А. С. Пушкин — журналист и редактор («Литературная газета», «Современник»)

Об Александре Сергеевиче Пушкине написаны тысячи книг и ста­тей. Во много раз больше, чем сочинил сам поэт. И все же сказано о нем мало. «Пушкин, — но словам Белинского, — принадлежит к веч­но живущим и движущимся явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим развиваться в сознании общества. Каждая эпоха произносит о них свое суждение, и как бы ни верно поняла она их, но всегда оставит следующей за нею эпохе сказать что-нибудь новое и более верное, и ни одна и никогда не выскажет всего». Таков секрет неувядаемости творений Мастера. «Вечно тот же, вечно новый» — эти пушкинские слова можно, без сомнения, отнести к его собственному наследию.

Поэт откликался на самые животрепещущие вопросы современ­ности, остро чувствовал противостояние молодых сил России раб­ству и тирании, тормозившим развитие общества. Он не мог и не хотел молчать, когда попирались законы и права человека, и брался за журналистское перо, чтобы пробудить и укрепить в душах людей нравственность и милосердие.

В пушкинской публицистике документальность соседствует с причудливой фантазией, глубокие философские раздумья — с наивно-простодушными откровениями журнальной маски. Мистификация, к которой часто прибегал публицист, помогает читателю понять жиз­ненные реалии. Пушкинский гений художника слова, мыслителя и гражданина, воплотившийся в газетных и журнальных статьях, спо­собствовал в прошлом и содействует ныне возвышению престижа журналистской профессии.

Каким хотел видеть Пушкин журналиста? Об этом он недвусмыслен­но заявил в небольшой статье «Обозрение обозрений», написанной в 1831 г. и опубликованной посмертно. «Сословие журналистов, — писал он, — есть рассадник людей государственных — они знают это и, соби­раясь овладеть общим мнением, они страшатся унижать себя в глазах публики недобросовестностью, переметчивостью, корыстолюбием или наглостью. По причине великого конкурса невежество или посредствен­ность не может овладеть монополией журналов, и человек без истинно­го дарования не выдержит Tepreuve (испытания. — Авт.) издания».

Отвечая на вопрос о назначении журналистики, Пушкин в «Обо­зрении обозрений» писал, что она управляет общим мнением рус­ской публики. С этой точки зрения он рассматривал русскую перио­дику. Пушкин не признавал монопольного права «указателей общественного мнения» за официозными газетами и журналами, потому что сами эти издания не являлись голосом общественного мнения. «Спрашиваю, — писал он, — по какому праву „Северная пчела" будет управлять общим мнением русской публики; какой го­лос может иметь „Северный Меркурий"?»

Пушкин противопоставлял европейскую периодику русской и ука­зывал на качества, которых лишена последняя, — широкий спектр политических направлений, свобода мнений: «Журнал в смысле, при­нятом в Европе, есть отголосок целой партии, периодические памф­леты, издаваемые людьми, известными сведениями и талантами, име­ющие свое политическое направление, свое влияние на порядок вещей».

В согласии с признанием просветительской и нравственно-воспитательной роли журналистики находились его высказывания о

-

свободе творчества, о правовой защищенности авторов, о цензур­ном законодательстве.

Современники обратили внимание на своеобразие пушкинской литературной критики и публицистики, на их художественную основу. В. Ф. Одоевский восхищался удивительным умением Пушкина «в не­многих словах заковать много мыслей». По словам И. В. Киреевского, Пушкин «открыл средство в критике, в простом извещении о книге быть таким же необыкновенным, таким же поэтом, как в стихах».

В статье 1822 г., впервые опубликованной в 1884 г. иод заглавием «О русской прозе», Пушкин иронически комментировал прозу со­временных писателей, которые видели главную задачу в том, чтобы выразиться «поэтичнее», и насыщали свои произведения пестрыми эпитетами, надуманными сравнениями. «Но что сказать об наших писателях, — замечал Пушкин, — которые, почитая за низость изъяс­нить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами?.. Должно бы сказать: рано поутру — а они пишут: Едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба — ах, как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее». Приведя не­сколько подобных примеров, Пушкин определил основные требова­ния к прозе: «Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат».

Чутко улавливая специфику журнальной прозы, Пушкин в 1827 г. так отозвался в письме к М. П. Погодину о статьях П. А. Вяземского: «Его критика поверхностна или несправедлива, но образ его побоч­ных мыслей и их выражения резко оригинальны, он мыслит, сердит и заставляет мыслить и смеяться: важное достоинство, особенно для журналиста!» Новая свежая мысль журналиста должна побудить чи­тателя мыслить. Сатирическая направленность журналистики вызы­вала искренние симпатии поэта.

Примечательная черта пушкинской журнально-кри гической прозы — полемичность. Привлекает сдержанный тон его полемики, точность в передаче мыслей оппонентов. Пушкинская критика шла под девизом, сформулированным впоследствии В. Г. Белинским: «Критика не есть брань, а брань не есть критика». Пушкину импонировала боевая целеустремленная журнальная полемика. Сам Пушкин отвечал на брань и клевету журналов той неумолимой насмешкой, которая, как писал В. Одоевский, «не прощала ни одной торговой мысли... и кото­рой многие из рыцарей-промышленников, против воли, одолжены бес­смертием».

Пушкину-журналисту чужды ложный пафос, «кудрявый слог», наукообразие, вычурность письма. Журналистские труды Пушкина — произведения художника слова. Они вобрали в себя мудрость народ­ной речи, ее образность, лукавый юмор, пословицы и поговорки. «Изу­чение старинных песен, сказок и т. п. необходимо для совершенного знания свойств русского языка», — писал поэт. Он видел в живой речи народа истинную школу совершенствования языка сочинителя: «Вслу­шивайтесь в простонародное наречие, молодые писатели, — вы в нем можете научиться многому, чего не найдете в наших журналах».

В статьях, письмах к друзьям, редакторских заметках на полях ру­кописей Пушкин высказал свое понимание журналистики и роли журналиста в общественной жизни, определил главные гребования к содержанию, языку и стилю журнальной прозы, которыми руковод­ствовался, уточняя, дополняя и развивая свои мысли, поверяя тео­рию практикой.

Первые пушкинские статьи появились на с границах журналов «Сын Отечества», «Московский телеграф», альманаха «Северные цветы». Поэт откликался на новинки отечественной и европейской словесно-СТИ, определял их место и значение в литературном процессе.

В 1825 г. «Московский телеграф» напечатал небольшую статью «О г-же Сталь и о г. А. М-ве», подписанную буквами Ст. Ар., т. е. Старый Арзамасец. Поводом к выступлению Пушкина послужила статья в «Сыне Отечества» под названием «Отрывки г-жи Сталь о Финляндии. С замечаниями» за подписью А. М-в. Автором публикации был А. Муха-нов— адъютант финляндского генерал-губернатора. Муханов пере­вел отрывки из изданной во Франции и запрещенной в России книги Ставь «Десятьлет изгнания», в которых высланная Наполеоном писа­тельница делилась своими впечатлениями о России, и отрицательно оценил их. С этой оценкой Пушкин не согласился.

Пушкин стремится доказать, что г-н А. М-в недобросовестно от­несся к своим обязанностям переводчика и рецензента. Он цитирует признание самого Муханова: «Пробегая снова книжку г-жи Сталь, набрел...» и курсивом подчеркивает знаменательность этих слов. Да­лее он иронически комментирует наивный довод Муханова, призван­ный подтвердить мысль о том, что Сталь свойственны «ветреное лег­комыслие», «отсутствие наблюдательности» и «пошлое иустомельство». Муханов обращает внимание на мрачные пейзажи Финляндии в книге воспоминаний Сталь. Пушкин психологически убедительно объясняет причины этого: «Из России г-жа Сталь ехала в Швецию но печальным пустыням Финляндии. В преклонных летах, удаленная от всего милого ее сердцу, семь лет гонимая деятельным

деспотизмом Наполеона, принимая мучительное участие в полити­ческом состоянии Европы, она не могла, конечно, в сие время (в осень 1812 года) сохранить ясность души, потребную для наслаждения кра­сотами природы. Не мудрено, что почернелые скалы, дремучие леса и озера наводили на нее уныние».

Муханов противопоставляет описаниям Сталь собственные или, как говорит поэт, «ставит в пример самого себя». Пушкин не приво­дит полностью этих описаний, так как уже первые строчки дают о них ясное представление, и лишь насмешливое резюме поэта намекает на «дистанцию огромного размера» между прозой г-жи Сталь и г-на А. М-ва: «„Нет! никогда, — говорит он (Муханов. — Авт.), — не забу­ду я волнения души моей, расширявшейся для вмещения столь силь­ных впечатлений. Всегда буду помнить утра... и пр." — Следует опи­сание северной природы слогом, совершенно отличным от прозы г-жи Сталь».

Пушкин подмечает логические неувязки в статье Муханова, кото­рый распространяет свои замечания о записках Сталь на все ее творчество. «Какое сношение имеют две страницы Записок с „Дельфи-ною", „Коринною", „Взглядом на французскую революцию" и пр.?» — резонно спрашивает поэт. Он указывает на оскорбительный характер некоторых обвинений критика и заявляет о необходимости «говори гь языком вежливым образованного человека».

Возражая Муханову, Пушкин излагает свой взгляд на творчество Сталь, на обязанности рецензента. Краткий заключительный вывод его таков: журнальная статейка г. А. М-ва — не весьма острая и весьма неприличная; уважен хочешь быть, умей других уважить.

Много общего с этой статьей в композиции и направленности имеет другая — «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова», также напечатанная в 1825 г. на страницах «Москов­ского телеграфа». При всем уважении к трудам французского исто­рика Лемонте Пушкин вынужден признать, что его предисловие к парижскому изданию басен Крылова изобилует неточностями и ошибками. В частности, Лемонте утверждает, что «владычество та­тар оставило ржавчину на русском языке». Пушкинское возражение точно, кратко, афористично: «Чуждый язык распространяется не саб­лею и пожарами, но собственным обилием и превосходством».

Пушкин опровергает слова Лемонте, будто Крылов не знает иностранных языков, кроме французского: «Крылов знает главные европейские языки и, сверх того, он, как Альфиери, пятидесяти лет выучился древнему греческому». В других странах этот факт, по словам поэта, был бы прославлен во всех журналах, «но мы ■ биогра-

г

фи и славных писателей наших довольствуемся означением года их рождения и подробностями послужного списка».

Высказывания Лемонте о М. В. Ломоносове побуждают Пушкина в немногих словах глубоко и полно оценить деятельность «великого сподвижника великого Петра»: «Историк, ритор, механик, химик, минералог, художник и стихотворец, он все испытал и все проник: первый углубляется в историю отечества, утверждает правила обще­ственного языка его, дает законы и образцы классического красноре­чия, с несчастным Рихманом предугадывает открытия Франклина, утверждает фабрику, сам сооружает махины, дарит художества мо­заическими произведениями и наконец открывает нам истинные источники нашего поэтического языка».

Пушкин переходит от частных вопросов к общим, от меткой харакгерисгики творчества поэтов и прозаиков к животрепещущим проблемам развития отечественной словесности и языка. Его крат­кий экскурс в историю русского языка отличается масштабностью и диалектичностью мысли, художественным проникновением в суще­ство национальной традиции и иностранного заимствования: «Как материал словесности, язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими; судьба его была чрезвы­чайно счастлива. В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обду­манной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величествен­ное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Про­стонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились...»

В заключение Пушкин возражает тем критикам, которые видели в баснях Крылова, «истинно народного поэта», подражание Лафонте-ну: «Некто справедливо заметил, что простодушие (naivete bonhomie) есть врожденное свойство французского народа; напротив того, отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться: Лафонтен и Крылов представители духа обоих народов».

Пушкинским разборам свойственны логическая стройность, ост­рая и яркая иолемичность. Чаще всего он вступает в сиор в связи с тем или иным словом, фразой оппонента и от их характеристики переходит к общей оценке высказывания. При этом он активно цитирует автора, выделяет курсивом отдельные слова, использует в скобках вопроси­тельные знаки, тем самым сразу же, в процессе цитирования, вступая

в полемику. Краткое заключение подготовлено всем ходом его рассуж­дений, является концентрацией основной мысли поэта.

В 1820-е годы Пушкин проявляет себя как незаурядный памфле­тист. Одно из замечательных сатирических произведений «Вообра­жаемый разговор с Александром I» написано в тяжелые дни Михай­ловской ссылки 1824 г. и осталось в рукописи. Поводом к переводу поэта из одесской ссылки в Михайловскую послужило его письмо к приятелю, распечатанное полицией, в котором прозвучали атеисти­ческие ноты.

Никакое другое из его публицистических произведений не имеет гакого личного характера, как этот «Разговор», в котором поэт и царь касаются исключительно событий жизни и творчества Пушкина. Поэ! с иронией выслушивает царскую похвалу, с которой начинается бе­седа: «Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему: „Александр Сергеевич, вы прекрасно сочиняете стихи". Алек­сандр Пушкин поклонился бы мне с некоторым скромным замеша­тельством...» Вопросы, задаваемые царем, содержат обвинительный подтекст, на который остро реагирует поэт, отстаивая свой образ мыслей, нравственные позиции. Упрек в атеизме вызывает с его сто­роны протест против полицейского вмешательства в личную жизнь, в чем фактически признается царь: «Но вы же афей? Вот уж никуда не 1 одится». — «Ваше величество, как можно судить человека по пись­му, писанному товарищу, можно ли школьную шутку взвешивать как преступление, а две пустые фразы судить как бы всенародную про­поведь?»

На вопрос, почему он, ладивший с Инзовым во время кишинев­ской ссылки, не смог ужиться в одесской ссылке с графом Воронцо­вым, Пушкин дает убийственную оценку последнему, которая имеет косвенное отношение к личности самого царя. При этом он исполь­зует оригинальный прием теневого портрета. Отрицая определенные черты в характере и поведении одного человека (Инзова), он изобли­чает другого (Воронцова): «Скажите, как это вы могли ужиться с Ин­зовым и не ужились с графом Воронцовым?» — «Ваше величество, генерал Инзов добрый и почтенный старик, он русский в душе, он не предпочитает первого английского шалопая всем известным и не­известным своим соотечественникам. Он уже не волочится, ему не 18 лет от роду; страсти, если и были в нем, то уж давно погасли. Он доверяет благородству чувств, потому что сам имеет чувства благо­родные, не боится насмешек, потому что выше их, и никогда не под­вергнется заслуженной колкости, потому что он со всеми вежлив, не опрометчив, не верит вражеским пасквилям».

Общая шутливая форма беседы не означает сама но себе миролю­бия в вопросах царя, так же как и раскаяния в ответах поэта. Царь искусно ведет обвинение. Он говорит о пушкинской вольнолюбивой оде «Вольность» и оставляет без внимания предложение поэта про­читать его романтические поэмы. Финал воображаемого разговора имеет две редакции. Счастливая развязка в первой редакции («Я бы тут отпустил А. Пушкина») соответствует сказочной фабуле «Разго­вора», с первых строк («Когда б я был царь...») выдержанного в этом стиле. В новой редакции «Разговор» заканчивается решением царя сослать поэта в Сибирь, которое, хотя и написано в шутливой форме, значительно усиливает его общественное звучание. Такая развязка подготовлена логикой всей беседы и не противоречит жизненной ре­альности: «Но тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего, я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал поэму „Ермак" или „Кочум", разными размерами с рифмами».

В «Воображаемом разговоре с Александром I» Пушкин говорит о времени и о себе, о судьбе поэта в деспотическом государстве. Характерен сам прием воображаемого разговора — счастливая твор­ческая находка Пушкина.

Новые грани пушкинского сатирического таланта раскрылись в памфлете «Отрывок из литературных летописей», написанном в свя­зи с доносом редактора «Вестника Европы» М. Т. Каченовского на редактора «Московского телеграфа» Н. А. Полевого и опубликован­ном в альманахе А. А. Дельвига «Северные цветы на 1830 год». Пер­вые пушкинские памфлеты отличались злободневностью, такими оригинальными приемами, как воображаемый разговор, теневой портрет, перечень трудов литературной посредственности без всяко­го комментария и пр.

Важный этап журналистской деятельности Пушкина связан с «Литературной газетой», которую издавал А. А. Дельвиг. В ней со­трудничали П. А. Вяземский, П. А. Катенин, Сомов. Во время отсут­ствия Дельвига непосредственное участие в редактировании первых номеров «Литературной газеты» (с 3-го по 12-й на 1830 г.) принимал Пушкин. Газета Дельвига и Пушкина познакомила читателей с про­зой и стихами лучших отечественных и зарубежных писателей. В них отчетливо выступала тенденция к основательной разработке характе­ров, к правдивости и народности. В «Литературной газете» были опубликованы отрывки из VIII главы «Евгения Онегина» и очерка «Путешествие в Арзрум» («Военная Грузинская дорога») Пушки­на, повестей «Учитель» и «Успех посольства» Гоголя, произведений А. Погорельского «Монастырка», П. Яковлева «Удивительный че-

ловек», а из зарубежных авторов — сочинения В. Скопа («Сокрови­ще»), Манцони (введение к роману «Обрученные») и др.

Существенное значение для выявления общественной позиции «Литературной газеты» имела опубликованная в первом номере без заголовка и без подписи пушкинская библиографическая заметка о «Некрологии генерала от кавалерии Н. Н. Раевского». В десятистроч­ном известии о выходе новой книги Пушкин с искренней симпатией отозвался о ее авторе: «Сие сжатое обозрение, писанное, как нам кажется, человеком, сведущем в военном деле, отличается благород­ною теплотою слога и чувств».

Фамилию автора изданной анонимно «Некрологии» Пушкин знал, но не мог объявить читателям. Прославленный участник Отечествен­ной войны 1812 г. генерал-майор М. Орлов, названный Пушкиным среди имен близких ему декабристов сразу после восстания, был из­вестен как один из руководителей Союза благоденствия и, хотя избе­жал Сибири, находился под надзором полиции в собственном калуж­ском имении. Свою книгу он посвятил герою войны 1812 г. генералу от кавалерии Николаю Николаевичу Раевскому, с семьей которого дружил Пушкин. Дочь генерала Раевского Екатерина вышла замуж за Орлова. Другая дочь Мария, вышедшая замуж за Сергея Волконско­го, сосланного в числе других заговорщиков на каторгу, отправилась вслед за ним в Сибирь. Оставленный на попечение родных маленький сын Марии скончался, скорбную надпись на его могиле составил Пушкин.

Доброжелательный отзыв о «Некрологии» Пушкин завершил упре­ком в адрес ее автора: «С удивлением заметили мы непонятное упуще­ние со стороны неизвестного некролога: он не упомянул о двух отро­ках, приведенных отцом на поля сражений в кровавом 1812-м году!.. Отечество того не забыло». Поэт имел в виду сражение при Дашковке 11 июля 1812 г., в котором Раевский участвовал вместе с сыновьями — одиннадцати и шестнадцати лет. После событий на Сенатской площади сыновей Раевского арестовали, но вскоре освободили.

Пушкинская заметка о «Некрологии» касалась памятных имен и событий Отечественной войны 1812 г. и декабрьского восстания 1825 г. Заключительные слова «Отечество того не забыло» звучали в этой связи символически. Мария Волконская получила в Сибири номер «Литературной газеты» с пушкинской статьей, и ее слова о «Некро­логии» в ответном письме оказались созвучны с пушкинскими.

Небольшая заметка Пушкина о «Некрологии генерала от кавале­рии Н. Н. Раевского» в нервом номере «Литературной газеты» за­веряла читателей, что двенадцатый и двадцать пятый годы получат

освещение на страницах нового издания. Подтверждением служили опубликованные в «Литературной газете» произведения: ссыльных декабристов А. Бестужева и А. Одоевского, отважных защитников отечества Ф. Глинки и Д. Давыдова, пушкинское стихотворение «Ари-он» («Я гимны прежние пою...»). Однако замысел поэта не мог реа­лизоваться полностью. В «Литературной газете» он сотрудничал око­ло года. Прежнюю идею Пушкин возродил на страницах созданного им журнала «Современник».

В «Литературной газете» пушкинские статьи публиковались в отделах «Смесь» и «Библиография», чаще всего без подписи и без заглавия, и являлись откликом на животрепещущие факты литератур­ной жизни. Их примечательная особенность — частое обращение к первоисточнику — с тем чтобы процитировать и одобрить свежую, оригинальную мысль того или иного автора. В отклике на альманах «Денница» он относит к числу замечательнейших «Обозрение рус­ской словесности 1829 года» И. Киреевского, цитирует и комменти­рует его суждения о писателях, цитаты составляют большую часть его заметок О «Карелии» Ф. Глинки, о стихотворениях Делорма.

В других случаях цитата необходима Пушкину, чтобы показать абсурдность, несуразность публичного высказывания, нелогичность доводов его автора. В заметке «Г-н Раич счел за нужное отвечать...» Пушкин полностью процитировал заявление Раича. Гот, отвечая оп­понентам, напечатал в «Галатее» список своих сочинений, до смеш­ного малый, и выразил удивление: где критики нашли у него «вялость воображения», «щепетильную жеманность чувств», «недостаток во­ображения»? Пушкин в «Литературной газете» воспроизвел этот реестр и признал неоспоримость возражений Раича.

В «Литературной газете)» проявились особенности пушкинской журнальной статьи: экономность словесных средств, логически безуп­речная выстроенноеть сюжета, многофункциональность цитирования источника. Вывод, как правило, касался, нередко в иносказательной форме, проблем нравственности, норм общественного поведения, профессиональной этики журналиста. В заключительной фразе зву­чала раскрывающая смысл всей статьи остроумная сентенция, не­редко подкрепленная цитатой из басни или притчи.

В газете Дельвига Пушкин впервые разоблачил литератора и журналиста Булгарина как агента Третьего отделения тайной поли­ции. Поляк по происхождению, Булгарин получил в Ревеле военное образование. Во время войны Наполеона с Испанией Булгарин сра­жался на стороне французов и даже заслужил орден Почетного Леги­она. Как свидетельствовали современники, в кампании 1812 г. он участвовал в стане неприятеля. Затем факты биографии Булгарина Пушкин обыграл в своих памфлетах и фельетонах.

В 1820-е годы Булгарин объявился в Петербурге с намерением издавать журнал, утвердиться в литературных кругах. С 1822 г. он редакти­ровал журнал истории, статистики и путешествий под названием «Северный архив». В столице он сблизился с известными писателя­ми, в частности с Грибоедовым, дружбой с которым похвалялся всю жизнь. Вслед за событиями на Сенатской площади Булгарин открыто поддержал карательные меры правительства и сделался тайным аген­том Третьего отделения. Газета «Северная пчела», которую он изда­вал с 1825 г., удостоилась привилегии публиковать политическую ин­формацию и тем самым обеспечила себе широкий круг читателей.

Другом и союзником Булгарина стал Греч — издатель журнала «Сын Отечества». Общественная позиция Греча, журнал которого до восстания декабристов относился к числу либеральных и будущие участники заговора в нем активно сотрудничали, после известных событий претерпела существенные изменения. В 1829 г. журнал Гре­ча «Сын Отечества» слился с «Северным архивом» Булгарина, а с 1831 г. они совместно издавали «Северную пчелу». Греч и Булгарин, став монополистами в журналистике, «вкупе и влюбе» (А. Пушкин) преследовали неугодных им литераторов.

В 1829 г. Булгарин опубликовал роман «Иван Выжигин». Персонажи этого и других авантюрных произведений Булгарина — мелкие плуты и разбойники, которых в конце концов настигает возмездие. В. Г. Белин­ский с насмешкой констатировал, что характеры этих героев написаны у них на лбу: Зарезины, Вороватины и пр. По поводу его историческо­го романа «Дмитрий Самозванец» Белинский едко заметил: «Кто мас­тер изображать мелких плутов и мошенников, тот не берись за изобра­жение крупных злодеев». В своем романе устами Шуйского Булгарин объявлял казни залогом спокойного царствования, расписываясь тем самым в верноподданнических чувствах к Николаю I.

Вокруг этого произведения началась полемика между «Литератур­ной газетой» и «Северной пчелой». В анонимной рецензии 1830 г. Дельвиг дал объективную оценку псевдоисторическому роману Бул­гарина. Тот решил, что автор рецензии — Пушкин, и напечатал в «Се­верной пчеле» пасквильную заметку о некоем французе, который более ревностно служит Бахусу и Плутусу, чем музам. Когда же в печати появилась седьмая глава «Евгения Онегина», Булгарин про­возгласил «совершенное падение» пушкинского таланта. Он дал по­нять к тому же, что Пушкин заимствовал некоторые описания мос­ковской жизни из «Ивана Выжнгина».

В № 20 «Литературной газеты» на 1830 г. Булгарину ответили Дель­виг и Пушкин. Дельвиг отмел клевету Булгарина о якобы имевшем место плагиате, напомнив, что описание Москвы из седьмой главы «Евгения Онегина» было опубликовано в «Северной пчеле» за год до появления «Пиана Выжигина». Пушкин напечатал свой памфлет «О записках Видока».

Поэт использует форму библиографической заметки, чтобы изве­стить читателей об изданных во Франции записках начальника поли­цейского отряда, а до того уголовного преступника Видока. Однако пушкинское выступление — это не столько библиографическая замет­ка о новой книге, сколько памфлет, в котором раскрывается истинное лицо Булгарина. Разоблачение последнего как полицейского сыщика в литературе и журналистике — гражданский подвиг Пушкина.

Современники, знавшие биографию Булгарина, смогли без труда разглядеть его под личиной Видока. В прошлом солдат, осужденный за измену и воровство, Видок после отбытия наказания предложил свои услуги парижской полиции в качестве сыщика, дослужился до начальника полицейского отряда и, выйдя в отставку, стал сочинять мемуары. Пушкин раскрывает одну за другой отрицательные черты морального облика Впдока и добивается большой напряженности сюжета, предполагая активное участие читателя в узнавании биогра­фии Булгарина. Перед нами портрет доносчика, предателя отечества.

«Представьте себе, — пишет Пушкин, — человека без имени и пристанища, живущего ежедневными донесениями... отъявленного плута, столь же бесстыдного, как и гнусного, и потом вообразите себе, если можете, что должны быть нравственные сочинения такого человека». Пушкин показывает деградацию личности, утратившей нравственные и патриотические чувства: «Видок в своих записках именует себя патриотом, коренным французом (un bon Frangais), как будто Видок может иметь какое-нибудь отечество! Он уверяет, что служил в военной службе, и как ему не только дозволено, но и пред­писано всячески переодеваться, то и щеголяет орденом Почетного Легиона, возбуждая в кофейнях негодование честных бедняков, со­стоящих на половинном жалованье (officiers a la demisolde). Он нагло хвастается дружбою умерших известных людей, находившихся в сно­шении с ним... Он приходит в бешенство, читая неблагосклонный от­зыв журналистов о его слоге (слог г-на Видока!). Он при сем случае пишет на своих врагов доносы, обвиняет их в безнравственности и вольнодумстве». Почти одновременно с памфлетом Пушкин сочи­нил эпиграмму «Не то беда, что ты поляк», в которой имя Видока соединил с именем Фиглярина, т. е. Булгарина. Таким образом, смысл

пушкинского памфлета стал очевиден не только искушенным в поле­мических журнальных схватках читателям.

Пушкинский памфлет произвел на современников огромное впе­чатление. Правительство немедленно взяло под защиту Булгарина, запретив упоминание в печати имени Видока и даже продажу его портретов. Публикация памфлета не могла не усилить насторожен­ного отношения цензуры к газете Дельвига. Процитированное газе­той на французском языке четверостишие Казимира Делавиня для памятника жертвам июльской революции 1830 г. в Париже стало по­водом к вызову Дельвига в Третье отделение. Бенкендорф принял Дельвига сурово, обвинил в якобинстве, пригрозил Сибирью. Выход «Литературной газеты» был приостановлен 19 ноября 1830 г., а в ян­варе 183 1 1. неожиданно скончался ее редактор. Хотя непосредствен­ной причиной являлась простуда, современники, по словам цензора А.Никитенко, обвиняли в ранней кончине Дельвига шефа жандармов. Только благодаря заступничеству товарища министра внутренних дел Блудова издание возобновилось, но уже под редакторством Сомова. «Литературная газета» в 1831 г. заполнилась произведениями мало­известных сочинителей, Пушкин и Вяземский постепенно отошли от нее. В том же году газета прекратила существование.

Ареной новых пушкинских сатирических разоблачений Булгарина стал журнал Н. И. Надеждпна «Телескоп». Этому предшествовали некоторые события.

В 1831 г. Булгарин опубликовал продолжение романа о Выжш иных под названием «Петр Иванович Выжигин». Бульварный московский литератор А. Орлов, используя коммерческий успех булгаринских произведений, стал издавать свои романы о Выжигиных. Гак по­явились «Хлыновские степняки Игнат и Сидор, или Дети Ивана Вы­жигина», затем «Хлыновские свадьбы Игната и Сидора, детей Ивана Выжигина» и в заключение — «Смерть Ивана Выжигина».

Издатель «Телескопа» Надеждин поместил в своем журнале критическую статью, в которой не без умысла разобрал всех Выжи­гиных — и Булгарина, и Орлова. В защиту своего друга немедленно выступил Греч на страницах «Сына Отечества». Он счел оскорби­тельным для Булгарина объединение его романов с «глупейшими книжонками» Орлова и бросил упрек в адрес всех критиков Булгари­на, заявив, что у последнего «в одном мизинце более ума и таланта, нежели во многих головах рецензентов».

Вслед за этим в «Телескопе» появился фельетон «Торжество друж­бы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов». Под ним стоял пушкинский псевдоним — Феофилакт Косичкин.

В основе конфликта фельетона лежит несоответствие между писа­тельской посредственностью Булгарина и его претензиями на главенствующую роль в русской словесности. Пушкин как будто не видит того контраста и в то же время постоянно углубляет его, дока­зывая равновеликость талантов Булгарина, его друга Греча и «счаст­ливого соперника Булгарина» Орлова. От имени Феофилакта Косичкина он берет на себя обязанности защитника как Орлова, так и Булгарина с Гречем, превращая защиту в их разоблачение.

«Посреди полемики, раздирающей бедную нашу словесность, П. П. Греч и Ф. В. Булгарин более десяти лет подают утешительный пример согласия, основанного на взаимном уважении, сходстве душ и занятий гражданских и литературных» — так начинается фельетон. Уже в первых строчках, указывая на гражданские занятия Булгарина и Гре­ча, Пушкин намекает на деятельность обоих как доносчиков. Далее он говорит о «памятниках» сего «назидательного союза», перечисляя фак­ты восхвалений Булгариным и Гречем друг друга в печати, которые были хорошо известны современникам. Друзья послужили прототи­пами персонажей крыловской басни «Кукушка и петух» (1834).

Пушкин обращает внимание на слова Греча: «две глупейшие (глупейшие!) вышедшие в Москве (да, в Москве) книжонки», «сочи­ненные каким-то А. Орловым», и использует их как повод для обсто­ятельного сравнения талантов Булгарина и Орлова. «Беспристрастие требует, — пишет он, — чтоб мы указали сторону, с коей Фаддей Венедиктович берет неоспоримое преимущество над своим счастли­вым соперником: разумею нравственную цель его сочинений. В са­мом деле, любезные слушатели, что может быть нравственнее сочи­нений г. Булгарина? Из них мы ясно узнаем: сколь не похвально лгать, красть, предаваться пьянству, картежной игре и тому под. Г-н Булга­рин наказует лица разными затейливыми именами: убийца назван у него Ножевым, взяточник — Взяткиным, дурак — Глаздуриным и проч. Историческая точность одна не дозволила ему назвать Бориса Годунова Хлопоухиным, Димитрия Самозванца Каторжниковым, а Марину Мнишек — княжною Шлюхиной; зато и лица сии представле­ны несколько бледно».

В сатирических целях пол приводи г сравнительный перечень тру­дов Булгарина и Орлова. Перечислив романы Булгарина, Пушкин за­мечает, что это «не что иное, как „Выжигин" в различных изменени­ях». Он иронически противопоставляет им труды Орлова, более «разнообразного» писателя: «Встреча Чумы с Холерою», «Сокол был бы сокол, да курица его съела, или Бежавшая жена», «Живые обмо­роки», «Погребение купца» и проч.

Устанавливая черты сходства и различия у обоих «гениев», Пушкин остроумно пользуется теневым портретом для характеристики лично­сти Булгарина. Он называет «вспомогательные средства», которые не употреблял Орлов для создания себе славы, намекая тем самым на недостойные приемы Булгарина: «Он не задавал обедов иностранным литераторам, не знающим русского языка, дабы за свою хлеб-соль по­лучить местечко в их дорожных записках. Он не хвалил самого себя в журналах, им самим издаваемых. Он не заманивал унизительными ла­скательствами и пышными обещаниями подписчиков и покупателей». Чтобы у читателей не осталось сомнений, кому адресованы эти обви­нения, поэт, называя факты «оборотливости» Булгарина, напоминает, что задолго до появления «Ивана Выжигина» издания Греча и Булгари­на расхвалили роман. А французский писатель Ансело, в честь которо­го устраивали обед Булгарин и Греч, назвал еще не изданную книгу «лучшим из русских романов».

Таким образом, объявив себя «защитником» Булгарина и «дру­гом» Орлова, Пушкин саркастически охарактеризовал «сии два бли­стательные солнца нашей словесности».

Вслед за появлением пушкинского фельетона Греч вновь высту­пил в защиту Булгарина. и тогда поэт напечатал в «Телескопе» второй фельетон — «Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем». В названии фельетона Пушкин цитирует слова Греча. От имени Ф. Косичкина Пушкин объявил читателям, что написал роман «Настоя­щий Выжигин, историко-нравственно-сатирический роман XIX ве­ка», который будет опубликован или останется в рукописи, «смотря по обстоятельствам». «Настоящий Выжигин» гротескно воспроизво­дил в восемнадцати главах биографию Булгарина: «Глава I. Рождение Выжигина в кудлашкиной конуре. Воспитание ради Христа. Глава II. Первый пасквиль Выжигина. Гарнизон. Глава III. Драка в кабаке. Ваше благородие! Дайте опохмелиться! Глава IV. Дружба с Евсеем. Фризо­вая шинель. Кража. Бегство. Глава V. Ubi bene, ibi patria. Глава VI. Московский пожар. Выжигин грабит Москву. Глава VII. Выжигин пе­ребегает. Глава VIII. Выжигин без куска хлеба. Выжигин-ябедник, Выжигин-торгаш. Глава IX. Выжигин-игрок. Выжигин и отставной квар­тальный. Глава X. Встреча Выжигина с Высухиным. Глава XI. Веселая компания. Курьезный куплет и письмо-аноним к знатной особе. Гла­ва XII. Танта. Выжигин попадается в дураки. Глава XIII. Свадьба Вы­жигина. Бедный племянничек! Аи да дядюшка! Глава XIV. Господин и госпожа Выж