Он не знает пути, но Тверская Ямская дорога

От начала времён пролагает ему колею.

У клиентов его на словечко отыщется десять:

Им известен маршрут, им за жизнь рассказали врачи.

Он ведёт и молчит. Его мнение грамма не весит,

Потому что «грачи» ни с одной не видны каланчи.

Грачевать-врачевать. Знать места, где сидели фазаны

И сидят до сих пор, на охотников глядя в тоске.

Мирно крутится диск, на котором бессмертный Рязанов

Записал наши коды свободы на левой руке.

Увозя, увози. Пусть никто обо мне не заплачет.

Я зашёл за флажки: мне Высоцкий спускает шасси.

Мы на месте, Эльдар.

Вот Борисполь – и вечность на сдачу...

Помолись за того, кто не ездит за хлебом в такси.

Мая 2017 г.

Пикник

Сопливый пух, и дети, и шашлык.
И Троица, и постсоветский лик
Зелёного растрёпанного парка,
И наскоро наброшенная парка

На маечку… И шутки ни о чём.
И Муськино любимое плечо,
И пальчики кустов на пояснице,
И котофей с повадками синицы.

Артхаус. Вечный жид и вечный шиз.
«О, Бертолуччи! О, антифашизм!»
Беседы Канта, диалоги профи,
Вино, и чай, и чайник на Голгофе.

Святая беззаботность робких глаз,
Которым век готовит свой приказ.
Христовы щёки, сказочные щуки…

И страх, и страх, что я не защищу их.

4-5 июня 2017 г.

Академия

В беседке – шум.
Студентки круглолицые
Нахально курят, лекции поправ.
Кусты сирени хлопают ресницами,
Кокетливо цепляясь за рукав.

На небе – гладь.
На лобиках – ни облачка:
Святая правда детского вранья.
Глазные капли льёт Кроту Дюймовочка
В разверстые воронки бытия.

В земле – князья.
Их верованья строгие,
С язычеством смешав Христов закон,
Зовут ребят играть в археологию,
Пока не оборвался ход времён.

В беседе – тишь.
Слова – пустое варево.
Искусство пауз – в мошке на руке…
Вот так сидеть – и молча разговаривать
У смерти
На коротком
Поводке.

Июня 2017 г.

Пушкинское

А.К.

Делай добро, – и зло получай в награду.

Ты виноват кругом, только круг разорван.

Выше себя не прыгнешь, – и вряд ли надо.

Вот и пляши на стыке зеро и Зорро.

И не пытайся переиграть рулетку:

Биржа эпохи – та ещё мешанина.

Зреют плоды. Кокетливая ранетка

Трётся о плоть душевного мещанина.

Зависть? Какая зависть? Умри, ей-богу!

Ты всё равно везёшь, так люби кататься.

Чёрный Адам вкусил от плодов эбона.

Белая Ева стала рожать китайцев.

Так зачиналась Русь – глубоко и зыбко:

Солнечный луч – пичуге, коту – сметана.

Так человечий род порождал язык твой,

Чтобы тебя его помелом сметало.

Значит, играй, гармонь, и ловись, селёдка:

Матом – от лукоморья по бездорожью...

Видишь, Петрушка, как безнадёжно кротко

Светит в углу Казанская Матерь Божья?

Июня 2017 г.

Над рекой

Туман над Янцзы (БГ)

Который век в туман течёт Янцзы.

Катюша спит под утренние гимны.

Который год меня хранит язык,

А я – его, но это не взаимно.

Течёт река. Дуреет Божий люд.

И очень жаль, и всё равно постыло.

Который раз я так его люблю,

Что не люблю

Примерно с той же силой.

Дуреет люд. Прихватывает слог.

Туман, твердея, оседает пылью…

И бабочке крылатый снится Бог,

И Богу снится бабочка без крыльев.

Июня 2017 г.

Смерть оператора

Я слепну так, что радостно котятам,
И мчусь во тьму по трассе перемен,
Светясь прыщом на роже конопатой,
Похожей на фонарик в стиле дзен.

Я глохну так, что тетерев завидным
Сочтёт свой жребий, лучника маня.
И никому не стыдно, и не видно,
И не обидно больше за меня.

Я так смеюсь - до колышков, до колик, -
Что плачет тень на имени моём.
Мой брат - нацист. Мой отчим - алкоголик.
Мой друг - дурак, а я - они втроём.

Я так молчу на семиструнном вдохе,
Что, не прося у Бога ни бычка,
Святой Руси блатные скоморохи
Горланят панк убитого сверчка.

Я так молюсь о здешнем и нездешнем,
Что у миров сбивается шкала.

И это всё - и трупы, и черешни -
Лишь камера
Без глаза и чехла.

Июня 2017 г.

Армия

Провожали тебя всей улицей – в пляс и вскачь.
И такая стояла радость, - хоть матом плачь.
На девичьих кудряшках прыгали бигуди:
«Не ходи на войну, солдатик мой, не ходи!»

«Не ходи», - прохрипел наркоша под спудом доз;
«Не ходи», - захлебнулись струны в угаре «Doors»;
«Не ходи», - отозвались беженцы-тополя...
В пацифистском кошмаре кровью плыла земля.

И никто никому не Бог, никому не бес:
У небес и без нас хватает своих чудес.
Наша участь – твердеть усмешкой, глядеть с ленцой:
Ни единою мышцей не подведи, лицо.

Выпускной завершён. Пиши мне оттуда, брат.
Я судить о тебе не буду: никто не свят.
Знаю точно: не так он страшен, наш ближний враг,
Как вот этот, сидящий в кресле чужой дурак.

«Караван», «караул», «каракули», «Карабас» -
У Вселенной не хватит слов для прощальных фраз.
Провожали тебя, клялись в тишине святой,
За спиной засыпала улица – сиротой.

25-26 июня 2017 г.

Джулиан-шоу

Ты уволен из хунты ассов,
Принят клоуном в шапито:
То ли Сноуден?
То ли Ассанж?
То ли просто уже никто?

Не осталось иных сенсаций,
Кроме Стикса в Москве-реке.
Кот мотает клубок Сансары
У собаки на поводке.

Помнишь, выли: "Живём до свадьбы!
После нас не потоп, а зной!" -
Наплевать на них...
Наплевать бы,
Исцеляя своей слюной.

Ты же мечешься, ищешь люфты,
Там, где люди - не слишком злы.
Ушко в детском плевке верблюда -
Твой алмаз на конце иглы.

В баре - баре. На спирт наценки.
Тленный бархат, небесный свод.
Но стажёрочка, Клара Цеткин, -
Нынче добрая:
Так нальёт.

Июня 2017 г.

Конопля

Брат в Алеппо, сестра в Текоа, но еще не прошла гиюр пока.

Дома – жена, ребенок, скайп и кошка Михрютка.

Пограничник Вася блюдёт свой пост

На таможне близ Новых Юрковичей:

Через него протекают судьбы на автобусах и маршрутках.

Потому и сердце у Васи – в прорехах и загогулинах,

Тревожно тахикадирующее: мол, так-то, мой друг, и так-то.

Оно никогда не отлынивает и никогда не прогуливает:

Вечный наряд судьбы – мировая вахта.

Оно пропускает дельцов, студентов, паломников, шлюх, оракулов.

Как ни верти с законом – в ответе всегда безденежье.

Сегодня попалась девочка – в непристойно оранжевой

Майке с принтом марихуаны: таких хорошо задерживать.

Задавать им вопрос: «Ты кто?», - вынуждая вслепую каяться,

Предвосхищая как неизбежность возможность сдаться.

Они обмениваются взглядом – длинным, как струны капельниц,

Натянутых меж солдатами расколовшегося государства.

Брат в Текоа, сестра в Алеппо, мак – в медицинском марле.

Златокудрое детство где-нибудь под Калугой…

Васино сердце всё ещё бьётся в ритмике Боба Марли,

В аппарате рождается самогон, подобно земле Колумба.

И он говорит ей: «Добро пожаловать», - увязая глазами в месиве

Марсианских штампов на задней странице глобуса.

Кошке Михрютке снится по скайпу кот из древнего Мемфиса.

Засыпают Новые Юрковичи.

Уходит во тьму автобус.

Тверь, 3 июля 2017 г.

Белая ночь online

Ласточка, видишь: годы уходят быстро, как
Воды уходят в мрамор, скользя по дну.
Город сей - свят, как Мурка новосибирская
С коркой филфака мира по Бахтину.

Ласточка, знаешь, сколько худого станется,
Прежде, чем нас возьмут в бирюзовый лес?
Бьётся о шпиль помойная чайка-странница,
Следуя из Поморья за край небес.

Ласточка, веришь? С нами не будут цацкаться
Те, кто из нас мотает на свой клубок
Жилы, длиннее Невского из конца в конец,
Если брести под дождь и нести Любовь.

Ночь наступает, чтобы с карниза скапывать,
Облачной слюнкой плавя гранит границ.
Ласточка, слышишь, как в Зазеркалье скайповом
Квантами трутся клеточки наших лиц?