Предсказание как дитя нового времени

Никогда не ругайтесь по-французски. – Мадам ясновидица становится уважаемым человеком. – Территория Черного лебедя

Осенью 2009 года я оказался в Корее в компании «шишек» в костюмах и галстуках. На обсуждении присутствовал некто Такатоси Като, занимавший тогда должность заместителя генерального директора авторитетной международной организации. До того как началась дискуссия, Като с помощью PowerPoint наскоро познакомил нас со сделанным им и его отделом экономическим прогнозом на 2010, 2011, 2012, 2013 и 2014 годы.

Тогда я еще не пытался идти по более сложному пути, говорить медленно и важно, как проповедник, чтобы лишь пристыдить людей, а не оскорблять их. Во время презентации Като я не смог сохранить контроль над собой и впал в бешенство на глазах двух тысяч корейцев; я был так зол, что чуть не начал орать на французском, позабыв, что я в Корее. Взбежав на трибуну, я сказал, что когда в следующий раз кто-нибудь в костюме и галстуке будет давать прогнозы на будущее, пусть слушатели спросят, что он предсказывал в прошлом, в данном случае – какие именно прогнозы давал на 2008 и 2009 годы (когда разразился кризис) за два-пять лет до того, в 2004, 2005, 2006 и 2007 годах. Тогда аудитория удостоверится, что Весьма Уважаемый Като-сан и его коллеги, мягко говоря, не очень хороши в том, что касается предсказаний. И дело не в одном мистере Като: список важных и редких событий в политике и экономике, предсказанных кем-либо, не просто мал – он ужасающе пуст. Я на месте предложил свое решение проблемы. Мы не можем бросить всех лжепророков за решетку; мы не можем заставить их перестать делать прогнозы; мы не можем приказать людям не нанимать кого-то, кто обещает то или иное будущее. «Все, чего я хочу, – это жить в мире, где предсказания таких субъектов, как мистер Като, никому не вредят. У такого мира есть уникальное свойство: он не хрупок».

Именно тогда в качестве реакции на раздражитель у меня возникла идея Триады: Хрупкость, Неуязвимость и Антихрупкость как альтернатива прогностическим методам.

Конкуренты мадам ясновидицы

Гнев обуял меня потому, что я осознал: прогнозы – штука отнюдь не безобидная. Они порождают ятрогению. Предсказание может быть откровенно губительным для тех, кто принимает риск; это все равно что давать страждущим чудо-пилюли вместо антираковых препаратов или же пускать кровь, как это было с Джорджем Вашингтоном. Тому есть доказательства. Дэнни Канеман – справедливо – не уставал журить меня за вспышки гнева и нападки на уважаемых членов общества (пока еще уважаемых), не подобающие мудрому интеллигенту, которым я предположительно стал. Однако тот же Дэнни подлил масла в огонь моей ярости, указав на свидетельство ятрогении. Имеются обширные эмпирические данные, доказывающие: когда человека снабжают случайным прогнозом с какими-то числами, риск увеличивается, даже если человек знает , что этот прогноз случаен.

Я все время слышу одни только жалобы на предсказателей, а вот на следующий, очевидный шаг решаются немногие: следует избегать ятрогении, которой чреваты прогнозы. У нас есть «защита от дурака», но нет защиты от спесивого предсказателя.

Предсказуемость

Нашу жизнь существенно упрощает то обстоятельство, что неуязвимое и антихрупкое в отличие от хрупкого не нуждаются в точном понимании мира – а значит, и в предсказаниях тоже. Чтобы понять, почему избыточности не нужны прогнозы, а точнее, нужны, но в меньшей степени, вспомним пример из главы 2: если у вас есть счет в банке (а также ходовые товары вроде консервированного колбасного фарша, гумус и золотые слитки в подвале), вам не нужно совсем уж точно знать, какое событие потенциально затруднит вашу жизнь[45]. Это может быть война, революция, землетрясение, рецессия, эпидемия, атака террористов, отделение штата Нью-Джерси, что угодно; точный прогноз вам не нужен – в отличие от тех, у кого нет запасов, а, наоборот, есть долги. Они ввиду своей хрупкости должны предвидеть будущее куда точнее.

Плюс-минус плохие зубы

Вам под силу контролировать хрупкость в большей степени, чем вы думаете. Рассмотрим три соображения:

(1) поскольку выявить (анти)хрупкость – точнее, вынюхать ее, как Жирный Тони покажет нам в следующих главах, – намного легче, чем предсказать и понять динамику событий, главная задача: понять, что именно нужно сделать, чтобы минимизировать вред (и максимизировать пользу) от прогностических ошибок, иначе говоря, добиться того, чтобы положение дел становилось не хуже от наших ошибок, а только лучше;

(2) мы не хотим менять мир прямо сейчас (оставим это советско-гарвардским утопистам и другим хрупкоделам); сначала нам следует сделать положение дел более стойким (неуязвимым) по отношению к повреждениям и ущербу от прогностических ошибок, а то и научиться использовать эти ошибки и превращать лимоны в лимонад;

(3) что до лимонада, вся история – это, по сути, процесс изготовления его из лимонов; антихрупкость – необходимое условие движения вперед под давлением главного стрессора, времени.

После того как событие произошло, нам нужно понять: мы виноваты не в том, что не смогли что-то предсказать (скажем, цунами, арабо-семитскую весну или иные мятежи, землетрясение, войну, финансовый кризис), но в том, что не смогли уразуметь (анти)хрупкость. Нам нужно спросить себя: «Почему мы создали нечто столь хрупким в отношении данного типа событий?» Не увидеть приближение цунами или экономического краха простительно; создать хрупкий дом или хрупкую экономическую систему – преступно.

В отличие от наивных утопистов, которые не помнят истории, мы не можем позволить себе рационалистически выводить за скобки жадность и другие людские пороки, делающие общество более хрупким. Человечество пыталось избавиться от этих пороков на протяжении многих тысячелетий, но люди остаются прежними, плюс-минус плохие зубы, так что еще более опасные морализаторы (выглядящие так, будто их перманентно мучают болезни желудочно-кишечного тракта) – это последнее, в чем мы нуждаемся. Для того чтобы мир стал более защищенным от жадности, а то и извлекал пользу из алчности и других потенциально опасных человеческих пороков, нужны скорее разумные (и практические) действия.

И хотя пресса обрушивает на энергетиков-атомщиков массу критики, можно утверждать, что среди них появились те, кто уяснил вышесказанное и работает в этом направлении, пусть таких людей и совсем немного. После аварии на «Фукусиме» разумные специалисты по атомной энергетике не рассуждают о вероятности новой аварии; они сосредоточились на опасности катастрофы — что делает наличие или отсутствие самого предсказания не таким уж и важным. В результате решено строить маленькие реакторы и значительно углублять их в землю с использованием многоуровневой защиты, чтобы авария, если она случится, не затронула нас так сильно. Дело дорогостоящее, но это лучше, чем ничего.

Другой пример, на этот раз из области экономики: после бюджетных неурядиц 1991 года власти Швеции сосредоточились на том, чтобы бюджет был полностью сбалансирован, и это решение сделало страну куда менее зависимой от экономических прогнозов. Позднее оно позволило Швеции легко пережить кризис[46].

Как стать не-индюшкой?

На трезвую голову всякий понимает, что мы в состоянии отправить на Луну человека, семью и деревню с маленькой мэрией, предсказать траектории движения планет и самые тонкие эффекты квантовой физики, но при этом правительства, имея в распоряжении столь же сложные модели, не в состоянии спрогнозировать революции, кризисы, дефицит бюджета и изменения климата. И даже уровень цен на бирже в ближайшие несколько часов.

Есть две разные сферы жизни: одну из них мы можем предсказать (в какой-то мере), другую, сферу Черного лебедя, должны оставить индюшкам и людям, которые стали индюшками. Граница между этими сферами так же очевидна (для не-индюшек), как и граница между кошкой и стиральной машиной.

Социальная, экономическая и культурная жизнь входят в сферу Черного лебедя, наше физическое существование – как правило, нет. Идея в том, чтобы разделить области жизни на те, где Черные лебеди непредсказуемы и существенны, и на те, куда они залетают редко и не чреваты серьезными последствиями – или потому, что предсказуемы, или потому, что несущественны.

В Прологе я упомянул, что случайность присуща сфере Черного лебедя изначально. Я буду повторять это, пока не лишусь голоса. Предел наших возможностей – математический. Точка. Обойти его не может ни один человек. Неизмеримое и непредсказуемое остается неизмеримым и непредсказуемым, и не важно, сколько докторов наук с русскими и индийскими фамилиями вы взяли на работу и сколько писем с угрозами я получу. Там, в сфере Черного лебедя, существует предел знаний, за который нам не выйти, каких бы успехов ни добились статистики и специалисты по риск-менеджменту.

Моя скромная заслуга состоит не в том, что я настаиваю на невозможности знать все об этих вещах – это общая проблема скептицизма, которую изучал на протяжении истории длинный ряд философов, включая Секста Эмпирика, аль-Газали, Юма и многих других скептиков и скептически настроенных эмпириков; она состоит в формализации и осовременивании этого положения в качестве предпосылки и комментария к проблеме анти-индюшки. Я показываю, в чем именно следует быть скептиком – и в чем им быть не следует. Другими словами, сосредоточьтесь на том, как выбраться из распроклятого Четвертого квадранта. Четвертый квадрант – таким термином я назвал сферу Черного лебедя, где мы совсем не защищены от редких, «хвостовых» событий, причем эти события совершенно непредсказуемы[47].

Плохо то, что сегодня, в новое время, доля Крайнестана увеличивается. Ситуации, когда «победитель получает все», становятся все опаснее: писатель, фирма, идея, музыкант, атлет могут обрести успех в масштабах планеты – или не обрести ничего. Значит, предсказуемость событий уменьшается, так что в социально-экономической жизни ныне почти всюду доминируют Черные лебеди. Усложняя все на свете, мы неизменно бежим впереди самих себя и создаем вещи и явления, понять которые нам все труднее и труднее.

Хватит Черных лебедей

При этом несколько лет назад мир увидел другой путь – с того момента, как мы открыли Черных лебедей. Теперь конъюнктурщики пророчат, предсказывают и прогнозируют Черных лебедей при помощи все более сложных моделей на основе теорий хаоса, сложности, катастроф и фракталов. Но, опять же, ответ прост: меньше – значит больше ; говорить нужно об (анти)хрупкости.

Книга III

Мир без предсказаний

Читатель, познакомься с миром, где нет предсказаний.

Глава 10 представляет стоицизм Сенеки как точку отсчета для понимания антихрупкости – с применением в самых разных областях, от философии и религии до инженерного дела. Глава 11 рассказывает о стратегии штанги и объясняет, почему двойная стратегия смешивания высокого риска и очень консервативных действий предпочтительнее, чем обычная стратегия среднего риска.

Но откроем мы Книгу III историей двух друзей, которые развлекаются, как могут, и зарабатывают себе на жизнь, распознавая хрупкость и обращая себе на пользу несчастья хрупкоделов.

Глава 9.

Жирный Тони и хрупкоделы

Обоняние как средство обнаружения хрупкости. – Обеденные затруднения. – Быстро открой конверт. – Своего рода передел мира, каким он видится из Нью-Джерси. – Море становится все глубже и глубже

Праздные единомышленники

До экономического кризиса 2008 года было непросто объяснить постороннему человеку, что связывает Ниро Тьюлипа и Тони Ди Бенедетто, известного также как Жирный Тони, или, если политкорректнее, Тони Горизонтальный.

Ниро в основном читает книги, а в перерывах занимается еще какими-то делами. Что до Жирного Тони, он читает так мало, что когда однажды он поведал Ниро о своем намерении написать мемуары, тот пошутил: «Жирный Тони напишет ровно на одну книгу больше, чем прочитал», – на что Жирный Тони, вечно опережающий друга на пару шагов, процитировал самого Ниро: «Ты как-то сказал, что, если хочешь прочесть книгу, нужно ее написать». (Ниро повторил слова британского премьер-министра и романиста Бенджамина Дизраэли, который писал романы, но не читал их.)

Тони рос в Бруклине и переехал в Нью-Джерси, и он говорит именно с тем акцентом, о котором вы подумали. Не имея пожирающих время (и – для него – «бесполезных») привычек вроде чтения книг, а также страдая острой аллергией на расписанную по дням и часам офисную работу, Жирный Тони проводил время в праздности, время от времени совершая одну-другую коммерческую сделку. И, конечно же, он очень много ел.

О том, как важны обеды

На фоне тех, кто в основном суетился и сражался с разнообразными неудачами, у Ниро и Жирного Тони было кое-что общее: их пугала скука, особенно перспектива проснуться рано утром и осознать, что впереди – пустой день. Так что непосредственной причиной их сближения до кризиса был, как сказал бы Жирный Тони, «общий обед». Если вы живете в активном городе, скажем, в Нью-Йорке, и достаточно дружелюбны, вы без труда найдете классных партнеров по трапезе, особенно в периоды низкой безработицы. Легче легкого найти обеденного партнера среди коллег по офису, но, поверьте мне, вы не захотите с ними сближаться. Их поры будут сочиться гормонами сжиженного стресса, они станут беспокоиться, если разговор зайдет о чем-то, что может отвлечь их от «рабочих занятий» (точнее, занятий, которые они почему-то считают рабочими), и когда в процессе изучения их мозга вы наткнетесь на относительно небезынтересную жилу, они прервут вас словами «я должен бежать» или «я потерял нить разговора».

Жирного Тони уважают только в правильных заведениях. В отличие от Ниро, которого глубокие философские раздумья будто вычеркивают из пространства, делая его невидимым для официантов, Тони, когда он показывается в итальянском ресторане, встречают тепло и с энтузиазмом. Когда он появляется, официанты и другие работники устраивают маленький парад; с Тони театрально обнимается владелец ресторана, а когда наш клиент, пообедав, удаляется, владелец, а иногда и его матушка подолгу прощаются с ним на крыльце и на прощание дарят ему, скажем, домашнюю граппу (или какую-то странную жидкость в бутылке без этикетки); объятия перемежаются обещаниями увидеться в среду, когда для Тони приготовят особый обед.

Вот почему Ниро, когда он был в Нью-Йорке, почти не тревожился о том, как и с кем обедать: он всегда мог положиться на Тони. Они встречались в оздоровительном клубе, где наш горизонтальный герой занимался своим триатлоном (сауна, джакузи, парилка), и направлялись в ресторан, где им тут же начинал поклоняться владелец заведения. Но настал день, когда Тони заявил Ниро, что больше не хочет иметь с ним дела: уж лучше он будет обедать с более веселыми, «более итальянскими» друзьями из Нью-Джерси, которые, в отличие от Ниро, могут рассказать «о чем-то полезном».

Антихрупкость библиотек

Ниро практиковал смешанный (и преходящий) аскетизм: он старался ложиться спать как можно ближе к девяти вечера, а зимой иногда и еще раньше. Он норовил уходить с вечеринок, когда алкоголь развязывал людям языки настолько, что те начинали рассказывать незнакомцам о своей личной жизни или, еще хуже, переходили к метафизике. Ниро предпочитал действовать при свете дня и вставать рано утром, когда первые солнечные лучи нежно озаряли стены его спальни.

Ниро коротал время, заказывая книги у сетевых книготорговцев, и часто эти книги читал. Покончив со своими бурными (и даже очень) приключениями, он, подобно Синдбаду-мореходу или венецианскому путешественнику Марко Поло, стал вести спокойную и размеренную жизнь человека, который много где побывал и много чего повидал.

Ниро пал жертвой эстетического недуга, который внушает отвращение, даже фобию, к: людям, носящим вьетнамки на босу ногу, телевидению, банкирам, политикам (правого крыла, левого крыла, центристам), Нью-Джерси, богачам из Нью-Джерси (вроде Жирного Тони), богачам, которые отправляются в круизы (и гостят в Венеции, где носят вьетнамки), университетской администрации, поборникам правильной грамматики, людям, которые похваляются связями в высшем обществе, музычке в лифтах, а также очень прилично одетым коммивояжерам и бизнесменам. Что касается Жирного Тони, у него была аллергия на другое явление: на пустой костюм , под которым мы понимаем человека, великолепно разбирающегося в формальных и административных тонкостях, но при этом не учитывающего главное (причем сам он этого не понимает). Все рассуждения такого человека – болтология, до сути он не добирается никогда.

А еще Жирный Тони чует хрупкость. В буквальном смысле слова. Он утверждает, что способен распознать хрупкодела, глядя на то, как человек входит в ресторан, – и это почти правда. Ниро заметил, что когда Жирный Тони беседует с кем-то впервые, он подходит к человеку очень близко и обнюхивает его, точно собака, – привычка, которую сам Тони даже не осознает.

Ниро входит в число шестидесяти переводчиков-добровольцев, которые вместе трудятся над переводом неопубликованных древних текстов на греческом, латыни и арамейском (сирийском) для французского издательства Les Belles Lettres. Это сообщество организовано по либертарианским принципам; одно из его правил гласит, что ни университетские регалии, ни научный авторитет не дают перевеса в спорах. Другое правило требует обязательного присутствия на двух «почетных» ежегодных встречах в Париже: 7 ноября, в день смерти Платона, и 7 апреля, в день рождения Аполлона. Кроме того, Ниро состоит в местном клубе тяжелоатлетов, которые собираются по субботам в переоборудованном гараже. Большинство членов клуба составляют нью-йоркские привратники, швейцары и парни, смахивающие на мафиози и щеголяющие летом в майках-алкоголичках.

Увы, праздные люди становятся рабами собственного чувства неудовлетворенности, а также хобби, которое они почти не в силах контролировать. Чем больше было у Ниро свободного времени, тем сильнее ему хотелось компенсировать потерянное время, заполняя пробелы в областях, к которым он имел естественную склонность и которые желал изучить более обстоятельно. Позднее Ниро понял, что для человека, желающего понять что-то более глубоко, нет ничего ужаснее, чем изучить «что-то» более глубоко. Как гласит венецианская пословица, чем дальше ты заходишь в море, тем глубже оно становится.

Любопытство – это зависимость, оно антихрупко и усиливается по мере того, как ты пытаешься его удовлетворить. Любой человек, в доме которого за книжными шкафами не видно стен, скажет вам, что у книг есть тайная миссия и секретное свойство: они размножаются. Когда я писал эту книгу, Ниро жил в окружении пятнадцати тысяч книг и не понимал, как избавляться от коробок и оберток, в которых ему ежедневно доставляли заказы из книжного магазина. Ниро любил читать книги о медицине – не из странной обязанности читать ради того, чтобы знать больше, а ради удовольствия и из естественного любопытства. Этим любопытством он был обязан двум мимолетным свиданиям со смертью: первое случилось, когда у него обнаружили раковую опухоль, второе – когда он пережил аварию вертолета, после которой Ниро познал и хрупкость технологии, и способность тела к самовосстановлению. Поэтому Ниро читал учебники (именно учебники, а не статьи) по медицине, а также узкоспециальные тексты.

Ниро получил образование в области статистики и теории вероятностей, которую считал особым разделом философии. Всю взрослую жизнь Ниро сочинял философско-математическую книгу «Вероятность и метавероятность». Каждые два года он бросал этот проект, но потом опять к нему возвращался. Он считал, что современная концепция вероятности слишком узка и неполна, чтобы выразить истинную природу решений в условиях реальности.

Ниро нравилось подолгу бродить по старинным городам без карты. Чтобы очистить свои странствия от туристификации, он использовал следующий метод: в попытке придать маршруту элемент случайности Ниро решал, куда двинется дальше, не заранее, а в предыдущем пункте назначения, чем сводил с ума турагента. Когда Ниро был в Загребе, следующая цель определялась тем, в каком настроении он гулял по Загребу. По большому счету его привлекал запах тех или иных городов, но о запахах не пишут в рекламных проспектах.

В Нью-Йорке Ниро большую часть времени проводил в кабинете за письменным столом напротив окна, сонно поглядывая на Нью-Джерси, раскинувшийся на другом берегу Гудзона, и напоминая себе о том, что не жить там – это великое счастье. Потому он сообщил Жирному Тони в столь же недипломатических выражениях, что точно так же «не хочет иметь с ним дела» – что, как мы увидим далее, не соответствовало истине.

О лохах и не-лохах

После кризиса 2008 года стало ясно, что у этих двоих все-таки было нечто общее: они предсказали кризис лоховской хрупкости. Их сближало то, что оба были убеждены: миру не миновать мощнейшего кризиса, который по принципу домино разрушит экономическую систему нового времени – разрушит необратимо и до основания, и просто потому, что «они лохи». При этом наши герои придерживались совершенно разных направлений научной мысли.

Жирный Тони считал, что тупицы – администраторы и, самое главное, банкиры – были лохами из лохов (и это в ту пору, когда все считали их гениями). Более того, он полагал, что все вместе они были еще большими лохами, чем по отдельности. У него имелась врожденная способность распознавать лохов до того, как они прогорали. Жирный Тони зарабатывал этим себе на жизнь, проводя дни, как мы видели, в праздности.

Сфера интересов Ниро и Тони совпадала, только Ниро размышлял обо всем этом с позиций интеллектуала. Он был уверен, что систему, основанную на иллюзии понимания вероятности, обязательно постигнет крах.

Делая ставки против хрупкости, они становились антихрупкими.

Тони заработал на кризисе огромные деньжищи, сотню-другую миллионов долларов – всякие суммы меньше «деньжищ» он именовал «мелочью». Ниро тоже кое-что заработал, хотя и меньше, чем Тони, но был доволен тем, что выиграл, – как сказано выше, он уже обладал финансовой независимостью и смотрел на добывание денег как на трату времени. Говоря без обиняков, семья Ниро была на пике богатства в 1804 году, так что он не страдал социальной незащищенностью и прочим в этом духе, а социальный статус измерял не деньгами, но одной только эрудицией – в отношении молодых, ну и, возможно, мудростью – в отношении тех, кто постарше. Избыточное богатство, если вы в нем не нуждаетесь, превращается в ярмо. В глазах Ниро ничто не портило человека так, как избыточная утонченность – в одежде, еде, стиле жизни, манерах. Богатство «работало» нелинейно. После какого-то уровня оно начинало бесконечно усложнять вашу жизнь, заставляя беспокоиться о том, не обманывает ли вас управляющий одним из загородных домов, работающий спустя рукава; подобная тревога умножалась вместе с количеством денег.

Этичность ставок против лохов мы обсудим в Книге VII, но в целом здесь существует два подхода. Ниро считал, что сначала нужно сообщить людям, что они лохи, а Тони был против того, чтобы кого-то о чем-то предупреждать. «Тебя высмеют, – говорил он. – Слова для слабаков». В системе, которая базируется на вербальных предупреждениях, преобладают не любящие рисковать пустомели. Они не станут уважать вас и ваши идеи, пока вы не отберете у них деньги.

Более того, Жирный Тони настаивал на том, чтобы Ниро из ритуальных соображений смотрел на физическое воплощение добычи, например на выписку с банковского счета, которая не имеет ничего общего ни с реальной стоимостью, ни с покупательной способностью: это всего лишь символ. Тони понимал, почему Юлий Цезарь решил, несмотря на издержки, привезти лидера галльского восстания Верцингеторига в Рим, заковать его в цепи и водить по улицам, чтобы римляне смогли увидеть победу во плоти.

Вот еще одно явление, о котором следует задуматься тому, кто предпочитает не говорить, а действовать: вредная для здоровья зависимость от признания посторонних. Люди жестоки и нечестны в том, как они распределяют признание, и лучше всего тут оставаться вне игры. Будьте неуязвимы и безразличны к тому, как оценивают вас другие. Ниро однажды подружился с ученым в статусе легенды, выдающимся деятелем науки, которого он безмерно уважал. Хотя этот человек был настолько известен, насколько вообще можно быть известным в его области (с точки зрения посторонних), он тратил много времени на то, чтобы понять, каким статусом он обладает на этой неделе в научном сообществе. Он гневался на авторов, которые осмелились его не цитировать, или на какой-нибудь комитет, вручивший медаль, которой у этого ученого не было, кому-то, кого он считал второсортным специалистом, – этому, понимаете ли, самозванцу!

Ниро понял, что шишки-которые-зависят-от-слов, как бы они ни были довольны своей работой, лишены присущего Тони спокойствия; они оставались хрупкими в отношении эмоционального сбора комплиментов, которых кому-то дали, а им не дали, и почестей, украденных у них кем-то с более низким уровнем интеллекта. Ниро обещал самому себе избегать всего этого при помощи небольшого ритуала – в случае, если у него возникнет искушение стать шишкой. Добыча Ниро от того, что он назвал «пари Жирного Тони», за вычетом стоимости нового автомобиля («мини») и новых часов Swatch за 60 долларов, оказалась головокружительно огромной суммой. Ниро вложил ее в портфель ценных бумаг; ежемесячные выписки с банковских счетов приходили в том числе с адреса в Нью-Джерси, а также с трех зарубежных адресов. Опять же, важна была не сумма, важна была осязаемость действия: если бы Ниро заработал в десять, даже в сто раз меньше, его отношение к происходящему не изменилось бы. Он лечил себя от игры в признание, открывая конверт с выпиской, а затем возвращался к привычным занятиям и забывал о существовании жестоких и нечестных болтунов.

Впрочем, если следовать этическому принципу до конца, Ниро должен был ощущать такую же гордость (и удовлетворение), если бы выписки сообщали не о доходах, а о потерях. Благородство человека измеряется риском, на который он идет, отстаивая собственные суждения, – иными словами, потенциальными убытками. Короче, Ниро верил в эрудицию, эстетику и принятие риска, а больше, пожалуй, и ни во что.

Что до денежных средств, Ниро, чтобы избежать ловушки благотворительности, следовал правилу Жирного Тони и регулярно делал пожертвования, но не тем, кто прямо выпрашивал подарки. И он никогда, никогда не давал ни пенни благотворительным обществам; исключение он мог сделать для тех из них, работники которых не получают зарплату.

Одиночество

Пара слов об одиночестве Ниро. В смутное время накануне экономического кризиса 2008 года он иногда страдал оттого, что у него никого нет, кроме его идей, и спрашивал себя (особенно вечером по субботам): может быть, что-то не так с ним самим – или с окружающим миром? Обеды с Жирным Тони были как глоток воды после приступа жажды; Ниро испытывал мгновенное облегчение, осознавая, что он, скорее всего, не сумасшедший, а если и так, то, по меньшей мере, не одинок в своем безумии. То, что происходило вокруг, не имело смысла , и было невозможно донести это до других, особенно до тех, кого все считали умными.

Только подумайте: из миллиона профессионалов, так или иначе связанных с экономикой и занятых в правительственных структурах (от Камеруна до Вашингтона), научных институтах, СМИ, банках, корпорациях, плюс те, кто изучает ситуацию на рынках частным образом для принятия тех или иных экономических и инвестиционных решений, кризис предсказывала лишь горстка людей; еще меньше было тех, кто смог заранее оценить масштаб разрушений.

А из тех, кто предвидел кризис, никто не понял, что этот кризис – продукт нового времени.

Ниро приходил в деловой район Нью-Йорка, подолгу стоял у площадки, где некогда высились башни Всемирного торгового центра, и смотрел на колоссальные здания, где располагались главным образом банки и брокерские конторы, а также на сотни людей, которые суетились, тратили гигаватты энергии на одно только перемещение, на то, чтобы добраться до Нью-Джерси и уехать оттуда, поглощали миллионы бейглов с мягким сыром (после чего в их артериях бурлил инсулин), создавали гигабайты информации, когда говорили, писали письма и статьи.

Но все это был шум: растраченные впустую усилия, какофония, неэстетичное поведение, увеличение энтропии, производство энергии, которая обусловливает локальное потепление нью-йоркской экозоны, и широкомасштабная иллюзия под названием «богатство», которая однажды должна была испариться.

Вы можете складывать книги штабелями и составить из них целую гору. Увы, для Ниро любая книга, которая рассказывала о вероятности, статистике и математических моделях, была пустышкой, несмотря на доказательство того и свидетельство сего. Пара-тройка обедов с Жирным Тони учит большему, чем все, вместе взятые, отделы общественных наук библиотек Гарварда[48]с их двумя миллионами книг и научных работ; чтобы прочитать все это, нужно 33 миллиона часов – или 9000 лет чтения как упорного труда с утра и до вечера.

Поговорим о главной проблеме лохов.