Страницы сожженного дневника 2
2:22 ночи. Уже час почти пытаюсь закрыть глаза. Ну, что тут остается? Только встать, зажечь свет и начать черкать по бумаге. Когда намаешься за день, то не успеет голова подушки коснуться, как уже спишь. А бывает, что от чрезмерной усталости заснуть совсем не можешь, вот как сегодня. Не припомню я такого жуткого денечка, ну, не считая Того Самого, конечно… Но даже в Тот Самый не было столько боли, и мне не приходилось вонзать иголку в человеческую плоть, а потом соединять, стягивать, зашивать края ран…
Страшно дотрагиваться до мяса, сочащегося скользкой кровью, теплоту которой я ощущаю через резиновые перчатки… Еще страшнее ее сладкий металлический запах, который пробивается через марлевую маску… Но еще хуже скрип нити, которую я протаскиваю через сопротивляющуюся кожу. А самое ужасное это глубокая рваная дыра на бедре Мартина, где, кажется не хватает куска, выдранного чьими-то клыками.
– Катрин, ты что, черт возьми, никогда ничего не шила? Ровней стежки клади! Как этот кривой шов будет выглядеть, подумала? — Павел жутко злится на мою неумелость. — Ох, только в обморок вот падать не надо! Нашатыря понюхай! Да подмените ее кто-нибудь…
Глеб забирает у меня иголку и баночку, где в стерильном растворе плавает свернутая нить, и я на ватных ногах отхожу к стене. Я виновато смотрю на Мишаню и Димона. Они вон, орудуют иголками, как заправские медбратья-портные! Алекс, тихонько постанывает в беспамятстве, но уже полностью заштопан их руками. Каталки, пол в операционной, мы сами — все густо заляпано алым.
Холодная вода гораздо лучше нашатыря. Что за мерзкий запах! В зеркале над умывальником я вижу Детлефа. У него сердечный приступ и возле суетится Керстин нитроглицерин, кислород… Надо подойти, помочь ей, что ли.
— Катрин, довольно прохлаждаться, иди сюда! Следи за пульсом!
Тут есть пара стоек, на которых укреплено с десяток экранов, а к ним тянется куча шлангов, трубочек, проводов с насадками. Наверное, один из этих приборов может точно измерить давление, глубину дыхания, да и все остальное, но никто не может это добро подключить, вот и приходится среди всего великолепия новейшей медтехники работать примитивным приборчиком, жужжалкой для домашнего пользования. Давление она завышает, но хотя бы пульс показывает правильно. Я застегиваю браслет с липучкой на запястьи безвольно лежащей руки. Погодите, погодите… всего 55 ударов в минуту?!
А потом, пульс 52, что уже критически низко, стал замедляться: 50, 48, 45, 42…
— Черт! Мы его теряем… — прошептал Павел, продавливая содержимое очередного шприца в руку Мартина, набухшую голубыми венами.
В тот момент мне припомнилась сцена из медицинского сериала — тысячу лет назад его смотрела мама — где актер, играющий доктора, с печальной важностью высокопарно произносил: мы его теряем! Тогда эта фраза казалась тупой до смешного: живые люди так не говорят. Но что же случилось там после? Потеряли? Спасли? Понятия не имею, я не смотрела эту 333-серийную муть…
«Господи, помоги нам! Помоги нам, Господи…»
Моя смена дежурить возле раненных выпала с 8 вечера до 12 ночи. Алекс очнулся часа три назад, но узнать что же случилось на поверхности, и вообще, как там, не удалось. Павел запретил любые расспросы. Мальчишку напоили свекольным соком, вкололи анальгетик, и он спит с блаженной улыбкой, которую могут вызывать только опиаты.
Какое счастье, что наш склад набит этими упаковочками с сублимированными продуктами! Разрезаешь целлофан пакетика, высыпаешь в чашку темно-вишневые кристаллики и заливаешь водой, помешивая. Через пару минут готов сок. И, как утверждает надпись на коробке ничем не хуже свеже-выжатого. Во всяком случае, по количеству всего полезного. Впрочем, каков на вкус натуральный свекольный сок не знаю, никогда его не пила.
По оставленной инструкции каждые полчаса я должна смерить им давление, пульс, температуру, записать показания, салфеткой вытереть лоб, губкой смочить рот… Если что-то необычное — сразу же бежать за Павлом.
— Ва…се…р… цу…т… кен… — раздался едва слышный шепот. С пепельно-серого лица, из черных провалов глазниц на меня смотрели два кружочка весеннего неба.
— Господи, Мартин, миленький, ты очухался! Слава Богу! Тебе пить? Понимаю, понимаю, сейчас вот, давай, тихо, тихо, тихо…
От волнения пальцы у меня дрожат и половина чашки расплескалась, стекая ему на шею. После нескольких судорожных глотков, Мартин вцепился в мою руку, и стал говорить так быстро, лихорадочно, в горячке, что никаких познаний немецкого мне уже не хватало. Глаза его неестественно блестели, и я не на шутку перепугалась.
— Айне момент… Айне секунде… — я уже стучалась к Жан-Клоду, а потом мчалась назад, все время повторяя эти слова.
Слушая отрывочную речь больного Жан-Клод все больше хмурился, а Мартин стал затихать. Потом глаза его обессиленно закрылись, и он словно утонул в подушке.
— Что-то серьезное?
— Катрин, я сам ничего не понимаю, он говорит, что в коридоре перед шлюзовой, они чего-то оставили, не дотащили… Или кого-то? И за этим надо сходить… Ладно. Паша пусть отдохнет, ему больше всех досталось… Ты тут посиди, а я Глеба или лучше Димку позову, он там сегодня уже гулял, и, надеюсь, не успел дорогу забыть…
— Ты без шуток, обоих позови, вдруг это опасно? И пистолет возьмите!.. И химзащиту оденьте!.. И далеко не уходите, слышишь!.. И скорее назад!.. И дозиметр!..
— Детка. Не учи ученых! — ухмыльнулся Жан-Клод. — Все, жди. Мы скоро.
Потом дверь за ним затворилась, и в который уже раз, за этот немыслимо длинный день, потекли томительные секунды.
Прошло 11 минут. Я протерла лоб спящему Алексу и отжала салфетку. Боже, чем еще заняться?
Через 22 минуты я начала нервничать: Мартин порывался встать, что-то говорил, мешая немецкие, английские и даже русские слова, и становился все более беспокойным. Я приоткрыла дверь в коридоре горели ночные тусклые лампы, но никого не было, и не раздавалось ни звука.
После 33 минут я уже не знала что делать: оставить Мартина в таком состоянии было нельзя, но и сидеть в неизвестности было категорически невозможно.
— Гляди, что они приволокли!
— Маленький, а кусается больно! Отдай палец, злюкин!..
— Мы его едва поймали, шустрый такой!..
— Да он просто голодный!..
— Я погнал на кухню, его правда надо покормить…
Эти оболтусы, едва не уложившие меня в гроб, говорили одновременно, и, кажется, были очень довольны собой. На руках Глеба вертелся мохнатый комок, рыча, скаля зубы и сверкая глазами.
— Кто это? — сказала я, когда обрела способность говорить.
— Да волчонок же, ты что, не видишь?
— Так вот какой подарок ждет Марию? Ну, ну! Не думаю, что она ему обрадуется…
— А. Нет. Подарки совсем другие! — сказал Жан-Клод, пиная ногой объемистый рюкзак, который я поначалу не заметила.
– И что там?
– Ну, это пусть тебе Мария покажет, это ведь ее подарок…
– Нет… Мария нет… — услышали мы тихий голос Мартина. Он привстал на кровати и показывал на рюкзак, а потом перевел руку на меня. Это ты… Ты…
— Что значит: это я?
— Он тебе это дарит, пожал плечами Димка. — И правильно делает! Да, Мартин? Да. И надеюсь, что у тебя, Катрин, в отличие от Марии, хватит мозгов это спрятать и никому не показывать.
— Да что ж это такое, в конце-то концов?! Еще один волчонок? я уже теряла терпение.
— О-о-о! — Жан-Клод быстро затараторил по-немецки, и Мартин несколько раз кивнул головой. — Скажи Мартину спасибо, пожелай спокойной ночи и пойдем, мы это к тебе в комнату дотащим, а там ты сама разбирайся! Только, на всякий случай дверь запри!
И вот я сижу перед кроватью, на которой переливаясь сплошным разноцветным покровом разложено содержимое витрин, а может, даже и склада, немаленького ювелирного магазина. В рюкзаке были свалены в сияющую кучу десятки ожерелий, браслетов, диадем, часы известных фирм, с бриллиантами и без, (правда ни одни не ходили), кольца, сережки…
«Неужели они поперлись на Фридрихштрассе и грабанули, то есть, почему „грабанули“? просто взяли то, что лежало… Ничье лежало. А на обратном пути на них напали волки?.. Или взял кто-то до них, еще в первые дни? Но далеко не ушел… Каким вообще надо быть идиотом, чтобы в момент Апокалипсиса ограбить ювелирный магазин, то есть, забрать из него все? А может, решил малых деточек порадовать…»
«Бриллианты, лучшие друзья девушек!» бессмертная фраза Мерилин Монро. В прошлой жизни я, наверное, бросилась бы все это перемерить… А может, и нет. Не знаю, и не проверишь — той жизни уже никогда не будет, тут прав Мишаня. В прошлой жизни это был показатель занимаемой ступеньки в иерархии. Очень высокой ступеньки… А сейчас? У нас, тут в подвале? Есть иерархия? Да, к сожалению, да. Любой конгломерат живых существ стремится занять ступенчатую последовательность: будь это муравьи, птицы, волки, обезьяны. Наверху — альфа, доминант, и а-у-у! вниз, до омеги. Наша пирамидка заметна по степени уважения, по количеству полученного внимания. Вот хотя бы, когда начинает говорить Павел, все замолкают. Когда что-то говорю я — меня слушает наша великолепная пятерка, потом мои ученики-панки, и, как ни странно, французы. А вот пожилые немцы — нет. Молодые, впрочем, тоже. Может, потому, что не понимают? Но ведь и Павла они не понимают, крутят головами от Жан-Клода и назад… И все же, можно сказать, я в группе субдоминантов… Интересно.
Вспомнился барельеф, из какого-то альбома: «раздача золотых ожерелий преданным сановникам фараона». Ожерелья бросал вниз с балкона, даже не фараон, а какието служанки, а сановники стояли на земле, задрав руки вверх, ловили! Символично. Почему у людей такая тяга ко всему блестящему и абсолютно не нужному? Во все времена эти штучки использовались… И тут они могут стать инструментом поощрения, завоевания дополнительного авторитета среди женщин, если все сразу не раздавать конечно. Как далеко наши дамы могут пойти, чтобы получить, ну, например, вот эту диадему? И не только дамы, тут есть прекрасные мужские часы, из вот этих подвесок можно сделать знаки отличия на погоны, так сказать, эполеты, из заколок ордена. Еще можно сделать калейдоскоп из разноцветных камней. Или шашки — топазы против аметистов.
Сначала подумай, дурочка: «Тебе это зачем? Ты, что, собираешься Павла свергать? Нет? Закрыли тему…»
Хорошо, проехали. Итак, по многим показателям у нас просто мечта демократии: военный коммунизм! От каждого по способностям… А все остальное хотя и в достаточном объеме, но одинаковое — одежда, еда, жилье, развлечения, медобслуживание… Вот это-то и плохо, при таком однообразии нет новых впечатлений, а человеку свойственно стремиться выделиться, необходимо приковать к себе взгляды.
Может, надеть на собаку вот это ожерелье. О! цена почти 400 тысяч евро, пусть оно болтается на ней вместо ошейника… А ей, кстати, пойдет, бриллианты будут живописно поблескивать сквозь черную шерсть. Красивый все-таки камень, чем-то очень притягательный. Мои милые панкушки обрадовались бы, как дети, но ведь они и есть дети. Дети подземелья. Старшей 21, а младшей 16. На фоне камуфляжа бриллиантовые колье, браслеты, заколки очаровательно! Скорее всего, они и не будут выглядеть как драгоценности, в привычном смысле — просто радовали бы глаз, как яркие струйки сверкающей воды. Мне когдато ужасно хотелось выкроить платье из темно-синего ночного неба, а на нем как одинокий бриллиант, звезда. В нашем бункере, конечно, это было бы очень к месту.
Не смешно… ведь может быть и такой сценарий: все начнут из-за этих вещиц ссориться, завидовать? Если кто-то имеет понятие о каратах — посчитает, у меня меньше, у тебя больше. За своих любимых в дело неизбежно втянутся мужчины… Вчерашние друзья превратятся во врагов. И еще же есть турчанки. Если они ничего не получат, а девчонки этой роскошью станут щеголять — вот тогда нас точно однажды ночью зарежут… А если получат, и у них начнутся разборки… Выжившие по праву назовут это: «Алмазные войны».
О, Мартин, взвалил на меня задачу… Почему я должна решать? Кто принес, тот и отдувается. На черта мне эта ответственность? Зачем вообще было тащить к нам эту прекрасную и бессмысленную груду потенциальных раздоров? Лучше б вы автомат приволокли, вот была бы ценность…
Нет, как-то несправедливо лишать женскую половину такой маленькой радости это же просто украшения, прекрасного причем качества, уж точно в ближайшие двести, а то и триста лет ничего подобного никто не сделает. А если собрать заявки типа: кто любит рубины, кто изумруды? И распределить… ох, заранее знаю, всем не угодишь, такая уж у человека природа. Тогда поощрять тех, кто хорошо учится… Подземная Нобелевская премия. Или игра по воскресеньям: Найди Сокровище. Или в стиле лотереи: Судьба распределяет справедливо. Ага, и кто когда был доволен своей судьбой?
Ну все! Ситуация кретинская: полночи я сижу и раздумываю куда деть эти никому не нужные осколки разрушенного мира? Да он и разрушен-то был потому, в частности, что одни амбициозные придурки производили всю эту мишуру, а другие покупали.
Ладно, пока не найду ничего лучше мудрого совета Димона, уберу ядовитые побрякушки в рюкзак. Хорошо, а куда же его потом спрятать?