Соотношение сомнения и доверия

Эти два примера служат прологом к разговору о преемственности между обыденным и научным знанием и о соотношении сомнения и доверия. Если мы выбираем полный скептицизм или солипсизм, мы отказываемся от «знания», или науки. Если мы выбираем полную довер­чивость (что, по всей вероятности, имеет место в неко­торых версиях феноменологии и «непосредственного реализма»; Campbell [18, 22]), мы отказываемся от по­следовательности, простоты и от расширения или совер­шенствования «знаний». Повседневное знание и наука располагаются между этими двумя крайностями и ка­ким-то образом сочетают в себе способность концентри­рованного недоверия и пересмотра с верованием в не­кую совокупность провозглашенных знаний. Одним из аспектов этого процесса, который делает возможной кумулятивную ревизию науки, является практика дове­рия (по крайней мере предположительного) к подавля­ющей массе имеющихся в настоящее время научных и обыденных верований и представлений («знаний») и их использование для дискредитации и пересмотра какого-то одного аспекта научных убеждений. Отношение под­вергаемого сомнению к пользующемуся доверием всегда очень маленькая дробь. Это выражено в метафоре, за­имствованной Куайном [75] у фон Нейрата: мы напо­минаем моряков, которым необходимо починить в от­крытом море корабль с гниющей обшивкой. Мы пола­гаемся на большую часть шпангоутов, хотя заменяем какую-то особенно ненадежную доску. Очередь на за­мену может подойти для любого из брусьев, которым мы в данный момент доверяем. Пропорция досок, кото­рые мы заменяем, сравнительно с теми, которые мы по­лагаем надежными, всегда должна быть мала. Или, по словам самого Куайна: «Целокупность нашего так на­зываемого знания или верований от самых что ни на есть казуальных, с которыми имеет дело география и

история, до самых глубинных законов атомной физики или даже чистой математики и логики — это творение человека, которое подвержено столкновению с опытом только вдоль внешних границ... Конфликт с опытом на периферии обусловливает перестройку во внутреннем поле... Однако поле в целом настолько не детерминиро­вано своими пограничными условиями, опытом, что су­ществует значительная широта выбора утверждений, подлежащих переоценке в свете какого бы то ни было единичного противоречащего им опыта. Жесткий опыт может... быть освоен с помощью любой из самых различ­ных альтернативных переоценок в самых разных участ­ках общей системы... однако... наша естественная тен­денция состоит в том, чтобы вносить как можно меньше нарушений в систему в целом» (Quine [75, с. 42, 44]).

По поводу гипотетического характера даже самых обычных и базовых явлений восприятия и обыденного знания существует широко известный трюизм, согласно которому нет упрямых фактов, которые говорят сами за себя и на которых может быть испытана истинность теории. Напротив, так называемые факты сами «обре­менены теорией» (Hanson [50], Kuhn [57, 58], Feyerabend [39]). На этом моменте стоит остановиться. Иллю­зия Мюллер-Лайера, использованная выше, вполне может быть обусловлена имплицитной «теорией» отно­шений в окружающей среде, встроенной в нервную си­стему научением или генетическим наследованием, по которой тупые и острые углы образуются в поле зрения прямоугольными фигурами (Segall еt а1. [82], Stewart [88]). Иллюзия точки и рамки Дункера [36] может слу­жить более убедительным примером. В совершенно темной комнате находится большая светящаяся рама со светящейся точкой внутри нее. Рама смещается на не­сколько дюймов вправо. Наблюдатель, напротив, видит, что точка сместилась на несколько дюймов влево. Пер­цептивная система содержит в себе встроенные предсознательные «дерева решений», которые преобразуют дан­ные об относительном смещении в вывод об абсолютном смещении. Использованная при этом «предпосылка», или «теория», состоит в следующем: в сомнительном случае смещается небольшой фрагмент зрительного поля, а на месте остается большая его часть. Это пре­красное общее правило, но в экологически атипичных

условиях Дункеровой лаборатории оно неприменимо. Это «обремененность теорией» на уровне естественного знания. Когда нам приходится читать показания галь­ванометра или сцинтилляционного счетчика, обременен­ность полученных фактов «теорией» носит еще более очевидный «теоретический» характер, так как для того, чтобы интерпретировать показания приборов, следует доверять эксплицитным научным теориям.

Подчеркивание этого может вести к неправильному пониманию. Когда Кун [57] говорит о научных револю­циях, он, видимо, предполагает, что все физическое зна­ние связано в одну-единственную целостную теорию, в одно-единственное уравнение и что «факты», на которых испытывается истинность этой теории, обременены имен­но этой, и только этой, всеобъемлющей теорией. Пред­полагается, что когда эта ведущая теория меняется, то меняются одновременно все «факты». То же самое утвер­ждают Хэнсон [50] и Фейерабенд [39].

Это предположение о единственной всеохватывающей теории ошибочно. Реальное положение науки таково, что она на самом деле «интегрирована» или «унифици­рована» в гораздо меньшей степени. Обремененность «фактов» теорией предполагает многочисленные глубо­ко укоренившиеся предпосылки, не ниспровергаемые какой-то конкретной научной революцией. Напротив, существует разработанная иерархия верований — пред­посылок — теорий, в которой более простые уровни здра­вого смысла остаются в значительной части неизменны­ми для основывающихся на них уровней до и после ре­волюции. Точно так же в ходе научной революции поль­зуются доверием 90% зависящих от инструментария «фактов» лабораторного уровня. Конечно, некоторые из этих фактов, полученных в предреволюционные перио­ды, вызывают аномалии, которые служат главным рыча­гом для ниспровержения старой парадигмы.

Не подлежит сомнению наглядная убедительность двойственной фигуры «утка/заяц» (см. рис. 2), при­обретшей известность благодаря Джастроу [52], Вит­генштейну [96], Хэнсону [50] и Куну [57, 58]. Факты действительно воспринимаются в ином ракурсе или под иным углом зрения после смены «теории» утки «те­орией» зайца. Однако наблюдается постоянство рисун­ка на бумаге, по отношению к которой переход от

Р и с. 2. Что вы видите: утку или зайца? (По: Jastrow [52, с. 295].) Джастроу ссылается на издание «Харперс Уикли», которое в свою очередь опирается на другое — «Флигенде Блаттер». Витгенштейн [96, с. 194] ссылается на Джастроу, но использует свой собственный небольшой сделанный от руки рисунок, вызывая удивление тем, что приводит в своей работе один-единственный этот рисунок. Хэнсон [50] и Кун [57] ссы­лаются на Витгенштейна, но не приводят

рисунка. Прекрасной иллюстрацией является рисунок Хэнсона [50, с. 13, 14] «анти­лопа — аист».

«утки» к «зайцу» есть измененное решение (или истол­кование). Рисунок представляет собой постоянно суще­ствующее общее ограничение возможных интерпрета­ций. «Утка» или «заяц» — это «непримиримые» интер­претации общей загадки. Существует очень мало таких приемлемых, практически доступных интерпретаций, их число ограничено, вероятно, этими двумя. Более того, рисунок, который лежит, по-видимому, в основе «фак­та», составляющего фундамент этих двух «теорий», сам является зрительным образом, обремененным теорией. Если изучить его вплоть до микроскопических деталей, его фактурная линейная организация превращается в дискретные частички краски, а те в свою очередь — в структуры, к которым категории цвета и краски непри­менимы. Но эта обременная теорией гипотетичность низ­шего уровня, порождающая линейную конфигурацию, при переходе от «утки» к «зайцу» не изменяется, хотя происходит, возможно, изменение восприятия некоторых отдельных углов или других линейных отношений. Так, угол а на рис. 3 воспринимается как значительно бо-

лее близкий к 90°, когда он интерпретируется как часть прямоугольника, чем когда он предъявлен в виде отдельного фрагмента (рис. 4); во втором случае соот­ветствующая «теория» менее убедительна. (Можно по-

интересоваться, нет ли здесь просто-напросто перехода от одного понимания вопроса к другому. Действитель­но, о каком угле идет речь — изображенном на бумаге или репрезентированном? Но даже если всем ясно, что оценке подлежит угол на бумаге, в составе прямоуголь­ника он выглядит менее острым, чем отдельно от него.) Подобные же эффекты могут наблюдаться и при пере-

ходе от «утки» к «зайцу». Я, таким образом, не соби­раюсь оспаривать приводимые Хэнсоном, Куном и Фейерабендом конкретные примеры ряда «фактов» более низкого уровня, которые претерпевают резкие измене­ния в ходе научной революции. Что я оспариваю, так это то, что все факты или даже большая их часть пре­терпевают подобные изменения. Я не согласен с тем, что обремененность теорией, присущая всем фактам из соответствующей области, определена (будь то до или после научной революции) какой-то отдельно взятой интегрированной всеобъемлющей теорией. То же самое утверждают Блахович [7] и Кордиг [56].