Интеллект и биологическая адаптация

Место интеллекта в психической организации.Всякое поведение, идет ли речь о действии, развертывающемся во вне, или об интериоризо-ванном действии в мышлении, выступает как адаптация, или, лучше ска­зать, как реадаптация. Индивид действует только в том случае, если он испытывает потребность в действии, т.е. если на короткое время произош­ло нарушение равновесия между средой и организмом, и тогда действие направлено на то, чтобы вновь установить это равновесие, или, точнее, на то, чтобы реадаптировать организм (Клапаред). <...>

Этот способ рассуждения приводит нас к убеждению, что интеллект играет главную роль не только в психике человека, но и вообще в его жизни. Гибкое и одновременно устойчивое структурное равновесие пове­дения — вот что такое интеллект, являющийся по своему существу сис­темой наиболее жизненных и активных операций. Будучи самой совер­шенной из психических адаптации, интеллект служит, так сказать, наибо­лее необходимым и эффективным орудием во взаимодействиях субъекта с окружающим миром, взаимодействиях, которые реализуются сложней­шими путями и выходят далеко за пределы непосредственных и одно­моментных контактов, для того чтобы достичь заранее установленных и устойчивых отношений. Однако, с другой стороны, этот же способ рассуж­дения запрещает нам ограничить интеллект его исходной точкой: интел­лект для нас есть определенный конечный пункт, а в своих истоках он неотделим от сенсомоторной адаптации в целом, так же как за ее преде­лами — от самых низших форм биологической адаптации.

Адаптивная природа интеллекта.Если интеллект является адап­тацией, то нам, прежде всего, следует дать определение последней. Чтобы избежать чисто терминологических трудностей финалистского языка, мы бы охарактеризовали адаптацию как то, что обеспечивает равновесие между воздействием организма на среду и обратным воздействием сре­ды. Действие организма на окружающие его объекты можно назвать ассимиляцией (употребляя этот термин в самом широком смысле), по­скольку это действие зависит от предшествующего поведения, направлен­ного на те же самые или на аналогичные объекты. В самом деле, ведь любая связь живого существа со средой обладает той характерной осо­бенностью, что это существо, вместо того чтобы пассивно подчиняться среде, само активно ее преобразует, налагая на нее свою определенную структуру. Физиологически это означает, что организм, поглощая из сре­ды вещества, перерабатывает их в соответствии со своей структурой. Психологически же происходит, по существу, то же самое, только в этом случае вместо изменений субстанциального порядка происходят измене­ния исключительно функционального порядка, обусловленные моторной деятельностью, восприятием и взаимовлиянием реальных или потенци­альных действий (концептуальные операции и т.д.). Таким образом, пси­хическая ассимиляция есть включение объектов в схемы поведения, ко­торые сами являются не чем иным, как канвой действий, обладающих способностью активно воспроизводиться.

С другой стороны, и среда оказывает на организм обратное дей­ствие, которое, следуя биологической терминологии, можно обозначить словом «аккомодация». Этот термин имеет в виду, что живое существо никогда не испытывает обратного действия как такового со стороны ок­ружающих его тел, но что это действие просто изменяет ассимилятивный цикл, аккомодируя его в отношении к этим телам. В психологии обна­руживается аналогичный процесс: воздействие вещей на психику всегда завершается не пассивным подчинением, а представляет собой простую модификацию действия, направленного на эти вещи. Имея в виду все вы­шесказанное, можно было бы определить адаптацию как равновесие меж­ду ассимиляцией и аккомодацией, или, что, но существу, одно и то же, как равновесие во взаимодействиях субъекта и объектов.

В случае органической адаптации эти взаимодействия, будучи ма­териальными, предполагают взаимопроникновение между той или иной частью живого тела и той или иной частью внешней среды. В противо­положность этому психическая жизнь, как мы уже видели, начинается с функциональных взаимодействий, т.е. с того момента, когда ассимиляция не изменяет более ассимилируемые объекты физико-химическим обра­зом, а включает их в формы своей собственной деятельности (равным об­разом можно сказать, что она начинается с того момента, когда аккомо­дация влияет только на эту деятельность). И тогда становится понятным, каким образом на прямое взаимопроникновение организма и среды с появлением психической жизни налагаются опосредствованные взаимо­действия субъекта и объектов, осуществляющиеся на все более зна­чительных пространственно-временных расстояниях и по все более слож­ным траекториям. Все развитие психической деятельности от восприя­тия и навыков к представлениям и памяти вплоть до сложнейших операций умозаключения и формального мышления является, таким об­разом, функцией от все увеличивающихся масштабов взаимодействий и тем самым функцией от равновесия между ассимиляцией организмом все более и более удаленной от него действительности и его аккомо­дацией к ней.

И именно в этом смысле можно было бы сказать, что интеллект с его логическими операциями, обеспечивающими устойчивое и вместе с тем подвижное равновесие между универсумом и мышлением, продолжа­ет и завершает совокупность адаптивных процессов. Ведь органическая адаптация в действительности обеспечивает лишь мгновенное, реализую­щееся в данном месте, а потому и весьма ограниченное равновесие меж­ду живущим в данное время существом и современной ему средой. А уже простейшие когнитивные функции, такие, как восприятие, навык и память, продолжают это равновесие как в пространстве (восприятие уда­ленных объектов), так и во времени (предвосхищение будущего, восстанов­ление в памяти прошлого). Но лишь один интеллект, способный на все отклонения и все возвраты в действии и мышлении, лишь он один тяго­теет к тотальному равновесию, стремясь к тому, чтобы ассимилировать всю совокупность действительности и чтобы аккомодировать к ней действие, которое он освобождает от рабского подчинения изначальным «здесь» и «теперь».

Определение интеллекта.Чтобы определить интеллект (что, без сомнения, весьма важно, ибо необходимо ограничить область, выступаю­щую под этим названием, если собираются ею заниматься), достаточно указать на степень сложности тех дистантных взаимодействий, начиная с которых мы будем употреблять термин «интеллектуальный». Здесь се­рьезным препятствием является то, что нижняя граница сложности все­гда остается произвольной. Для одних ученых, таких, как Клапаред и Штерн, интеллект — это психическая адаптация к новым условиям. Клапаред в силу этого противопоставляет интеллект инстинкту и навы­ку, которые являются наследственными или приобретенными адаптаци-ями к повторяющимся условиям. Для него интеллект начинается с прос­тейших эмпирических поисков, являющихся источником тех интериори-зованных поисков, которые затем, уже на высшем уровне, характеризуют деятельность по созданию гипотезы. Для Бюлера, который также делит структуры на три типа (инстинкт, дрессура, интеллект), это определение слишком широко: интеллект возникает только вместе с актом внезап­ного понимания (Aha-Erlebnis), в то время как поиск относится к навы­ку. Так же поступает и Кёлер, сохраняя термин «интеллект» только для актов резкого изменения структур и исключая из него поиск. Несомнен­но, что поиск появляется вместе с возникновением простейших навыков, которые сами в момент их выработки являлись адаптациями к новым условиям. С другой стороны, вопрос, гипотеза и проверка, совокупность которых, по Клапареду, и образует интеллект, находятся в зародыше уже в потребностях, пробах и ошибках, так же как и в эмпирических утвер­ждениях, свойственных наименее развитым сенсомоторным адаптациям. Остается, следовательно, одно из двух: либо удовлетвориться функцио­нальным определением, рискуя включить в интеллект почти все когни­тивные структуры, либо избрать критерием какую-нибудь одну особую когнитивную структуру, но при таком, конечно, условном) выборе мы рискуем пренебречь естественной преемственностью этих структур.

Имеется, однако, возможность определить интеллект тем направле­нием, на которое ориентировано его развитие, и не настаивать при этом на решении вопроса о границах интеллекта; последние при таком под­ходе предстают как определяемые последовательными стадиями или формами равновесия. Тогда можно одновременно исходить из точек зре­ния как функциональной ситуации, так и структурного механизма. Ис­ходя из первой, можно сказать, что поведение тем более «интеллектуаль­но», чем сложнее и многообразнее становятся траектории, по которым проходят воздействия субъекта на объекты, и к чем более прогрессиру­ющим композициям они ведут. Кривые, по которым осуществляется восприятие, очень просты, даже при большой удаленности воспринимае­мого объекта. Навык представляется чем-то более сложным, но его про­странственно-временные звенья сочленены в единое целое, части кото­рого не могут ни существовать самостоятельно, ни образовывать друг с другом особые сочетания. В отличие от них, интеллектуальный акт — состоит ли он в том, чтобы отыскать спрятанный предмет или найти скрытый смысл образа — предполагает определенное число путей (в про­странстве и времени), одновременно самостоятельных и способных к со­четанию друг с другом (т.е. к композиции). С точки зрения структурного механизма простейшие сенсомоторные адаптации неподвижны и одно-плановы, тогда как интеллект развивается в направлении обратимой мо­бильности. Именно в этом, как мы увидим далее, и состоит существен­ная черта операций, характеризующих живую логику в действии. Но одновременно мы видим, что обратимость — это не что иное, как сам критерий равновесия (как этому нас учат физики). Определить интел­лект как прогрессирующую обратимость мобильных психических струк­тур — это то же самое, что в несколько иной формулировке сказать, что интеллект является состоянием равновесия, к которому тяготеют все последовательно расположенные адаптации сенсомоторного и когнитив­ного порядка, так же как и все ассимилятивные и аккомодирующие вза­имодействия организма со средой. <...>

«Психология мышления» и психологическая природа логических операций

Операции и их «группировки».Основным камнем преткновения для теории интеллекта, базирующейся на анализе высших форм мыш­ления, является то гипнотическое действие, которое оказывают на со­знание исследователей возможности вербального мышления. П.Жане блестяще показал, как язык отчасти заменяет действие, - настолько, что наибольшей трудностью, стоящей перед интроспекцией, становится рас­познавание (при помощи одних лишь ее средств) того, что язык вы­ступает еще и как подлинное поведение. Вербальное поведение - это действие, пусть сокращенное и интериоризованное, некий эскиз действия, который даже рискует постоянно оставаться в состоянии проекта, но это все равно действие, которое просто замещает вещи знаками, а движения — их восстановлением в памяти, и которое функционирует в структуре мышления при помощи этих посредников. Пренебрегая этим действен­ным аспектом вербального мышления, интроспекция не видит в нем ничего, кроме рефлексии, рассуждения и понятийного представления; отсюда возникают как иллюзия интроспективных психологов, сводящая интеллект к этим привилегированным конечным состояниям, так и иллюзия логиков, согласно которой наиболее адекватной логистической схемой является, по существу, теория высказываний.

Поэтому, чтобы понять реальное функционирование интеллекта, сле­дует перевернуть только что охарактеризованный путь исследования и дать анализ с позиций самого действия: только тогда предстанет в полном све­те роль такого интериоризованного действия, каким является операция. И благодаря самому этому факту будет твердо установлена преемственность, связывающая операцию с подлинным действием — источником и средой интеллекта. Эта перспектива наиболее ясно вырисовывается при анализе языка такого типа, как математический язык, все еще остающийся языком, но языком чисто интеллектуальным, максимально четким и чуждым об­манчивости образа. В любом выражении, например, таком, как «х² + у= z-u», каждый термин обозначает в конечном счете действие: знак «=» выра­жает возможность замены, знак «+»—объединение, знак «-» — разделение; квадрат «А — действие, состоящее в том, что х берется х раз, а каждая из величин «и, х, у, z» — действие воспроизведения единицы некоторое число раз. Каждый из этих символов относится, таким образом, к действию, кото­рое могло бы быть реальным, но в отношении которого математический язык ограничивается тем, что выражает его абстрактно в форме интериори-зованных действий, т.е. операций мышления.

И если это обстоятельство очевидно в случае математического мыш­ления, то оно не менее реально и в логическом мышлении, и даже в раз­говорном языке, причем с двоякой точки зрения — логистического ана­лиза и анализа психологического. Так, например, два класса могут быть сложены как два числа. В высказывании «позвоночные и беспозвоноч­ные суть животные» слово «и» (или логистический знак «+») представ­ляет действие объединения, которое может быть осуществлено матери­ально в виде образования совокупности объектов, но мысль может произ­вести это действие и в уме. <...>

Короче говоря, основное свойство логического мышления состоит в том, что оно операционально, т.е. продолжает действие, интериоризируя его. По этому вопросу объединяются мнения представителей самых раз­личных течений, начиная с эмпирических и прагматических теорий, ко­торые ограничиваются этим элементарным утверждением, приписывая мышлению форму «умственного опыта» (Мах, Риньяно, Каслин), и вплоть до интерпретаций априористского внушения (Делакруа). Более того, та­кая гипотеза согласуется с логистическими схематизациями в тех слу­чаях, когда эти последние ограничиваются лишь конструированием тех­ники и не превращаются в философию, отрицающую существование са­мих операций, которыми практически постоянно пользуются.

Однако этим сказано отнюдь не все, поскольку операция не сводит­ся к любому действию; и хотя операциональный акт вытекает из акта действия, однако расстояние между этими актами остается пока еще весьма значительным, что мы и рассмотрим детально, когда будем изу­чать развитие интеллекта <...>. Операцию разума можно сравнить с про­стым действием только при условии, что она рассматривается изолиро­ванно. Но спекуляция на изолированных операциях — это как раз и есть основная ошибка эмпиристских теорий «психического опыта»: еди­ничная операция не является операцией, а остается на уровне простого интуитивного представления. Специфическая природа операций, если их сравнивать с эмпирическими действиями, заключается, напротив, в том, что они никогда не существуют в дискретном состоянии. Об «одной» операции мы можем говорить только в результате абсолютно незакон­ной абстракции: единичная операция не могла бы быть операцией, по­скольку сущность операций состоит в том, чтобы образовывать системы. Именно здесь и необходимо особенно энергично возразить против логи­ческого атомизма, схема которого ложилась тяжким бременем на пси­хологию мышления. Чтобы осознать операциональный характер мышле­ния, надо достичь систем как таковых, и если обычные логические схе­мы не позволяют увидеть такие системы, то нужно построить логику целостностей.

Остановимся прежде всего на наиболее простом примере. Психоло­гия, как и классическая логика, рассматривает понятие в качестве элемен­та мышления. Сам по себе один «класс» не мог бы существовать даже независимо от того, что его определение требует обращения к другим понятиям. В качестве инструмента реального мышления абстрагирован­ный от своего логического определения класс представляет собой элемент «структурированный», а не «структурирующий», или во всяком случае он уже структурирован настолько, чтобы быть структурирующим: реально­стью он обладает только в зависимости от всех тех элементов, которым противостоит или в которые включен (или которые включает сам). «Класс» предполагает «классификацию», и основным является именно это, потому что именно операции классификации порождают отдельные классы. Вне связи с классификацией целого родовой термин обозначает не класс, а лишь интуитивно схватываемую совокупность.

Аналогичным образом асимметричное транзитивное отношение (типа А < В) не существует в качестве отношения (но может расцени­ваться лишь как перцептивная или интуитивная связь), пока не постро­ена вся последовательность других отношений, расположенных в ряд, таких, как А < В < С... И когда мы говорим, что оно не существует в ка­честве отношения, то это отрицание нужно понимать в самом конкрет­ном смысле слова, поскольку, как мы увидим <...>, ребенок не способен мыслить отношениями до тех пор, пока он не научился проводить «се-риации». Сериация является, таким образом, первичной реальностью, любое асимметричное отношение которой есть лишь временно абстраги­рованный элемент.

Можно привести другие примеры подобного рода: «коррелят» в по­нимании Спирмена (собака по отношению к волку является тем же, чем кошка по отношению к тигру) имеет смысл только применительно к таб­лице с двойным входом; отношения родства (брат, дядя и т.д.) входят в совокупность, образованную генеалогическим древом, и т.д. Равным обра­зом не вызывает сомнения, что целое число как психологически, так и логически существует (вопреки мнению Рассела) только в системе нату­рального ряда чисел (порождаемого операцией «+ 1»), что пространствен­ное отношение предполагает целостность пространства, а временное отно­шение включает понимание времени как единой схемы. И, обращаясь к другой сфере, нужно ли доказывать тот факт, что величина имеет значе­ние только применительно к полной «шкале» величин, временной или постоянной?

Короче говоря, в любой области конституированного мышления (в прямую противоположность неравновесным состояниям, характеризу­ющим его генезис) психологическая реальность состоит из операцио­нальных систем целого, а не из изолированных операций, понимаемых в качестве предшествующих этим системам элементов. Следовательно, только в качестве действий или интуитивных представлений операции организуются в такие системы, в которых они приобретают — уже в силу одного факта своей организации — природу «операций». Основная проблема психологии мышления в таком случае состоит в том, чтобы выявить законы равновесия этих систем; точно так же, как центральная проблема логики, если она хочет быть адекватной реальной работе созна­ния, состоит, по нашему мнению, в том, чтобы формулировать законы этих целостностей как таковых.

Ведь математический анализ уже давно открыл эту взаимную за­висимость операций, образующих некоторые строго определенные систе­мы; понятие «группы», которое применяется к последовательности целых чисел, к пространственным, временным структурам, к алгебраическим операциям и т.п., становится в результате этого центральным понятием в самой структуре математического мышления. В случае же качествен­ных систем, характерных для простейших форм логического мышления (таких, как простые классификации, таблицы с двойным входом, сериа-ции отношений, отношения генеалогического древа и т.п.), мы будем на­зывать соответствующие системы целого «группировками». Психологи­чески «группировка» состоит в определенной форме равновесия операций, т.е. действий, интериоризованных и организованных в структуры целого, и проблема сводится к тому, чтобы охарактеризовать это равновесие од­новременно и по отношению к различным генетическим уровням, кото­рые его подготавливают, и в противопоставлении к формам равновесия с иными, нежели у интеллекта, функциями (перцептивные или моторные «структуры» и т.п.). С логистической же точки зрения «группировка» представляет собой структуру, строго определенную (родственную струк­туре «группы», но отличную от нее в ряде существенных моментов) и выражающую последовательность дихотомических различий. Операцио­нальные правила «группировки» образуют, таким образом, как раз ту логику целостностей, которая выражает в аксиоматической или формаль­ной схеме фактическую работу разума на операциональном уровне его развития, т.е. в конечной форме его равновесия. <...>

Следовательно, вся проблема «группировки» состоит именно в том, чтобы определить условия этого равновесия и получить затем возмож­ность выяснить генетически, каким образом оно образуется. Эти усло­вия могут быть открыты одновременно психологическим наблюдением и психологическим опытом и сформулированы в соответствии с теми уточнениями, которых требует аксиоматическая схема. Они образуют, таким образом, с психологической точки зрения факторы каузального порядка, объясняющие механизм интеллекта, в то время как логисти­ческая схематизация дает правила логики целостностей.

…