Коммуникативные качества хорошей речи

БОГАТСТВО РЕЧИ

Чтобы выявить специфику богатства как качества хорошей речи, сравним следующие высказывания.

(а) Русский язык богат и красив.

(б) Дивной вязью он [народ] плёл невидимую сеть русского языка: яркого, как радуга вслед весеннему ливню, меткого, как стрелы, задушевного, как песня над колыбелью, певучего и богатого.

Очевидно, что мысль, которую хотели передать авторы высказываний, одна и та же, – разными являются средства её выражения; иначе говоря, совершенно различен набор языковых средств, имеющийся в активном пользовании говорящего 1 и говорящего 2.

Система языка всем носителям предоставляет равные возможности, но говорящие в силу множества обстоятельств по-разному используют это.

Вспомните фразу из букваря: Мама мыла раму. Понятно, о чём идёт речь. Но эту же самую ситуацию можно описать так: солнечное утро, нестерпимый блеск мокрого стекла, весенний, апрельский, контрабандный веселый холодок, проникающий с улицы, любование ловкими движениями сильной спины, рука, отирающая лоб, и сдобный запах от фартука при повороте и наклоне к тебе, под ногами вьющемуся – «ну что, маленький?»[6].

Подобная ситуация (возможность передать одну и ту же мысль с помощью разного набора языковых средств) описывается Георгием Данелия. Известный режиссёр вспоминает, как они с Геннадием Шпаликовым работали над сценарием фильма «Я шагаю по Москве»:

Гена был поэтом. И мне нравилось, как он пишет: «По тому, как внезапно среди летнего дня потемнело в городе, по ветру, подувшему неизвестно откуда, по гонимой речной воде, по вскинутым мгновенно юбкам девочек, по шляпам — придержи, а то улетит, по скрипу и скрежету раскрытых окон и по тому, как все бегут, спасаясь по подъездам, — быть дождю. И он хлынул». Я бы написал просто: «Идёт дождь». Но сокращать рука не поднималась.

Приведённое в примерах разнообразие языковых средств, использованных говорящим, формирует богатство как один из признаков хорошей речи.

Богатство речи опирается на соотношение «язык – речь». Но на этом же соотношении базируется другое (основное) качество хорошей речи – правильность. Возникает проблема их различения.

Представляется, что правильность связана с языковой компетенцией («сompetence» – по Н.Хомскому), понимаемой как знание говорящим системы языка, т.е. феномен, предполагающий способность владеть языком.

Богатство же как качество речи связано, по нашему мнению, с речевой активностью («performance» – по Н.Хомскому), использованием языка.

Способность человека использовать разнообразные языковые средства, принадлежащие всем уровням языка, позволяет говорящему продуцировать яркие, запоминающиеся, привлекающие внимание слушателей тексты.

Правильность, таким образом, свидетельствует о владении инструментальными знаниями, богатство же демонстрирует умение использовать эти знания в различных коммуникативных ситуациях. Человек может потенциально располагать множеством языковых средств, но при этом быть не в состоянии применить их в конкретной речевой ситуации. В таком случае речь нельзя оценить как речь богатую, но при этом она будет правильной, поскольку актуализированные языковые средства использованы в соответствии с требованиями системы языка.

Богатство – это коммуникативное качество речи, предполагающее свободное использование говорящим разнообразных языковых средств, позволяющих оптимально передать мысль.

Каковы критерии, благодаря которым наблюдатель имеет возможность классифицировать речь как богатую / бедную? Представляется, что должны существовать некие структурно-языковые особенности, которые позволяли бы составить впечатление о речи с точки зрения её разнообразия.

Большинство специалистов (Б.Н.Головин, И.Б.Голуб, Д.Э.Розенталь, Л.А.Введенская, Л.Г.Павлова) сходятся во мнении, что прежде всего следует учитывать количество слов, которые использует говорящий: «У Пушкина, например, в обращении было более 20 тысяч слов, а словарный запас известной героини Ильфа и Петрова насчитывал всего 30. Бедность её речи сатирики прокомментировали так: «Словарь Вильяма Шекспира, по подсчётам исследователей, составляет 12 тысяч слов. Словарь негра из людоедского племени «Мумбо-Юмбо» составляет 300 слов. Эллочка Щукина легко и свободно обходилась тридцатью». И писатели перечисляют «слова, фразы и междометия, придирчиво выбранные ею из всего великого, многословного и могучего языка» [Голуб, Розенталь: 35].

Хочется заострить внимание на том, что, говоря о богатстве как о качестве хорошей речи, не следует путать активный словарный запас одного человека со словарным составом языка. Действительно, «человек нашёл слова для всего, что обнаружено им во Вселенной. Но этого мало. Он назвал всякое действие и состояние. Он определил словами свойства и качества всего, что его окружает. Словарь отражает все изменения, происходящие в мире. Он запечатлел опыт и мудрость веков и, не отставая, сопутствует жизни, развитию техники, науки, искусства. Он может назвать любую вещь и располагает средствами для выражения самых отвлечённых и обобщенных идей и понятий» [C.Я.Маршак; цит. по Голуб, Розенталь: 35]. Но всё вышеперечисленное составляет лексический запас языка, а не словарный запас конкретного говорящего. Думается, что в неразличении этих понятий и находится источник бесконечных сетований про «гибель великого русского языка». Когда мы слышим бедную речь, читаем тексты, переполненные штампами, написанные сухо и однообразно, то следует говорить не о гибели языка, а о недостаточном культурном уровне говорящего и, как следствие, о его малом словарном запасе.

Кроме разнообразия словаря, следует учитывать многозначность как источник необычного, неожиданного в речи, как возможность привлечь внимание слушающего игрой слов, основанной на референциальной неоднозначности: Брокеры живут играючи на курсах и котировках (Л.Парфёнов, ведущий программы «Намедни», рассказывая о появлении в 90-е годы новой профессии); Мы продолжим окучивание окружающей действительности ровно через неделю. Смотрите нас в следующую субботу. Всего вам доброго! (П.Лобков, ведущий программы «Растительная жизнь», прощаясь с телезрителями).

Следует учитывать также синонимические возможности русской лексики. Обратим внимание, как говорящий формулирует свою мысль, используя для этого синонимы схватка и драка. Г.А.Явлинский, выступая с обращением к телезрителям, так говорит о своих соперниках, партиях ОВР и «Единство»: Схватка оказалась просто смертельной. Мы не обсуждали на этих выборах ни программы, ни задачи, ни цели, ни подходы к решению насущных проблем. Драка шла совсем в другом направлении.

Говорящий употребляет в качестве прагмем[7] лексемы схватка и драка, используя их как синонимы, с одной стороны, и фактически противопоставляя благодаря игре на оттенках значения, с другой.

Ср. Драка – ‘взаимные побои, вызванные ссорой, скандалом’.

Схватка – ‘столкновение в бою, в борьбе’.

Использование лексемы драка вносит оттенок бытового, сниженного. Применяя после двойного употребления лексемы схватка лексему драка, Г.А.Явлинский разрушает созданный им образ великого столкновения двух сил, даёт сниженную характеристику анализируемой ситуации, выражая тем самым своё негативное отношение к происходящему.

Смысловая наполненность речи, помимо лексического потенциала, создаётся ещё и предоставляемой языком возможностью синтагматического варьирования. Так, в тексте обращения к избирателям[8] С.Умалатова пытается создать у слушателей ощущение катастрофичности происходящего (такое нагнетание отрицательных эмоций нужно политику для того, чтобы люди уверились в необходимости избрания в Думу именно этого кандидата в депутаты). Создание говорящим ощущения апокалиптичности осуществляется благодаря специфической синтаксической организации этой части текста выступления. Данный эффект возникает в результате использования параллельных синтаксических конструкций: Экономика деградирует. Промышленность в упадке. Большая часть населения живёт в нищете.Их ритмическая упорядоченность формирует представление о неминуемости краха, конца. Ощущение катастрофичности и глобальности происходящего усиливается в результате активизации лексем с отрицательной оценочностью (упадок, нищета, деградировать) и плюрализации создаваемой референтной группы (большая часть населения живёт в нищете). Ответственного за происходящее политик не называет, устраняя субъекта действия (рушатся – кем? – нравственные устои общества), чем ещё больше усугубляет у слушающих ощущение краха.

Как свидетельствует проведённый анализ, богатство речи не может быть реализовано только лишь за счёт словарного запаса говорящего. Важно также и разнообразие предоставляемых языком грамматических возможностей.

Б.Н.Головин предлагает «различать в совокупном речевом богатстве богатство лексическое, семантическое, синтаксическое, интонационное» [Головин: 219]. Представляется всё же, что «семантическое богатство» не может быть описано отдельно от лексического и грамматического компонентов, поскольку является их непосредственной составляющей. Богатство же интонационное может быть реализовано только в устной речи. Функции интонации (выделение особо значимой части высказывания) выполняет на письме особый порядок слов, а следовательно, предлагаемый Б.Н.Головиным интонационный компонент реализуется при актуализации грамматического уровня.

Таким образом, необходимыми составляющими богатства как коммуникативного качества хорошей речи являются

большой объём словарного запаса говорящего;

разнообразие используемых грамматических средств.

Следовательно, богатство как качество хорошей речи предполагает умение говорящего выражать разными способами – путём актуализации различных языковых средств – сложнейшие оттенки мысли.

Далее представляется необходимым обратить внимание на ошибки, связанные с нарушением богатства как качества хорошей речи.

Язык предоставляет неограниченные возможности для синтагматического варьирования, но это, в свою очередь, требует от говорящего умственных усилий, которые не каждому хочется предпринимать. Поэтому в речи появляются шаблонные выражения, так называемые речевые стереотипы[9] – отобранные языковым коллективом функционально-стилистические средства (устойчивые словосочетания), являющиеся по тем или иным причинам «удобными» или даже обязательными для осуществления некоторых коммуникативных задач. А.Н.Толстой предупреждал: «Язык готовых выражений, штампов... тем плох, что в нём утрачено ощущение движения, жеста, образа. Фразы такого языка скользят по воображению, не затрагивая сложнейшей клавиатуры нашего мозга».

Различают два вида речевых стереотипов: клише и штампы.

Клише – эффективные, устойчивые, легко воспроизводимые обороты, используемые в определённых условиях и контекстах, предполагающих стандартизацию.

Клише научного стиля:

данное положение,

выдвинутая гипотеза,

основные закономерности,

подвергаются критике,

содержатся основные результаты,

что и требовалось доказать.

Клише делового стиля:

вступать в законную силу,

обжалованию не подлежит,

без уважительной причины,

в случае неявки,

по истечении срока.

Клише являются конструктивными единицами речи. Несмотря на частое употребление, они сохранили свою семантику.

Штампы – обороты речи, утратившие эффективность, слова («избитые выражения») с выветрившимся лексическим значением, стёртой экспрессивностью, потускневшей эмоциональностью.

Л.Успенский так говорит о штампах: «…оборот речи или словечко, бывшее когда-то новеньким и блестящим, как только что выпущенная монета, а затем повторенное сто тысяч раз и ставшее захватанным, как стёртый пятак».Если автор современного детектива или любовного романа использует слово шёпотом, то рядом непременно появится сдавленным, если вздохнул, то с облегчением, если умолкла, то на мгновенье.

Штампами становятся слова и выражения, которые возникают как необычные в своей новизне выразительные языковые средства, но в результате слишком частого употребления утрачивают первоначальную образность.

Может быть, когда-то, произнесённое впервые, выражение ароматный напиток было внове, теперь же, к сожалению, это словосочетание, появляется в тексте всякий раз, когда писатель хочет сказать, что его герой решил выпить кофе. Обычно оно сопровождается обязательным обжигающий кофе, непременным впился зубами в бутерброд. В книге А.Марининой, если речь идёт о мальчике, появится краснощёкий мальчуган, у Ф.Незнанского комнату будет заливать солнечный свет, а любой водоём будет непременно обозначен как прохладная гладь воды, губы у героя скривятся в усмешке, глаза при этом будут пылать гневом, а слёзы героини, разумеется, заструятся по щекам.

Можно привести ещё сотни примеров тех случаев, когда автор текста, вместо того чтобы дать себе труд подобрать подходящее для ситуации слово или попытаться создать необычное по своей сочетаемости выражение, ограничивается использованием штампа. Употребление таких языковых средств всегда должно быть мотивировано условиями контекста.

Г.Рыклин, используя наиболее частотные речевые стереотипы, создал фельетон «Совещание имён существительных»: В одно прекрасное утро на лужайке недалеко от окраины, которая за сравнительно короткий отрезок времени до неузнаваемости преобразилась, широко развернулись прения и целый ряд ораторов выступил со взволнованными речами, где были приведены яркие факты упорной борьбы имён существительных против шаблона. Получилась любопытная картина, которая не могла не оставить неизгладимого впечатления. Собравшиеся разошлись только тогда, когда наступил ясный полдень. Будем надеяться, что эта мощная волна протеста против однообразия прилагательных дойдёт до пишущей братии и они твёрдой поступью пойдут по пути улучшения своего языка. Как видим, весь текст состоит из штампов, часто употреблявшихся в публицистическом стиле 80-х годов.

С.Довлатов в романе «Филиал» так обыгрывает использование клише в речи[10]:

Барри Тарасович продолжал:

— Не пишите, что Москва исступленно бряцает оружием. Что кремлевские геронтократы держат склеротический палец...

Я перебил его:

— На спусковом крючке войны?

— Откуда вы знаете?

— Я десять лет писал это в советских газетах.

— О кремлевских геронтократах?

— Нет, о ястребах из Пентагона.

В приведённых текстах авторы сознательно акцентируют внимание на использовании речевых стереотипов, достигая определённого прагматического эффекта. В тех же случаях, когда причиной употребления штампов является нежелание говорящего приложить коммуникативные усилия, происходит нарушение богатства речи.

Помимо использования стандартных выражений к указанному нарушению приводит ещё один тип речевых ошибок.

Очевидно, что чем речь богаче, тем она разнообразнее с точки зрения использования говорящим языковых средств. Поэтому повторы, не несущие смысловой нагрузки[11], являясь свидетельством того, что говорящий не может чётко и лаконично сформулировать мысль, в силу своей избыточности нарушают богатство речи.

В тексте речевая избыточность проявляется разнообразно.

Это могут быть повторы одного и того же слова.

1. Другая иллюзия Петра о реальности, которую разрушает Чапаев, связана с ощущением этой реальности.

2. По разнице между забитыми и пропущенными на турнире мячами «Рекорд» стал победителем турнира.

3. В этом году мы усовершенствовали у себя два тира и построили ещё два новых тира.

4. Дебютная работа молодого режиссёра может составить серьёзную конкуренцию «Дневному дозору», а молодые актёры, исполнившие главные роли, могут рассчитывать на звание «Открытие года».

Одной из форм речевой избыточности является тавтология (греч. tauto – то же самое; logos – слово) – неоправданная избыточность выражения, основанная на повторении в высказывании однокоренных слов.

1. На митинг люди пришли протестовать против тех, кто в игре, разыгравшейся вокруг Байкала, поставил на чёрное.

2. Ирония, в первую очередь, сосредоточивается на узости взгляда, сосредоточенного только на магической стороне мира.

3. В дзэн-буддизме путь человека – это движение от невежества к просветлению, двигаясь по которому, человек освобождается от самости.

4. Рискуют заболеть различными заболеваниями.

5. Начало шока начинается незамедлительно.

6. В броске волкодав может удвоить силу в два – три раза.

Исправлять такую ошибку следует путём замены одного из однокоренных слов синонимом.

Не дай бог вам испытать подобное страшное испытание. – Не дай бог вам пережить подобное страшное испытание.

По предложению Белошапковой в предложении выделяется минимальная структурная схема и расширенная структурная схема. – С точки зрения Белошапковой, предложение может иметь минимальную структурную схему и расширенную структурную схему.

Если бы он доработал эту работу, может, все было бы по-другому. – Если бы он довел эту работудо конца, может, все было бы по-другому.

Сначала мы покружимвокруг сравнительного оборота, а потом обратимся и к другим темам. – Сначала мы рассмотрим сравнительный оборот, а потом обратимся и к другим темам.

Интересный пример речевой избыточности приводят в книге «Секреты хорошей речи» И.Б.Голуб и Д.Э.Розенталь: «Многословие часто смыкается с пустословием. Например: Наш командир ещё за 25 минут до своей смерти был жив. Это фраза из песни, сочинённой солдатами французского маршала маркиза Ля Палиса, погибшего в 1525 году. От его имени образован и термин «ляпалиссиада», который определяет подобные высказывания. Они характеризуются не только комической нелепостью и выражением самоочевидной истины, но и многословием. Ср.: Он скончался в среду; проживи он ещё один день, то умер бы в четверг» [Голуб, Розенталь: 7].

Однако, как утверждают И.Б.Голуб и Д.Э.Розенталь, повторение однокоренных слов в близком контексте стилистически оправдано в том случае, если они являются единственными носителями соответствующих значений и их не удаётся заменить синонимами [Голуб, Розенталь: 9]. Невозможно избежать повторения однокоренных слов в следующей фразе: Лексикология изучает лексические единицы языка. Такое явление называется вынужденной тавтологией и речевой ошибкой не является: Это было бессмысленное мероприятие: наводящие вопросы никого никуда не наводили.

ПРАВИЛЬНОСТЬ РЕЧИ

Правильность – это основное, главное коммуникативное качество хорошей речи, потому что благодаря правильности обеспечивается единство речи, от которого зависит взаимопонимание общающихся. Следовательно, не может быть хорошей речь неправильная.

Отсутствие правильности может затруднять понимание, может вызывать у адресата незапланированное впечатление (как от речи не очень культурного человека (ср. звОнит вместо нормативного звонИт)). Порой это просто отвлекает внимание слушающего от содержания сказанного.

Правильность речи можно определить как необходимое свойство хорошей речи, обусловленное соблюдением общепринятых правил, определённых принципов использования в речи всего набора языковых средств.

Таким образом, можно утверждать, что в основе правильности речи лежит критерий соблюдения норм. Следовательно, правильной называется речь, соответствующая норме[12].

Что такое «норма»? Существуют два понимания этого термина: узкое и широкое.

В широком смысле под нормой подразумеваются традиционно и стихийно сложившиеся способы говорения. Так, можно говорить о норме применительно к территориальному диалекту: например, нормальным для севернорусских диалектов является оканье, а для южнорусских – аканье.

В узком смысле норма – это результат целенаправленной кодификации (узаконения) языка, т.е. результат предписаний, правил, указаний к употреблению, зафиксированных в словарях и грамматиках. «Такое понимание нормы неразрывно связано с понятием литературного языка, который является кодифицированной формой национального языка. Городское просторечие, территориальные и социальные диалекты не подвергаются кодификации, и поэтому к ним не применимо понятие нормы в узком смысле этого термина» [Крысин 2003: 58]. Литературный язык – это организованная система: все средства в нём разграничены в соответствии с потребностями общения. Норма же служит регулятором этой дифференциации.

Одним из первых в лингвистике двоякое понимание нормы (дескриптивное: то, как говорят, как принято говорить в данном обществе; и прескриптивное: как надо, как правильно говорить) выдвинул уругвайский лингвист Э.Косериу.

Исследование природы нормы представлено в двух работах Э.Косериу: «Система, норма и речь» (1952 г.) и «Синхрония, диахрония и история» (1958 г.). Э.Косериу отталкивался от понимания того, что язык имеет общественный характер, поэтому должна быть категория, которая могла бы адекватно это выражать. Следуя в определении системы за Ф.де Соссюром (система – это совокупность языковых явлений, которые могут быть представлены в виде сети противопоставлений – структуры; эти явления выполняют определённую функцию), Э.Косериу понимает норму как совокупность языковых явлений, которые не выполняют в языке непосредственной функции, но выступают в роли общепринятых (традиционных) реализаций.

Норма, по Э.Косериу, есть устойчивое состояние (равновесие) системы на данном синхронном срезе. Норма существует как равнодействующая коллективного языкового сознания. Языковые нормы не придуманы кем-то (скажем, лингвистами), а объективно сложились в результате многовековой речевой практики людей.

Поскольку сознание изменчиво, норма, с одной стороны, тоже подвижна, с другой – представляет собой систему обязательных реализаций. В этой идее кроется будущее (сформулированное другими исследователями) разграничение объективной и субъективной нормы.

Объективная норма соответствует возможностям языковой системы, а субъективная формирует индивидуальность речи.

Таким образом, можно констатировать двустороннюю природу нормы: с одной стороны, в ней заключены объективные свойства эволюционирующего языка (норма – это реализованная возможность языка), а с другой – общественные вкусовые оценки (норма – закрепленный в лучших образцах литературы устойчивый способ выражения, предпочитаемый образованной частью общества). Именно это сочетание объективного и субъективного создает в некоторой степени противоречивый характер нормы: например, очевидная распространённость и общеупотребительность языкового знака отнюдь не всегда (или, во всяком случае, не сразу) получает одобрение со стороны кодификаторов. Здесь сталкиваются живые силы, направляющие естественный ход развития языка (и закрепления результатов этого развития в норме), и традиции языкового вкуса.

Объективная норма создается на базе конкуренции вариантов языковых знаков. Поэтому когда кодификатор описывает систему норм и вырабатывает нормативные правила, он стремится представить в описании систему норм объективных, но вынужден ориентироваться в известной мере на собственное восприятие языкового факта, т.е. привносить в оценку субъективный момент.

Объективная норма складывается в узусе, т.е. в общепринятом употреблении языковой единицы, массовом и регулярном. Поэтому для выявления объективной нормы необходимо прежде всего исследовать узус (обычай употребления).

В данной ситуации можно заметить противоречие, на которое указывает О.А.Лаптева: речь, по Соссюру, индивидуальна, а речевая деятельность, по Косериу, регулируется массовой и всеобщей нормой [Лаптева: 57].

Это противоречие можно снять, введя понятие субъективной нормы. Лингвисты указывают на расхождение между нормой и реальным употреблением языка, которые зависят от структуры общества и особенностей речевой ситуации. В этом и проявляется, как указывает О.А.Лаптева, субъективный аспект нормы, зависящий от отношения индивида (имеющего набор социальных, возрастных, образовательных, личностных характеристик) к объективной норме и сказывающийся на характере её использования [Лаптева: 58].

Итак, норма как явление национальное и социально-историческое характеризует прежде всего литературный язык – признанную в качестве образцовой форму национального языка. Норма определяет, что правильно и что неправильно, она рекомендует одни языковые средства и способы выражения как законные и отвергает другие как противоречащие языковому обычаю, традиции.

Норма зиждется на узусе, обычае употребления, кодифицированная норма официально узаконивает узус (или в каких-то частных случаях отвергает его (ср. употребление варианта квáртал в г.Ангарске Иркутской области при нормативном квартал)); в любом случае кодификация – это осознанная деятельность.

Литературная норма как отражение традиции и результат кодификации представляет собой набор достаточно жёстких предписаний и запретов, способствующих единству и стабильности литературного языка. Некоторые исследователи указывают также на количественный фактор – распространённость нормы, хотя распространённой может быть и ошибка.

Норма обладает некоторым набором признаков, которые должны присутствовать в ней в своей совокупности.

Так, общеобязательностьи, следовательно, единство нормы проявляются в том, что представители разных социальных групп должны придерживаться традиционных способов языкового выражения, а также тех правил и предписаний, которые содержатся в грамматиках и словарях и являются результатом кодификации.

Норма устойчива и консервативна.

Консервативность нормы обеспечивает понятность языка для представителей разных поколений. Норма опирается на традиционные способы использования языка и осторожно относится к языковым новшествам. А.М.Пешковский объясняет это следующим образом: «Если бы литературное наречие изменялось быстро, то каждое поколение могло бы пользоваться лишь литературой своего да предшествовавшего поколений, много – двух. Но при таких условиях не было бы самой литературы, т.к. литература всякого поколения создаётся всей предшествующей литературой. Если бы Чехов уже не понимал Пушкина, то, вероятно, не было бы и Чехова. Слишком тонкий слой почвы давал бы слишком слабое питание литературным росткам. Консервативность литературного наречия, объединяя века и поколения, создаёт возможность единой мощной многовековой национальной литературы» [Пешковский: 55].

Поскольку норма консервативна, она направлена на сохранение языковых средств и правил их использования. Однако консерватизм нормы не означает её полной неподвижности во времени. Другое дело, что темп нормативных перемен медленнее, чем развитие данного литературного языка в целом. В разные эпохи языковая норма неодинакова.

В пушкинские времена говорили дОмы, кОрпусы, сейчас – домА, корпусА, тогда была музЫка, сейчас – мУзыка. В пушкинском «Памятнике…» читаем: и не оспОривай глупца, сейчас – только не оспАривай. Пушкинское Восстань, пророк надо понимать как встань, а не как подними восстание. Ф.М.Достоевский писал: Тут щекотливый Ярослав Ильич… взглядом устремился на Мурина, сейчас слово щекотливый невозможно употребить по отношению к человеку (ср. щекотливый вопрос, щекотливое дело). А.Н.Толстой в одном из своих рассказов описывал действия героя, который стал следить полёт коршунов над лесом (ср. следить ЗА полётом коршунов). Чехов говорил в телефон, а мы – по телефону[13].

Такая временнАя разность нормы – явление естественное: язык развивается, а вместе с ним развивается и норма. Но изменение литературной нормы происходит медленнее, чем изменение всего языка в целом, поскольку норма не заимствует всё подряд из языкового потока, а отбирает только то, что нужно. Таким образом, норма исторически изменчива и относительно устойчива, что позволяет не разрушать единства литературного языка, не мешает его общепонятности. Происходит это потому, что норма традиционна, в силу чего привычна.

Устойчивость и традиционность нормы объясняют также и некоторую степень её ретроспективности. Несмотря на свою принципиальную подвижность и изменчивость, норма предельно осторожно открывает свои границы для инноваций, оставляя их до поры до времени на периферии языка. Убедительно и просто сказал об этом А.М.Пешковский: «Нормой признается то, что было, и отчасти то, что есть, но отнюдь не то, что будет».

Всё вышеперечисленное позволяет сформулировать следующее определение: норма– относительно устойчивые, регулярно воспроизводимые в речи носителей языка способы выражения, отражающие закономерности языковой системы и предпочитаемые образованной частью общества.

Определение нормы включает в себя основные критерии выбора нормативного варианта:

1. системный критерий, предопределяющий соответствие нормативного варианта системе языка (закон языковой аналогии);

2. функциональный критерий, предопределяющий регулярную воспроизводимость языкового явления в коммуникации, частотность употребления[14];

3. эстетический критерий[15], основывающийся на предпочтении варианта образованной частью общества (культурная традиция, авторитетность источника).

Каждый из критериев по отдельности может влиять на выбор в качестве нормативного того или иного языкового явления, но апелляции к одному критерию недостаточно. Чтобы языковое средство было признано нормативным, необходимо сочетание признаков. Так, например, бывают очень распространены ошибки, причём они могут сохранять свою устойчивость на протяжении длительного периода. Кроме того, языковая практика достаточно авторитетного печатного органа может оказаться далеко не идеальной. Что же касается авторитетности художников слова, то тут возникают особые трудности в оценках, т.к. язык художественной литературы – явление особого плана: реализация эстетической функции становится возможной в результате свободного пользования языком.

Критерий устойчивости нормы неодинаково проявляется на разных языковых уровнях. Этот критерий непосредственно связан с системным характером языка в целом, на каждом языковом уровне соотношение «норма и система» проявляется в разной степени; например, в области произношения норма целиком зависит от системы (ср. законы чередования звуков, ассимиляции, произношения групп согласных и др.); в области лексики норма определяется системой в меньшей степени: содержательный план господствует над планом выражения, более того, системные взаимоотношения лексем могут корректироваться под влиянием нового плана содержания.

С третьим критерием напрямую связан такой признак нормы, как её кодифицированность,– официальное признание нормы и описание её в виде правил (предписаний) в авторитетных лингвистических изданиях. Иначе говоря, кодификация – это разработка свода правил, который приводит в систему нормированные варианты, «узаконивает» их. Таким образом, под кодификацией понимается экспликация (письменное закрепление) нормы, обычно имеющая ретроспективный характер и осуществляющаяся с ориентацией на языковые авторитеты (на мнение писателей и учёных).

Необходимо отметить, что в формировании и эволюции современной языковой нормы участвуют как стихийные, так и сознательные процессы.

Для признания нормативности языкового явления или факта, как уже было упомянуто (см. три критерия нормы), необходимо основываться на сочетании данных о соответствии явления системе языка, о факте массовой и регулярной воспроизводимости явления и о его общественном одобрении. Формой такого одобрения является кодификация, которая фиксирует в словарях, грамматиках и справочниках стихийно сложившиеся в речевой практике явления. Поскольку кодификаторы – как отдельные ученые, так и творческие коллективы – могут иметь разные взгляды и установки, разную степень проявления запретительных намерений, часто рекомендации в официально изданных документах не совпадают, особенно это касается стилистических помет в словарях, фиксации ряда грамматических форм и т.д. Такие разногласия свидетельствуют не столько о том, что при освещении языковых фактов, при установлении нормы могут использоваться разные критерии, сколько о противоречивости самого языкового материала: язык богат вариантными формами, поэтому выбор подчас оказывается затруднительным.

Итак, кодификация нормы есть результат нормализаторской деятельности, а кодификаторы, наблюдая за речевой практикой, фиксируют норму, сложившуюся в самом языке, отдавая предпочтение тому из вариантов, который оказывается наиболее актуальным для данного времени.

Ориентация на традицию, на поддержание консервативности нормы со стороны кодификаторов, какой-то группы профессионалов или «любителей словесности» иногда воспринимается общественностью как запрет на всё новое. Стремление из консервативных побуждений сохранить что-либо (например, в языке) в неизменном виде, оградить от новшеств называется пуризмом (фр. purisme, от лат. purus – чистый).

Пуризм может быть разным. В истории русской словесности известен, например, идеологический пуризм, связанный с именем А.С.Шишкова, адмирала, президента Российской академии с 1813 г., в дальнейшем министра народного просвещения, который выступал как архаист, не терпящий никаких нововведений в языке, особенно заимствованных. Пуризм Шишкова был последовательным и бескомпромиссным. Он призывал, например, вместо слова фортепиано употреблять якобы равнозначное тихогром, калоши предлагал называть мокроступами, а бульвар – гульбищем. Появилась, например, такая пародия на его искусственный слог: «Хорошилище идёт по гульбищу из позорища на ристалище», что соответствовало фразе из известных уже тогда слов: «Франт идёт по бульвару из театра в цирк».

И современные авторы, категоричные в своем неприятии иноязычных заимствований, оказываются в конкретных предложениях не оригинальней Шишкова. Почти анекдотичными выглядят предложения компьютер называть счётчиком, телевизор – дальновидом, магазин – лавкой, а офис – присутствием.

В наше время можно столкнуться с пуризмом вкусовым, когда языковые факты оцениваются с бытовых позиций: «режет или не режет ухо» (ясно, что ухо может иметь разную чувствительность), а также с пуризмом учёным, который заслуживает большего внимания, поскольку способен оказать влияние на выработку рекомендаций. Это чаще всего эмоции библиофила, находящегося в плену традиции. Выявляется это в запретительных рекомендациях, помещаемых в словарях, в пособиях и др. Отчасти такой пуризм может быть и полезным, он обладает качеством сдерживающего начала.

В отличие от тенденциозных высказываний некоторых радетелей, их оппоненты – Л.П.Крысин, О.Б.Сиротинина и др. – выступают против категоричных суждений о недопустимости заимствований в русском языке. Так, Л.П.Крысин полагает, что «наш язык от«фьючерсов» не очень страдает: грамматика