Раздел 1. ЧТО ЖИВЕТ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ?

Аристотель читал диалоги Платона, в которых Сократ ведет живые беседы с учениками и философами. Точнее, ведет сократическую беседу, призванную возрождать людей, помогать им родиться заново как душам. Если сказать это словами Гераклита, — проснуться от того странного сна, который мы ощущаем как собственную уверенность в том, что знаем себя и жизнь.

Беседа эта была простой, даже слишком простой для философа. Как кажется, в ней нет никаких приемов, лишь непонятно, как Сократ постоянно оказывается победителем… Сократ был похож в своих беседах на софистов, но он жил ради совсем других целей. Поэтому он не был победителем, он лишь честно делал свое дело, и каждый раз приводил собеседника к сомнению в себе или к недоумению. Сократ лишь исследовал сознание и познавал себя. Аристотель этого не видел и не хотел видеть. Поэтому он видел, что Сократ побеждает собеседников. Как и софисты.

И у этого должны были быть приемы.

Аристотель создал логику, чтобы изучить эти незаметные приемы, которые использует умный человек, чтобы побеждать других в беседах. Поэтому Аристотелевская логика утеряла суть сократической беседы и стала, в первую очередь, искусством спора и доказательства. Ей пытались приписать значение орудия добывания знаний и поиска истины. Но добывание это и поиск были нужны затем, чтобы речь стала неуязвимой, то есть совсем ради другой цели.

И все же, поскольку в первых своих попытках понять законы сократической беседы, в частности, в «Топике» Аристотель исследует именно то, как беседует Сократ, его сочинения очень близки к обычной, но точной речи. Для того, чтобы из них сделать логику, их потребовалось сильно исказить. Это подметили многие исследователи.

Хороший советский логик Александр Сергеевич Ахманов писал о том, что Аристотель заметил обязательность или принудительность рассуждения, тайна которого скрывалась в том, что язык требует весьма определенных связей между словами. Эти связки, жестко повторяющиеся в речи, Аристотель и назвал силлогизмами. А Ахманов дал этому наблюдению Аристотеля современное имя: это «было не чем иным, как выделением логических форм и логических констант» (Ахманов, с. 115).

Выражение «логические формы» бездарно, тем более что сам Ахманов понимал «формы» как перевод греческого слова эйдос, то есть образ, вид (Там же, с. 113). Что же касается «констант», то это, конечно, простонаучье, заимствованное из математики или физики, но пусть будет так, поскольку наши логики очень сильно ощущают себя зависимыми от математиков. И даже в понятие «рассуждение», когда используют это слово, вкладывают не языковое, а математическое понимание.

Важно лишь то, что в нашей речи есть постоянно повторяющиеся последовательности высказываний, являющиеся, в сущности, жесткими связками понятий или образов. И есть то, что в эти связки может подставляться в зависимости от обстоятельств. Вслед за математиками, логики называют эти части речи константами и переменными. Как в алгебраических формулах.

Сократ все говорил словами, его образы были огромны, и их трудно было охватить единым взглядом, а значит, непросто было и понять, чтобы сразу же показать, где Сократ обманывает или обманывается. Аристотель, чтобы упростить Сократа, убрал из обычных способов говорить то, что не имело для него значения, — повторяющиеся или меняющиеся части. К примеру, Сократ говорил то о плотниках, то о каменщиках, то об арфистах. Их вполне можно было заменить неким знаком, например: люди. Или А.

«Логические константы Аристотель выражал словесно, а логические переменные обозначал буквами греческого алфавита. В качестве примера можно привести выражение первой фигуры силлогизма: "Если А сказывается о всяком В, а В сказывается о всяком Г, то А необходимо сказывается о всяком Г" ("Первая аналитика" I, 4, 25 Ь 37–39).

Здесь слова "если…, то" и "сказывается о всяком" выражают логические константы следования и суждения, то есть логические связи законченных мыслей друг с другом, р элементы отдельных законченных мыслей — посылок, а буквы греческого алфавита обозначают логические переменные, допускающие подстановку на их место определенных терминов » (Ахманов, с. 115).

Аристотель «упростил» Сократа. Как кажется, чтобы сделать понятным, как же вести подобную философскую беседу. Никто не заметил, что он сократил Сократа всего лишь на голову… он как бы растянул его казнь в тысячелетиях, поскольку выкинул то, ради чего Сократ вел беседы именно так. Это было ужасной потерей, в сущности, выхолащиванием сократической философии.

Но Аристотель хотя бы оставался понятен в той части, где он исследует «тело» Сократа, сам способ ведения философской беседы.

Последователи «улучшили» Аристотеля, доведя намеченное им выхолащивание до совершенства:

«Отличие Аристотелева обозначения логических констант и переменных от обозначений, принятых в традиционной логике, состоит в том, что в традиционной логике за меньшим термином закреплен знак S, за большим термином — знак Р, а за средним термином — знак М…» (Там же).

В итоге, то, что Аристотель говорил хоть как-то по-человечески и потому понятно, превратилось в

МаР

SaM

SaP

Расслабьтесь и наслаждайтесь новым миром…

Рассуждение — это лишь одна узкая способность разума, не говоря уж об уме. Если исследовать только ее, ограничение и сужение безусловны. Поэтому, если принять, что Аристотель пытался понять, как же рассуждает Сократ, его можно понять и простить. Он не ставил себе цели познать себя или понять Сократа. Он узко учился тому, как же творится великое рассуждение. Поэтому Аристотеля стоит изучать.

Но начать надо с того, как говорит Сократ. А он говорит попросту. Он лишь помнит, что хочет и зачем ведет беседу. А хочет он пробудить душу и помочь ей родиться.

Но ведь душа тех, с кем беседовал Сократ, как кажется, и так была живой и вполне пробужденной. Как кажется. На наш спящий взгляд. Однако те, кто пробудился, не зря кричали и кричали, что люди как не понимают логос, пока не слышали его, так и продолжают не понимать, услышав…

Мы не понимаем того, что слышим и читаем. Мы спим, и разум наш спит вместе с нами. Поэтому ему кажутся допустимыми такие связи, которые возможны только во сне. Мы даже гордимся тем, как ловко придумали!..

И мы не в силах понять, где же истина и действительность, пока не проснемся. Поэтому нам остается лишь одно: сделать усилие понимания и стать внимательными к тому, что нас окружает. И к тому, как это отражается в нашем сознании. Наши органы чувств, как считал Аристотель, не могут ошибаться. Не в том смысле, что они всегда точны, это он понимал, а в том, что они не могут добавлять к воспринятому ложь. Они могут быть недостаточны, но они «видят» то, что видят.

Это наше хитроумное сознание «узнает» в воспринятом нечто свое, то есть добавляет понимание из своих содержаний. Именно это восприятие и отразилось в языке. К языку стоит прислушаться и присмотреться. К сожалению, мы не в силах однозначно судить о том, что в нем от восприятия, то есть не искажено, а что от узнавания, то есть с добавками культуры, обычая и личной умности.

Поэтому идти придется во множество проходов, очищая и очищая свое рассуждение от того, что удалось распознать как искажения. Слой за слоем. В этой части книги я смогу поднять лишь верхний из этих слоев.

Наши рекомендации