Стихи. Избранное из шести книг и новые стихи (1965-1966)

Есть в русском языке опушки и веснушки,

Речушки, башмачки, девчушки и волнушки

И множество других, таких же милых слов.

Я вслушиваться в них, как в музыку, готов.

Веселой нежности полны они, и в этой

Веселой нежности - их светлая примета.

И если по лесу я осенью пройду

И на опушке там волнушки я найду,

Иль повстречаю я девчушку, чьи веснушки

На солнце запестрят и заалеют ушки -

Вдвойне доволен я нежданной встречей той!

О, русский мой язык, прекрасный спутник мой!

Движениям души неразделимо вторя,

Равно находчив ты и в радости и в горе!

Для горя тоже ты смягчил слова свои:

Могилка, вдовушка, слезинка… - сколько их!

Да что тут говорить, нагромождая строки!

Мы знаем все тебя: просторный и глубокий,

Со всякой ты своей управишься судьбой!

Прекрасный наш язык - нам хорошо с тобой!

1966

Теперь на свете перемен немало,

И, может быть, уже заметил кто,

Что в городе и смерть иною стала,

Почти такой, как в фильме у Кокто!

Их больше нет, эмблем наивно-старых:

Часов песочных, черепа, косы -

Она, как все, гуляет по бульварам

И смотрит на браслетные часы.

Задержится на шумном перекрестке,

Зайдет в больницу иль в игорный дом,

В изящном платье, с модною прической

Появится в отеле дорогом.

Ее прикосновенья стали мягче

И не слыхать порой ее шагов,

А голос и внимателен и вкрадчив,

Как у сиделок и у докторов.

Я с ней знаком. Она все чаще нынче

Проходит мимо моего крыльца,

И все ясней, понятней и привычней

Становятся черты ее лица.

Она порой задумается словно,

Замедлит шаг: зайти иль не зайти?

И вновь уйдет своей походкой ровной,

В другие лица глядя по пути.

Конечно, это только проволочка,

Она придет, она войдет, она

Перечеркнет слабеющую строчку,

Которая казалась так нужна.

Я знаю, что мечта моя нелепа,

Но как хотел бы тем ей отплатить,

Что эта строчка розою из склепа

Сумеет вновь, ей вопреки, ожить!

1966

Не женским телом, даже не стихом

Измучен был я в этой жизни краткой,

А вечными догадками о том,

Что все-таки осталось мне загадкой.

Напрасный труд! Но как он был хорош

Мучительным восторгом приближенья!

Казалось: шаг - и ты уже дойдешь,

И четкой явью станет наважденье.

Но каждый раз, конечно, все в провал

Летело, падало - лишь сердце билось,

Пока я наконец не перестал

Вымаливать немыслимую милость.

Но сердце… Сердце даже и теперь

И ждет еще, и слушает, и верит…

Пусть не стучусь я больше в эту дверь,

Но все же я не отхожу от двери.

1966

След письма на пропускной бумаге

Можно снова в зеркало прочесть,

Только знай: в его застывшей влаге

Точность есть и беспощадность есть.

Так любовь порой в воспоминаньи

Заново нам лучше не читать,

Все слова и знаки препинанья

Сызнова ничем не проверять.

Лучше нам не приближать напрасно

Разума зеркального к тому,

Что осталось смутным и неясным -

И, быть может, лучшим потому.

1966

Сложи свои распахнутые крылья

И мудрости последней научи,

Как без тоски, без страха, без усилья

Нащупать дверь и подобрать ключи.

Чтоб наконец, спокойною рукою

На ручку двери медленно нажав,

Уйти туда, где буду я с тобою

Среди ничем не запыленных трав.

1966

Я их изведал, радости земли:

Леса, тропинки, волны, корабли,

Прикосновенья, рифмы, поцелуи…

Мне кажется, что их с собой возьму я,

Притом никак не в одиночку, но

Неразличимо слитыми в одно,

Как будто память их соединила

В единый вздох о том, что было мило,

В тот долгий вздох, которым не спеша

Наполнится, чтоб отлететь, душа.

1966

Я говорил с Тобой. Сияли зори.

Густым прибоем пенилась трава.

Но тем же все тысячелетним горем

Мои земные полнились слова.

Из тесноты моих противоречий

Опять к Тебе подняться я не смог,

И Ты не стал мне ближе после встречи

На перекрестке полевых дорог.

Но сколько их! Они уводят в дали,

Которым нет названья и числа!

И если мы сегодня повстречались -

Последней эта встреча не была.

1965

Ты был так добр ко мне! Ну а к другим?

К тем, что меня гораздо лучше были?

Зачем и сам Ты не нагнулся к ним,

И ангелы Твои о них забыли?

И вот они - погибли, я - живу.

А почему - мне непонятно это.

Как солнца луч, упавший на траву,

Ты мой вопрос оставишь без ответа.

Мне дан был этот луч. Едва-едва

По мне скользнул и уберег. А рядом

Прохожими истоптана трава

Иль скошена, а то побита градом.

Твой странный луч! Как будто неживой…

Как будто он рассеянно и слепо

Скользит, перебегая, над травой,

Щадя случайно и казня нелепо.

А может, он меня не обошел,

Все расценив и все приняв решенья?

Как мне понять твой мудрый произвол,

Загадку твоего осуществленья?

1965

Уже в глагольном окончаньи

На это ласковое «ла»

Вся нежность женского касанья

Созвучьем чистым расцвела.

«Прочла», «Пришла», «Нашла», «Любила» -

Глаголов всех не перечесть.

Но помни: в них лишь то, что было,

Но никогда не то, что есть.

И эта нежность русской речи

(В других ее как будто нет)

Уже и со вчерашней встречи

С тревогой смотрит нам вослед.

Что если даже эта встреча,

С ее еще звенящим «ла»,

Той нежности противореча,

Уже последнею была?

1966

В овражке пахнет теплой земляникой

И так уютно догнивают пни.

Не надо: не аукай и не кликай -

Ведь это хорошо, что мы одни!

И это ничего, что мы вернемся

С порожними корзинками к другим

И оба принужденно засмеемся

И оба невпопад заговорим!

Пускай поймут, что в быстрых взглядах наших

Недавний трепет счастья отражен,

А рот не теплой ягодой окрашен,

Но жадным поцелуем обожжен!

1946-1966

Давно и птицы перестали петь,

И день короче, и цветы беднее,

И как-то чаще тянет посидеть

На той скамейке, что в конце аллеи.

Там не окликнут, не пройдет никто,

Там ты уже почти полузабытый.

И до калитки так недалеко,

До той, что вот уже полуоткрыта.

1965

Я все-таки промолвил слово

Совсем заветное, свое.

Ко всем превратностям готово,

Оно скользнуло в бытие

И где-то и живет и дышит

На свой, такой негромкий, лад.

Но, может быть, его услышат,

А кто услышит - будет рад?

Оно мне долго не давалось,

И до сих пор я не пойму,

Какая радость иль усталость

Меня приблизила к нему.

Иль это он, мой Ангел, снова

Меня от гибели храня,

Он подсказал мне это слово?

Наверно, пожалел меня.

1966

Моя земля! Тюремщик старый мой,

С недобрым взглядом, с жадною рукою,

Своей довольный древнею тюрьмой,

Не знающий, что где-то есть другое!

И вся тоска такого бытия

Невыносимой стала б мне обузой,

Когда бы не племянница твоя,

Что отзывается на имя Муза.

Она рыжеволоса и стройна.

Через решетку узкого окошка

Слежу за тем, как на дворе она

То кормит голубей, то гладит кошку.

Когда все спят, она приносит мне

Перо, чернил, клочок бумаги грубой

И, уходя, в полночной тишине,

В дверях, зардясь, протягивает губы.

Когда-нибудь настанет мой черед

Привычное покинуть заточенье,

Но только будет, знаю наперед,

Нерадостным мое освобожденье.

Как с девочкой моей расстанусь, с той

Лукавою сообщницей моею,

Что, торопясь по лестнице крутой,

Несла мне право жить моей мечтой -

То лучшее, что я сейчас имею!

1966

Стихи о стихах

Судьба стихов порой такая,

Как у того грибка, что ты

Нашел, один в лесу блуждая,

И чистишь около плиты.

Грамм чувства, капля вдохновенья,

Щепотка рифм - и быть беде!

Вот слышится уже шипенье

На творческой сковороде.

Вот и готово. С пылу, с жару,

Закончив наконец возню,

Под арфу или под гитару

Смакуешь ты свою стряпню.

Ты умилен, ты растревожен,

Твоя вскружилась голова!

Стряпня же вовсе не похожа

На то, что ты нашел сперва!

О, где тот лес, те пятна света,

Тот сероватый бугорок,

Где, хвоей бережно согретый,

Тебе навстречу рос грибок!

Лишь там себя явило чудо,

Просились в мир его черты,

А здесь… а здесь всего лишь блюдо,

Да вот и то испортил ты!

Я не из жадности соскабливаю мед

До капли с блюдечка передо мною.

Меня совсем иная мысль зовет:

Мне совестно перед пчелою!

Вот так и ты всегда стихи читай!

Будь бережным, внимательным и зорким!

За ними мы летаем в дальний край,

Порой от зорьки и до зорьки!

Вникаем, словно в чашечки цветов,

В раздумья мира и его заботы

И для одолженных нам ими слов

Так терпеливо лепим соты.

Тебе попасться может скверный мед,

Осиный, не с лужайки, а из чащи -

Не огорчайся очень: день придет,

Когда ты купишь настоящий!

1966

Его вчера срубили. Что осталось

От всех его упрямых, гордых лет?

Немного щепок, дрог крестьянских след

Да свежий пень. Здесь я побуду малость

И напишу всего десяток строк,

Но станет в них все сызнова как надо:

Дуб, воротясь, прошелестит прохладой

И распахнется, волен и широк.

И так же быстро оживет, наверно,

Узор листвы и веток тяжкий взлет,

И, выскользнув из чашечки неверной,

На землю первый желудь упадет.

Смотри: весь дуб перед тобою снова

И нет того, что было свершено!

Вот так обратно возвращает слово

Все то, что срублено и сожжено.

1966

Певучая ноша

Все дурное и все хорошее

Перебродит в душе твоей

И певучею станет ношею -

Собеседником поздних дней.

Моей жене

Я тоже горлиц посылал

За веткой из масличной рощи,

Но так еще и не держал

Ее в руке моей. Не проще ль

Быть гордым, быть настороже

И в дальнее не верить диво?

О, сколько задушил уже

Я этих горлиц нерадивых!

Но иногда на все в ответ

Мне слышится: «Начни сначала!

Что если не нашелся след

Не потому, что рощи нет,

А горлица не долетала?»

1968

О детстве вспомнить хорошо,

Хотя б оно и трудным было.

Оно цветным карандашом

В тетради жизни, не чернилом.

Нагнись над нею и прочти

Уже тускнеющие краски.

Да, стерлось многое почти,

Но потому еще прекрасней!

Смотри, как радостно легки

Над крышей крохотного дома

Цветов огромных лепестки

И крылья бабочки огромной!

Пойми чудесный этот взлет!

В рисунке детском неспроста ведь

Все то, что дышит и цветет,

Все мертвое перерастает.

Ведь в лепете карандаша

Под неуверенной рукою

Живет залетная душа,

Еще не ставшая земною.

Она привыкнет и врастет

В законы, сроки и границы,

И этот легкий детский взлет

Ей перестанет даже сниться.

И все же не утрачен он,

Лишь затаился! Скоро, скоро

Тебе он будет возвращен,

И с ним ты сквозь последний стон

Вернешься к прерванным просторам!

1967

На одной из самых тихих улиц

Дремлющего Царского Села

В годы, что ушли и не вернулись,

Славная гимназия была.

За ее стареющим фасадом,

Юные порывы затая,

Мальчики со мной сидели рядом

И зубрили то же, что и я.

А потом судьба их разбросала,

По винтовке дав им в руки всем,

И так скоро, скоро их не стало,

Словно их и не было совсем.

Лишь меня те годы не коснулись,

И всегда испытываю стыд,

Что друзья убиты вражьей пулей,

Я же почему-то не убит.

Отчего судьба меня щадила,

Хоть строга была, но не плоха

И всего-то лишь благословила

На желанный, вольный труд стиха?

Неужели легкою строкою

Замолю я свой тяжелый грех,

Что и я тогда на поле боя

Не остался, как любой из тех?

Неужели ангел мой когда-то

Для того меня и уберег,

Чтоб невыполненный долг солдата

Искупить я нынче песней мог?

Как пойму я это, что узнаю?

И пускай по-прежнему пока

Просит за меня, не уставая,

Молит за меня моя строка!

1967

Счастливое, волнующее слово

Приходит к нам всегда легко дыша,

Оно слететь, как лепесток, готово

И только ждет, чтоб приняла душа.

А если нет, а если жжет и душит,

Задумано тобой, а не дано

И нарастает все трудней и глуше -

Не соблазняйся: это не оно!

1968

Лука XIX, 1–6

Сквозь путаницу веток, сквозь

Тугие листья шелковицы

Тебя узреть мне довелось,

Но как с Тобой договориться?

Иль взгляд Тебя не тронул мой,

Иль в мой порыв Ты не поверил -

Ты не сказал: «Иди домой!

Я посетить тебя намерен!»

Но дома в каждый звук извне

Я вслушиваюсь с нетерпеньем.

Быть может, Ты придешь ко мне

Иначе, без предупрежденья?

1968

В полете есть не только устремленье,

Не только цель манящая вдали -

В полете есть еще и нетерпенье

Освободиться от своей земли,

Почувствовать щемящий миг отрыва

От всех застывших под тобой камней,

Почувствовать: в тебе пространство живо

Во всей огромной щедрости своей!

И, может быть, то радостное «что-то»,

Чем мы, взлетая, сердце обожгли -

Предчувствие последнего полета,

Последнего «куда-то» от земли!

1968

Поговорим еще немного

О вечной тайне бытия.

Конечно, до ее порога

Не добредем ни ты, ни я,

Конечно, всем известно это,

И примирились мы давно,

Что долгожданного ответа

Нам здесь услышать не дано,

Что мы напрасно сердцем жадным

О вечной тайне ловим весть -

Но как спокойно, как отрадно,

Как важно знать, что тайна - есть!

1968

Я, покидая родину, оставил

Десятка два испытанных друзей

И вот, в обход изгнаннических правил,

О них тоскую больше, чем о ней.

Нет, то не люди вовсе - книги были,

Стихи различных качеств, свойств и лет,

И те, которых все уже забыли,

И те, которым смерти в мире нет.

То были книги всех «моих» поэтов,

Порой совсем не из числа больших,

Но честно заслуживших близость эту

Двумя-тремя из всех страниц своих.

Я часто занят в мыслях их судьбою.

Что сталось с ними в дебрях той страны,

И не были ли просто в дни разбоя

Раскурены они иль сожжены?

Но думаю порой: что если все же

Из них в живых осталась хоть одна

И чье-то сердце сызнова тревожит,

Потрепана и в пятнах, но нужна!

И кто-то петербургской белой ночью,

В мечтах о необычном и большом,

Задумается над моею строчкой,

Подчеркнутой моим карандашом.

1967

Фонтан любви, фонтан живой!

Я в дар принес тебе две розы.

Люблю немолчный говор твой

И поэтические слезы.

Нет бедных рифм, докучливых, плохих,

Есть только нежеланье в них оправить

Настойчиво их требующий стих.

Как можно, дескать! Рифма так стара ведь!

А между тем, в стихах мгновенья есть,

Когда те рифмы им необходимы,

Когда их надо смело произнесть,

Не обходя их малодушно мимо.

Когда иная легкая строка

Стремится и пленительно и ново,

Но требует, как берегов река,

Спокойного, совсем простого слова.

Простейшее! Оно одно не лжет!

И «розы-слезы» так благоуханно,

Так трепетно рифмуют, так свежо

В строках к Бахчисарайскому фонтану!

1968

Памяти С.В.Б-ва

У русских есть не только «именины» -

«День ангела» еще у русских есть,

И в слове том сокрыта и поныне

Какая-то таинственная весть.

Конечно, ангел с детства нам привычен,

В нем нет для нас чужого ничего,

И запросто, не размышляя: «Нынче

День ангела (ты скажешь) моего».

Но что мы знаем о далеком друге,

О том, что навсегда неуловим,

С которым мы лишь в страхе и недуге

Мучительно и сладко говорим?

И есть ли он в действительности, или

Он только наша выдумка и сон?

Но вспомни пули, что тебя щадили,

И женщин, от которых был спасен!

А потому, как ожиданье встречи,

Как веру в то, что есть он, сохраним

«День ангела» в свободной русской речи,

Чтоб поздравлять не с именем, а с ним!

1968

Поэты

Нет, вы созданы для трагедий,

Не для праздности, не для нег!

Пусть всегда в вас поет и бредит

Неуступчивый человек!

Вспомним всех, для души и плоти

Боль приявших, и стыд, и страх,

Умиравших на эшафоте,

На задворках и рудниках!

Сосчитать их по пальцам можно,

Тех, что умерли не спеша,

Тех, чья повесть была несложна,

Песня - все-таки хороша.

Вспомним Блока, Уайльда, Лорка,

Данте, Лермонтова, Шенье,

Всех, что здесь умирали горько,

А иные из них - вдвойне.

Вспомним тюрьмы, суды, дуэли,

Вспомним тех, наконец, что тут

С перерезанным горлом пели

И сейчас еще так поют!

Много, много еще их будет,

Потому что земля - плоха,

И ничто так сердца не будит,

Как настойчивый зов стиха!

1967

Есть вещи, о которых

Не надо говорить,

Порою даже шорох

Другим мешает жить.

Не говори о звездах,

О странах и морях,

О сожаленьях поздних

И отсиявших днях,

Не говори о птицах,

Летящих в дальний край,

О девичьих ресницах,

Взлетевших невзначай.

А главное, тоскуя

По тем, кто их дарил,

О первых поцелуях,

О них не говори!

Не говори? О чем же

Тогда нам говорить,

Чтоб ничего не вспомнить,

Ничем не огорчить?

Молчать? Но ведь в молчаньи

И шепот прежних дней,

И вздох воспоминанья

Еще, еще слышней!

1967

Юрию Офросимову

Юношей в Амальфи из Соренто

Ехал я в извозчичьей пролетке.

Утро словно медлило зачем-то,

Было и неярким и нечетким.

А потом ворвалось, ослепило,

Золотом блеснуло на просторе,

И дорога круче зазмеилась

Над вплотную подбежавшим морем.

Мелкий ослик с грустными глазами

Вез лимонов полную корзину,

И крестьянин мне, сверкнув зубами,

Самый золотой и крупный кинул.

Мой возница, спрыгивая с козел,

Рвал травинки, растирал в ладони.

Ни одной, сладчайшей в мире, розе

Не струить подобных благовоний!

Вечером, в монастыре, что тоже

Обречен был стать плохим отелем,

Амальфийка с золотистой кожей

Раздевалась у моей постели.

Сколько взял я золота с собою,

Сколько взял с собой благоуханий

За один уступленный судьбою

Щедрый день исполненных желаний!

1968

Что дали мне, задев мой путь,

Внезапные прикосновенья,

Все, что упало мне на грудь:

Подруги, мотыльки, цветенья?

Как понял я их тайный зов?

Чем стали мне в конечном счете

Касанья свежих лепестков,

Горячих губ, воздушной плоти?

Они исчезли в бездне дней,

Они как будто только были

И ничего в душе моей,

Казалось бы, не изменили.

Но я не верю, что они,

Пусть и мгновенны и неясны,

В те зачарованные дни

Меня задели понапрасну!

Нет! В чем-то отразился след

Их мимолетного явленья -

Ведь не бывает на земле

Бесследного прикосновенья!

1968

«Прощай!» и «Здравствуй!» - два привычных слова,

Таких совсем привычных, навсегда,

Что смысла сокровенного, былого

В них не осталось больше и следа.

А между тем в них тайное значенье,

Что придал им когда-то человек.

«Прощай!» - ведь это просьба о прощеньи

Перед разлукой, иногда навек;

А «Здравствуй!» - это, в сущности, забота,

К благополучью бережный призыв,

И от обоих остается что-то,

Когда уходишь, их проговорив.

Они звучат, почти как заклинанье,

Но так давно мы все привыкли к ним,

Что вот при встрече и при расставаньи

Их равнодушно слышим и твердим.

Кто в них заметит то, что их когда-то

Призвало к жизни, в чем их смысл и зов?

О, сколько их, столь некогда богатых,

А нынче нищих - вместе с нами! - слов!

1968

В апреле

Трава лужаек меж домами

Так по-весеннему нежна,

И только первыми цветами

Нещедро мечена она.

Без блеска, без благоуханья,

Чуть отделившись от земли,

Они на первое свиданье

Ко мне, как девушка, пришли.

Они робеют и не верят,

Что мне понравились они

В нехитрых платьицах апреля,

Дешевым ситчикам сродни.

И все же догадались сами,

Что на Страстной и на Святой

Им лучше пахнуть не духами,

А свежестью и чистотой!

Их сменят яркие подруги,

И будет пышен их наряд,

Они мои наполнят руки,

Но с сердцем не заговорят.

И нет цветений в мире целом,

Что и поспорить бы могли

Вот с этим первым, неумелым

Влюбленным лепетом земли!

1968

Почему мы все, придя «оттуда»,

С каждым годом, даже с каждым днем,

Взятое с собой в дорогу чудо

Здесь теряем или раздаем?

Для начала - детских глаз сиянье,

Детских рук доверчивость, а там,

Смотришь, ты уже свое дыханье

С женщиною делишь пополам.

Хорошо, когда за все потери

Ты здесь что-то заработать мог,

Если ты во что-нибудь поверил,

Что-то дал, кого-то уберег.

Если с этим ты уйдешь отсюда,

Будет, может быть, тебе дано

За твое растраченное чудо

Что-то, что дороже, чем оно.

1968

Не решай рукою правой

Дело наперед,

Той, что всыпет яд лукавый,

Нож подымет для расправы

И в письме солжет.

А сначала в той, что ближе

К сердцу, в левой, в ней

Взвесь все то, чем ты обижен,

Взвесь, весов верней.

И тогда твоя, быть может,

Правая поймет:

Яд отбросит, нож положит

И письмо сожжет.

1967

Асимметри?я окон во дворце

Венецианских дожей, искаженье

Пропорций тел у Греко, на лице

Возлюбленной - гримаса наслажденья;

Челиниевский бронзовый Персей

В зеленоватой плесени патины,

Засилье лебеды в густом овсе,

Пруд, удушенный бархатистой тиной;

Античный торс с отбитою рукой,

Рыбачий парус с пестрою заплатой,

Осенней ночью век кончая свой -

Звезда, срывающаяся куда-то…

Все это чья-то, в сущности, беда,

Изьян, порок, увечье, гибель, тленье...

Но всматриваемся мы в них всегда

С каким-то тайным восхищеньем!

1968

Не новых стран иные очертанья,

Не их дворцов и храмов красота -

Меня влекут к себе воспоминаньем

Когда-то мне любезные места.

За все акрополи и пирамиды,

За океаны и за Южный Крест,

За все, что никогда еще не видел,

Я не отдам знакомых этих мест!

Там в первый раз глотнул я ветра с юга

И все тропинки были мне легки,

Там целовала первая подруга

И спать мешали первые стихи.

Там в кабачке сквозь ветки винограда

Пятнало солнце дерево стола

И девушка, скользнув лукавым взглядом,

Вино и сыр мне молча подала.

Вокруг серели пыльные оливы,

Синели флорентийские холмы,

И был я беззаботным и счастливым,

Как в юности бываем только мы.

1968

«Она» и «он» - два разных естества,

Таких несхожих, что нельзя представить,

Как могут быть одним вот эти два,

Не лгать притом, не спорить, не лукавить.

А миллионы лет тому назад

Единой плотью были мы, конечно,

И это был наш древний райский сад,

Обитель нашей радости беспечной.

Каким ударом и чьего меча

Мы были так рассечены когда-то,

Что все еще бредем, кровоточа,

И тщетно лечим встречами утрату?

Мой лучший друг! Ведь даже ты не та,

Не часть меня, утерянная где-то!

Вот ты прильнула, и твои уста

Дыханьем жадной близости согреты.

И все-таки, едва ты отошла,

Ну вот на шаг, ну вот на эту малость -

Я чувствую: да, ты со мной была,

Но именно была и не осталась!

Как сочетать двоих в себе одном,

Предельно, навсегда, неотделимо?

Нельзя! Никак! Мы можем быть вдвоем,

Но никогда не сможем стать единым!

1967

Конечно же, противореча

Тому, что требует любовь,

Во все былые наши встречи

Боюсь я всматриваться вновь.

Вот так порою, втайне мысля,

Что в них изъян какой-то есть,

Боишься пачку старых писем

И развязать и перечесть.

Что если там в каком-то слове,

В одной из вычеркнутых строк

Такое вдруг предстанет внове,

Что раньше было невдомек?

И жалкий призрак недоверья,

И подозренья, и обид

Прокрадется, не скрипнув дверью,

И все, что свято, оскорбит?

Раз мы от призраков зависим,

Нам лучше их не вызывать:

Ни прежних встреч, ни старых писем

Не перечитывать опять!

1968

Мне сладко думать, уходя,

Что кто-то обо мне заплачет!

Ведь если б не было тебя -

Все было бы совсем иначе!

Ну зашептали бы вослед,

Что вот, мол, сожалеем очень,

Что умер неплохой поэт

(Себя уж исчерпавший, впрочем) -

И это все. Но потому,

Что ты светло меня любила

И сердцем к сердцу моему

Прильнула на краю могилы -

Не буду только оскорблен

Вот этим хладным сожаленьем!

Мне будет дан твой вздох, твой стон,

Твоя тоска, твое смятенье!

О, если б я увидеть мог,

Последней близостью богатый,

Твой мокрый, скомканный платок,

В ладони судорожно сжатый!

1967

Положено за что-то

Любить своих подруг:

За верность и заботу,

За жадность губ и рук,

За то, что с первой встречи

Она твоей была,

За то, что в темный вечер

К тебе с огнем вошла.

Мой друг! Люблю тебя я

Светло и горячо,

А вот за что - не знаю,

Не распознал еще.

И так ли важно это?

Люблю тебя! - и в том

Вся правда, все ответы,

Все сложное - в простом!

1968

Мякоть розовато-золотистая

Свежих фиг на мраморном столе.

В синеватой дымке - даль холмистая.

Кипарисы. Полдень. Фьезоле.

Ты уснула, зноем обессилена,

А в стихотворении моем,

Как ни бился, рифма не осилена

К той строке, где мы с тобой вдвоем.

И зачем ловить неуловимую,

Если в книге радости земной

Ты уже и так, моя любимая,

Хорошо срифмована со мной!

1968

Есть в мире яркие цветы,

Есть в мире звонкие прибои,

Но вот ко мне прижалась ты

И заменила их собою.

Ты всю себя дала в залог

За эти радости вселенной -

Была и свежей, как цветок,

И нежной, словно шелест пенный.

И вот не нужно стало мне

Входить в сады, спускаться к морю,

Мечту о далях и весне

Во мне твой облик переспорил.

И я тебе сказать могу:

Как в олеандрах белой виллы

На далматинском берегу -

Мне хорошо с тобою было!

1967

Еще за дальними холмами

Не догорели облака,

Но день уже расстался с нами,

Лишь не совсем ушел пока.

Вот так бывает и с любимой,

С той, что как день необходима:

Еще и тронет и прильнет,

Но все бедней прикосновенья,

И знаешь: может, на мгновенье

Еще помедлит - но уйдет.

1968

Женщины, любившие поэтов,

Дайте вас в столетьях разыскать,

Чтобы вам в глаза взглянуть за это

И в прохладный лоб поцеловать!

Милые! Как быстро обернулись

Вы на зов, неслышный для других,

И сначала к песням прикоснулись,

А потом к губам, что спели их!

И не вместе с вами ли, бывало,

В эти души трудные вошло

То, чего без вас им не хватало:

Женское терпенье и тепло.

И за вашу верность, вашу нежность,

За неповторимый ваш союз

Вам дана бессмертия безбрежность,

Россыпь строк и даже зависть муз!

Пусть слыла иная лишь подружкой,

А была заботливей жены,

И не раз вы гейневскою «Мушкой»

В жизнь поэта были вплетены.

Все ж, как ни жалели, ни любили,

Как других вы ни были нужней -

Об иной не знали иль забыли,

Лишь поэт, прощаясь, скажет ей:

«Пусть тебя никто не опознает,

Именем твоим не назовет,

Но в моих стихах твой взор сияет

И твое молчание поет!

И моими о тебе стихами

Я возьму тебя с собой туда,

Где над ними - нет, о нет: над нами! -

Небо просияет навсегда!»

1967

Ты, как цветок, дана на время,

На срок до первых непогод.

Ты не из тех, кто счастья бремя

Светло и бережно несет.

Ну что же, пусть на время, если

Иначе не умеешь ты!

Порою всех других прелестней

Недолговечные цветы!

Такой цветок и ты, подруга,

И, примирившись, я смотрю,

Как наша близится разлука -

Как осень по календарю.

1968

Все, что хотелось бы догнать,

Достать, поймать, изведать мне -

Стараюсь я не замечать:

Ведь с жизнью счеты сведены!

Смотри: уже рука дрожит

(Что это значит - знаем мы…),

И даже васильки во ржи

Уже недосягаемы.

И как мне руки протянуть

К тебе, неуловимая,

Когда и в поле даже путь

Свой направляю мимо я.

1968

Как будто все неповторимо,

Но в мыслях снова и опять

Уйдут любимая с любимым

Неповторимость повторять.

Вернутся в комнату, в которой

Их ждут в знакомой полумгле

Все та же спущенная штора

И те же розы на столе.

Никто им там не помешает,

И хоть на несколько минут,

Неповторимость повторяя,

Друг к другу радостно прильнут.

В душе прошедшее хранимо,

Лишь оживи его черты!

И только то неповторимо,

Что повторить не хочешь ты!

1968

Выйдем в сад, его еще нам хватит

На десяток предосенних дней.

Он еще как будто и не плачет,

Только все становится бедней.

Он сегодня нам как раз созвучен,

Он сегодня нам как раз под стать:

Августовской скупостью измучен,

Хочет и не хочет умирать.

Знаешь что? Давай ему поможем

Все забыть и нищим стать вполне

И костер, большой костер разложим

На его тускнеющей траве!

И туда весь сад мы побросаем:

Ветки, листья, блеклые цветы

И все то, чего еще желаем

Так напрасно оба, я и ты.

1967

Комар жужжит и бьется о стекло,

Он хочет прочь, обратно, в свежесть сада.

Он залетел, и вот, ему назло,

Прозрачная возникла вдруг преграда.

А за окном, нацеливаясь, ждет

Пичужка - им полакомиться хочет!

Но путь и ей прозрачность пресечет:

В стекло напрасно клюнет - и отскочит.

А роза в вазе на моем столе

Сияет равнодушно и бесстрастно.

Что ей до огорчений на земле!

Она ведь по-нездешнему прекрасна!

1968

Девушка

Сколько было в ней очарованья,

Жадных снов, необлетевших дней!

Как она спешила на свиданье

С беззащитной юностью своей!

А теперь... Его зовут любовью,

То земное благо (или зло?),

Что морщинкой у нее в надбровье

С той поры упрямо залегло.

И она уже совсем иная,

И несет в себе другим она

Тот соблазн обманчивого рая,

Кем сама была соблазнена.

1967

Хотя в стихах я говорю

Все об одной любимой -

Я разный облик ей даю,

Всегда неповторимый.

То боязлива, то нежна,

То радуясь, то плача,

Сегодня рвет сирень она

По царскосельским дачам,

А завтра из окна глядит

На свой московский дворик

Иль с южным ветром говорит

На Средиземном море.

Так, в правду уронив мечту

И с явью сон мешая,

Я сказу о тебе плету.

А для чего - не знаю.

Быть может, я хочу вплести

Тебя во все, что было

Мне на земном моем пути

И дорого, и мило?

И там побыть с тобой вдвоем,

Хотя б в стихотвореньи,

Чтоб вместе насладиться в нем

Желанным повтореньем?

И не сочти того за ложь,

Коль разная такая

В моих стихах живешь, поешь,

Себя не узнавая!

1967

Странствия! Распахнутые двери!

Скудости разорванные узы!

Вы, кому поэт, что вас измерил,

Подарил особенную музу!

Посложней бывали и попроще,

Но всегда к чему-то приводили -

Пусть всего лишь только к ближней роще,

К одинокой, без креста, могиле.

А случалось: у себя же дома

В старой книге, что пятнает плесень,

Встретишься с рассказом незнакомым

О заморских городах и весях.

И, читая, скачешь с кем-то рядом

По техасской выжженной равнине

Иль крадешься мавританским садом

На свиданье с белою рабыней.

А не то, в потемках разбирая

Хлам чердачный, что припудрен пылью,

Набредешь на чашку из Китая

Иль на кастаньеты из Севильи.

Будьте же вовек благословенны,

Музою десятою ведомы,

Странствия по свету, по вселенной,

Странствия по собственному дому!

1968