Вознесенский А. Cazino «Россия». М., 1997. Новые стихи и видеомы.

Вознесенский А. Cazino «Россия». М., 1997. Новые стихи и видеомы.

ПИСЬМА ИЗ «ЖЕЛТОГО ДОМА»

САД

Не величье пирамид мгновенное

и не пепл Империи в золе —

состраданье, стыд, благоговение.

уходя, оставим на земле.

Объясненья нету, и не надо.

Когда входишь в соловьевский сад,

на сердце тревожная отрада,

и с тобой сирени говорят.

За калиткой — сердце участится

и над полем, увлажняя взгляд,

неэлементарные частицы

в воздухе взволнованном дрожат.

Ухожу проселочной тревогой.

Краткою земною торопинкой —

всюду сердце, узнавая Бога,

холодеет, как перед трамплином.

Мы не возвратимся астронавтами.

Я к тебе как призрак не приду.

Стыд, благоговенье, сострадание

от меня почувствуешь в саду.

+видеома на сосне (соснасос)

ЖЕЛТЫЙ ДОМ

Проживаю в желтом доме, в желтом доме,

как в кубическом лимоне.

Быт на сломе, газ разболтан

в желтом доме, в доме желтом.

А за стенкою во внешнем доме желтом

опадают листопадные дензнаки.

По ночам мои окошки светят золотом,

потому что они темные с изнанки.

Ко мне утро сквозь фрамуги

странной женщиной влетит.

Обо мне в лесах округи

пресса желтая шумит.

Чаадаевской картошки понарою.

Волчьей ягоды нажрусь до тошноты.

У коров наших диагноз «паранойя».

Я достаточно орал Савонароллой,

я спасаюсь шоком тишины.

В этом доме, в темном томе,

записал я Твою речь

против света, в полудреме

с золотым обрезом плеч.

В этом двухэтажном доме

я любил. А что есть кроме?

Остальное лжет.

Скомкана салфетка в тоне.

Желт, желт

между красным и зеленым,

меж закатом и газоном,

как глазунья, в невезучий

переходный жизни час,

предзакатное безумье,

желтый глаз мигает в нас.

Хоть надень на солнце шорты!

Не укрыться охламонам.

Век зажегся кофтой желтой,

завершился желтым домом.

В желчном зеркале, из рамы,

озирая мой прикид,

не белками, а желтками

рожа мерзкая глядит.

Прыгнуть бы с «Песней о Соколе»,

с крыши, проломив крыльцо!..

Но за горло держит цоколь

цокольцокольцокольцо.

Мы все пациенты, особенно врачи.

подписывайтесь

на «Письма из Желтого дома».

Полосатый, как батоны,

теплый кот на стол залег.

Вдаришь в стенку — на ладони

сыплется яичный порошок

желтый, желтый, как тяжел ты,

Пациенты лезут в форточку по желобу.

Пишут письма мне потом:

Адрес точен, как жетон:

Россия. Желтый дом.

КУПАНИЕ В РОСЕ

На лугу меж двух озер

вне обзора от шоссе,

как катается ковер,

мы купаемся в росе.

Ледяные одуванчики,

исхлеставши плечи все,

ароматом обдавайте!

Мы купаемся в росе.

Все грехи поискупали,

окрещенные в красе,

не в людских слезах — в купавиных,

брось врачей! Купнись в росе!

Принимай росные ванны!

Никакого ОРЗ.

Как шурупчик высоты,

дует шершень от шоссе —

где тут ты? и где цветы?

он ворчит: «Ля фам шерше...»

Милые, нас не скосили!

Равны ежику, осе,

мы купаемся в России,

мы купаемся в росе.

Полосатый, словно зебра —

ну и сервис! — след любви.

Ты в росе, в росе, в росевросевросевро — серва

ландыша не раздави!...

Как приятно на веранде

пить холодное «rose»...

Вы купайтесь в бриллиантах!

Мы купаемся в росе.

ПОМИЛУЙ, господи...

Отпевали Детонатовича в закрытом гробу.

Как пантера сидит телекамера у оператора на горбу.

Последнею хохмой чертовой печаля иконостас,

Мария повязку черную повязала ему на глаз.

Пиратские череп и кости прикрыли зрачок его...

Упокой душу, Господи, усопшего раба Твоего.

А он отплывал пиратствовать в воды, где ждет Харон.

Сатана или Санта-Мария встретят его паром?

Изящные череп и кости, скрещенные внизу,

как фото на будущий паспорт, лежат на его глазу.

Стилист? хулиган? двурушник?

Гроб пуст. В нем нет никого.

Упокой, Господи, душу уставшего шута Твоего.

Спасли меня в «Новом мире» когда-то, пират пера.

А вдруг и тогда схохмили? все это теперь мура.

Земли переделкинской горсточку брошу на гроб его.

Упокой душу. Господи, духовного бомжа Твоего.

Вы выпили жизни чашу, полную денатурата.

Литература частная, вздохни по Андрею Фанатовичу.

Успокой, Господь, нашу агрессию,

гордынь мою успокой,

успокой страну нашу грешную, не брось ее в час такой!

Время шутить не любит. Шутник, уйдя, подмигнул.

А вдруг не ошибся Лютер, что Богу милей богохул?

Упокой душу. Господи, усопшего Абрама Твоего.

Греховничая, кусошничая, хранит в себя божество

интеллигенции горсточка, оставшаяся в живых...

Упокой души, Господи, неусопших рабов Твоих.

Париж. Сергиево Подворье. 14.03.97.

БАЛЛАДАО МО

Словно гоголевский шнобель,

над страной летает Мобель.

Говорит пророк с оглобель:

«Это Мобель, Мобель, Мобель

всем транслирует, дебил,

как он Дудаева убил.

Я читал в одной из книг —

Мобель дик».

— А Мадонна из Зарядья

тройню черных родила.

«Дистанционное зачатье» —

утверждает. Ну, дела!

Ну Мобель, погоди...

Покупаю модный блейзер.

Восемь кнопочек на нем.

Нажму кнопку — кто-то трезвый

говорит во мне: «Прием.

Абонент не отвечает или временно недоступен

звону злата. И мысли, и дела он знает наперед...»

Кто мой Мобель наберет?

Секс летит на нас отдельно,

Жизни смысл отстал от денег.

Мы — отвязанные люди,

без иллюзий.

Мобеля лауреаты

проникают Банку в код.

С толстым слоем шоколада

Марс краснеет и плывет.

К непорочным идеалам

так убийственно близки

папарацци за Дианой

понеслись вперегонки!

Ты теперь дама с собачкой —

ляжет на спину с тоски

чтоб потрогала ты пальчиком

в животе ее соски.

Если разговариваешь более получаса, —

рискуешь получить удар самонаводящейся

ракетой.

— Опасайтесь связи сотовой.

— Особенно двухсотой.

— Налей без содовой.

Даже в ванной — связи, связи,

запредельный разговор,

словно гул в китайской вазе,

что важнее, чем фарфор.

Гений Мобеля создал.

Мобель гения сожрал.

Он мозгов привносит рак.

Кто без мозгов — тот не дурак.

«Мо»,— сказал Екклезиаст.

Но звенят мои штаны:

«Капитализм — это несоветская власть

плюс мобелизация всей страны».

Черный мобель, черный мобель

над моею головой,

нового сознанья модуль,

черный мобель я не твой!

— Не сдадим Москву французу!

— В наших грязях вязнет «Оппель»

Как повязочка Кутузова,

в небесах летает мобель

МОБЕЛЬМОБЕЛЬМОБЕЛЬМОБЕЛЬМО...

Слепы мы.

Слепо время само.

ПЛАТИТЕ ЖЕНЩИНЕ

Женщине надо платить —

жизнью, а лучше наличными.

Как утверждают античные

Плотин или Плотин.

Все оставляет блондин

золото на подушке,

гений забился в падучей —

женщине надо платить.

Деньги суммируют секс.

В женщину, словно в копилку,

суть свою юноша пылкий

вкладывает, и Ксеркс.

Женщине надо плодить

тайны и войны всамделишные,

грезы налогоплательщиков

в куртках на голое тело,

и тех, кто платить супротив.

Женщиной надо балдеть.

Пусть обвинят в пораженщине.

Платите женщине!

(Шкурой, когда вы медведь.)

Чем я тебе заплачу

за твое чудо бесценное,

за поцелуи, за сцену

перед поездкой к врачу?

Как мы играли с тобой!

За щеку сунув динару...

И из тебя — из Данаи —

сыпался дождь золотой.

Как ты неординарна!

«Я — однорукий бандит!..»

Отхохочись до упаду,

став игровым автоматом.

Надо платить.

За этот аперитив

будешь, родная, расплачиваться

дном, унижениями, прачечными,

за все мужские палачества

женщине надо платить.

МОРЕ

Проплыву, продышу, проживу брассом.

Проплыву, проживу, пролюблю кролем.

Под моей треугольной рукой — мордой,

словно конь под дугой, вырывается море.

Я люблю тебя, море, за то, что ты есть море.

Лишь завижу тебя, сразу хочется снять шмотки.

Мы любовники, море. Встречаемся мы голыми.

Как в любовь или смерть. Мне милее любовь, море.

Заплываю в зеленую страсть с мола.

Миром правит amoure. А иначе берут Смольный.

«Nevermore» — над Венерой кричит ворон.

«More еще, еще more» — отвечает мое море.

То ты — Моцарт, а то корабли мочишь.

Я к тебе прилечу — в меня бросишь сервиз, Мойра!

Кто позволил тебя у России отнять, море?

Ты из нашего мора, вздохнув, эмигрируешь, море.

Проживу, прохриплю, продышу смогом.

Смою хлоркой московской из пор твой запах.

Мое сердцебиенье кому ты отдашь завтра?

Я люблю тебя, море, за то, что ты есть Море.

ШАЛАНДА ЖЕЛАНИЙ

Шаланда уходит. С шаландой неладно.

Шаланда желаний кричит в одиночестве.

Послушайте зов сумасшедшей шаланды,

шаланды — шаландышаландышаландыша —

ландыша хочется!

А может, с кормы прокричала челночница?

А может,баржа недодолбанной бандерши?

Нам ландыша хочется! Ландыша хочется!

Как страшно качаться под всею командой!

В трансляции вандала, вандала, вандала

«Лаванда» лавандалаванда не кончится.

А море, вчерашнее рашен, дышало,

кидало до берега пачки цветочные.

И все писуары Марселя Дюшана

белели талантливо. Но не точно.

И в этом весь смысл королев и шалавы

последней, пронзающий до позвоночника,

и шепот моей сумасшедшей шаланды,

что я не услышал:

«Ландыша хочется...»

* * *

Плачь по Булату, приблудшая девочка,

венок полевой нацепив на ограду.

Небо нависло над Переделкиным,

Словно безвучный плач по Булату.

Плач по Булату — над ресторанами

и над баландой.

И на иконе у Иоанна —

плач по Булату

Плачет душа, как птенцы без подкорма,

нет с нею сладу!

В ландышах, с запахом амбулаторным —

плач по Булату.

* * *

Прими, Господь, поэта улиц

и со Святыми упокой

за соколиную сутулость,

нахохленную над струной.

Прощай, Булат. Политехнический.

И те, кто рядышком сидят.

Твой хрипловатый катехизис —

нам как пароль. Прости, Булат...

Он жил, как жить должны артисты.

По-христиански опочил.

Стихами, в бытность атеистом,

Тебе он, Господи, служил.

ХРАМ

На сердце хмара.

В век безвременья

мы не построили своего храма.

Мы все — римейки.

Мы возвели, что взорвали хамы.

Нас небеса еще не простили —

мы не построили своего храма.

В нас нету стиля.

Мышки-норушки,

не сеем сами.

Красой нарышкинской, душой нарушенной,

чужими молимся словесами.

Тишь в нашей заводи.

Но скажем прямо —

создал же Гауди молитву-ауди.

Но мы не создали своего храма.

Не в форме порно.

Но даже в сердце

мы не построили нерукотворной

домашней церкви.

Бог нас не видит.

И оттого

все наши драмы —

мы не построили своего

храма.

ИСПОВЕДЬ МОРДОВСКОЙ МАДОННЫ

Прости, Господь, свободу нашу Пиррову!

«Поздно, Господь. Прожектора врубили.

Мне дали денег за стриптиз — мешок.

За проволокой лагерь мастурбировал.

По проволоке пропускали ток.

— Давай, давай! — вопили. Над Россией

шел звездопад. — Давай, давай! —

Аж автомат на вышке разрядился.

И мат татуированных секс-символов

клубился, как девятый вал.

— Давай, давай! — ревут лесоповалы.

Им снились семьи, снилось Косино.

— Давайдавайдавайдавайдавайда...

Причем тут Вайда? Шло мое кино.

Я доставана их дистанционно —

аж голубые перековывались!

Ни Пугачева, ни Мадонна

не испытывали такого.

— Давайдавайдавайдавайдавайда —

им снились их зарезанные свадьбы.

За баб я мстила. Кто-то ржал, кто плакал,

как будто лез на волю по столбу.

Я ненавижу тебя, лагерь.

Еще не зная, что люблю.

Давай, мой лагерь! Я — твой путь к свободе,

Когда душа сквозь тернии, сквозь срам

из тела вырывается, из body

к Прекрасной даме, недоступной нам.

Мы все — дивайдид вайдавайдавайда, —

сливаясь в стоне «шайбу! шайбу! шайбу!»

Покрыла урку Блока бледнота.

В интеллигенте разразился вандал.

Айда, но не понять — куда?

Ай да сеанс! Давайдавайдавайда...

Я ощущаю на себе, грязна,

иного режиссера под кувалдой

томящиеся в лагере глаза.

Кавказцы, россияне и прибалты,

любите небо, сбросивши ножи!

Летите в тучах, дирижеров фалды!

Динамики, с турбазы подвывайте!

Я отдалась народу под Вивальди.

Честнее всенародно, чем приватно.

Господь, прости меня и накажи.

Зачем, скажи, для денежного фарта

Меня ты отдал дьяволам ночи?

В тайваньских джинсах, тайной

замордованной,

пройду я, безымянна для людей,

став неизвестной копией Мадонны,

порн — но звезда мордовских лагерей.

Меня потом искали люди зоны,

в мечтах озолотив или зарезав.

Крутились диски телефонов.

Крутились диски мерседесов.

Дышала ночь острогом сладострастья.

За жизнь я мужиков имела — класс! —

но с ними не испытывала счастья...

Я отвлеклась...

Когда ж прожектор вырубил затейник -

— «набисдавайдавайдавайнабис» —

я подожгла мешок проклятых денег.

Взвыл лагерь. Продолжается стриптиз.

Пылает тело в свете грязных денег...

Паришь дистанционно Ты,

как недоступное виденье,

как гений чистой красоты.

Потом сквозь давку и асфальты

идешь одна на фестиваль

и слышишь: «Вайда, вайдавайдавайда

вайдавайдавайдавайдавайдавай».

УЛЕТ

на деревьях висит тай

очки сели на кебаб

лучше вовсе бросить шко

боже отпусти на не

ель наденет платье диз

фаны видят мой наф-на

и на крыше нафтали

боже отпусти на не

не мелодия для масс

чево публику пуга

зыкина анти му-му

боже отпусти на не

тятя тятя наши се

цаца цаца ца мертве

леннона проходят в шко

господи пусти на ю

до свидания бельмон

инактриса пошла к

зонцы выбирают барби

Нику дали шизофре

рновскую вкушают СМ И

ад пусти меня на зап

да хотя бы в нику

enthusiasm это kitch

оба сели с свои вольв

мент проверил их доку

оказались безрабо

ердие безрукой Милое

тронь фонариком мне ну

много в человеке те

политически ужо

единенье кажный раз

сколько жен/ударов в мин

я кричу что гибнет росси

боже отпусти на не

лампа-жизнь разбилась поло

ты не оправдала меч

боже отпусти на не

ЛЕСНОЙ РЕГТАЙМ

С. Юрскому

Ку-ку —

миную Времени реку —

ку-ку-ку-ку-

читаю ли Матфея и Луку,

ку-ку-ку-ку-ку-ку-

укушенный собаксами бегу —

тебе не прозвонюсь через Москву —

ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-

лишь состраданье неба привлеку,

Что клен приставив пятерней к виску,

помахивая мне, как дурачку,

меня диагнозирует:

«ку-ку!»

Мы все — «ку-ку» — внизу, хоть наверху

Кухарка, слей чеченскую уху!-

ку-ку-ку-ку — ушу или Ду Фу —

чужие яйца отыщи в шкафу —

кукареку! — ку-ку-ку-ку из ху?

Куда? Отку...Откупорь бутыл-ку...

Прейску-иску-я рашен обеску...

Ку-ку-ку-ку — подобно пузырьку,

не капай нам всемирную тоску,

оккультная пичужка на суку!..

Ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку...

Лишь в небе в акустическом цеху

Курехин оборвет свою строку —

ку...

ПАРА-ШУТ

— Как живете, старый шут нового типа?

— Спасибо.

У народа зуд, зуд:

— С кем живете, шут, шут?

— С Макаревичем ел суп!

— Яйцо красит в перламутр...

— Башню Татлина ввернут

тебе в попку, как шуруп

— Строишь виллу у Бермуд —

с каких ссуд?!

А народы ждут, ждут

миллион зеленых роз...

Я надену белый suit.

Я надену красный нос.

— Ишь, хохмит над беспределом.

Мы — в дерьме, а он весь в белом?!.

Парашют освоил он.

Шут летит над Азиопой

к Богу обращен лицом,

а к народу — пышной сдобой?!

— Чертик в колбе!

— «Camel» вреден по Минздраву —

Перейдем на анашу

Вместо маски карнавала

ваше зеркало ношу

А кругом — пьяный снег

Параноев ковчег.

Ржет порнокопытный век.

Стой! Ноги вверх!

С неба сеет

нонпарель.

Кто Есенин?

ПараЛель...

Глазки, милая, открой.

Бег с Тобою? Шут с Тобой!

Есть ли что срамней души?

Есть ли что смешней рубля?

Соревнуются шуты

примерять колпак Кремля.

Если скажешь суть, суть —

тебе скажут: «Шут, шут!»

Клоун, он всегда alone,

хоть толпою избалован.

Одинок.

На прострелянных баллонах

дует с горки ледяной.

— У виска кручу палец с ухмылкой

не за тем, чтоб дразнить дурака.

Просто я зажимаю дырку

от пробитого пулей виска.

***

— За что мои всходы растоптаны?

за что мое солнце зашло?

за что я не выйду из штопора?

за что?

За что мое сердце растлили?

за что мне проклятье дано

увидеть крушенье России

и выжить при этом?

— Дерьмо!

за что?! Повались на колени,

молись человечьей судьбе

за магниевое мгновенье,

когда я являюсь тебе.

за что? Не торгуйся, как челядь.

За миг благодати земной,

что в эти тысячелетья

мы, милый, совпали с тобой.

* * *

Не пытайте лампой паяльною,

приваривши к Moscow-сити,

отпустите на покаяние!

Под березами опустите.

Робу черную полотняную

я надену, заправив в брюки.

Навзничь в ужасе покаяния

упаду я, раскинув руки.

Меж ромашек вдали от Митино

лягу, темное покаяние —

словно тень от Него, невидимого,

что стоит надо мной в сиянии.

«Краю нет грехам и обидам...

Отпусти мои преступленья!

Мы, живые, Тебя не видим.

Мы Тебя узнаем по Тени.»

* * *

Клавишами Берлиоза,

душу в слезы уводя,

непросохшие сырозы

жмурятся после дождя.

Слезы высохнут, осевши,

в твоей жизни и моей,

но останется на сердце

отложение солей.

И, наверное, нормально -

если колет на ходу,

когда, на сердце хромая,

твоей тропкою иду.

ВОЛШЕБНОЕ СТЕКЛО

Нарисуйте, художник, на раме пейзажи и женщину,

в раму вставьте пустое стекло.

Ваша жизнь протечет в иллюзорном их окружении.

Светло.

Это значит, вы — классик.

Жизнь искусством прошла.

Все печали стирает прозрачнейший ластик —

ластик-ластик-стекла.

Замаячит Веласкес, как петух из графина.

Уменьшенный до спеси,

в знаменитом жабо прошипит граф гофрированный,

словно крышечка «пепси».

И когда совершенство опостылет княгинею Бетой,

как сигают с балкона, аж рожу ожгло —

разберитесь с собой — разбегитесь, башкою разбейте

Жизнь-стекло!

casino «россия»

ИГРОВАЯ

Вызвала под утро за ворота

рыжая, пустая как камыш.

И твердишь лицом бесповоротным:

«Я сама себе отвратней рвоты.

Неужели ты меня простишь?!

Помнишь, ты крутил: «грядеши камо?»

«Камо-амок» выплыло со дна.

Я давно играю. Это амок.

Неужели ты простишь меня?»

Амок, всенародный и кровавый,

мчится, самых лучших закрутя...

«Игровая вышла, игровая», —

говорят таксисты про тебя.

Молодая пиковая дама,

кто ж маркиз твой? Урка из Мытищ?

Воет амок — вековая яма:

«Неужели ты меня простишь?»

Ночью выпал иней. Вроде хрома.

Но на босу ногу ты была,

как позавчера ушла из дома,

амоком ведомая ушла.

Жалко не проигранной квартиры,

жаль тебя, а не зеленых тыщ.

За тобой следили рэкетиры.

«Я должна кавказцам», — ты твердила.

Неужели ты меня простишь?»

«Сколько?» — говорю, играя хама.

Я устал от твоего вранья.

Но ужалил непонятный амок:

«Неужели ты простишь меня?»

Это круче дозы тегеранской,

крутит, состав крови изменя,

Отыграться надо, отыграться —

Неужели не простишь меня?

Женщины — все игровые,

ставят свою юность и престиж,

русские наследницы графини.

неужели ты меня простишь?

Амок шел за мной на Мицубиси.

За балкон шагнула с этажа

пятого. Сочли самоубийством.

Извини, конечно, но жива.

Возвращаясь утром на цистерне,

на пределе хрупкого ума

я пыталась распознать Систему.

Но она безумная сама.

Милая, они же профи!

Но крупье отпаивали зал,

когда твой молниеносный профиль

амок изумрудно озарял.

И страданья свет смущенно таял,

проступая через никотин.

Ведь сияние бывает тайным.

Или же бывает никаким.

Тачка ждет. Пора кончать свиданье.

Боже, излечи ее, спаси!

Смотрит сострадание страданья

. в заднее окошечко такси.

Иней на деревьях — битой гжелью.

Но дорога вся темна.

Уезжает ею: «Неужели

ты простил меня?»

Господи! Камо грядеши?!

На душе тяжелый камень лишь.

Как мне жить, твой амок разглядевши?

Неужели ты меня простишь?

о

Слава Богу, этот амок в прошлом.

Ты как свечка, сбросила нагар.

Не ответит тот, кто не опрошен.

Не воскреснет тот, кто не играл.

Ради чада ты живешь на свете.

Озарен луной чертополох.

Именно в тебе, в минуты эти —

понимаю — существует Бог.

«Дура! — процитирую. — Святая!»

Как в тебе измучилась, страшна,

проклятое место обитанья,

но обетованная страна!

Стало подлежащее сказуемым.

Под лежачими — девятый вал.

Но остался свет непредсказуемый,

где наш грешный проигрыш ступал.

Озариться — значит разориться,

чертову черту переступя.

Кто не стоют твоего мизинца,

выступают осуждать тебя.

Слава Богу, ты сумела выздороветь,

выжить, сбросить кожу, как змея.

Вдруг спасет кого-то твоя исповедь?!

И за это ты прости меня.

Мы прожили жизнью, Богом данной.

Но изо всей музыки Его

есть лишь Страдивари состраданья.

И больше нету ничего.

..шарик гипнотический прыгает и грабит.

Женщина играет

Под столом подрагивают икры. Это прайвит.

Женщиной играют

Прыгают икары и форели («траут»).

Умные икают

Глупые играют.

Жизнь твою решает рикошетик риска —

Мужей тащишь граблями

из канав поныне.

Ах, столы игральные

при Екатерине...

Но подшипник выпавший шару нарушает:

Ты пропала под Новый год.

И вот я, старый потомственный крупье с меньшим

братом Димитрием прочесываю злачные катакомбы. В Мос-

кве двести казино.

— Чем обязаны, мэтр?

Показываем твое фото. — «Ах, эта? Алхимическая

блондинка? Как же, как же, пигалица такая... Нет. Никог-

да не встречали. Да мы бы для вас, мэтр...

А в Питере спросили?»

РУЛЕТКА ЛЕТЕЛАНАД РОССИЕЙ

Утренний алкаш принял ее за парашют парасейлин-

га. «А где же, блин, трос и катер?» — размышлял он. «ка-

теркатеркатеркатерка — терка»...

Это его уже тащили щекой по смерзшемуся асфальту

к дежурной машине.

ПАТРУЛЕТКА ЛЕТЕЛА НАДРОССИЕЙ

Она лежала навзничь в зеленом камзоле Преображен-

ского сукна. Коршун кружил над ней. Какой-то Малевич

расчленил ее на квадраты губерний. Губернии были крас-

ные и черные. На некоторых городах уже стояли фишки.

Стопка фишек росла над Владивостоком,

Разум переходил границы. Заплывала зависть. Всюду

лежали страсти. Ставки росли. Ставьте на ненависть, гос-

пода! Оголенная правда била током. Сострадание сужало

границы.

РУЛЬ С СЕКРЕТКОЙ ВОПИЛ НАД РОССИЕЙ

Если сложить Кремль зелеными башнями внутрь,

получится идеальный круг рулетки, с гнездами для шари-

ка по кругу стены.

«Доиграетесь!» — грозил увозимый алкаш.

НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ В ЖИЛЕТКЕ

ЛЕТЕЛ НАДРОССИЕЙ

Сквозь глазок всенародно парился в бане гоголевс-

кий Нос. Под той же фамилией — Ковалев.

«А у нас сауна, а у нас саунасаунасауна», — пели

хороводом девушки.

«Коман сава?» — интересовался инвестор.

«Аванс — авансавансавансаван — саван», — усмех-

нулся киллер

СЛЕЗА-МАЛОЛЕТКА ЛЕТЕЛА НАДРОССИЕЙ

«Дяденька, ну давай за так...», — просила.

Брат Иван ехал в поезде. Протяжная нива тянулась за

окном в виде горизонта. «Нива — ниваниваниван — Иван!

Иван!» — звала она.

Отвернулся. Когда глянул снова, вдали явно плыло:

«вина, вина, винавинав и на», — понял Иван (значит,

ехали в обратную сторону). Винавинави-навин — Навин!

Солнце остановилось. Что означало бесконечный рабочий

день.Об этом мечтал великий вождь.

36-1

эпилог

Я раскручиваю тебя обратно,

акробатно —

«А мрак?» — упираешься ты. «Карма», — откручиваю я.

кармакармакармакармакарМакар — Макар Девушкин?

Очень приятно.

Я раскручиваю тебя обратно,

возвращается первенец из аборта,

желтый особняк вылупливается из скорлупы

Нового Арбата,

пленка крутится в аппаратной.

Я раскручиваю тебя обратно.

В чей скелет превратился телекс?

Возвращает наган свой Юсупов Феликс.

(и под ролик фрейлины пляшут фрейликс)

Соучастница случая, ты не рада?

Эмигрантка, вдруг в лагерь вернут обратно?

Осени крестом и сестру и брата.

Я в слова играю не для отрады —

я отыгрываю тебя обратно.

«Адидас», — защищаешься ты.

«Сади сад! Сади сад! Сади сад! Все назад».

Ax какой растет сад!

И в пруду скульптуры.

А Рута и верба — аббревиатура.

И гуляет какая-то Анеса пса.

Спасена! Спасена!

Против стрелки везу тебя на Восток,

где луга над озером, как Вудсток.

«Севан», — жмуришься ты. «Навес», — догадываюсь я

и натягиваю тент параллельно земле, чтобы

ты не сгорела.

навеснавеснавеснавеснавеснавес —весна!

Спасена!

На спине твоей золотые пятна.

Говоришь: «Я вернулась в себя обратно.

И совсем не тянет в казино отвратное...»

А ночами свежо. Согревает шкалик.

И луна сверкнет на зрачке, как...

о

Вот все. Умчалась моя повесть,

как починивший крылья стриж.

Живу. Но все не успокоюсь —

«Неужто ты меня простишь?»

За нож, оставшийся под кожей,

за то, что спутал имена,

дурного игрочишку, Боже,

неужто Ты простишь меня?

Мы жили жизнью, Богом данной.

Но из всей музыки Его

есть Страдивари состраданья.

И больше нету ничего.

спасите черемуху

СПАСИТЕ ЧЕРЕМУХУ

Спасите черемуху! Как в целлофаны,

деревья замотаны исчервленные.

Вы в них целовались. Летят циферблаты.

Спасите черемуху!

Вы, гонщики жизни в Чероки красивом,

ты, панк со щеками, как чашка Чехонина...

Мы без черемухи — не Россия.

Спасите черемуху.

Зачем красоту пожирают никчёмные?!

К чему, некоммерческая черемуха,

ты запахом рома дышала нам в щеки,

как тыщи волшебных капроновых щеточек!

Ее, как заразу, как класс, вырубают

под смех зачумленный.

Я из солидарности в белой рубахе

сутуло живу, как над речкой черемуха.

Леса без черемухи — склад древесины.

Черемухи хочется! Так клавесину

Чайковского хочется. К вечеру сильно

и вкладчице «Чары», и телке в косынке,

несчастным в отсидке, и просто России,

опаутиненной до Охотского,

черемухи хотца, черемухи хотца,

вместо газа одноименного

черемухи хочется. Сдохла черемуха.

Приду, обниму тебя за оградой,

но сердце прилипнет к сетям шелкопряда.

Шевелятся черви в душе очарованной...

Спасите черемуху!

Придет без черемухи век очередный.

Себя мы сожрали, чмуры и чмуренихи.

Лесную молитву спасите, черемуху!

Спаситесь черемухой.

АРЕНДА

Рухнул мир Левиафана.

Мой последний закидон —

арендую у Литфонда

желтый дом.

Соскребаю всю валюту

и влагаю в развалюху.

Крою крышу, стены строю

на песке.

В сташный год — сажу левкои.

Строю собственность Литфонду —

не себе

Снится штукатуру Насте —

НАСТЕНАСТЕНА СТЕНА.

«Плитка — плиткаплиткаплиткаплитка...

«Капли-ит», — говорит она.

Все в разрухе — из афронта

строй, дурак!

Друг из Бруклина шлет фото,

мол, гуд лак!..

Мой адрес — мрак.

За заборчиком лимонным

растит репу и бурак

запредельный член Литфонда

Пастернак.

* * *

Я не верю в кошмар изотермы

без людей — без певца, без кинто...

Не затем на земле хризантемы,

чтобы их не увидел никто.

* * *

Не бросайте мусор у моей калитки!

Жгу я горы Мальборо — бедности улики.

Пусть вы даже Пушкин или даже Мусин —

у моей избушки не бросайте мусор!

Я взялся за гуж-

гуж гужгужгужгужгужгу—жгу...

целофанов Гиндукуш

отдан красному флажку.

Мечется в поп-музыке пламя Сарасате...

У моей избушки души не бросайте.

ОЧИСТИ, СНЕГ

«Очисти, снег, страну,

сознание очисти.

Телеэкран души

зашкален от помех.

Мне непонятно, с кем

помолвлена отчизна.

Очисти душу, снег.

(На клавишах берез,

взлетев, сыграем «Чижик».

Все пьяные, как снег,

целуемся при всех).

...В душе метет метель —

предсвадебный мальчишник?

Смертельно люблю снег.

Люблю ногами вверх

висящие кальсоны.

В морозе, как собор

из колоколен двух.

Очисти, снег, страну,

неконституционно,

исповедью вслух.

Очисти, снег, страну,

сейчас, без промедленья!

Не трогай, гнев, страну.

Пусть к нам слетит с небес

мольба объединенья.

Я снегу присягну».

ЛЕТАЛЬНЫЙ ЛЕЙТЕНАНТ

П. Степанову

Трупами в Чечне

Вымощенный ад.

Текст исправил мне

мертвый лейтенант.

Парень с того света,

на мои мечтанья

имел право вето

лейтенант летальный.

«Вечного покоя»

нету, Левитан!

Не зарыт покойный

вечный лейтенант.

В трупах неопознанных

нашла его мать.

Он приходит поздно.

Не дает спать.

Я не бил в литавры —

почему ж он ждет?

Их не я в летальный

отправлял поход.

Мука винтовая

тычется в окно.

Все мы виноваты

неопознанно.

Ты служил в Самаре.

Сев на парапет,

женщину шаманя,

под гитару пел.

Таня ли, Наталья —

разберет Аллах...

Но снежок не тает

на его губах...

Будто в телеящике

мутно от помех —

полосы тельняшки

переходят в снег.

Как вопрос нетающий

«кто виноват?»,

над страной летает

летальный лейтенант.

ДАЧА

В темени неопознанной

есть подмосковный дом.

В нем под ножом сапожным

женщина — под ножом!

Повреждена не кожа

в маске мадам Роша —

просто ножом сапожным

повреждена душа.

Это на многом скажется.

Красен долг платежом.

В нашей стране, где каждая

женщина под ножом —

на ежедневной тризне,

где нелюбимым лжем,

А у любимых — трижды

женщина под ножом...

Вот почему так горестно

в поле, где этот дом,

воздух дрожит, как горлышко

женщины под ножом.

ВЕТЕРАН

Кому ты нужен, мужичок, кому ты нужен?

Ты бил ладонью в мозжечок. Был перегружен.

Кому-то нужен твой кулак, кому ты нужен?

Державе, потерявшей флаг и затонувшей?

Обрубок двадцати двух лет на самокатке,

ты, словно карточный валет,

верней — полкарты.

Тебя порвали шулера.

Что загадал ты?

Держава, что была вчера,

сама — полкарты...

Кому ты нужен, полвальта? Сгорел «Ильюшин».

Над раскладушкой, сволота, висят иллюзии.

Ни в МУР, ни в школу киллеров. Душа контужена!

Засунут спьяну Гиляровский под подушку

без наволочки. Бьет сосед тебя, как грушу...

...Но где-то, как рассветный сон над Гиндукушем,

есть одинокая душа, кому ты нужен.

Не накопила ни шиша, одни веснушки.

Кому ты, милая, нужна, с такими данными?

«Ты мне нужна. А кто не «за» — получит санкцию

ножа десантного. Прости. Прорвемся. Сдюжим...»

Жизнь — шанс единственный найти, кому ты нужен.

УЕДЕМ ВНН

Уедем в Нижний. Помянем Минина.

Душе есть ниша.

Уединимся. Хотя б на минимум,

уедем в Нижний.

Пройдемся утренним Кремлем, заштопанным

суровой ниткой.

На что нам Ницца? Ницше, нишкни!

Уедем в Нижний.

Поддернет мели подол кремлевский,

как юбки нижние.

В НН уедем. Скрипач крепленым

зальет манишку.

Гвардейцем аглицким мерзнет клубничка

последняя. Душою нищей

я эмигрирую в твою глубинку,

хотя чувствительность ненавижу.

Я города обожаю волжские.

Как яблок, срезанный пополам,

вы сердцевиною расположены

лицом на Волгу, лицом к лугам!

Мне волжский житель

родней приходится,

на «О» он говорит.

A New-York-City,

он переводится

почти как «Новгород».

МАСЛЕНИЦА

Что трезвонит нам доподлинно

колокольная весна?

— Блин! блин!

Полблина! полблина!

четверть блина!

на!

Но Билибину билингвельно

откликается страна:

— Бил Клинтон! Бил Клинтон!

Пол Маккартни!

Обана!..

У Америки индейка.

Масленица нам дана.

Национальная идея

начинается с блина.

Я люблю друзей с иголочки

в блинной у Тверских ворот,

где буфетчица икорочку,

чтоб блистала, облизнет.

Блин тончайший, точно кружево.

Проспиртованный при том.

Как прохожий, разутюженный

асфальтовым катком.

Масленица в преисподней.

Ахнул ведьму серафим.

Восхищение сегодня.

выражаем словом «блин».

Ты — блин, я, блин,

Явлинский, блин,

я — полблина, ты — четверть блина.

Ну, и блинная страна!

СЛАЛОМ

анизе кольц

"Sach a verse" - зайдусь

в черных джинсах гроза на даче

на заду моем сверстана металлическая Медуза -

сверкаюче

В ХРАМЕ

Древний храм, окладами нехилый.

Бабки горемычные.

Со свечой заказывает киллер

службу по Димитрию.

Долог его список поминальный.

И свеча, как ствол кругла.

Со свечою профессиональная

не дрожит рука.

Как дымок струится над стволами,

над свечой чадит

с черною каемочкою пламя.

И глаза слезит.

МИНЧАНКА

И. Халип

Ирина, сирена Свободы,

шопеновской музыки,

забьют тебя без стыдобы

бронированные мужики.

По телеку шлемы и шабаш.

Свалив на асфальт, скоты,

«Шайбу! — лупили — шайбу!»

Но шайбочка — это ты.

За что? что живут не слишком?-

за то, что ты молода?

за стрижиную твою, стижку,

упавшую, как звезда?

Ты что-то кричишь из телека.

Упала, не заслонясь.

Отец твой прикрыл тебя телом.

А я из Москвы не спас.

И кто на плечах любимых

твоих, Ирина, плечах

почувствует след дубины?

ты но<