Ситуация Кевина: пробуждающее переживание

На нашем последнем сеансе Кевин, 40-летний инже­нер, чьи приступы страха смерти практически исчезли за 14 месяцев терапии, рассказал о таком сне:

Я бегу по длинному зданию, меня кто-то преследу­ет, но я не знаю кто. Мне очень страшно, я сбегаю по ступенькам в какой-то подвал. Я вижу, что с потолка сыплется песок — тонкой струйкой, будто в песочных часах. Вокруг темно; я иду дальше и не могу найти вы­ход, а потом, в конце коридора, вижу, как медленно от­крываются двери огромного склада. Хотя мне и страш­но, я вхожу в них.

Чувства в этом сне? Страх и тяжесть. Я попросил Ке­вина рассказать мне свои ассоциации, но их было мало: сон казался ему абсолютно пустым. С экзистенциальной точки зрения мне было понятно, что окончание наших сеансов и прощание со мной могло вызватьу него мысли о других потерях и смерти. Два образа из его сна осо­бенно привлекли мое внимание:тонкая струйка песка, как в песочных часах, и двери склада. Я не стал озвучи­вать свои идеи, а вместо этого попросил Кевина найти ассоциации с этими образами.

— Какие мысли вызывают у вас песочные часы?

— Мысли о времени. О том, что оно уходит. Полжизни уже прошло...

— А склад?

— Склад тел. Морг.

— Это наш последний сеанс, Кевин, и он подходит к концу.

— Да, я тоже об этом подумал.

— Кроме того, морг, склад тел... Вы уже несколько недель не говорили о смерти. А ведь изначально вы об­ратились ко мне именно из-за этого. Такое ощущение, что окончание терапии воскрешает в вас старые страхи.

— Видимо, да. И я задаю себе вопрос: действительно ли я готов закончить терапию?

Опытные терапевты знают, что такие вопросы нельзя считать достаточным основанием для продолжения те­рапии. Пациенты, прошедшие серьезный курс лечения, обычно воспринимают его окончание очень двойствен­но. Часто случаются обострения изначальных симпто­мов. Один человек отозвался о психотерапии как о «циклотерапии»: человек снова и снова решает одни и те же проблемы, с каждым разом все укрепляясь в но­вом, измененном качестве. Я предложил Кевину все-та­ки закончить нашу работу, как мы и планировали, но встретиться еще раз спустя два месяца. На этом сеансе Кевин чувствовал себя отлично, и я увидел, что он с ус­пехом применяет в жизни то, чего мы с ним добились.

Итак, пробуждающие переживания могут быть самы­ми разными: от тех, что испытал на смертном одре Иван Ильич, или тех, которые переживают больные раком, го­товясь к смерти, до менее острых конфронтации, проис­ходящих в повседневности (дни рождения, вечера встречи одноклассников, сны,ощущение пустого гнезда, горе). Их объединяет одно — они становятся началом «пробуждения». Часто процессу осознания способству­ет помощь другого человека, будь то специалист или просто друг, восприимчивый к подобным вопросам (смею надеяться, не без помощи этой книги).

Не надо забывать о том, что все эти переживания не­сут с собой один смысл: конфронтация со смертью про­воцирует страх, но в то же время может сделать жизнь значительно богаче. В главе 4 я расскажу о сле­дующем шаге на пути преодоления страха и обогащения жизни. Мы поговорим о роли идей.

ГЛАВА 4

СИЛА ИДЕЙ

Идеи, даже если они кажутся просто словами, имеют силу. Озарения многих великих мыслителей и писателей разных эпох помогают нам справиться со страхом смер­ти и придать смысл нашей жизни. В этой главе я поде­люсь с вами идеями, которые оказались особенно по­лезны при работе с пациентами, страдающими присту­пами страха смерти.

ВЕЧНАЯ МУДРОСТЬ ЭПИКУРА

Как я уже говорил, мне очень близки идеи этого гре­ческого философа, и я нахожу их исключительно полез­ными для целей психотерапии. Эпикур считал, что ис­тинная цель философии — облегчать человеческие не­счастья. Но в чем их корень? Эпикур не сомневался в ответе: это вездесущий страх смерти.

Эпикур повторяет, что пугающая мысль о неизбежной смерти проникает в нашу жизнь и омрачает все до единого удовольствия. Поскольку никакая деятельность не может удовлетворить нашу жажду вечной жизни, всякая деятельность, по сути, бессмысленна. Эпикур писал, что некоторые люди настолько ненавидят жизнь, что идут на самоубийство, тогда как другие развивают лихорадоч­ную и бесцельную активность, единственный смысл ко­торой — попытка скрыться от экзистенциальной реаль­ности и от ожидающей нас всех судьбы. Эпикур объяс­нял бесконечный и не насыщающий поиск новых видов деятельности тем, что мы храним и периодически вызы­ваем в памяти глубоко хранящиеся приятные воспоми­нания. Если бы мы научились снова и снова воскрешать их, не было бы нужды постоянно искать новых удоволь­ствий, считал Эпикур.

Легенда гласит, что Эпикур последовал собственному совету и даже на смертном одре (он умер от осложнений после заболевания почек) сохранял спокойствие, не­смотря на жуткую боль. Ему помогало воспоминание о приятных беседах в кругу друзей и учеников.

Гениальность Эпикура заключается в том, что он предвосхитил современный взгляд на бессознательное, отметив, что большинство людей не осознает страха смерти. Эпикур писал, что этот страх обычно проявляет­ся совсем в другом: у кого-то — в чрезмерной набожно­сти, у кого-то — во всепоглощающем накопительстве денег или слепом стремлении к почестям и власти. Все это представляет собой некий суррогат бессмертия.

Каким образом Эпикур пытался облегчить страх смерти? Он сформулировал ряд четких аргументов и предлагал своим ученикам заучивать их как таблицу ум­ножения. Многие из этих аргументов активно обсужда­лись за прошедшие 23 века и до сих пор помогают лю­дям преодолеть страх смерти. В этой главе я расскажу вам о трех самых известных аргументах Эпикура, кото­рые помогли преодолеть страх смерти лично мне и мно­гим моим пациентам:

• смертность души;

• смерть есть ничто;

• аргумент симметрии.

Смертность души

Эпикур учил, что душа — смертна и исчезает вместе с телом. Это суждение диаметрально противоположно воззрениям Сократа, который незадолго до своей казни нашел утешение в идее бессмертия души и в ожидании вечной жизни в обществе единомышленников, разде­ляющих его стремление к мудрости. Позиция Сократа, подробно изложенная в диалоге Платона «Федон», была воспринята и сохранена неоплатониками, оказав значительное влияние на христианскую концепцию загроб­ной жизни.

Эпикур яростно порицал современных ему религиоз­ных лидеров, которые в попытке укрепить свою власть разжигали в своих последователях страх смерти. Они грозили наказаниями, которые ожидают после смерти тех людей, которые в земной жизни отказываются вы­полнять установленные ими правила и нормы. (В после­дующих веках страх смерти подогревался христианской иконографией, живописующей наказания, ждущие грешников в аду, например, сцены Страшного Суда, при­надлежащие кисти Босха, мастера в изображении ужа­сов ада.)

Если мы — смертны, и душа не переживает тело, нам нечего бояться загробной жизни, настаивал Эпи­кур. Мы не будем ничего осознавать, не будем сожа­леть о потерянной жизни, и нам не нужно бояться гне­ва богов. Эпикур не отрицал существования богов (что было бы попросту опасно, ибо менее ста лет на­зад Сократ был приговорен к смертной казни по обви­нению вереей), однако утверждал, что боги не вмеши­ваются в человеческую жизнь и служат лишь эталона­ми спокойствия и блаженства, к которым все мы должны стремиться.

Смерть есть ничто

Рассматривая второй аргумент, Эпикур утверждает, что, поскольку душа смертна и рассеивается после на­шей смерти, то смерть в конечном итоге есть ничто. То, что рассеялось, не может ощущаться, а все, что не ощу­щается, не имеет значения. Иными словами, когда мы су­ществуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть присутствует, не существуем мы. В таком случае, решает Эпикур, зачем бояться смерти, если мы не можем почув­ствовать ее?

Позиция Эпикура — решительный противовес афо­ризму Вуди Аллена: «Я не боюсь смерти, я просто не хо­чу быть там, куда она придет». Эпикур утверждает, что мы не можем знать, когда и куда она придет, потому что «Я» и смерть никоим образом не могут сосуществовать. Если мы мертвы, то не можем осознавать, что мертвы, а в таком случае бояться нечего.

Аргумент симметрии

Третий аргумент Эпикура гласит, что состояние небы­тия, в которое мы попадаем после смерти, — это то же самое состояние, в котором мы пребывали до рождения. Несмотря на то что этот аргумент оспаривался многими философами, я считаю, что в нем содержится сила, спо­собная утешить умирающих.

Среди многих, кто за долгие века повторял данное су­ждение Эпикура, прекраснее всех сделал это великий русский писатель Владимир Набоков. Эти строки откры­вают его автобиографический роман «Другие берега»:

Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь — только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями. Разницы в их черноте нет никакой, но в бездну преджизненную нам свойст­венно вглядываться с меньшим смятением, чем в ту, в которой летим со скоростью четырех тысяч пятисот ударов сердца в час (1).

Лично я часто находил утешение в мысли, что два со­стояния небытия — до нашего рождения и после смер­ти — совершенно одинаковы, но мы тем не менее так бо­имся второй черной вечности и так мало думаем о пер­вой...

Важные мысли по этому поводу высказал в своем письме один мой читатель:

Теперь я почти примирился с идеей забвения. Это единственный логический вывод. С раннего детства я думал, что после смерти человек возвращается в то состояние, в котором пребывал до рождения. Идеи загробной жизни казались мне очень сложными и плохо со­четались с простотой этого вывода. Я не мог успоко­иться на мысли о загробной жизни: идея вечного суще­ствования, все равно — приятного или нет, для меня гораздо ужаснее, чем конечность бытия.

Обычно я знакомлю своих пациентов с идеями Эпику­ра в самом начале нашей работы.

Я преследую две цели: подготовить пациента к идей­ной составляющей терапии и выразить мою готовность установить с ним глубокий контакт, т. е. дать ему понять, что я согласен проникнуть во внутренние убежища его страхов и владею способами сделать это путешествие не таким трудным.

Хотя некоторые пациенты считают идеи Эпикура несущественными и бесполезными, многие все же нахо­дят в них поддержку и утешение. Возможно, они начина­ют ощущать всеобщность своих страхов и видят, что и такие великие люди, как Эпикур, мучались теми же про­блемами.

«ВОЛНОВОЙ ЭФФЕКТ»

Из всех идей, возникших за годы моей работы со страхом смерти и страданиями, которые причиняет людям осознание конечности жизни, особенно эффектив­ной мне представляется идея «волнового эффекта».

Речь здесь идет о том, что каждый человек, не зная и не думая об этом, распространяет вокруг себя концен­трические круги влияния, которое может затрагивать других людей на протяжении многих лет, из поколения в поколение. Это влияние в свою очередь передается от одних людей к другим, как рябь на поверхности пруда. Колебания продолжаются и продолжаются, и даже ко­гда мы уже не можем их видеть, они идут на наноуровне. Мысль, что мы можем, пусть и без нашего ведома, оста­вить где-то частичку самих себя, — это хороший ответ всем тем, кто жалуется на неизбежную бессмысленность ограниченного во времени существования.

«Волновой эффект» вовсе необязательно означает, что после нас останется имя или образ. Бессмыслен­ность этого подхода знакома многим из нас еще со школьной скамьи. Вспомните строки из поэмы Шелли о надписи на разрушенной статуе фараона, которая гла­сит:

«Я — Озимандиас. Отчайтесь, исполины! Взгляните на мой труд, владыки всей Земли!»¹

¹ Перевод В. Николаева.

Попытки сохранить собственную личность всегда бесплодны. Мимолетность вечна. «Волновой эффект», в моем понимании, относится к тому, чтобы оставить что-то из нашего жизненного опыта, какие-то особенности, крупицы мудрости, опыта, утешения, которые перейдут другим людям — неважно, знакомым или нет. Хорошим примером может служить история Барбары.

История Барбары:

Ищите меня в моих друзьях

Барбару много лет мучил страх смерти. Она рассказа­ла о двух событиях, которые заметно его снизили.

Первое событие произошло на вечере встречи одно­классников, где впервые за 30 лет она встретила Элисон, подругу отрочества, женщину, немного моложе ее. Она подбежала к ней, обняла и поцеловала и поблагодарила за все то, чему Барбара научила ее, когда обе они были подростками.

Задолго до этого Барбара интуитивно постигла об­щий смысл «волнового эффекта». Работая школьной учительницей, она принимала как должное тот факт, что ее влияние на студентов распространяется за пределы их воспоминаний о ней. Однако встреча с забытой под­ругой детства сделала «волновой эффект» гораздо более ощутимым. Барбара была рада и несколько удивле­на, узнав, как много ее советов и подсказок осталось в памяти Элисон. Однако настоящий шок Барбара испыта­ла на следующий день, когда познакомилась с 13-летней дочерью Элисон, которая была заметно взволнована встречей с легендарной подругой своей матери.

Размышляя о встрече одноклассников в самолете по дороге домой, Барбара сделала открытие, которое по­могло ей взглянуть на смерть другими глазами. Может быть, смерть — не полное уничтожение, как она думала раньше. Может быть, не так важно, будет ли жить ее лич­ность или даже воспоминания о ее личности. Возможно, важно то, что останутся «волны», идущие от ее действий или мыслей, которые даруют другим людям радость и силу, наполнят их чувством собственного достоинства и помогут противостоять аморальности, ужасу и насилию, которые царят в средствах массовой информации и в окружающем мире.

Все эти мысли обрели еще большую отчетливость два месяца спустя, когда произошло другое событие. Умер­ла ее мать, и на похоронах Барбара произнесла неболь­шую речь. Ей вспомнилась одна из любимых фраз мате­ри: «Ищите меня в моих друзьях».

Эта фраза имела силу: Барбара знала, что заботли­вость, мягкость и любовь к жизни, присущие ее матери, жили теперь в ней, единственной дочери. Произнося свою речь и оглядывая собравшихся, Барбара физиче­ски ощущала те или иные качества матери, которые пе­редались ее друзьям. Те, в свою очередь, передадут их своим детям, а те — своим...

С самого детства ничто не ужасало Барбару сильнее, чем мысль о небытии. Аргументы Эпикура, которыми я с ней поделился, не подействовали. Например, Барбара не почувствовала облегчения, когда я отметил, что ей не придется ощутить ужас от небытия, так как после смерти исчезнет способность к ощущениям. Однако идея «вол­нового эффекта» — продолжения своего существа, воз­можное благодаря заботе, помощи и любви, которую мы даруем другим людям, — значительно смягчила ее страх.

«Ищите меня в моих друзьях» — какое утешение, ка­кой надежный фундамент смысла жизни заключен в этой мысли! Вот извечное послание любому человеку: добрые дела остаются с нами до конца жизни и отзыва­ются в последующих поколениях.

Год спустя Барбара пришла на могилу матери, где ус­тановили памятник, и испытала разновидность «волно­вого эффекта». Вместо скорби при взгляде на могилы матери и отца, расположенные рядом с могилами других родственников, она ощутила чувство необыкновенного облегчения и просветления духа. Почему? Барбаре бы­ло трудно выразить это словами, но можно сказать и так: «Если они смогли сделать это, то смогу и я». Даже своей смертью ее предки смогли что-то ей передать.

ДРУГИЕ ПРИМЕРЫ «ВОЛНОВОГО ЭФФЕКТА»

Примеров «волнового эффекта» очень много, и они хорошо известны. Кто хоть однажды не радовался, уз­нав, что сыграл важную роль в жизни других людей, будь то прямо или косвенно? В главе 6 я расскажу о том, как волны многих моих наставников достигли меня, а с по­мощью этой книги — и вас. Да, я тоже хочу быть значи­мым для других людей, и именно это заставляет меня си­деть за клавиатурой компьютера, хотя по возрасту мне давно уже пора успокоиться и отдыхать.

В книге «Дар психотерапии» я описал случай с паци­енткой, потерявшей волосы в результате радиотерапии. Она испытывала крайний дискомфорт из-за своей внеш­ности и очень боялась, что кто-то может увидеть ее без парика. Когда она рискнула снять парик в моем кабине­те, я ласково провел рукой по ее немногочисленным ос­тавшимся волоскам. Прошли годы, и мы вновь встретились для краткого курса терапии. Она рассказала мне, что недавно перечитала ту часть моей книги, где говори­лось о ней, и очень обрадовалась тому, что я записал это событие и поделился им с другими психотерапевтами и пациентами. Ей было очень приятно узнать, что ее опыт принес пользу другим людям, пусть даже незнакомым.

«Волновой эффект» — дитя долгой традиции и род­ственник всем стратегиям, которые учитывают мучи­тельное желание человека сохранить себя в будущем. Самое явное желание — сохранить себя биологически, с помощью детей, которым мы передаем наши гены, или с помощью донорства органов, когда наше сердце бьется в теле другого человека, а наши роговицы даруют кому-то зрение. Около двадцати лет назад мне сделали опера­цию по пересадке роговиц на обоих глазах и, хотя я не видел своего донора, я знаю, что внутри меня — частица другого, умершего человека, и испытываю благодар­ность к нему.

«Волновой эффект» также включает в себя:

завоевание выдающегося положения через полити­ческие, творческие, финансовые достижения;

создание именных стипендий;

внесение в фундаментальную науку вклада, на кото­рый смогут опереться другие ученые.

И над всем этим — извечная способность воссоединиться с жизнью, дав своим молекулам рассеяться по земле, чтобы потом стать строительным материалом для новой жизни.

Я так подробно останавливаюсь на волновом эффек­те потому, что мое положение психотерапевта дает мне необычайные преимущества угла зрения на эти без­молвные, легкие и неуловимые волны, переходящие от одного человека к другому. Я надеюсь, что мои мысли откликнутся в других людях, но меня мало волнует, что останется от моего имени, моей культуры и моих ра­бот — все это было бы абсолютно бесплодным тщесла­вием. Нас всех ожидает участь Озимандиаса.

Японский режиссер Акира Куросава мастерски отра­зил волновой эффект в своем шедевре «Жить» (Iciry). Фильм снят в 1952 году, но его до сих пор показывают во всем мире. Это история Кэндзи Витанабэ, начальника отдела городской управы, который узнает, что у него рак, и жить осталось всего несколько месяцев. Рак ока­зывается пробуждающим переживанием для этого чело­века, чья жизнь была настолько ограничена и безлика, что сослуживцы прозвали его «мумией».

Узнав свой диагноз, он впервые за тридцать лет не идет на работу, снимает со своего счета большую сумму денег и пытается взять свое от жизни, расхаживая по шумным ночным клубам. В конце своего бессмысленного кутежа он случайно встречает бывшую подчиненную, которая ушла с работы, сочтя ее слишком отупляющей. Ей же хотелось жить. Восхищенный ее живостью и энер­гией, Витанабе следует за ней и просит, чтобы она нау­чила его жить. Новее, что она может ему сказать, что она ненавидела свою бывшую работу из-за ее бессмыслен­ности. Теперь она работает на фабрике кукол, и ее вдох­новляет мысль, что ее труд приносит радость многим де­тишкам. Когда Витанабе рассказывает ей о раке и о том, как мало ему осталось, она приходит в ужас и поспешно уходит, бросив через плечо одну-единственную фразу: «Сделайте что-нибудь!»

Преображенный, Витанабе возвращается на работу, отказывается подчиняться бюрократическим ритуалам, нарушает все правила и посвящает остаток жизни соз­данию детского парка в своем квартале. В последней сцене Витанабе, уже при смерти, сидит на качелях в сво­ем парке. Он не обращает внимания на снегопад, безмя­тежно и с вновь обретенной жизненностью готовится он встретить смерть.

Феномен «волнового эффекта», создания того, что продлится в жизни других людей, превратил его ужас в глубокое удовлетворение. В фильме подчеркивает­ся и то, что главное здесь — именно парк, а вовсе не личность Витанабе. На поминках подвыпившие чиновники муниципалитета долго и иронично обсуждают, как следует относиться к Витанабе после создания этого парка.

«ВОЛНОВОЙ ЭФФЕКТ» И МИМОЛЕТНОСТЬ

Многие люди признаются, что редко задумываются о собственной смерти, однако мучаются от осознания ужаса мимолетности. Любой радостный момент отрав­лен для них подспудной мыслью: все происходящее сей­час — мимолетно и скоро закончится. Приятная прогул­ка с другом омрачается мыслью, что все обречено на ис­чезновение — друг умрет, на месте этого леса вырастет городской квартал. Какой и в чем может быть смысл, ес­ли все обратится в прах?

Этот аргумент (и контраргумент) очень удачно рас­крыл Фрейд в одном из своих второстепенных эссе «О мимолетности». Он описывает летнюю прогулку с двумя товарищами, поэтом и коллегой-психиатром (2). Поэт сетовал на то, что вся красота в мире обречена на увяда­ние и смерть, а все, что ему дорого, лишается своей цен­ности из-за неминуемого исчезновения. Фрейд не со­гласился с мрачным выводом поэта и яростно возразил,что мимолетность вовсе не отнимает ценности или зна­чения.

— Наоборот, — воскликнул он, — прибавляет! Огра­ниченность удовольствия только увеличивает его цен­ность!

Затем Фрейд предложил прекрасный контраргумент идее о том, что мимолетность влечет за собой потерю смысла.

Непостижимо, заявил я, что мысль о мимолетности красоты должна мешать нам наслаждаться ею. По­смотрите на красоту Природы — каждую зиму она уми­рает, но воскресает в следующем году. По этим меркам наша жизнь представляется вечной. Красота челове­ческого лица и тела исчезает с течением времени, но мимолетность лишь добавляет ей свежего очарова­ния. Цветок, который благоухает всего одну ночь, не кажется нам от этого менее прекрасным. Я не могу по­нять, почему красота и совершенство произведений ис­кусства или интеллектуальных достижений должны терять свою ценность из-за того, что они ограничены во времени. Да, придет время, и полотна и статуи, ко­торыми мы сегодня любуемся, обратятся в пыль, и вслед за нами придут поколения, которые уже не смо­гут понять произведений наших поэтов и мыслителей.

Может случиться и так, что настанет геологическая эпоха, в которой вообще не будет места каким-либо формам жизни. Но поскольку красота и совершенство определяются лишь тем, что они значат в нашей эмо­циональной жизни, им нет нужды переживать нас. Та­ким образом, они остаются свободными от абсолютно­го времени.

Итак, Фрейд пытается смягчить страх смерти, отделяя эстетические чувства и ценности человечества от хват­ки смерти и утверждая, что мимолетность не может ума­лять значения того, что жизненно важно для эмоцио­нальной стороны личности.

Можно найти и другие попытки победить мимолет­ность. Во многих культурах подчеркивается, что очень важно — жить здесь и сейчас, сосредоточиваясь на сиюминутных переживаниях, проживая каждое мгнове­ние сполна.

В буддизме страху мимолетности прямо противосто­ит ряд медитаций «anicca» («непостоянство»), в кото­рых человек размышляет о том, как сохнут и опадают ли­стья с деревьев, а затем — о будущем исчезновении са­мого дерева, по сути — человеческого тела. (Можно считать эту практику «дезадаптацией», или разновидно­стью экспозиционной терапии, когда человек приспосабливается к страху, намеренно погружаясь в него. Возможно, чтение этой книги произведет на читателей подобное действие.)

«Волновой эффект», однако, предлагает другой спо­соб смягчения боли от сознания мимолетности — он на­поминает нам, что часть нас продолжит жить, пусть даже мы никогда этого не узнаем и не почувствуем.

ЭФФЕКТИВНЫЕ ИДЕИ