Образы ментальных объектов

Мы уже упоминали современную теорию восприятия, которая утверждает, что все наши образы происходят, прямо или косвенно, из перцепций. Основываясь на наших заключениях в предыдущем разделе, мы можем сформулировать это правило следующим образом: все репродуктивные или креативные образы имеют в своей основе, соответственно, простое воспроизведение или же изменение и комбинирование перцептивных образов. Мы также упоминали общее мнение психологов, что то же лежит в основе понятий. Это не значит, что для каждого понятия существует строго определенный образ. Напротив, для каждого понятия мы можем указать образ, из которого оно произошло, возможно, претерпев при этом достаточно сложное развитие (конечно, если мы вдруг не станем придерживаться повсеместно справедливо отвергнутой гипотезы об априорных понятиях).

Итак, для любого понятия можно предъявить соответствующий образ, и любой образ сам по себе либо перцептивный, либо произошел из перцептивных [образов] посредством памяти, или же памяти и фантазии. Это относится не только к понятиям материальных объектов, но и ментальных. У нас есть более или менее установившиеся понятия впечатления, понятия, суждения, заключения, ощущения и т.д. Вся психология полагается на это. Поэтому, для этих понятий, как и всех других понятий ментальных объектов, должны существовать соответствующие образы. И должен существовать некоторый базис, позволяющий нам рассуждать о вещах, которые мы называем не‑чувственными, или ментальными.

Возникает вопрос: какие же образы формируют этот базис, который порождает такие понятия? Из чего они выводятся? Что лежит в их основе? До настоящего момента, мы говорили об образах исключительно как о синтезе чувственных впечатлений; быть может, это же есть основа и ментальных объектов? Две вещи говорят в пользу этого.

Во первых, большинство слов, обозначающих ментальные объекты, происходят от других, относящихся к материальным объектам. Хорошими примерами таких слов являются: «воображение» (образ), «склонность», «колебание»[75] и т.п. Поскольку имена ментальных объектов являются производными имен материальных, быть может и понятия ментальных объектов могут быть выведены из образов физических. Также это утверждение оправдывается тем фактом, что каждый индивид и человечество в целом познают физический объект значительно раньше, нежели ментальные понятия.

Второе. Хорошо известно, что мы формируем понятия объектов с определенными свойствами, отталкиваясь от образов объектов с противоположными свойствами. Т.е. образ конечных сущностей служит основой для создания понятия бесконечной сущности. И можно предположить, что образы ментальных, нематериальных объектов сводимы к образам физических, материальных объектов. Аналогия кажется вполне состоятельной; и если это так, что мы можем рассматривать образы физических объектов как источник понятий ментальных объектов.

И все же это не так! Аргумент был бы верным, если бы все наши понятия ментальных объектов имели чисто отрицательное, контрастирующее содержание. Т.е. если бы сущность ментального объекта получалась бы простым отрицанием неких чувственных характеристик. Но в ряду ментальных объектов достаточно таковых с положительными характеристиками, если не считать их единственной отрицательной — «быть не‑чувственным». Среди таких понятий, например,— истинность и ложность суждения, интенсивность впечатления и т.п. Поэтому, понятия ментальных объектов не являются простым отрицанием чувственных характеристик.

Первый же аргумент также ничего не доказывает. Не все слова, относящиеся к ментальному миру, происходят от слов из мира чувственного. Если некоторые ментальные объекты имеют имена, не происходящие от физических (мысли, эмоции), весь аргумент взаимной генетической связи понятий и имен становится неверным. И с другой стороны, факт, что в умственном развитии понятия физического мира предшествуют понятиям ментального, вовсе не доказывает, что второе происходит из первого. Альтруистические эмоции развиваются позже эгоистических, но никто же на этой основе не утверждает, что альтруизм следует из эгоизма.

Если, следовательно, понятия ментального мира не могут быть выведены из образов физических объектов, то тогда приходится принять существование образов ментальных объектов, из которых мы выводим понятия этих объектов. Вообще, не принято говорить о такого рода образе, например, образе некоторой эмоции или некоторого суждения, поскольку мы привыкли, что слово «образ» обычно относится к чувственному объекту. И все-таки это нас не должно задевать, если вспомнить, что в разговорном польском слово «образ» обычно прежде всего ассоциируется со зрением; несмотря на это, мы без колебаний применяем это слово к объектам, не подлежащим созерцанию (образ мелодии, вкуса, веса). Известно, что за акустическими (и т. п.) впечатлениями следуют определенные психические эффекты, сходные с образами зрительной перцепции. Мотивы, которые позволяют нам применять слово «образ» не только к области зрения, но и к другим чувствам, открывают возможность распространить этот термин с чувственного опыта на ментальный. Поскольку некоторые проявления ментальной жизни относятся к не‑чувственным объектам, также как образ к чувственным, мы должны рассматривать эти проявления как образы.

Итак, мы дедуктивно показали существование образов ментальных объектов. Поскольку существуют понятия ментальных объектов, а все понятия базируются на образах, должны существовать образы ментальных объектов. Однако это доказательство требует для своего завершения некоторых дополнительных действий: предъявим теперь, a posteriori, подтверждения корректности проведенной части доказательства, подтверждения существования образов ментальных объектов. Мы должны указать проявления ментальной жизни, которые были бы во всех отношениях идентичны образам чувственных объектов, но относились бы все же к не-чувственным.

Наиболее яркий пример образа ментального объекта принадлежит проявлениям ментальной жизни, под которой мы понимаем когда-либо сделанные суждения, пережитые эмоции, решения. События такие случаются часто; их существование не вызывает вопроса. Тот, кто считает Кракуса вымышленным персонажем, может вспомнить, что когда-то считал его реально существующим, и может воспроизвести суждения того времени о нем [17]. Точно также, мы можем вызвать из памяти эмоции, которые потрясли нас в какие-то важные моменты жизни, например, смерть друга. Наши решения восстают в памяти, когда мы впадаем в сомнение или, наоборот, получаем удовлетворение от когда‑то сделанного выбора. Небольшое самоисследование показывает общность явления спонтанного или преднамеренного вспоминания событий прошлого в ментальной жизни.

Сравнивая эти случаи с теми, когда мы воспроизводим в памяти ранее пережитые физические явления, мы обнаруживаем совершенную аналогию. Наша ментальная деятельность должна быть более или менее ясно осознана, чтобы быть сохраненной и потом воссозданной в памяти. В каждом случае есть перцепция объекта; в каждом случае нечто представляет его нашему уму в отсутствие самого объекта, а равно и его перцепции. Для чувственных объектов (репродуктивный) образ делает объект «вновь существующим»; почему бы тому же не иметь место и для ментальных объектов?

Ментальные объекты выражают не только репродуктивные, но также и перцептивные и креативные образы. Перцептивные следуют из репродуктивных. Например, когда мы сознаем одолевшую нас злость, осознаем, что рассержены, у нас есть перцептивный образ злости, который, будучи воспроизведенным в памяти, когда злость исчезнет, станет уже репродуктивным.

В качестве примера креативного образа ментального объекта представьте радость, которую бы вы испытали, если бы сбылись ваши самые заветные мечты. Зная эмоцию радости по опыту (из перцептивного образа), мы воспроизводим этот образ в памяти, затем применяем его к новым объектам, трансформируя их в фантазии.

Конечно, мы должны согласиться, что образы ментальных объектов обычно не так четко выражены, как это обстоит с образами физических объектов. Безусловно, этот факт вносит свою лепту в нежелание принимать существование образов ментальных объектов. Оказывается, ментальные перцепции не столь адекватны, как чувственные перцепции; проявляется это, например, в невозможности внутреннего наблюдения [18]. Однако, если попрактиковаться, можно развить способность к весьма адекватным внутренним перцепциям и ясным образам личных ментальных явлений. Об этом свидетельствует тонкий анализ и детальные описания ментальной жизни психологов и поэтов. Креативный образ, через который Шекспир выразил ментальную жизнь Гамлета, не менее ярок и выразителен, чем тот, в котором предстал образ Мадонны Рафаэлю.

Принимая существование образов ментальных объектов наравне с образами физических, мы следуем Юму, у которого к физическим и ментальным объектамотносятся, соответственно, впечатления и идеи. Итак, мы безусловно не можем определить образ в общем случае как синтез чувственных впечатлений. Только образ физического объекта является таковым; а кроме него есть еще образ ментального.

Когда я говорю об образах боли, суждения, решения, короче, о ментальных образах, я знаю, что последуют непременные возражения со стороны, например, Рациборского,— тех, кто утверждает, что ментальные свойства не могут быть представлены в принципе [19]. И все же сам Тейн, который ex definitione ограничивается рассмотрением образов физических объектов, приходит в процессе своих рассуждений к рассмотрению образов ментальных явлений, и без колебаний использует такие выражения, как «Группа образов, аналогичных тем, посредством которых мы выражаем наши внутренние чувства и образы, представляющие нам свойства тела и души» [21]. Так что, наш разговор об образах ментальных объектов не такой уж невероятный.

Хотя образы существуют как для физических объектов, так и для ментальных, мы теперь должны отметить свойства, общие для обоих типов. Следующие разделы посвящены этой задаче.

Конкретность образа.

Первые два определения образа, изложенные в предыдущих разделах (воспроизведенное впечатление и воспроизведенная перцепция), показали свою неадекватность реальности из-за слишком поверхностного подхода к образу как состоянию рассудка. С другой стороны, третье определение как синтеза чувственных впечатлений является слишком узким, поскольку не включает в себя образы ментальных объектов, которые, очевидно, не выводятся из чувственных впечатлений.

И все же мы показали, что ментальный образ обладает основной характеристикой образа физического объекта: также состоит из нескольких относительно простых элементов и интегрирует эти элементы в единое целое способом, известным каждому из опыта, но не поддающимся полному описанию. Эта характеристика принадлежит образу как ментального, так и физического объекта, каждому слегка по-разному, но одинаково по сути.

Для физических объектов роль составляющих элементов играют чувственные восприятия. Образ любого физического объекта состоит из определенного набора чувственных восприятий. То же качество принадлежит и ментальному образу, который рассмотрим здесь прежде всего на примере образов отдельных состояний нашего рассудка. То, что скрывает наше сознание в заданный момент времени — так или иначе, это комплекс простых элементов.

В любой заданный момент времени ментальная жизнь, во всяком случае у тех, кто способен к внутренней перцепции, состоит из деятельностей нескольких видов. Например, если некто делает суждение, он необходимо представляет объект суждения; хранит образ или понятия об объекте, каково бы ни было это суждение. Этот базис образов или понятий достаточен для принятия наших решений. Если кто-то представляет состояние рассудка, в котором он делает некоторое суждение, переживает эмоцию, или принимает решение, объект его образа носит комплексный характер. Элементы образа, или, точнее, его содержимого [21] соответствуют определенным элементам воображаемого объекта, точно также как впечатления, вызванные световыми волнами, посылаемыми из различных точек в глаз, соответствуют в образе элементам чувственного объекта, а именного отдельным частям некоторой цветной поверхности. Как физический образ состоит из впечатлений, так и образ состояний рассудка состоит из определенных элементов, соответствующих элементам этих состояний. С этим утверждением можно поспорить: его результат не подтверждается внутренним опытом, поскольку никто не может прямо выделить составляющие элементы образа состояния рассудка.

Но это вовсе не опровергает наш тезис о комплексности ментального образа. Более того, образы некоторых физических объектов долго «сопротивлялись», прежде чем удалось выявить их комплексный характер. Достаточно упомянуть звук, который состоит из нескольких тонов: большинство людей и не предполагают, что получают целый букет впечатлений; несмотря на это, нет сомнений, что перцептивный образ этого звука суть комплекс впечатлений, соответствующих отдельным тонам. Коль скоро редко удается без труда выявить составляющие образа физического объекта, стоит ли удивляться непреодолимым трудностям при анализе ментальных объектов? В первом случае, при анализе воображаемого объекта, нам помогает наблюдение, посредством которого мы последовательно восстанавливаем и, в результате, раскрываем элементы впечатления, изначально одновременные, и потому неразличимые. Напротив, основные, за редким исключением, представители ментальных образов, закрыты для наблюдения.

Раз так, то возникает вопрос: откуда все-таки нам известно, что ментальные объекты комплексны? Почему мы уверены, что наша дедукция, которая приводит к такому выводу, истинна и соответствует реальному положению вещей? Ответ простой: когда мы сравниваем различные состояния рассудка, мы обнаруживаем большое количество подобий. Например, когда мы сравниваем мнение, выраженное в утверждении «Окружность — регулярная фигура», с «Квадрат — регулярная фигура», мы обнаруживаем понятие «регулярной фигуры» в обоих состояниях. Для того, чтобы сравнить эти состояния, мы должны их представить. Насколько подобным образом мы их представим, настолько они должны иметь что-то общее. Все же, поскольку эти состояния не идентичны, а только подобны, то и в образах будут какие-то различия, несмотря на общие части. Они содержат ряд элементов, но по меньшей мере один общий, и один отличающий их друг от друга. И потому мы можем утверждать множественность элементов в образах состояний рассудка, хотя непосредственно выявить их невозможно.

Примеры для приведенного анализа были взяты из состояний рассудка: суждений, эмоций, решений. Никакое суждение, эмоция, решение не могут существовать без образа или понятия. Образ, однако, может, по меньше мере in abstracto, существовать без суждений и т.д. Если мы представим состояние, которое содержит только один образ, то будет ли образ такого состояния комплексным?

Такой проблемы не возникает, если положить, что любое ментальное явление происходит во времени, и продолжается некоторое, пусть достаточно короткое время. Тогда мы представим образ состоящим из частей, следующих друг за другом во времени; и он должен будет содержать элементы, соответствующие сначала одной части, затем другой. Такой образ будет интеграцией некоторого количества элементов.

Таким образом, можно сказать, что любой образ, ментальный или физический, суть интеграция, синтез, комплекс множества элементов, соответствующих частям, посредством которых воображаемые объекты были предъявлены нам. В случае физических объектов, эти элементы называют впечатлениями; в случае элементов ментальных образов — специального имени нет. В этой интеграции элементов в единое целое необходимо увидеть фундаментальное свойство [предназначение —прим. перев.] образа, роль которого состоит прежде всего в привнесении порядка в хаос впечатлений и аналогичных составляющих элементов нашего рассудка. Лишь постижение впечатлений и аналогичных элементов в составе отдельных, замкнутых целых позволяет нам отличать один объект от другого [22].

Перцептивный образ интегрирует эти элементы в целые посредством одной лишь нашей психофизической структуры, не привлекая ментальную активность сознания. Именно поэтому, начиная исследовать наш собственный образ, мы обнаруживаем завершенные целые, и лишь дальнейший психологический анализ выявляет элементы, формирующие эту композицию [23]. Как уже упоминалась, так называемая конкретность образа состоит в компактности интеграции его элементов. Если подойти к этому иначе, то можно сказать, что она состоит в неразличимости элементов в составе композиции. Мы говорим, что образ конкретен, до тех пор пока анализ не выявил его элементы. Поскольку анализ образа на предмет его составных частей есть абстракция, то можно сказать, что образ конкретен, до тех пор пока не подвергнут абстракции [25].

Ясность образа.

Мы выяснили в предыдущем разделе, что образ обладает свойством конкретности, выражающем компактность интеграции его элементов. Другое свойство образа — его ясность. Так например, Мейнонг четко отделяет ясность от конкретности, приписывая конкретности меру свободы от абстрактности, а ясности — меру свободы от неполноты в элементах образа. Позже, Мейнонг заявляет, что ясность образа не обязательно связана с его конкретностью, и потому найдется ясный образ, который не будет являться конкретным, но будет, в то же время, абстрактным [25].

Это различие между ясностью и конкретностью вытекает из широко распространенного понятия абстракции, принятого, в частности, Мейнонгом. Состоит оно в вынесении на первый план определенных свойств воображаемого объекта посредством концентрации внимания на них и игнорировании других его свойств. Например, объект X проявляет свойства a, b, c, d…; воображая их, я могу направить мое внимание к a и b, и не обращать внимания на c и d. В этом случае a и b проявятся в моем сознании более отчетливо, более ярко, в то время как c и d, уйдут, так сказать, на второй план.

Если допускается такое неравномерное распределение внимания к отдельным свойствам «абстракции», необходимо разрешить существование образа, который одновременно ясный и неконкретный. Нет сомнения, когда я вижу, например, яблоко, лежащее передо мной, я имею некоторый ясный перцептивный образ этого объекта. Если по некоторой причине его форма обозначена в моем сознании более ярко, чем цвет, т.е. если некоторые свойства объекта привлекают меня более других, то, значит, над этим образом произведена абстракция. В этом случае объект будет ясным, но конкретностью обладать не будет.

Если мы принимаем такое понимание, где абстракция дается в неравномерном распределении внимания, то мы примем рассуждения Мейнонга. Однако, мы увидим [в следующей секции, которая здесь опущена —ред.] что процесс абстракции требует нечто большее. То, что Мейнонг и многие другие считают абстракцией, на самом деле является не более чем необходимым, но вовсе для этого не достаточным. Если бы мы приняли положение Мейнонга, мы бы не смогли избежать такого вывода, что все образы более или менее абстрактны, и конкретные образы не существуют вовсе! Мейнонг сам уточняет, что объекты, данные нам в опыте, редко привлекают наше внимание, как целое; то, что нас интересует, выделяется без усилий, а остальное просто игнорируется [26]. Я бы вообще заменил слово «редко» на «никогда»; тогда бы абстракция уже присутствовала в моем образе. Рибо, который, как и Мэйнонг, сводит абстракцию к частной направленности внимания (une direction particuliere de l’attention), выражает эту точку зрения совершенно открыто [27].

Коль скоро такое понятие абстракции мы не принимаем, мы не можем применить его ни к какому образу. Напротив, мы должны показать как, под влиянием абстракции, меняются основные свойства понятий. И таким образом, покажем, что любой образ eo ipso конкретный.

Все же, раз мы приписали ясность ex definitione всем образам, возникает подозрение, что «конкретность» и «ясность», возможно, синонимы. В поддержку этого, многие авторы сравнивали ясность, как свойство образа, с абстракцией. Например, Шопенгауэр разделяет доступные формы представления объектов в уме на образы и понятия, и называет первые ясными «по сравнению с чистой мыслью и, следовательно, абстрактными понятиями» [28]. В выяснении смысла слова «ясный» и его связи со словом «конкретный» мы обнаруживаем, что ясность и конкретность на самом деле одно и то же свойство, разные же названия являются следствием различных точек зрения на это свойство. Под конкретностью образа мы понимаем взаимное отношение между элементами, составляющими его структуру, а именно замкнутое целое, о котором мы говорили ранее. Абстракция же ослабляет это замкнутое целое, выделяя в нем отдельные элементы. Поэтому, образ конкретен, поскольку он вводится как единообразное целое. И, одновременно, образ ясный. Термин «ясность» обозначает связь любого образа, теперь уже конкретного, с опытом (перцепцией) как первичным источником образа.

«Очевидность» (appearance), которая связана со словом «очевидный» (apparent) [29] есть pars pro toto; это слово обозначает прежде всего перцептивный образ, очищенный от зрительных впечатлений. Термин используется, хотя и менее часто, по отношению к перцептивному образу, касающемуся других чувств (а также в метафорическом смысле: мнение или точка зрения для меня очевиден). Поэтому, когда мы говорим, что образ «ясный» и «очевидный», мы акцентируем внимание на том, является ли образ непосредственно перцептивным, или же воспроизводит перцептивный образ, или же по меньшей мере похож на воспоминание перцептивного образа.

Представим себе гиганта, посредством креативного образа; ясность этого образа состоит в факте, может ли быть этот образ репродуктивным или даже перцептивным, если объект существовал или был нам доступен. Креативность не дает возможности выявить репродуктивность или перцептивность по структуре, но только по происхождению образа в нашем рассудке. Образ по своей структуре определяется как конкретный; такой образ, будучи конкретным, является ясным, если либо произошел из перцепций, или же удовлетворяет ряду условий (если такой объект существовал и был доступен нашим чувствам). И обратно, ясный образ необходимо конкретен, поскольку перцепция, в которой мы обнаруживаем ясность образа, дает исключительно конкретные образы.

Мы приписываем конкретность образу в противоположность абстрактности понятия. Мы приписываем ясность в противоположность скрытости понятия. Если понятия скрытые, то их адекватные образы не могут быть обнаружены в перцепции. Иначе мы можем их представить, и уже не будем нуждаться в соответствующих понятиях.

Схематичность образа.

В предыдущем разделе мы заметили, что отдельные качества объекта привлекают наше внимание в различной степени. Поэтому, в соответствующем образе они появляются с различной степенью яркости. В общем случае, когда мы воспринимаем данный объект, его образ может быть частично рассмотрен как репродуктивный, а не чисто перцептивный. Когда я воспринимаю, скажем, железный шарик, лежащий передо мной на столе, я представляю набор качеств, интегрирующихся в конкретное целое, но я не воспринимаю все представляемые качества одновременно. Я вижу цвет шарика, но я не вижу его гладкость. Его цвет дан мне в виде перцептивного образа, а его гладкость будет уже репродуктивным. До моего рассудка доходит лишь информация о цвете объекта, но о гладкости мне известно из предыдущей (тактильной) перцепции. Оба образа — перцептивный цвета и репродуктивный гладкости — интегрируются в один образ. И в этом новом образе они, вероятно, окажутся не одинаково ярки, скорее репродуктивный ceteris paribus будет менее ярким, чем перцептивный.

Качества, данные нам исключительно в перцептивных образах, также отличаются по степени яркости, с которой они нам являются. И здесь есть две причины: некоторые впечатления, составляющие образ, либо боле интенсивны, либо связаны с более сильными эмоциями, чем другие. Качества, которые «поражают» или «занимают» нас, выходят на передний план, вытесняя другие. Рибо говорит: «Перцепция стремится постигнуть абсолютно все качества объекта. Но она терпит неудачу, поскольку этому препятствует внутренний враг: внутреннее стремление рассудка к упрощению, к отбрасыванию второстепенного. Одна и та же лошадь в один и тот же момент совершенно по-разному воспринимается продавцом, ветеринаром, художником и просто обывателем. У каждого на передний план выходят определенные качества, но у каждого свои, остальные вытесняются на второй план. Всегда есть некоторый непреднамеренный набор основных качеств, которые, будучи взяты вместе, и заменяют целое. В случае перцепции прежде всего будет практическая деятельность, направленная на объект нашего интереса, то что служит нашей пользе; а что нам неинтересно и не приносит пользы, будет отвергнуто, останется в полубессознательном» [30].

И этому закону, который Рибо называет loi d’interet, подвержены не только перцептивные образы физических объектов, но и ментальные образы. Лучшие примеры — случаи, когда объектами перцептивного образа становятся ментальные состояния, обусловленные эмоциональными впечатлениями, например, зубная боль. Когда мы воспринимаем такой образ, мы не обращаем никакого внимания на чувственные впечатления, составляющие боль; в сознании ярко предстает только сама боль. Из двух качеств нашего ментального состояния — впечатлений и эмоций — только второе оказывается в центре внимания. Только переосмыслив содержимое этого образа, мы обнаруживаем, что знаем не только боль, но также впечатления, связанные с зубом («сверление», «удаление»). Поэтому образ ментального состояния сохраняет оба качества, но выделяет одно ценой пренебрежения другим. С подобным мы сталкиваемся во всех перцептивных образах ментальных объектов.

Неодинаковое внимание к отдельным качествам воображаемых объектов имеет место не только для перцептивных образов, но также для репродуктивных и креативных. Действуют те же мотивы (loi d’interet). Можно сказать, что никакой образ нам не дает все качества своего объекта одинаково ярко. Что-то всегда выходит на передний план, остальное остается фоном. Разница может быть очень незначительной, даже ничтожной, но при детальном анализе можно обнаружить, что присутствует она всегда. Это легко установить, создав перцептивный образ, например, посмотрев на книгу, лежащую на столе. Затем закрыть глаза и воссоздать образ: мы отметим, что прекрасно помним цвет книги, толщину, но совершенно не помним ее положение: были ли ее торцы параллельны краям стола. Это значит, что это последнее качество (положение) оказалось в нашем перцептивном образе менее ярким, чем другие.

Свойство, состоящее в том, что образ выводит на передний план одни качества своих объектов, и пренебрегает другими, можно назвать схематичностью. В обычной жизни мы говорим, что знаем вещи схематично, т.е. в общих чертах, без погружения в детали. Аналогично, образ не представляет детали объекта в равной степени, но оставляет для ума только наиболее яркие или запоминающиеся качества. Наш образ по отношению к идеальному образу, который бы содержал все свойства объекта, как набросок по отношению к законченной картине.

Так что, схематичность — уже третье (после конкретности и ясности) свойство, присущее образам. Некоторые предлагают сингулярность в качестве свойства образа, т.е. его отнесенность только к одному объекту. Что же касается общих понятий, то они предлагают рассматривать искусственные или естественные группы объектов. Однако, мы не можем принять эту точку зрения, поскольку, напротив, образ вовсе не обязательно должен быть сингулярным и может носить общий характер.

Общность образа.

Положим, у нас есть перцептивный образ объекта P со свойствами a, b, c, d, e…, что обозначим формулой P₁=f₁(a,b,c,d,e…). Некоторые из них, как показано выше, пусть b и c, более яркие, чем остальные; они обозначены в формуле шрифтом иного начертания[76]. Далее, положим что за этим перцептивным образом следует другой, например P₂=f₂(a,c,d,m,n…), затем третий P₃=f₃(r,c,d,s…), четвертый P₄=f₄(g,c,d,w,z…) и т.д.

Во-первых, отметим, что свойство, обозначенное c, есть в каждом образе, и всегда привлекает наше внимание. Во-вторых, свойство d есть также в каждом, но уже на втором плане. В-третьих, другое свойство — a — встречается в отдельных образах, временами на первом плане (P₂), временами нет. В-четвертых и в-пятых, все другие свойства (e,m,n,s,w,z,g) встречаются лишь единожды. Соответственно, в репродуктивных образах, соответствующих данным перцептивным образам, свойство c выйдет на первый план, d — проявится столь же ярко, поскольку повторение их зафиксировано в памяти. Другие проявятся более туманно, стирая и вытесняя друг друга.

Поэтому, репродуктивный образ можно представить следующим образом: p₁=f₁(c,d,a,b,e…), p₂=(c,d,a,m,n…), p₃=f₃(c,d,r,s…), p₄=f₄(c,d,g,w,z…). В каждом случае совершенно ясно мы осознаем только c и d, не уделяя внимания остальным, которые, хотя и занимают наш ум, но в процессе мышления не участвуют. Мы не увидим различий между этими четырьмя образами, разве что мы зададимся целью выявить свойства, по которым они различаются. Поэтому, любой из них может служить репродуктивным образом любого из четырех перцептивных. Раз в каждом случае мы воссоздаем только свойства c и d, не выделяя другие, каждый репродуктивный образ имеет свойства, общие для всех перцептивных, опуская те по которым они различаются.

Эта ситуация допускает две интерпретации: перцептивные образы, которые легли в основу репродуктивных, либо все произошли от одного объекта, либо от нескольких подобных.

В первом случае, объект наблюдался несколько раз, претерпевая изменения между отдельными актами восприятия. Например, мы встречаем хорошо знакомого нам человека в различных ситуациях и различной одежде. Восстанавливая его образ в памяти, мы отмечем, что репродуктивный образ в совершенстве воспроизводит его лицо, но ничего не сообщает ни о месте, ни о цвете или фасоне его одежды. Определенно, мы представим этого человека в определенном месте, в определенной одежде, но это будет все лишь фон, не слишком ясный, на котором ясно проступит лишь лицо. Более того, этот фон легко изменить. На ум в любой момент может прийти другое место или другой фасон одежды, и все же черты лица останутся неизменными. Невозможно понять, откуда произошел в данный момент в нашем рассудке данный репродуктивный образ, на основе какого из множества перцептивных, относящихся к данному человеку. На самом деле, это и не важно; откуда бы он не возник, с поставленной задачей он справляется: он воспроизводит нам постоянство этого объекта, а не его изменяющиеся черты.

Во втором случае, репродуктивный образ имеет совершенной иной смысл, поскольку происходит от перцептивного образа подобных, но различных объектов. В этом случае ментальное состояние прежнее, но роль образа иная. Например, кто-то впервые попадает в компанию людей иной расы, совершенно непохожей на нас, скажем, негров. У него создается впечатление, что все представители этой расы одинаковы. Причина лежит в схематичности образа. Когда он воспринимает негра, на первый план выходят наиболее яркие качества: черная кожа, толстые губы и т.д.; другие свойства, в частности лицо, в перцептивном образе появляются столь неясно, что в сравнении с первыми просто исчезают.

В любом случае, все перцептивные образы совершенно схематичны. Как таковые, образы появляются в большом количестве, последовательно и в соответствии с отдельными свойствами репродуктивного следа предшествовавшего перцептивного образа. Эти свойства внедряются в память все глубже и глубже, ценой других, отличительных для каждого образа. Наконец, мы уже не в состоянии осознать отличия между отдельными образами. Вспомним негра, мы создаем репродуктивный образ, который может быть реконструкцией любого перцептивного образа, поскольку ярко представляет лишь свойства, четко выраженные в каждом перцептивном образе. Поэтому наш ум породит репродуктивный образ, который относится не к тому или этому конкретному образу, а к любому, собирательно ко всем.

Можно ли такой образ считать сингулярным? Здесь не выполняется главное условие, что сингулярный образ относится к одному объекту. Более того, мы можем сделать общее утверждение на основе таких утверждений по отдельным образам, которое будет неточное и даже ошибочное, но без сомнения будет принадлежать к категории общих утверждений, и даже быть истинным. […] Эти утверждения подтверждают, что образ, к которому они относятся, не сингулярен.

Кто-то возразит, что мы здесь имеем дело не с образами, а с общими понятиями. Тех, кто неспособен отказаться от такого тезиса и считают образ сингулярным, попытаемся склонить к нашей точке зрения. Все же есть некоторые доводы, которые позволяют нам не считать описанные явления общими понятиями.

Даже когда мы схематично представляем последовательность объектов, настолько схематично, что мы не осознаем их индивидуальные черты, мы всегда представляем эти объекты в конкретном и ясном виде. Как уже было объяснено, конкретность образа состоит в компактности интеграции и унификации составляющих его элементов; проявляется она в минимуме различий между этими элементами. Можно найти ситуации, когда мы представляем объект посредством общих категорий, воспроизводя свойства, которые он имеет в общем с другими объектами, и несмотря на это, у нас не будет способа различить элементы так построенного образа. Если так, то этот образ будет конкретным.

Нетрудно найти соответствующие примеры. Некто слышит звуки скрипок. Он в состоянии распознать скрипки, отличить их от труб, фортепьяно и т.д. Следовательно, он в состоянии воссоздать в памяти не только звук данной отдельной скрипки, но и звук скрипки вообще. В то же время, он не может выделить элементы, общие для звуков скрипки, по которым этот звук отличается от звука других инструментов. Каждый звук им представляется как нечто простое, поскольку его элементы (базовый и гармонический тон) и соответствующие ему акустические впечатления — все это сливается в одно гомогенное целое. Способность отличать названные качества требует особого мастерства. Точно также мы обнаруживаем, что поверхность стола, которого мы коснулись, шероховатая. Конечно же, мы в состоянии представить шероховатость вообще, но мы не выделяем элементы, общие для шероховатых объектов, посредством которых они отличаются от гладких. И с цветами дело обстоит точно так же.

Во всех этих случаях мы представляем звук скрипки, гладкую поверхность, красный цвет и т.д. так, что не задумываемся, чем звук одной скрипки отличается от звука другой, одна гладкая поверхность от другой, один красный лоскут от другого того же цвета. В то же время, мы знаем, что эти звуки, поверхности и цвета имеют общее, даже если мы не можем выделить общие элементы, т.е. мы не можем их изолировать среди других, которые составляют конкретную структуру образа. Безусловно, представляя звук скрипки, как описано, мы имеем дело с конкретным образом. Итак, у нас есть образ, который не относится ни к какому отдельному объекту, но объединяет целый ряд сходных объектов.

Также мы должны принять, что данное построение обладает свойством ясности, поскольку конкретность и ясность всегда идут в паре. Взятая в отдельности, ясность может присутствовать у объектов, представленных таким образом, что у них присутствуют только их общие свойства, а различия до некоторой степени опущены. Образ ясный, поскольку мы представляем в нем объекты из перцепции реального мира, или, по меньшей мере, из перцептивных или репродуктивных образов, нам доступных. Схематичность нисколько не противоречит ясности. Действительно, она показывает доминирование в сознании общих свойств над индивидуальными. О