Фернандо Морайс - Маг. Биография Паоло Коэльо

Фернандо Морайс - Маг. Биография Паоло Коэльо

Астрель, АСТ, Полиграфиздат; Москва; 2010

ISBN 978-5-17-062886-5 (ACT), 978-5-271-25696-7 (Астрель), 978-5-4215-0211-1 (Полиграфиздат)

«Маг» — история жизни писателя, книги которого разошлись по миру тиражом более 100 миллионов экземпляров.

Прежде чем стал всемирно известным автором бестселлеров, Пауло Коэльо прожил множество разных жизней. Его лечили электрошоком в сумасшедшем доме, он принимал наркотики, пробовал нетрадиционные варианты секса, вызывал дьявола, сидел в тюрьме, писал песни и наконец в 1986 году прошел священным «Путем Сантьяго», дорогой средневековых паломников. Коэльо описал обретенный им духовный опыт в своей первой книге «Дневник мага». Роман «Алхимик», вышедший в следующем году, принес автору международную известность и обрел статус мировой классики. И вот теперь читатель может познакомиться с историей жизни столь популярного и читаемого во всем мире писателя.

«Пауло Коэльо де Соуза родился дождливым утром 24 августа 1947 года, в день святого Варфоломея. В пять минут первого врач, который буквально вывинчивал его из матери, услышал слабый хруст. Будто карандаш треснул — тоненькая ключица новорожденного не выдержала нажима щипцов. Но вряд ли это имело значение: мальчик был мертв.

Убитые горем родители попросили кого-нибудь позвать, чтобы мертворожденного соборовали. Но вдруг послышался слабый стон — словно котенок мяукнул. Младенец был жив. Трудные роды стали первым вызовом, который судьба бросила этому малышу. Он его принял…»

Марии, с которой мы перешли еще и этот Рубикон

Если в 2000 году и не наступит конец света, возможно, наступит конец всему этому ажиотажу вокруг Пауло Коэльо.

Уилсон Мартинз, литературный критик. Апрель 1998 года, газета «Глобо»

Бразилия — это Руй Барбоза, Эуклидес да Кунья^[1], но это еще и Пауло Коэльо. Я не читаю его книг, не отношусь к числу его поклонников, но его следует принимать как некую данность современной Бразилии.

Тот же Мартинз, июль 2005 года, «Глобо»

Фрагменты «Новой баллады о Редингской тюрьме»

(навеяно Оскаром Уайлдом)

Среда, 20 июля.

8.00 — Меня разбудили, чтобы измерить давление. Я еще не совсем проснулся и подумал, что вижу сон. Но вскоре понял, что это наяву. Все кончено. Мне велели быстро одеться. У дверей дома стояла машина «скорой психиатрической помощи». Я не думал, что садиться в нее так унизительно. Несколько соседей издали наблюдали, как тощий длинноволосый парень пригибает голову, чтобы войти в машину. Да, он склоняет голову. Он побежден.

9.30 — Бюрократические формальности позади. И вот я снова здесь. Как же скоро это случилось! Еще вчера я гулял с Ренни и был весел — слегка озабочен, правда, но такого не ожидал. И вот я снова здесь, потому что не захотел провести ночь на улице. Иногда я думаю о Ренни. Я немного сентиментален.

Здесь все пациенты очень печальны. Они не улыбаются. У них остановившиеся взгляды, будто они что-то ищут — возможно, встречи с самими собой. В одной палате со мной лежит племянник важного министра. Он одержим мыслями о смерти. Чтобы развлечься, играет на гитаре похоронный марш. Хорошо, что есть гитара. Она помогает забыться. Вносит немного радости в эту юдоль скорби. Глубокой скорби тех, кто уже ничего не ждет и ни к чему не стремится в этой жизни. Меня отчасти утешает, что они, оказывается, умеют петь.

15.00 — Я говорил с парнем, который здесь уже два года. Сказал ему, что тоскую и хочу отсюда выбраться. Но он ответил мне очень искренне: «Зачем? Здесь так хорошо. Не надо ни о чем думать. К чему бороться? В конце концов никто ничего не хочет». Мне страшно. Страшно, что я начну думать как он. Мне тоскливо. Тоскливо, потому что я не знаю, когда снова увижу мир не сквозь решетку. Неописуемая тоска. Тоска приговоренного к пожизненному заключению, который надеется, что его когда-нибудь освободят условно. Но когда? Через месяц? Три месяца? Год? Или никогда?

17.00 — Или никогда?

19.20 — Я не могу покинуть этот этаж, не могу позвонить по телефону. Не могу отправить письмо. Недавно я попытался (украдкой) позвонить Ренни, но она как раз ужинала. А если бы нет? Что бы я ей сказал? Стал бы жаловаться? Или превозносить себя? Что бы я сказал, кому? Да и могу ли я еще говорить, Господи?

Меня удивляет спокойствие, с которым все они относятся к своему заключению. Боюсь, что и я в конце концов успокоюсь. «Каждый человек в двадцать лет поджигатель, а в сорок — пожарный». Кажется, что мне уже тридцать девять лет и одиннадцать месяцев. Я на пороге полного поражения. Я это почувствовал, когда сегодня к вечеру сюда пришла мама. Она смотрела на меня сверху вниз. В первый же день я уже ощущаю себя почти побежденным. Но я должен победить.

Четверг, 21 июня.

8.00 — Вчера мне дали очень сильное снотворное, и я проснулся только сейчас. Ночью сосед вдруг разбудил меня и спросил, одобряю ли я мастурбацию. Я сказал, что да, и повернулся на другой бок. Откровенно говоря, я не понял, почему он это спросил. Может, мне это приснилось, но все равно странно. Флавио, мой сосед, подолгу молчит. А заговорив, бесконечно повторяет один и тот же вопрос: что делается и что делают люди там, на воле? Ему все еще хочется общения с миром. Бедняга! Он гордится тем, что вел богемную жизнь, но вот он здесь, и он признает, что болен.

Я бы никогда не признал этого. Я здоров.

11.30 — Я обнаружил, что мой бумажник опустошили, и я не смогу ничего купить для Уточки. Вчера я говорил с ней. Она обещала, что сегодня придет меня навестить. Я знаю, что это запрещено, но очень хочу повидаться с Ренни. Я говорил с ней по телефону шутливо, чтобы пе чувствовалось отчаяние.

Здешняя публика не перестает меня удивлять. В глубине души они мне нравятся. Роберто показывает мне разные штуки — как вычислить возраст, как пользоваться вольтметром и пр. У Флавио мания знакомиться со знаменитостями. Здесь огромное число курьезных случаев. У одного мания нюхать еду, другой ничего не ест, боясь располнеть, третий говорит только об извращениях и сексе. Мой сосед по комнате все время лежит, у него грустное лицо и остановившийся взгляд. По радио поют «Девочку-цветок». О чем думает Флавио? Его взгляд безнадежно ищет встречи с самим собой или он бесцельно и обреченно направлен в пустоту, в никуда?

Я говорил с некоторыми пациентами. Кто-то провел здесь три месяца, кто-то — девять, а кто-то — годы. Я бы такого не вынес.

«И от шестого часа была тьма до часа девятого и в девятом часу. Он возопил: Отче, Отче, отчего Ты оставил меня?»

Музыка, солнце за решетками, мечты — все это вызывает бесконечную грусть. Я вспоминаю о Терезополисе, где мы поставили «Безвременную молодость». Пьеса провалилась по вине публики, но я получил, хороший опыт. Какие счастливые дни — я мог свободно смотреть на солнечный свет, ездить верхом, целоваться, улыбаться.

А теперь ничего нет. Ничего. Мы хотели показать мою пьесу здесь, в Рио. Теперь они сделают это без меня. Грустно, когда начинаешь что-то, а тебя прерывают. Очень грустно. Мне сейчас лень писать о пьесе, но и спать я не должен. Сон притупляет, разум, я боюсь стать таким, как остальные. У меня есть газетные вырезки с отзывами, напечатанными еще до нашей поездки в Терезополис. Что было после, расскажу потом. Времени у меня много.

Очень много.

14.10 — Жду Уточку. Приходил мой врач, принес мне антологию французских поэтов. Это хорошо, потому что я понемногу учу французский язык. Он сказал, что я кажусь спокойным, — видимо, мне здесь нравится. Иногда мне действительно начинает здесь нравиться. Это особый мир, где только едят и спят. И все. Но в какой-то момент я вспоминаю о внешнем мире, и мне хочется уйти отсюда. Теперь уже меньше. Вчера было хуже. Начинаю привыкать. Не хватает только пишущей машинки.

Я знаю, что Уточка придет (или попытается прийти) сегодня. Ей, наверное, интересно узнать, что со мной случилось. Она придет еще раза два или три, а потом забудет меня, C’est la vie. И я ничего не могу с этим поделать. Мне бы хотелось, чтобы она приходила каждый день и радовала меня своей необычностью, но этого не будет. Я даже не знаю, пустят ли ее ко мне сегодня. Но как бы то ни было, это приятное ожидание, мне нравится ее ждать.

14.45 — Без четверти три, а Уточки нет. Наверное, не придет. Или ее не пустили.

Пятница, 22 июля.

11.50 — Вчера приходила Уточка. Принесла показать свои фотографии из Штатов и обещала одну подписать.

Мне очень нравится Уточка. С грустью думаю, что говорил с ней неподобающим тоном. Холодно, отчужденно. А она была так ласкова…

Из дому еще не принесли все нужные вещи. Как только получу пишущую машинку, буду печатать исследование по психиатрии, которое дал мне доктор Бенжамин. Я уже прочел «Антологию поэтов Франции». Теперь попробую осилить «Леопарда» Лампедузы^[23].

Забавно, что я привыкаю к мысли остаться здесь.

12.00 — Меня одолевает сон. Тяжелый, без сновидений, сон-бегство, сон, заставляющий забыть, что я здесь.

14.00 — Не могу читать «Леопарда». Это одна из самых скучных книг, которые я когда-либо брал в руки. Монотонно, неумно, никакой ценности. Дошел до страницы 122 и бросил. Очень жаль. Нехорошо бросать что-то на середине, но я больше не могу. Хочу спать. А ведь мне надо бороться со сном изо всех сил.

14.30 — Нехорошо бросать что-то на середине.

14.45 — Диалог с соседом по комнате:

— Я не хочу жить ни в клинике доктора Эйраса, ни во Фламенго, ни в Копакабане.

— А где же, Флавио?

— На кладбище Сан-Жуан-Батиста. Жизнь потеряла для меня всякий смысл после карнавала 1964 года.

— Почему?

— Человек, которого я люблю больше всего на свете, не захотел пойти со мной в Муниципальный театр.

— Какие глупости, Флавио. В мире есть столько других женщин. (Пауза.) Ты еще любишь ее?

— Его. Это мальчик. Сейчас он поступает на медицинский, а я здесь, жду смерти.

— Не говори глупостей, Флавио.

— Вчера он мне позвонил. Он немного женственный. Из-за него я хотел покончить с собой. В ночь бала я выпил ароматизированный эфир из спрея с духами, смешал его с виски. Меня увезли на «скорой». Теперь он там, а я здесь, жду смерти.

Флавио очень странный, ведет себя как типичный шизофреник. Но иногда начинает разговаривать как сейчас. И мне становится грустно от собственного бессилия. Он и здесь несколько раз пытался покончить с собой. Он много и с гордостью рассказывает мне о своей богемной жизни. Я на собственном опыте знаю, что люди, ведущие богемный образ жизни, обычно этим гордятся.

Флавио плачет.

Друзья мои, в глубине души, в самой ее глубине, я чувствую, что большинство пациентов попало сюда из-за недостатка любви (родительской или еще чьей-либо). Я отношусь к первой категории (родительская).

15.00 — Здешние пациенты бывают забавными. Сеньор Апио, пятидесятилетний старик, сказал мне вчера, что большевистскую революцию финансировали американцы. Один парень, единственный здешний пациент моего возраста, временами подымает веселый шум… Иногда по вечерам я играю в карты.

Больше не могу писать. Флавио плачет.

Суббота, 23 июля.

10.00 — Вчера вечером удалось позвонить Луису и Уточке. Ренни сказала, что очень любит меня. Я был счастлив и, наверное, наговорил глупостей. Я сентиментальный дурак. В конце нашего разговора вмешалась телефонистка, и я не смог ничего больше сказать Уточке. Она придет сюда в понедельник. Боюсь, начну жаловаться. Очень досадно, но я ощущаю себя неполноценным человеком.

Луис обещал прийти в понедельник.

У меня сейчас сидит один зануда по имени Маркос. Он поступил сюда год назад, сразу после моего ухода. Все время берет мое радио, чтобы слушать футбол.

Я дипломатично выставил его из комнаты.

20.30 — Сейчас полдевятого вечера, но здесь кажется, будто уже гораздо позднее. Приходил Луис и здорово поднял мне дух. Я звонил Уточке и снова наговорил глупостей.

Воскресенье, 24 июля.

Воскресное утро. Слушаю радио, и мне бесконечно, убийственно одиноко. Утро мрачного, тоскливого воскресенья. Я сижу за решеткой, мне не с кем поговорить, я погружен в одиночество. Мне нравится это выражение: погружен в одиночество.

Воскресное утро. Здесь никто не поет, по радио передают грустную песню о любви и слезах. Какой безнадежный день.

Уточка далеко. Мои друзья далеко. Спят еще, наверное, после веселой разгульной ночи. А я здесь один. По радио теперь звучит старинный вальс. Я думаю об отце. Мне жаль его. Наверное, очень печально иметь такого сына, как я.

Этим воскресным утром мне кажется, что моя любовь к Ренни постепенно угасает. Я уверен, что и ее любовь ко мне — тоже. Мои руки пусты, я ничего не могу обещать, ничего не могу дать ей. Я бессилен, беспомощен, словно бескрылая ласточка. Злой, безнравственный и одинокий. Я совершенно один в этом мире.

Здесь все однообразно и вместе с тем — непредсказуемо. Я как зеницу ока берегу фотографии Уточки, деньги и сигареты. Только это и может хоть как-то меня развлечь.

Понедельник, 25 июля.

Я так жду тебя, и чем ближе час встречи, тем больше мне хочется тебя увидеть. Вчера по телефону ты сказала, что любишь меня. Я счастлив, что у меня есть возлюбленная. Мне уже не так одиноко, и мир кажется мне прекрасным, даже если смотреть на него сквозь решетку. А когда ты придешь, он станет еще прекраснее. Сегодня утром я дарю тебе мое сердце, любовь моя. Мне немного грустно, что ты далеко и не можешь быть все время со мной. Но я взрослый мужчина и должен сам со всем этим справиться.

Забавно, но мне кажется, я чего-то стою. Вчера говорил по телефону с Луисом и Рикардо. Они придут во вторник. Я знаю, им сейчас очень трудно — Луис сидит с отцом в больнице, а у Рикардо занятия. Но они придут. Меня это радует. Я понял, что можно радоваться и быть счастливым даже в самых грустных обстоятельствах. Понял, что я не так одинок, как мне казалось. Кто-то меня любит, кому-то я нужен. Я тоскую, но я счастлив.

Вторник 26 июля.

Ночью прочел роман «Наш человек в Гаване» Грэма Грина. У меня не было времени (ха! ха! ха!), чтобы проанализировать эту книгу. Но я получил удовольствие. Мне понравилось.

Воскресенье, 31 июля.

13 00 — Сегодня в 13 часов, находясь в психиатрической лечебнице, я узнал, что в поэтическом конкурсе, организованном газетой «Диарио де нотисиас», где приняли участие 25 тысяч претендентов, я занял девятое место в общей категории и второе почетное. Возможно, меня включат в антологию.

Я счастлив. Мне хотелось бы оказаться на воле, со всеми поговорить, всем это рассказать. Я сверхсчастлив.

Сидя за решеткой, я подумал о том, помнит ли меня, своего первого возлюбленного, Тата. Я не знаю, очень ли она выросла, похудела или пополнела, стала интеллектуалкой или ведет светскую жизнь. Может, за это время она сделалась калекой или у нее умерла мать, может, она живет в роскошном особняке. Я не видел ее восемь лет, а сегодня мне захотелось с ней встретиться. Я ничего о ней не знаю. Как-то я позвонил ей и спросил, помнит ли она еще, что у нее когда-то был роман с неким Коэльо. Она ответила «да» и повесила трубку.

Суббота, 6 августа.

Уточка, любовь моя, сейчас мне безумно хочется говорить с тобой. Доктор Бенжамин угрожает мне инсулином и электрошоком, меня обвиняют в токсикомании, я как беспомощный загнанный зверь, и мне очень хочется говорить с тобой. Если действительно я начал деградировать как личности если вот-вот начнется разрушение моего «я», мне бы хотелось, чтобы ты была рядом.

Мы бы говорили о самых банальных вещах. А потом ты бы ушла, улыбаясь и надеясь вновь повидаться со мной через несколько дней. Ты бы ни о чем не догадалась, я бы делал вид, что все в порядке. В дверях лифта ты бы заметила глупую слезинку на моем лице, и я бы сказал: это от зевоты, разговор был скучным. Из проигрывателя, который ты мне одолжила, неслась бы песенка Нары Пеан «Оле-Ола». Выйдя на улицу, ты бы посмотрела вверх и увидела, что я машу тебе рукой через решетку. Вернувшись в комнату, я бы плакал, и платок стал бы мокрым от слез. Я бы думал о том, что было, что могло быть и чего быть не может. А потом вошли бы врачи со своим черным чемоданом, и мое тело содрогнулось бы от электрошока.

А в одиночестве ночи я бы взял лезвие бритвы, посмотрел бы на твою фотографию, приклеенную к спинке моей кровати, и потекла бы кровь, и я бы тихонько сказал тебе: «Это моя кровь». И умер бы без улыбки и без слез. Просто умер, оставив много незавершенных дел.

Воскресенье, 7 августа.

Диалог с доктором Бенжамином:

— У вас нет чувства собственного достоинства. После вашего первого пребывания здесь я думал, что вы больше никогда сюда не вернетесь, сделаете все возможное, чтобы стать независимым. Но какое там! Вы снова здесь. Что вы сделали, чего добились за это время? Ничего. Что вам дала поездка в Терезополис? Какую пользу вы от нее получили? Почему вы ничего не можете сделать один?

— Никто ничего не может сделать один.

— Хорошо. Но скажите мне: какую выгоду, какой прок вы извлекли из поездки в Терезополис?

— Опыт.

— Вы из тех, кто всю жизнь экспериментирует?

— Доктор, все, что делается с любовью, имеет смысл. Вот моя философия: любовь к чему-либо оправдывает наши действия.

— Если бы я обратился к шизофреникам — самым настоящим, с четвертого этажа, — они привели бы мне более веские аргументы.

— Я сказал глупость?

— Конечно! Вы все время пытаетесь создать образ себя, но это ложный образ. Вы даже не замечаете, что в нем нет ничего от вас такого, какой вы на самом деле. На самом деле вы — ноль.

— Знаю. Все, что я сейчас говорю, — самозащита. Я и сам понимаю, что толку от меня нет.

— Так сделайте что-нибудь! Но вы ни на что не способны. Происходящее вас устраивает. Вам так удобнее. Послушайте, я ведь могу снять с себя ответственность, созвать консилиум, вам назначат электрошок, инсулин, гликоз, вы все забудете и станете покорнее. Но я дам вам еще какое-то время. Будьте же мужчиной! Победите себя!

Вторник, 23 августа.

Рассвет накануне дня моего рождения. Мне бы хотелось написать в этой тетради слова оптимизма и примирения, поэтому я вырвал предшествующие страницы, полные непримиримости и печали. Тяжело, особенно для человека с моим темпераментом, выдерживать тридцать два дня в заточении. Очень тяжело, поверьте. Но в глубине души я понимаю, что я еще не самый несчастный из людей. В моих жилах течет юная кровь, и я могу начать все сначала еще тысячу раз.

Канун дня моего рождения. В этих строках, написанных на рассвете, мне хотелось хотя бы немного возродить мою веру в себя.

Послушай, Пауло, в будущем году ты можешь поступить в университет, и у тебя еще много лет впереди. Используй же это время, чтобы думать и как можно больше писать. Не надо жаловаться. Розетта, твоя пишущая машинка, твоя боевая подруга, здесь, с тобой, она готова верно служить тебе. Помнишь, что сказал Сэлинджер? «Храни свой опыт. Может, когда-нибудь он кому-нибудь пригодится, как тебе пригодился опыт тех, кто был до тебя». Поразмысли над этим. И не чувствуй себя таким покинутым. Ведь вначале друзья оказали тебе достаточно поддержки. Они сделали что могли. Но они утомились, как утомился бы и ты на их месте.

Четверг, 1 сентября.

Я здесь с июля. И я стал трусом. Я сам во всем виноват. Вчера, например, только я позволил сделать себе укол снотворного — лег и послушно протянул санитару руку. А остальные подняли бучу. Монахиня повздорила с моей девушкой, и теперь Ренни не сможет меня навещать. Они узнали, что я хотел продать рубашки, и теперь у меня нет ни такой возможности, ни денег. Меня увидели с пистолетом «беретта» в руке и установили за мной слежку.

Остановка: заставили остричься.

Нет у меня больше волос. Теперь у меня лицо беспомощного младенца. И ко мне приходит желание, которого я так боялся: желание остаться здесь. Мне больше не хочется отсюда уйти. Я не стригся с февраля. И вот, в сумасшедшем доме, меня поставили перед выбором: обрезать волосы или остаться здесь навсегда, Я предпочел стрижку. Но потом у меня появилось ощущение, что я лишился последнего, что имел. Эта страница должна была стать манифестом бунта. Но теперь я больше ничего не хочу. Я укрощен. Я уже не бунтую. Я почти примирился.

Суббота, 3 сентября.

Так приходит конец и этой балладе, и мне.

Никаких сочинений, ничего, никакой воли к победе,

она разрушена изнутри человеческой ненавистью.

Хорошо, что я это понял. Полное поражение…

Начнем все сначала.

Об этой книге

Замысел этой книги родился в начале 2005 года в аэропорту «Сент-Экзюпери», в городе Лионе на юге Франции, где я впервые увидел Пауло Коэльо. По многолетней профессиональной привычке к общению со знаменитостями и звездами международного уровня я ожидал увидеть человека, окруженного телохранителями, секретарями и помощниками. К моему удивлению, тот, с кем мне предстояло тесно общаться на протяжении трех последующих лет, был один — за плечами у него висел рюкзак, и он катил за собой небольшой чемодан на колесиках. Там начался процесс раскопок, в итоге которого я открыл для себя одну из самых своеобразных и «особенных» личностей, какие мне доводилось знать.

Проведя шесть недель с ним рядом, я вернулся в Бразилию, точнее — переехал в Рио-де-Жанейро, поскольку именно там определилась траектория его жизни. И прожил там восемь месяцев, идя по следам писателя и меткам, оставленным им. Я искал Пауло Коэльо всюду, где только возможно, и шел вослед за теми событиями, которые оставили столько шрамов в его душе. Искал в угрюмых переулках квартала Копакабана и на развалинах старой лечебницы для душевнобольных, в опасном мире наркотиков, в архивах разнообразных карательных органов, в сатанизме, в загадочных тайных обществах, в сотрудничестве с Раулем Сейшасом, в его семье, в его генеалогии. Я выслушивал признания его друзей и откровения недругов, беседовал с бывшими женами и близко общался с нынешней супругой — последней, если верить Коэльо, — скульптором Кристиной Ойтисика. Я исследовал его жизнь, вторгался в ее интимные глубины, копался в его завещании, рылся у него в карманах, отыскивал детей, которые по моим предположениям могли родиться от его браков и любовных приключений.

Я получил от него редкостное право выкопать и прочесть сокровище, подлежащее, по решению Коэльо, сожжению, — дневники, которые Пауло вел на протяжении сорока лет, записывая на бумаге или магнитной ленте впечатления бытия. Недели напролет проводил я в «Институте Пауло Коэльо», сканируя документы, фотографии, письма — полученные и отправленные. Когда окончился «сезон Рио-де-Жанейро», я снова стал сопровождать Пауло по всему свету с магнитофоном наперевес, слушая его речи и удивляясь его странному обыкновению отмахиваться от невидимой мухи перед глазами. Я прошел с ним по священному Пути Сантьяго, видел, как волновали его группы рядовых читателей, собиравшихся в Оньяте, в Стране Басков, в Каире, как на банкетах в его честь в Париже и Гамбурге приветствовали писателя мужчины в смокингах и дамы в вечерних платьях.

Я собирал воедино крупицы, разбросанные Коэльо за шестьдесят лет жизни, и результатом этого стал «Маг» — книга, которую вы держите в руках. Хотя ответственность за все, что содержится в ней, несу я один, не могу не признать публично, что авторство ее делят со мной те десятки людей, что помогли мне выдержать этот марафон. Прежде всего я хочу поблагодарить старого друга Вагнера Оменя. Я попросил его обработать горы интервью, документов и другого материала, собранного за три года разысканий и исследований. Он переселился ко мне домой и за десять месяцев непрестанных трудов не только упорядочил и обработал документы, но и, читая и перечитывая работу, внес бесценный вклад в окончательную доработку текста, способствуя тому, чтобы он лучше понимался и воспринимался. Самую горячую признательность я выражаю двум своим братьям — названому, Рикардо Сетти, который еще со времен «Ольги» заботится о качестве моих текстов и талант которого так помогал мне в трудные часы моей жизни, и родному, Рейналдо Морайсу, приложившему поистине нечеловеческие усилия ради того, чтобы «Маг» благополучно прибыл в порт назначения.

Я от всей души благодарю всех, кто великодушно помогал мне в создании этой книги, — десяткам журналистов, исследователей, стрингеров, нашедших и опросивших тех, благодаря кому «Маг» приобрел живые черты, краски и тепло.

www.e-puzzle.ru

^[1] Руй Барбоза (1849–1923) — бразильский политический деятель и оратор. Эуклидес да Кунья (1868–1909) — бразильский журналист и писатель, автор книги «Сертаны», в которой описал восстание крестьян на северо-востоке Бразилии в 1896–1897 гг.

^[2] Главный город Галисии на северо-западе Испании, основанный там, где в начале IX в. были обретены мощи святого апостола Иакова, после чего сюда началось паломничество, не прекращающееся и поныне. Здесь и далее прим. перев.

^[3] «Пастух и его мечты» (англ.).

^[4] Угол для непослушного мальчишки (англ.).

^[5] «На устах у всех» (фр.).

^[6] От фр. «новой кухни».

^[7] «Облачу тебя в траур» (англ.), «Или ты наденешь траур по мне» (фр.).

^[8] Педро II (1825–1892) — император Бразилии в 1831–1889 гг.

^[9] Адольф Фриц, чаще называемый Доктор Фриц, предположительно немецкий врач, чей дух являлся самым разным экстрасенсам в Бразилии с 1950-х и до настоящего времени. Его существование ничем не подтверждено.

^[10] Нелсон Родригес (1912–1980) — один из виднейших бразильских драматургов. Ненависть к коммунизму и всяческой «левизне» привела его к апологетике жестокой диктатуры, установленной в Бразилии в 1964 г.

^[11] Жозе де Апшиета (1534–1597) — бразильский иезуит, миссионер, писатель.

^[12] Алуизио Азеведо (1857–1913) — бразильский романист, испытавший влияние Золя и «натуральной школы».

^[13] Винисиус де Мораэс (1913–1980) — бразильский поэт, посвятивший значительную часть своей лирики гражданским и социальным темам.

^[14] Мануэл Баидейра (1886–1968) — бразильский поэт и литературный критик.

^[15] Жуан Кабрал де Мело Нето (1920–1999) — бразильский поэт-классик.

^[16] Карлос Друммонд де Андраде (1902–1987) — один из крупнейших бразильских поэтов XX века.

^[17] Мир на земле (лат.).

^[18] Маленький гиньоль (фр.).

^[19] Соотношение бразильского реала к доллару США ~ 2,3–1.

^[20] Глаубер Роша (1939–1981) — бразильский кинорежиссер, лидер, теоретик и пропагандист «нового кино».

^[21] Католическая мужская монашеская организация, основанная в Польше в 1673 году.

^[22] Одувалдо Виана Фильо (1936–1974) — драматург и актер, видный деятель борьбы с «культурным империализмом». Пауло Аутран (р. 1922) — бразильский актер.

^[23] Гомози ди Лампедуза (1896–1957) — итальянский писатель. Наибольшую известность принес ему социально-психологический роман «Леопард» (издан в 1959), на основе которого снят знаменитый фильм Лукино Висконти.

^[24] Входящие, оставьте упованья (ит., пер. М. Лозинского).

^[25] Искаженный бразильским произношением снукер — разновидность бильярдной игры.

^[26] От порт. индеец.

^[27] Эй, парень, твой билет?

^[28] Не понимаешь? Билет предъяви! Без билета у меня в поезде никто не ездит.

^[29] Серебряная Звезда (лат.).

^[30] Израильская военная разведка.

^[31] Эубиоз (от греческих слов «добро» и «образ жизни») — неологизм, придуманный основателями Бразильского теософского общества, понимавшими процесс эволюции человечества как преобразование энергии в сознание.

^[32] Самое известное прозвище Нью-Йорка. — Прим. ред.

^[33] От англ. «bad trip» — термин, означающий передозировку наркотиками.

^[34] Дорогой партнер, им, оказывается, нужен не я, а ты (англ.).

^[35] Игра слов: «Пассариньо» (passarinho) — птичка (порт.).

^[36] «Команда мечты» — команда, составленная из лучших игроков (англ.).

^[37] см. выше

^[38] «Иметь». — Прим. перев.

Фернандо Морайс - Маг. Биография Паоло Коэльо

Астрель, АСТ, Полиграфиздат; Москва; 2010

ISBN 978-5-17-062886-5 (ACT), 978-5-271-25696-7 (Астрель), 978-5-4215-0211-1 (Полиграфиздат)

«Маг» — история жизни писателя, книги которого разошлись по миру тиражом более 100 миллионов экземпляров.

Прежде чем стал всемирно известным автором бестселлеров, Пауло Коэльо прожил множество разных жизней. Его лечили электрошоком в сумасшедшем доме, он принимал наркотики, пробовал нетрадиционные варианты секса, вызывал дьявола, сидел в тюрьме, писал песни и наконец в 1986 году прошел священным «Путем Сантьяго», дорогой средневековых паломников. Коэльо описал обретенный им духовный опыт в своей первой книге «Дневник мага». Роман «Алхимик», вышедший в следующем году, принес автору международную известность и обрел статус мировой классики. И вот теперь читатель может познакомиться с историей жизни столь популярного и читаемого во всем мире писателя.

«Пауло Коэльо де Соуза родился дождливым утром 24 августа 1947 года, в день святого Варфоломея. В пять минут первого врач, который буквально вывинчивал его из матери, услышал слабый хруст. Будто карандаш треснул — тоненькая ключица новорожденного не выдержала нажима щипцов. Но вряд ли это имело значение: мальчик был мертв.

Убитые горем родители попросили кого-нибудь позвать, чтобы мертворожденного соборовали. Но вдруг послышался слабый стон — словно котенок мяукнул. Младенец был жив. Трудные роды стали первым вызовом, который судьба бросила этому малышу. Он его принял…»

Марии, с которой мы перешли еще и этот Рубикон

Если в 2000 году и не наступит конец света, возможно, наступит конец всему этому ажиотажу вокруг Пауло Коэльо.

Уилсон Мартинз, литературный критик. Апрель 1998 года, газета «Глобо»

Бразилия — это Руй Барбоза, Эуклидес да Кунья^[1], но это еще и Пауло Коэльо. Я не читаю его книг, не отношусь к числу его поклонников, но его следует принимать как некую данность современной Бразилии.

Тот же Мартинз, июль 2005 года, «Глобо»