В. Шаламов. Судьба и творчество.

«Я пишу о лагере не больше, чем Экзюпери о небе или Мелвилл о море. Мои рассказы — это, в сущности, советы человеку, как держать себя в толпе… Не только левее левых, но и подлиннее подлинных. Чтобы кровь была настоящей, безымянной».

Репрессии[править | править вики-текст]

Первый арест[править | править вики-текст]

19 февраля 1929 года Шаламов был арестован за участие в подпольной троцкистской группе и за распространение дополнения к «Завещанию Ленина». Во внесудебном порядке[2] как «социально вредный элемент» был приговорен к трем годам исправительно-трудовых лагерей.

Срок отбывал в Вишерском лагере (Вишлаге) на Северном Урале. Познакомился там в 1931 году со своей будущей женой Галиной Игнатьевной Гудзь, которая приехала из Москвы в лагерь на свидание со своим молодым мужем, а Шаламов «отбил» её, условившись о встрече сразу после освобождения[3].

В 1932 году Шаламов возвратился в Москву, работал в ведомственных журналах, печатал статьи, очерки, фельетоны.

Второй арест[править | править вики-текст]

В 1936 году он по совету своего шурина, видного чекиста Б. И. Гудзя, и жены, он написал на Лубянку отречение от прошлого троцкизма. Их сестра Александра (Ася), также знавшая о работе ЧК не по наслышке из-за арестов многих друзей, считала это самоубийством (была арестована за «недоносительство» на тех в декабре 1936)[4]. В январе 1937 года Шаламова вновь арестовали за «контрреволюционную троцкистскую деятельность», как он считал, по доносу шурина[5], однако материалами следственного дела это не подтверждается[комм. 2]. Он был осуждён на пять лет лагерей[6]. Галина была сослана в Кагановичский район Чарджоуской области до 1946 года[7], Б. И. Гудзя во время чистки внутри НКВД исключили оттуда и из ВКП(б)[4].

Этот срок он провёл в Северо-восточном лагере (Севвостлаге) на Колыме. Прошёл таёжные «командировки», работал на приисках «Партизан», «Чёрное озеро», Аркагала, Джелгала, несколько раз оказывался на больничной койке из-за тяжёлых условий Колымы. Как писал Шаламов впоследствии:

С первой тюремной минуты мне было ясно, что никаких ошибок в арестах нет, что идет планомерное истребление целой «социальной» группы — всех, кто запомнил из русской истории последних лет не то, что в ней следовало запомнить.[8]

Третий срок[править | править вики-текст]

Он не был освобождён в январе 1942 года, согласно какому-то постановлению многие заключённые должны были пребывать в лагерях до конца войны[9].

22 июня 1943 года его опять безосновательно осудили на десять лет за антисоветскую агитацию, с последующим поражением в правах на 5 лет[10], состоявшую — по словам самого Шаламова — в том, что он назвал И. А. Бунина русским классиком: «…я был осуждён в войну за заявление, что Бунин — русский классик»[11] и, согласно обвинениям Е. Б. Кривицкого и И. П. Заславского, лжесвидетелей на нескольких других процессах, в «восхвалении гитлеровского вооружения»[12][10][комм. 3].

С 1946 года, окончив восьмимесячные фельдшерские курсы, стал работать в Лагерном отделении Центральной больницы Дальстроя в посёлке Дебин на левом берегу Колымы и на лесной «командировке» лесорубов. Назначением на должность фельдшера обязан врачу А. М. Пантюхову, который лично рекомендовал Шаламова на курсы фельдшеров. После освобождения из лагеря жил в Калининской области, работал в Решетникове. Результатами репрессий стали распад семьи и подорванное здоровье (особенно, проблемы с почками и обострение болезни Меньера, полученной в детстве[14], и, вероятно, болезни Гентингтона[15]). В 1956 году после реабилитации вернулся в Москву.

Полтора года «пересиживания» до третьего срока так и не были никогда юридически оформлены[16].

Творчество[править | править вики-текст]

В 1932 году Шаламов вернулся в Москву после первого тюремного срока и начал печататься в московских изданиях как журналист. Опубликовал несколько рассказов. Одна из первых крупных публикаций — рассказ «Три смерти доктора Аустино» — в журнале «Октябрь» (1936).

В 1949 году на ключе Дусканья он стал записывать свои стихи.

После освобождения Шаламов вернулся к литературной деятельности. Однако с Колымы он уехать не мог. Лишь в ноябре 1953 года было получено разрешение на выезд. Шаламов приехал в Москву на два дня, встречался с Б. Л. Пастернаком, с женой и дочерью. Однако жить в крупных городах ему было нельзя, и он уехал в Калининскую область (посёлок Туркмен, ныне Клинский район Московской области), где работал мастером на торфоразработках, агентом по снабжению.

Всё это время он писал один из главных своих трудов — «Колымские рассказы». Писатель создавал «Колымские рассказы» с 1954 по 1973 год. Отдельным изданием они вышли в Лондоне в 1978 году. В СССР в основном опубликованы только в 1988—1990 годах. Сам писатель делил свои рассказы на шесть циклов: «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты», «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы» и «Перчатка, или КР-2». Полностью они собраны в двухтомнике «Колымские рассказы» в 1992 году в серии «Крестный путь России» издательства «Советская Россия».

Свой первый арест, заключение в Бутырскую тюрьму и отбывание срока в Вишерском лагере Шаламов описал в цикле автобиографических рассказов и очерков начала 1970-х годов, которые объединены в антироман «Вишера»[17].

В 1962 году он писал А. И. Солженицыну:

Помните, самое главное: лагерь — отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку — ни начальнику, ни арестанту не надо его видеть. Но уж если ты его видел — надо сказать правду, как бы она ни была страшна. <…> Со своей стороны я давно решил, что всю оставшуюся жизнь я посвящу именно этой правде[18].

Он встречался с Пастернаком, который высоко отзывался о стихах Шаламова. Позже, после того как правительство заставило Пастернака отказаться принять Нобелевскую премию, их пути разошлись.

Завершил сборник стихов «Колымские тетради» (1937—1956).

С 1956 года Шаламов жил в Москве, сначала на Гоголевском бульваре, с конца 1950-х — в одном из писательских деревянных домов-коттеджей на Хорошёвском шоссе (дом 10), с 1972 года — на Васильевской улице (дом 2, корпус 6). Печатался в журналах «Юность», «Знамя», «Москва», общался с Н. Я. Мандельштам, О. В. Ивинской, А. И. Солженицыным (отношения с которым в дальнейшем перешли в форму полемики[комм. 4]); частым гостем был в доме филолога В. Н. Клюевой. И в прозе, и в стихах Шаламова (сборник «Огниво», 1961, «Шелест листьев», 1964, «Дорога и судьба», 1967, и др.), выразивших тяжкий опыт сталинских лагерей, звучит и тема Москвы (стихотворный сборник «Московские облака», 1972). Занимался также стихотворными переводами[19]. В 1960-х познакомился с А. А. Галичем.

В 1973 году был принят в Союз писателей. С 1973-го и до 1979 года, когда Шаламов переехал жить в Дом инвалидов и престарелых, он вёл рабочие тетради. Разбор и публикацию записей вплоть до своей смерти в 2011 году продолжала И. П. Сиротинская, которой Шаламов передал права на все свои рукописи и сочинения[20].

Письмо в «Литературную газету»[править | править вики-текст]

23 февраля 1972 года «Литературная газета» опубликовала письмо Шаламова, в котором, в частности, говорилось, что «проблематика Колымских рассказов давно снята жизнью». Основное содержание письма — протест против публикации его рассказов эмигрантскими изданиями «Посев» и «Новый журнал». Это письмо было неоднозначно воспринято общественностью. Многие считали, что оно написано под давлением КГБ, и Шаламов потерял друзей среди бывших лагерников. Участник диссидентского движения Пётр Якир выразил в 24-м выпуске «Хроники текущих событий» «жалость в связи с обстоятельствами», заставившими Шаламова подписать это письмо[21]. Некоторые современные исследователи полагают, что появление этого письма обусловлено болезненным процессом расхождения Шаламова с литературными кругами и чувством бессилия от невозможности сделать свою главную работу доступной широкому кругу читателей в СССР.

«“Колымские рассказы” — это попытка поставить и решить какие-то важные нравственные вопросы времени, вопросы, которые просто не могут быть разрешены на другом материале. Вопрос встречи человека и мира, борьба человека с государственной машиной, правда этой борьбы, борьбы за себя, внутри себя – и вне себя. Возможно ли активное влияние на свою судьбу, перемалываемую зубьями государственной машины, зубьями зла. Иллюзорность и тяжесть надежды. Возможность опереться на другие силы, чем надежда».

«Я тоже считаю себя наследником, но не гуманной русской литературы ХIХ века, а наследником модернизма начала века. Проверка на звук. Многоплановость и символичность. Очерк документальный доведен до крайней степени художественной».

Варлам Шаламов

“Колымские рассказы” — сборник рассказов, вошедший в колымскую эпопею Варлама Шаламова. Автор сам прошел через этот “самый ледяной” ад сталинских лагерей, поэтому каждый его рассказ абсолютно достоверен.

В “Колымских рассказах” отражена проблема противостояния личности и государственной машины, трагедии человека в тоталитарном государстве. Причем показана последняя стадия этого конфликта — человек, находящийся в лагере. И не просто в лагере, а в самом страшном из лагерей, воздвигнутом самой бесчеловечной из систем. Это максимальное подавление государством человеческой личности. В рассказе “Сухим пайком” Шаламов пишет: “нас ничто уже не волновало “нам жить было легко во власти чужой воли. Мы не заботились даже о том, чтобы сохранить жизнь, и если и спали, то тоже подчинясь приказу, распорядку лагерного дня... Мы давно стали фаталистами, мы не рассчитывали на нашу жизнь далее, как на день вперед... Всякое вмешательство в судьбу, в волю богов было неприличным”. Точнее, чем автор, не скажешь, и самое страшное, что воля государства полностью подавляет и растворяет в себе волю человека. Она же лишает его всех человеческих чувств, стирает грань между жизнью и смертью. Постепенно убивая человека физически, убивают и его душу. Голод и холод делают с людьми такое, что становится страшно. “Все человеческие чувства — любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность — шли от нас с тем мясом, которого мы лишились за время своего голодания. В том незначительном мышечном слое, который еще оставался на наших костях... различалась только злоба — самое долговечное человеческое чувство”. Ради того, чтобы поесть и согреться, люди готовы на все, и если они не совершают предательства, то это подсознательно, машинально, так как само понятие предательства, как и многое другое, стерлось, ушло, исчезло. “Мы научились смирению, мы разучились удивляться. У нас не было гордости, себялюбия, самолюбия, а ревность и старость казались нам марсианскими понятиями и притом пустяками... Мы понимали, что смерть нисколько не хуже чем жизнь”. Нужно только представить себе жизнь, которая кажется не хуже смерти. В человеке исчезает все человеческое. Государственная воля подавляет все, остается только жажда жизни, великая выживаемость: “Голодный и злой, я знал, что ничто в мире не заставит меня покончить с собой... и я понял самое главное, что стал человеком не потому, что он божье создание, а потому, что он был физически крепче, выносливее всех животных, а позднее потому, что заставил духовное начало успешно служить началу физическому”. Вот так, вопреки всем теориям о происхождении человека.

Все-таки человек как высшее существо и в таких адских условиях, под таким тяжким гнетом не разучился думать. В рассказе “Шерри-бренди ” описывается смерть поэта в лагере. Ему “приятно было сознавать, что он еще может думать”. У этого поэта в рассказе нет даже имени, но есть другое: перед смертью ему открывается истина, он понимает всю свою прожитую жизнь. И что же такое жизнь поэта? “Стихи были той животворящей силой, которой он жил. Именно так. Он не жил ради стихов, он жил стихами. Сейчас было так наглядно, так ощутимо ясно, что вдохновение и было жизнью: перед смертью ему дано было узнать, что жизнь была вдохновением, именно вдохновением. И он радовался, что ему дано было узнать эту последнюю правду”.

Если в рассказе “Шерри-бренди” Шаламов пишет о жизни поэта, о ее смысле, то в первом рассказе, который называется “По снегу”, Шаламов говорит о назначении и роли писателей, сравнивая ее с тем, как протаптывают дорогу по снежной целине. Писатели — именно те, кто протаптывает ее. Есть первый, кому тяжелее всех, но если идти только по его следам, получится лишь узкая тропинка. За ним идут другие, и протаптывают ту широкую дорогу, по которой ездят читатели. “И каждый из них, даже самый маленький, самый слабый, должен ступить на кусочек снежной целины, а не в чужой след. А на тракторах и лошадях ездят не писатели, а читатели”.

И Шаламов не идет по протоптанной дороге, он наступает на “снежную целину”. “Писательский и человеческий подвиг Шаламова — в том, что он не только вынес 17 лет лагерей, сохранил живой свою душу, но и нашел в себе силы вернуться мыслью и чувством в страшные годы, высечь из самого долговечного материала — Слова — воистину Мемориал в память погибших, в назидание потомкам”.

Цикл “Колымских рассказов” состоит из 137 произведений и подразделяется на пять сборников: “Колымские рассказы”, “Левый берег”, “Артист лопаты”, “Воскрешение лиственницы”, “Перчатка, или КР-2”. К ним примыкают преимущественно публицистические “Очерки преступного мира”, содержащие, в частности, оригинальное критическое осмысление опыта изображения преступного, лагерного мира в литературе — от Достоевского, Чехова, Горького до Леонова и Есенина (“Об одной ошибке художественной литературы”, “Сергей Есенин и воровской мир” и др.).

Очерковое, документально-автобиографическое начало становится в цикле основой масштабных художественных обобщений. Здесь нашли творческое воплощение размышления Шаламова о “новой прозе”, которая, по его мнению, должна уйти от излишней описательности, от “учительства” в толстовском духе и стать “прозой живой жизни, которая в то же время — преображенная действительность, преображенный документ”, заявить о себе в качестве “документа об авторе”, “прозы, выстраданной как документ”. Эта будущая “проза бывалых людей” утверждает особое понимание художественной роли автора-повествователя: “Писатель — не наблюдатель, не зритель, а участник драмы жизни, участник и не в писательском обличье, не в писательской роли”. При этом лагерная тема трактуется Шаламовым как путь к широкому осмыслению исторического опыта индивидуального и народного бытия в XX столетии: “Разве уничтожение человека с помощью государства — не главный вопрос нашего времени, нашей морали, вошедший в психологию каждой семьи?” Резко полемизируя с Солженицыным, для которого чрезвычайно значимыми были раздумья об “устоянии” человека перед Системой, способном явиться сердцевиной позитивного опыта, вынесенного из лагерной жизни, Шаламов в письме к Солженицыну от 15 ноября 1964 г. назвал подобное “желание обязательно изобразить устоявших” “видом растления духовного”, поскольку, с его точки зрения, лагерь порождает необратимые, разрушительные изменения сознания и выступает исключительно “отрицательным опытом для человека — с первого до последнего часа”.

В лагерном эпосе Шаламова эти исходные представления в значительной степени уточняются и корректируются в процессе художественного исследования действительности и характеров персонажей. Главным жанром цикла стала новелла, в предельно динамичном сюжетном рисунке передавшая остроту стремительно накладывающихся друг на друга, зачастую абсурдистских обстоятельств жизни заключенного на грани небытия. Шаламову удалось “в структурированных художественных формах новеллы запечатлеть то, что в принципе не может быть структурировано, — человека, оказавшегося в сверхэкстремальных ситуациях”.

Выделяются различные проблемно-тематические уровни, важнейшие “срезы” лагерной жизни, осмысляемые в “Колымских рассказах”.

Центральным предметом изображения становится лагерная судьба рядовых советских граждан, отбывающих заключение по политическим обвинениям: фронтовиков, инженеров, творческой интеллигенции, крестьян и др. Чаще всего художественно исследуется мучительный процесс разложения, окаменения личности, ее нравственной капитуляции как перед лагерными “блатарями”, для которых она превращается в услужливого “чесальщика пяток” (“Заклинатель змей”, “Тифозный карантин”), так и перед большим и малым начальством (“У стремени”), перед разрушающей душу и тело логикой лагерной действительности (“Одиночный замер”). С другой стороны, автором постигаются, как правило, ситуативные, обреченные на жесткое подавление и растворение в лагерной среде проявления простой человечности, искренности (“Сухим пайком”, “Хлеб”, “Плотники”), связанные иногда с теплящимся религиозным чувством (“Апостол Павел”), а также выражаемое с различной степенью осознанности инстинктивное, социальное, интеллектуальное, духовно-нравственное сопротивление лагерю (“На представку”, “Июнь”, “Сентенция”, “Последний бой майора Пугачева”).

Шаламовым подробно выведена и среда лагерных воров, “блатарей”, отбывающих сроки за уголовные преступления и становящихся в руках Системы действенным инструментом уничтожения человека в лагере, в особенности оказавшихся здесь представителей интеллигенции, презрительно именуемых “Иванами Ивановичами” (“На представку”, “Заклинатель змей”, “Тифозный карантин”, “Красный крест”).

Многопланово представлено в “Колымских рассказах” лагерное начальство разных уровней, обладающее гротескной, чудовищной логикой мышления, формирующее болезненную псевдореальность заговоров, доносов, обвинений, разоблачений и подчас неожиданно оказывающееся среди жертв этой деформированной действительности (“Заговор юристов”, “Галстук”, “Почерк”, “У стремени”).

Как важное звено лагерной действительности показана у Шаламова медицина, создана примечательная типология характеров врачей, фельдшеров, которые по долгу призвания выступают в качестве “единственных защитников заключенного”, могут дать ему временное прибежище на больничной койке, согреть его хотя бы отдаленным подобием человеческого участия (“Красный крест”, “Перчатка”, “Тифозный карантин”, “Домино”), глубоко прозреть его обреченность (“Аневризма аорты”). Вместе с тем врач вольно или невольно оказывается нередко заложником, жертвой и “блатной” прослойки лагерной среды, и собственного медицинского окружения, а также Системы, превращающей больницу в свое подобие (“В приемном покое”, “Мой процесс”, “Начальник больницы”, “Вечная мерзлота”, “Подполковник медицинской службы”, “Прокуратор Иудеи”).

Сквозным сюжетом “Колымских рассказов” становится изображение судеб культуры и творческой личности в условиях лагеря. По горестному заключению автора, искусство, наука бессильны в деле “облагораживания” личности: «“Учительной” силы у искусства никакой нет. Искусство не облагораживает, не “улучшает”. Жизни в искусстве учит только смерть». Как показано в ряде произведений, в лагере “цивилизация и культура слетают с человека в самый короткий срок, исчисляемый неделями”. Различные проявления подобного “крушения гуманизма” исследуются в рассказах “На представку”, “Галстук”, “Домино”, “У стремени”, “Красный крест”.

Изображение подробностей лагерного быта и бытия становится у Шаламова основой панорамного обобщения народной судьбы (“По ленд-лизу”, “Надгробное слово”, “Перчатка”). Так, в рассказе “По ленд-лизу” (1965) лагерное пространство проецируется на окружающий мир, осознается как средоточие его язв: “Высотные здания Москвы — это караульные вышки... Кремлевские башни — караулки... Вышка лагерной зоны — вот была главная идея времени, блестяще выраженная архитектурной символикой”.

Ресурсы художественных обобщений заключены и в объемном изображении северной, колымской природы, сопряженной с людскими судьбами. С одной стороны, это природа, “ненавидящая человека”, “мстящая всему миру за свою изломанную Севером жизнь”. Сдругой — неустанно, вопреки “полной безнадежности” цепляющаяся за жизнь посреди “каменистой, оледенелой почвы”, природа являет в образном мире шаламовского цикла почти недоступную для человека силу памяти, физического, духовного самосохранения и сопротивления небытию (“Воскрешение лиственницы”, “Стланик”, “Сухим пайком”, “Кант”, “Последний бой майора Пугачева”).

49.Проза В. Шукшина. Идейно-художественное своеобразие. Анализ нескольких рассказов по выбору студента.

Как писатель, актер и режиссер Василий Шукшин (1929 – 1974) нашел себя сразу: в литературе и кино он появился со своими темами, героями и стилем. Можно сразу заметить, что персонажи шукшинских произведений – какие-то необычные, «странные» люди: «чудики», «психопаты», «шизы». Какое-то странное необъяснимое отклонение от нормы, от принятых стандартов поведения, желание подняться над унылой повседневностью, пусть даже путем самообмана. Будучи погруженными в житейскую повседневность, в скучное однообразие будней, шукшинские персонажи отваживаются на какой-либо из ряда вон выходящий поступок, чтобы хоть на одно мгновение приподняться и над обыденностью, и над самим собой. Василия Шукшина, прежде всего, интересовала душа человека в ее внезапном пробуждении, в моменты прозрения. Все, что предшествует этому мгновению, писателем опускается. Отсюда лаконизм его рассказов, сжатость материала, динамизм повествования. Герои Шукшина часто принимают решения и совершают поступки, на первый взгляд, несоизмеримые с реальными причинами, вызвавшими их. Так в рассказе «Даешь сердце!» ветфельдшер Козулин салютует выстрелами из ружья, потрясенный известиями о первой пересадке сердца. Сашка Ермолаев, оскорбленный продавщицей (рассказ «Обида»),готов «проломиться с молотком» к правде. От обиды «сводит челюсти», Сашку «трясет» на нем «нет лица». Почему же такая бурная реакция? Грубость – обычное явление в нашей жизни и к ней уже привыкли? В том-то и дело, что «чудики» и «психопаты» привыкнуть не могут. Они психологически неустойчивы, «взрывоопасны», и причину их «странного» поведения автор усматривал в неустойчивости, неупорядоченности их жизни.

Достаточно небольшого толчка извне, чтобы растерянность, душевная неустроенность, внутренний дискомфорт выплеснулись наружу взрывом ненависти, обиды и безрассудства. «Я вас всех ненавижу, гадов!» - заорал в сердцах герой рассказа «Змеиный яд», отчаявшись найти лекарство для своей матери. В этом крике сконцентрировалось все: и ощущение своего бессилия, неустроенность, и стремление пробить равнодушие в других, но главное – в нем выразилась боль, которая переполняла сердце героя и была так хорошо знакома самому автору-повествователю.

Поступки шукшинских героев порой неожиданны, часто непредсказуемы, но они заставляют не только удивляться странностям человеческого характера (хотя это не главное), но уважать личность, считаться с нею. Истоки конфликта, на который так легко идут Сашка Ермолаев, Алеша Бесконвойный или Семка Рысь, не в склочности или привередливости их натур. Духовные запросы личности намного превышают то, что может дать человеку жизнь. И этот трудноразрешимый конфликт с действительностью становится драмой персонажей, которая нередко переходит в трагедию. Шукшинский герой стремится заполнить внутреннюю пустоту: один пишет трактат о государстве, другой создает живописное полотно, третий сочиняет куплетики для эстрады.… Не выдерживает душа, не умеющая жить пустотой, требующая смысла, которого сразу не постичь: «Ну, живешь, ну детей народишь – а зачем? Обеспечили себя насущным, думали, что стали не хуже людей, а вышло – то…» «Родиться бы мне еще разок! А? Пусть это не считается – что прожил…» - рассуждает Максим Яриков, трудящийся, в рассказе «Верую!»

Произведения Шукшина проникнуты великой любовью к людям. Егор Прокудин в «Калине красной»- образ человека, глубоко переживающего. Из темного воровского мира он шагнул в новое и светлое. Его душа осталась чистой, он не хочет возвращаться в прошлое. Автор показывает, что истинная доброта и нравственность не могут исчезнуть. Герой произведения «Живет такой парень…» поражает непосредственностью и добротой. Он может что-то наивно «загнуть», но в душе он прекрасен. Так, в многообразии типов персонажей шукшинских произведений представлен, по сути, национальный характер.

Среди писателей конца двадцатого века именно В.М. Шукшин обратился к народной почве, считая, что люди, которые сохранили “корни”, пусть подсознательно, но тянулись к духовному началу, заложенному в народном сознании, заключают в себе надежду, свидетельствуют о том, что мир ещё не погиб.

Своеобразие народного мира отображает тип героя, созданный Шукшиным,- герой- “чудик”, персонаж, непохожий на всех остальных, духовно связанный с народной почвой, вросший в неё. Эта связь неосознанная, однако, именно она делает героя особенным человеком, воплощением нравственного идеала, человеком, в котором заключена надежда автора на сохранение традиций и возрождение народного мира. “Чудики” часто вызывают ироническую улыбку, даже смех читателей. Однако их “чудаковатость” закономерна: они смотрят вокруг широко открытыми глазами, их душа чувствует неудовлетворённость действительностью, они хотят изменить этот мир, улучшить его, но в их распоряжении средства, которые непопулярны среди людей, хорошо усвоивших “волчьи” законы жизни. Говоря о “чудиках”, прежде всего стоит остановиться на рассказе “Чудик”, героя которого звали Василий Егорыч Князев, а работал он киномехаником, но эти скупые факты биографии мы узнаём только в конце рассказа, потому что эта информация ничего не добавляет к характеристике персонажа. Важно то, что “с ним постоянно что-нибудь случалось. Он не хотел этого, страдал, но то и дело попадал в какие-нибудь истории - мелкие, впрочем, но досадные”. Он совершает поступки, вызывающие недоумение, а иногда даже недовольство.Чудик сразу чувствует ненависть, волны злобы, которые исходят от невестки. Герой не понимает, за что его ненавидят, и это очень его беспокоит. Чудик уезжает домой, в свою деревню, его душа плачет. Но в родной деревне он почувствовал, насколько он счастлив, насколько мир, с которым он связан, близок ему, питает его такую чистую, ранимую, непонятую, но столь необходимую миру душу.

Герои-“чудики” объединяют множество рассказов Шукшина. Герою- “чудику” противопоставлен “крепкий мужик”, человек, который оторван от народной почвы, которому чужда народная нравственность (рассказ “Крепкий мужик”).

Шукшина интересовала одна тема: судьбы русского крестьянства. Шукшин сумел задеть за живое, пробиться в наши души. Он не щадил себя, торопился, чтобы успеть сказать правду и этой правдой сблизить людей. Он был одержим одной мыслью, которую хотел додумать вслух. И быть понятым. Все усилия Шукшина-творца были направлены на это.

Колыбелью, с которой началась творческая жизнь Шукшина, которая дала толчок к развитию его потрясающих творческих сил, стала деревня.
Память, размышление о жизни вели его в село, здесь он распознавал «острые схлесты и конфликты», которые пробуждали к широким размышлениям над проблемами современной жизни общества. Начало многих исторических явлений и процессов Шукшин видел в послевоенной деятельности.
Неизгладимый след на творчестве Василия Шукшина оставили самобытность и колорит деревенской жизни. В народности искусства этого писателя заключены объяснения феноменальности его дарования, его естественности, высокой простоты и артистизма.

Земля – поэтически многозначительный образ в искусстве Шукшина: дом родной, пашня, степь, родина, мать – сыра земля… Всеобъемлющий образ земли-родины становится центром тяготения всего содержания Шукшина.
В рассказах, написанных в последние годы, все чаще звучит страстный, искренний авторский голос, обращенный прямо к читателю. Шукшин заговорил о самом главном, наболевшем, обнажая свою художественную позицию.

Искусство должно учить добру. Шукшин в способности чистого человеческого сердца к добру видел самое дорогое богатство. «Если мы чем-нибудь сильны и по-настоящему умны, так это в добром поступке», говорил он.
С этим жил, в это верил Василий Макарович Шукшин.

Все известные читателям рассказы В. М. Шукшина написаны в последние полтора десятилетия его жизни: с 1958 по 1974 год. Писал он рассказы и раньше, но более ранние не стали фактом литературы. Среди шукшинских бумаг имеется так называемый «чемодан отказов»: с середины 50-х годов, будучи студентом ВГИКа, Шукшин, по совету своего учителя М. И. Ромма, рассылал рассказы «веером» по всем московским редакциям, ответы он складывал в чемоданчик, что в условиях общежитского быта и беспрестанных переездов было достаточно рациональным решением. Сохранившиеся таким образом отказы (а подписаны они весьма авторитетными для того времени литературными именами), несоменно, еще сослужат службу будущим биографам В. М. Шукшина.

Первый рассказ Шукшина был напечатан в журнале «Смена» № 15, и назывался он «Двое на телеге». Это было летом 1958 года, с тех пор имя Шукшина-рассказчика не сходит со страниц печатных изданий.

«Калина красная» - краткое содержание.Повествование — от третьего лица. Много диалогов. Сюжет динамичен, насыщен событиями, во многом мелодраматичен.

Закончился последний вечер Егора Прокудина на зоне. Утром начальник напутствует его. Мы узнаём, что Егор мечтает о своём хозяйстве, корове. Его будущая жена — Байкалова Любовь Федоровна. Он её никогда не видел, они знают друг друга только по переписке. Начальник советует получше одеться.

Выйдя из тюрьмы, Прокудин наслаждается весной, ощущает прилив сил, радуется чувству жизни. В областном центре Егор приходит к своим товарищам «на хату». Там много молодых людей. Среди прочих — Губошлёп, Бульдог, Люсьен. Они ждут звонка от подельников: те совершают очередное ограбление. Егор (там его зовут Горе) не хочет рассказывать о зоне, он хочет отдохнуть от жестокости. Они пляшут с Люсьен. Чувствуется, что никто не разделяет настроения Егора, даже Люсьен (которая лучше других понимает мерзость их занятия и внутреннюю чистоту Егора). Губошлёп нервничает, немного ревнует Люсьен к Егору. Раздаётся звонок: подельников накрыла милиция, всем надо разбегаться. Егор тоже бежит, хотя это рискованно для него. Он пытается найти в городе своих знакомых, но ему не хотят отвечать.

«И вот районный автобус привёз Егора в село Ясное» — к Любе. Она встречает его на остановке. В чайной он рассказывает, что был бухгалтером, попал в тюрьму случайно. Люба знает, что он вор-рецидивист, но надеется на то, что Егор найдёт дорогу в нормальной жизни. Она ведёт знакомить его со своими родителями. Люба использует «легенду» Егора о бухгалтере, чтобы не пугать родителей. Но когда Егор остаётся с ними наедине, отец Любы (жена называет его Микитка) начинает «допрашивать» Егора. Тот саркастически отвечает: мол, убил семерых, восьмого не получилось. Егор считает, что в тюрьме может оказаться каждый (иронично напоминает старику про годы гражданской войны, коллективизации), и нечего мучить человека, если он решил начать новую жизнь. Егор примеряет маску общественного деятеля, коммуниста, «обличает» «отсталых» стариков.

Егор знакомится с Петром, братом Любы. Петро и Егор идут в баню. Петро безразличен и к прошлому героя, и к нему самому: ему не охота знакомиться, общаться. Егору не нравится чувствовать себя бедным родственником, улыбаться всем и при этом чувствовать к себе недоверие. Петро не реагирует на обиды Егора, и через некоторое время Егор понимает, что у Петро нет предубеждений: просто он неразговорчив.

Зоя, жена Петра, и мать Любы обсуждают с ней Егора. Любе высказывают неодобрение. Женщины выражают общее мнение всего села. Неожиданно Любу защищает отец. Тут слышен крик Петра. Егор нечаянно ошпарил его кипятком. Зоя в ужасе, отец Любы схватился за топор — но всё обошлось шуткой. Соседи на улице активно обсуждают случившиеся.

Вечер в доме Байкаловых проходит мирно и спокойно. Старики вспоминают каких-то старых родственников, Люба показывает фотографии, Егор и Петро мирно шутят над происшествием в бане. Ночью Егору не спится, он хочет поговорить с Любой, она выпроваживает его под одобрение матери, но тоже не может заснуть.

Егор уезжает в районный центр. Он честно говорит Любе: «Может, вернусь. Может, нет». По дороге ему мерещится, что его дружки возвращаются за ним. Он думает о Губошлёпе. В райцентре он идёт на телеграф и отправляет ему деньги. В это время подруга по работе Варя советует Любе бросить Егора и принять обратно бывшего мужа — Кольку. Очевидно, что односельчанам не нравится поступок Любы не потому, что Егор может оказаться ненадёжным, а потому, что Люба ведёт себя не как все. Варя начинает весело рассказывать, как замечательно ей живётся с мужем-алкоголиком, которого она бьёт скалкой.

Егор направляется в ресторан, где устраивает «пикничок». Он кормит и поит незнакомых людей. Собираются самые спившиеся мужички. Егор тратит много денег. Он звонит Любе и говорит, что надо остаться на ночь — не уладил вопросов с военкоматом. В это время мать недоверчиво спрашивает у Любы, где Егор. Снова отец защищает дочь и помогает поверить в очередную «легенду» Егора.

Егор продолжает «развратничать» (слово Шукшина): пьёт, поёт, пляшет, произносит исполненные жизнеутверждающего пафоса речи. В конце концов, Егор раздаёт оставшиеся деньги, берет коньяк и шоколад, садится в такси и едет в Ясное. Приходит к Петру, предлагает выпить в бане. В этом «тесном чёрном мире» они распивают коньяк и встречают рассвет песней «Сижу за решёткой в темнице сырой».

Утром он провожает Любу на ферму. По дороге болтают. Среди прочего Люба упоминает о своём бывшем муже Кольке, который постоянно пьёт. Егор вспоминает своё детство, мать и корову Маньку. Люба знакомит Егора с директором фермы Дмитрием Владимировичем. Она устраивает Егора шофёром на ферму: директору как раз срочно понадобился водитель. Егору не понравился директор: «гладкий, довольный». Директору Егор тоже не нравится: «бессмысленно строптивый».

Директор даёт задание — забрать бригадира Савельева в деревне Сосновке. Егор выполняет задание, но, вернувшись, отказывается от дальнейшей работы. На тракторе легче.

Егор просит самосвал у Петра и берет с собой Любу. По дороге он объясняет ей, что хочет заехать к одной старушке — Куделихе. Якобы его попросил товарищ узнать о её здоровье. Любе надо представиться работницей райсобеса и расспросить о ней. Старуха рассказывает о себе, о том, что дети все порастерялись. Люба успокаивает её. Егор сидит молча, в тёмных очках. Когда они отъехали, он говорит Любе, что это его мать.

Дома к Любе приходит её бывший муж с тремя друзьями. Егор выволакивает его из дома. Они отходят к деревьям, начинается драка. Колька с перепою, поэтому остаётся бит. На Егора кидается ещё один — Егор останавливает одним ударом. Колька отбегает, хватает кол, идёт на Егора — Егор останавливает его взглядом.

Утром Егор сделал первую в жизни борозду (на тракторе). Он дышит запахом вспаханной земли и испытывает радость от этого.

К Егору приезжает Шура — один из его бывших подельников. Они о чём-то говорят, Шура передаёт деньги от Губошлёпа (чтобы у Егора было, на что вернуться к ним), но Егор швыряет эти деньги в лицо Шуре. Тот уезжает. Люба волнуется, Егор пытается успокоить её, но ясно, что и сам не в духе.

На следующий день они работают в поле. Его уже засевают. Егор замечает, что у леса стоит чёрная Волга. Он видит там Губошлёпа, Бульдю и Люсьен. Идёт к ним. Люсьен тем временем требует, чтобы Губошлёп не трогал Егора. Но Губошлёп эмоционально высказывает свою позицию: ему не по душе, что Егор теперь почти святой, и только они — грешники. Мы узнаём, что над Губошлёпом нависла опасность и поэтому он хочет успеть расправиться с Егором.

Люба видит, как Егор с кем-то отправился в лес. Она бе