Природа языкового знака и его онтологические свойства

Исходя из общей дефиниции знака как материального предмета, стоящего вместо другого предмета или явления, обычно делают два неправомерных вывода: 1) языковой знак — односторонняя сущность; 2) языковой знак — должен быть обязательно материален.

Общеизвестно, что означающее языкового знака (форма знака) существует в двух разновидностях: материальной (звуковая или буквенная) и идеальной. Материальное, в частности звуковой состав слов и высказываний, отражаясь, обретает форму идеального образа материальной формы знака. Как все идеальное является<111> генетически вторичным по сравнения) с материальным, так и звуковой или графический состав языковых знаков выступает первичным по отношению к его психическому образу, отображению. Существует точка зрения, согласно которой материальная форма знака необходима в процессе общения, а идеальная, т. е. умственный образ, необходима для внутренней речи и в процессе познания. Подобное разграничение сфер функционирования двух разных форм знака весьма относительно: в процессе общения материальная форма знака релевантна только для слушающего (воспринимающего) и ее акустическая идентификация происходит на основании уже имеющегося у слушающего умственного образа или представления данной материальной формы знака. Для чисто механических простейших семиотических систем, выполняющих функции сигналов, знак прежде всего должен выступать как некая материальная данность, в виде акустического или визуального сигнала. В языковых знаках, особенно словах, его материальная опора (звуковой состав или его чувственный образ) имеет своеобразный статус. С одной стороны, из-за теснейшей и неразрывной связи формы знака и его содержания, из-за автоматизированного характера словесных знаков они обретают такое свойство, которое именуется «прозрачностью для значения». Сущность этого свойства знака сводится к следующему: «... воспринимая словесные знаки в отличие от всех других действительных знаков, мы не воспринимаем их материальной формы как чего-то автономного, а как раз наоборот, форма эта сливается со значением так, что за исключением случаев нарушения нормального акта восприятия мы не обращаем внимания на материальную сторону словесного знака» [56, 203]. С другой стороны, материальная опора слова является часто тем постоянным, неизменным в словесном знаке, что помогает ему оставаться тождественным самому себе в синхронном и диахронном аспектах.

Следовательно, для языковых знаков противопоставление материальной формы знака и ее чувственного образа как в процессе познания, так и в актах общения представляется нерелевантным, а затянувшийся споротом, материален или идеален знак, почти беспредметен, ибо это лишь разные формы манифестации одной и той же сущности.

Второй характерной чертой любого знака вообще, а языкового в особенности, является его двусторонняя природ а. Так, в системе регулирования уличного движения при помощи светофора (являющейся классическим примером наипростейшей семиотической системы) [21], зеленый свет может быть рассмотрен как форма знака, которой соответствует в пределах этой системы определенное содержание, значимость 'проезд, движение разрешено'. Следовательно, даже при чисто условном, механическом соотнесении того, что выражается (обозначается), и того, при помощи чего выражается (обозначается), элементы данной семиотической системы выступают как двусторонние сущности, имеющие в ее<112> пределах форму знака и его содержани е, представляющее собой системную значимость.

Зеленый свет вне сигнальной системы не означает 'разрешение на перемещение, движение', точно так же, как любая корневая или суффиксальная морфема одного языка не имеет никакой значимости в системе другого. Если элемент не имеет никакой значимости в данной семиотической системе, он не знак данной системы, а простой физический звук. Билатеральный характер языкового знака представляет одну из его существеннейших черт [6]. Заслуга Ф. де Соссюра заключается не только в том, что он обосновал принцип билатеральности языкового знака, но и в том, что он показал, что знак — продукт осознанной деятельности, закрепленный человеческим сознанием, психикой. Обе стороны знака — означающее ( signans , signifiant ) и означаемое ( signatum , signifi й) фиксируются в языке в виде абстракций, отображений того и другого, хранятся в сознании говорящих в виде значений (языковых понятий) и чувственных образов знаковой формы. Только единство двух сторон знака делает его средством, удовлетворяющим социальным Потребностям данной языковой общности людей.

Говоря о соотношении в языковом знаке означающего и означаемого, следует иметь в виду три разные по степени и характеру обобщения ступени становления знака. На первой ступени форма знака, последовательность фонем или букв, соотносится непосредственно с предметным рядом в объективной действительности. Только на этой ступени языковые знаки можно сравнить с обычным знаком, характеризующимся одно-однозначным соответствием означающего означаемому; на этой первой ступени абстракции, замещения предмета возможно реальное разделение означающего и означаемого. Связь между ними еще не опосредована человеческим сознанием, а характер обеих сторон приближает языковой знак на этой ступени к чисто механическим знакам; означающее и означаемое находятся в отношении обозначения. На второй ступени становления языкового знака мы имеем дело уже с психическими образованиями: отражение предмета, явления находит свое выражение в виде образа, представления или понятия на уровне сознания (психики) отдельного индивидуума. Здесь не только другая ступень абстракции, но и другая форма соотносящихся сторон знака: означающее и означаемое — обе стороны знака — выступают в идеальной, а не в материальной форме, а это значит, что обе стороны являются уже психическими образованиями. Связь между<113> ними становится обязательной, прочной, и ее расторжение [7] ведет к исчезновению данного знака, т. е. к невыраженности в языковой форме данного содержания. На третьем этапе, на самой высшей ступени абстракции, эта связь означающего и означаемого должна быть принята и закреплена говорящим коллективом; означаемое становится всеобщим для данного коллектива, за данным понятийным содержанием закрепляется определенная знаковая форма, и языковой элемент обретает статус языкового знака, где связь означаемого и означающего становится неразрывной. За знаком закрепляется его значение.

Те, кто понимает языковой знак как одностороннюю материальную физическую данность, стоящую вместо другого предмета, явления, обвиняют Ф. де Соссюра в «дематериализации» знака, а следовательно — языка в целом. Общеизвестно, что Созсюр не отрицал субстанционального характера разных сторон знака, утверждая, что «... входящие в состав языка знаки суть не абстракции, но реальные объекты» [52, 105]. Подчеркивая своеобразие и произвольный характер связи означающего и означаемого, он увидел в этом факте форму организации языковой системы. Поэтому критический анализ концепции Ф. де Соссюра может быть направлен не на то, что он увидел в знаке как материальное, так и идеальное и при помощи знака задался целью выявить специфические основы организации конкретных языков, а на то, что он идеалистически решает вопрос о соотношении объективной действительности, мышления и языка, отведя звукам роль «посредника между мышлением и языком» [52, 112].

Тезис Ф. де Соссюра о языковом знаке как двусторонней психической сущности нашел в последующем многочисленных сторонников; развитие этого тезиса шло в нескольких направлениях.

В глоссематической теории языка знак полностью «дематериализован» и сведен к функции (к взаимообусловленному отношению) формы выражения и формы содержания, к «невещной» данности, к факту отношения, установившемуся между этими двумя функтивами [20; 104, т. I , 99, 141].

Представители функционального понимания сущности языка определяют языковой знак как отношение звукового образа или отдельного звука к той функции, которую он выполняет в языке [66; 67, 83—86; 82, 170—180; 104, т. I, 45—46]. Знак понимается настолько широко, что к категории знаков языка относятся в том числе и фонемы. Несколько иное понимание сущности языкового знака дают те ученые [30; 94; 97; 98], которые рассматривают его как ассоциативную связь, отношение звучания (или его отображения) к определенному смыслу.<114>

Многие исследователи, принимая точку зрения о билатеральной природе языкового знака, отстаивают субстанциональное его понимание и считают знаком (особенно словесным) исторически сложившееся и системно детерминированное единство звучания и значения [2; 45; 56; 93, 104, т. I , 273—289].

Оспаривая тезис Ф. де Соссюра о билатеральной природе языкового знака, одни ученые сводят знак только к его форме [81] как к средству выражения ( sign - expression ), другие — только к содержанию.

Так, В. Поржезинский собственно знаком («... знаком нашего мышления вместо представления... предмета или явления нашего опыта») считал содержание слова, а представление звуковой стороны слова — символом [43, 127]. К. Огден и Дж. Ричардс сводили знак также только к его содержательной стороне, называя знаком стимул извне или процесс, совершающийся внутри организма, вызванный символом [88].

Наконец, тезис о билатеральности языкового знака критикуется так, что одноплановость ( nonduality ) признается, но не в пользу формы знака и не в пользу его содержания. Представители Лондонской лингвистической школы отрицают принцип дуализма на том основании, что две стороны знака (выражение и содержание) настолько тесно взаимосвязаны, что невозможно в знаке усмотреть две стороны, две разных сущности в силу их полной идентичности и симметрии. «То, что мы имеем, представляет собой не две сущности ( entity ) — выражение ( an expression ) и содержание ( content ), а одну — знак ( the sign )» [71, 74].

Следовательно, в простейших семиотических системах, представляющих собой чисто конвенциональные построения, знаки представляют собой некую физическую данность, материальный (визуальный или акустический сигнал) предмет, стоящий чисто условно вместо другого. При такой чисто механической и условной связи означающего и означаемого, при одно-однозначном их соответствии друг другу знаки этого типа допустимо считать односторонними, где форма знака может служить «знаком» чего-то. Различие между знаками механических систем и языковыми знаками заключается не в том, что первые односторонни, а вторые двусторонни, а в том, что они различны по характеру знакового содержани я, а соответственно — и по знаковым функция м.

Одним из характерных свойств знака Ф. де Соссюр считал линейный характер означающего. Что же касается характера означаемого, содержания знака, то о нем у Соссюра и его последователей сказано очень мало. В связи с этим следует отметить, что специфика языкового знака заключается в его двойственности — в определенном противоречии, которое составляют линейный (дискретный) характер означающего и глобальный (недискретный) характер означаемого.<115>

Если к содержанию языкового знака подходить не с точки зрения генезиса и гносеологического анализа, а в статическом плане, то различные ступени абстракции в означаемом знака сливаются воедино и делают содержание знака неоднородным и недискретным. Полнозначный словесный знак как номинативная единица языка может: 1) репрезентировать, обозначать предмет, быть обозначением последнего; 2) служить обозначением, наименованием целого класса предметов, указывая в линейном ряду на один из них, иметь предметное (денотативное) значение; 3) выражать (называть) отличительные признаки, содержательное понятие о данном классе предметов — сигнификативное значение знака. Поэтому любой полнозначный словесный знак служит обозначением как единичного предмета, так и именем целого класса предметов, указывает на конкретный предмет и очерчивает круг подобных предметов, могущих быть названными данным словесным знаком; наконец, такой словесный знак выражает — иногда более, иногда менее полно — содержательную характеристику, понятие о данном классе предметов.

Одним из специфических и в этом смысле уникальных свойств человеческого языка как системы знаков является то, что более емкий по объему и многомерный по структурной организации план содержания не имеет одно-однозначного соответствия более простому по форме и меньшему по числу единиц плану выражения. Это давно известное в языке явление «непараллельности звучания и значения» находит в лингвистике различное наименование и разную интерпретацию: явление полисемии и омонимии, синкретизма, разделения языковых сущностей на знаки и незнаки и т. п.

Антиномию неоднозначного соответствия двух планов языка Л. Ельмслев, например, снял в своей теории, выведя из числа языковых знаков те единицы содержания, которые не имеют «открытого» выражения посредством тех или других звуковых последовательностей (звуковых сочетаний), назвав их фигурами плана содержания [8]. По Л. Ельмслеву, значение языкового элемента приравнивается к знаковой функции, а последней обладают лишь те знаки [9], которые однозначно соотносятся с внешними, экстралингвистическими факторами. Следовательно, как раз то, что составляет особенность языковых знаков — синкретизм форм выражения, полисемия словесных знаков, синонимия и омонимия языковых элементов — выведено в глоссематической теории за категорию знакового значения.

Неконгруэнтность (непараллельность) плана выражения и<116> плана содержания предстанет еще более очевидной, если рассмореть языковые знаки, особенно слова, в языке как системе и языке как речи.

В плане выражения процесс говорения, актуальной речи упорядочен временем, линейная последовательность фонем есть в то же самое время — временная их последовательность; в плане содержания временной фактор отсутствует. В системе языка, в отличие от речи, план выражения не имеет временной отнесенности, а план содержания (значения словарных единиц) носит комулятивный характер, т. е. выступает в каждый исторический момент как результат предшествующего опыта, его нарастания, накопления.

Для языковых знаков, особенно морфем и слов, характерна линейная дискретность означающего, наряду со структурной глобальностью и временной непрерывностью означаемого. Так, например, в именной лексеме русского языка дом форма знака может быть линейно расчленена на три компонента, на три фонемы (единицы второго членения, по А. Мартине [84], или фигуры плана выражения, по Л. Ельмслеву [20]). Содержание же этого словесного знака складывается совершенно по-иному. План содержания данного знака, как любого другого полнозначного слова, неоднороден: в нем более общие, абстрактные семантические признаки, присущие классу знаков и закрепленные за так называемыми грамматическими морфемами [30, 93] противопоставляются более конкретным, менее абстрактным признакам, составляющим его лексическое значение. Так, в словесном знаке дом три семантических признака 'единственное число', 'мужской род', 'именительный падеж' выражены нулевой морфемой, т. е. значащим отсутствием какого бы то ни было элемента плана выражения. Эта совокупность категориальных признаков выражена дифференциально, не материально, а путем противопоставления остальным словоформам парадигмы и другим словесным знакам:

• дом : стена : окно
• дома
• дому и т. д.

Помимо общих категориальных значимостей, у словесного знака дом (взятого в его виртуальной форме) есть собственное, ему одному присущее смысловое содержание, которое также является немонолитным: оно складывается из целого ряда исторически напластовавшихся семантических признаков, которые составляют определенную структуру в пределах этого знака.

Словесный знак дом функционирует в следующих значениях:

• дом 1 — 'строение', 'здание';
• дом 2 — 'жилище', 'место жительства человека';
• дом 3 — 'семья';
• дом 4 — 'жильцы, населяющие дом';
• дом 5 — 'домашний очаг', 'родное жилище'.<117>

Если фонемы способны проводить различие между отдельными словесными знаками, например, дом, дым, дам, дум и т. п., то внутрисловное разграничение смыслового содержания проводится совершенно другими средствами языка.

Та или другая последовательность фонем является необходимым, но недостаточным для семантического развертывания общего, виртуального знака дом. Разграничение проводится путем парадигматической его противопоставленности (по сходству или различию содержания) другим словесным знакам или путем синтагматического контраста в линейном ряду, при их сочетаемости, а чаще и тем, и другим, взятыми вместе. Сравните: домремонтируется ('здание'), содержать дом в чистоте ('жилище'); друзья дома, хозяин дома ('семья'), обрести дом, потерять дом ('родное жилище'), весь дом заговорил ('жильцы дома').

Сравните различные означаемые, соотносимые в русском языке, с одним и тем же графическим элементом означающего в предложении: Огромн а я стен а дом а был а р а зрушен а с с а мого н а ч а л а войны, а кое-где сохр а нившиеся окн а и по сей день смотрят н а в а с своими пустыми, черными гл а з а ми.

Из 18 случаев употребления в приведенном выше предложении означающее — графема ав восьми (отдельно или в комбинации) служит средством выражения категориальных признаков слов, относящихся к разным частям речи: родовые, числовые, падежные различия у именных лексем, признаки лица, наклонения, времена и т. п. в глагольных. В девяти случаях анесет только смыслоразличительную функцию в составе словесных знаков, дифференцируя их. В одном случае авыступает как самостоятельный знак, выполняющий функцию обозначения противительной связи в русском языке.

На уровне словесных знаков историческая непрерывность, глобальность означаемого находит свое выражение в явлениях полисемии, лексической и лексико-грамматической омонимии. Наличие в содержании слова признаков разной степени обобщенности (грамматических, присущих целым классам и категориям слов, лексических, являющихся принадлежностью единичных словесных знаков), линейность означающего и глобальность, симультанность означаемого создают специфическое свойство непараллельности двух сторон языка, свойство, присущее только естественному языку (о понятии симультанности элементов означаемого см. в разделе «Специфика языкового знака»).

В отличие от знаков чисто условных систем, где одному означающему, как правило, соответствует одно означаемое, две стороны знаков естественного языка соотносятся друг с другом совершенно по иной пропорции: «одно : несколько» (одно означающее : несколько означаемых) или «несколько : одно» (несколько означающих: одно означаемое). Последствия подобных отношений между озна<118>чающим и означаемым языкового знака огромны и находят свое выражение в так называемых недискретных фактах языка: в полисемии и омонимии (одно означающее — несколько означаемых), в синонимии и полилексии (одно означаемое — несколько означающих), в наличии в системе языка синкретических и дублетных форм знаков. Дифференциальный характер обеих сторон знака создает почти неограниченные возможности варьирования не только означаемого, но и означающего знака. Определенная автономия двух сторон языкового знака позволяет обозначающему обладать иными функциями, нежели его собственная, а обозначаемому быть выраженным иными средствами, нежели его собственная форма знака. Это свойство непараллельности двух сторон знака было сформулировано С. Карцевским в виде принципа «асимметричного дуализма языкового знака» [30].

Своеобразие в соотношении двух сторон знака заключается не столько в отсутствии одно-однозначного, постоянного соответствия означаемого означающему, сколько в факте неконгруэнтной членимости на элементы означающего и означаемого. Каждая из сторон языкового знака имеет свои принципы членимости и свои формы структурной организации, что в свою очередь порождает определенную автономию как означаемого, так и означающего. Эта особенность языковых знаков была определена А. Мартине как принцип двойного членения языковых элементов.

Поэтому едва ли правомерно выделять, как это сделал Ф. де Соссюр [52, 80], в качестве одного из основных принципов внутри-структурной организации языкового знака — линейный характер означающего, не отметив другие принципы, в большей степени определяющие системную организацию языка: глобальный, недискретный характер означаемого, дифференциальную природу обеих сторон языкового знака, асимметрию и историческую непрерывность знака, различие в структурной организации элементов, составляющих означающее и означаемое, произвольность знака.

Произвольность составляет необходимое условие реализации семиотического процесса. Этой черте языковых знаков Ф. де Соссюр придал большое значение и возвел ее в основной семиотический принцип. Ф. де Соссюр различал два вида произвольности знака — абсолютную и относительную [52, 127—129]. Однако некоторая непоследовательность и нечеткость в определениях вызвали критику взглядов Соссюра [62, 23—29; 67, 83—86; 83, 145—161; 94, 168—169]. Дискуссия о произвольности языкового знака оказалась длительной по времени, но малоплодотворной по результатам. Причину этого можно отчасти усмотреть в том, что под термин «произвольность» подводились различные понятия: «условность», «немотивированность», «стихийность», «необлигаторность» и др.

Под произвольностью языкового знака прежде всего понимается произвольна я, немотивированная пр и<119> родой вещей связь означающего и означаемог о. Ф. де Соссюр называл этот вид произвольности — абсолютной. Аргументом в пользу произвольного характера связи двух сторон языкового знака служит то, что одна и та же вещь или понятие о ней обозначается в каждом отдельном языке произвольно, различно. Например, русск. бык соответствует англ. bull , нем. Ochs , фр. b њ uf . Наличие в каждом языке звукоподражательных слов, где как будто бы имеется некоторая мотивированность связи означаемого с означающим, дало повод оспаривать принцип произвольности языкового знака. Однако факт наличия в языках подобного рода слов нисколько не отменяет этого основного принципа по двум причинам: во-первых, звукоподражательных слов в словарном составе каждого языка ничтожно мало, во-вторых, даже в словесных знаках этого типа связь означающего с означаемым произвольна. Так, один и тот же звук обозначается в русск. хлопать (дверью), в англ. — to bang . и т. п.

Ф. де Соссюра критиковали за его «непоследовательность» в обосновании принципа произвольной связи означаемого и означающего: определив знак, отношение двух сторон как форму организации конкретного языка, Соссюр прибегает к экстралингвистическим факторам — к субстанции, к «обозначаемому предмету», изменяя тем самым основному положению своей теории — понятию знака не как субстанции, а как «формы организации языка».

Под относительной произвольностью языкового знака Ф. де Соссюр понимал также частичную мотивированность при образовании словесных знаков, те ограничения, которые накладывает на них словообразовательная система, мотивированность сложных и производных слов. Соссюр выделял так называемые «лексикологические» языки, в которых мотивированность слов минимальна, и «грамматические» языки, где мотивированность максимальна.

Системная обусловленность языковых знаков была отнесена Ф. де Соссюром к типу относительной произвольности. По этой причине он сводил задачу лингвистики к изучению языка «с точки зрения ограничения произвольности» [52, 128].

Наличие в том или другом языке определенной системы грамматических классов и категорий слов, парадигматических группировок и синтагматических рядов, различных типов морфологических и семантических структур словесных знаков и т.п.— есть способ ограничения произвольности знаков, фактор, упорядочивающий их функционирование. Следовательно, принцип полной произвольности через разные ступени частичной мотивированности превращается в облигаторный для каждого языка принцип системной обусловленности языковых знаков.

Знак в процессе функционирования подвергается определенному воздействию со стороны социальных и — шире — экстралингвистических факторов. Под влиянием социальных функций, кото<120>рые он призван выполнять, знак ограничивает свои произвольный характер определенной сферой функционирования (географической, диалектной, социальной, стилистической и т. п.), подвергается сознательному воздействию со стороны носителей языка (литературная обработка, нормирование и т. п.).

Произвольность знака можно усмотреть в том, что основным законом его существования является традиция. Каждое поколение принимает язык как эстафету от предшествующего поколения, не имея возможности никакого выбора, и также по традиции передает языковое наследство следующему за ним поколению.

В связи с этим основным законом функционирования знака является то, что последний сопротивляется изменениям, эволюционируя очень медленно, в силу чего в языке откладываются архаизмы, наличествует большое число алогизмов, не объяснимых зачастую ни логикой системной организации, ни логикой обозначаемых знаками вещей и явлений объективного мира. Структурная и семантическая мотивированность языковых знаков со временем стирается, знак же продолжает функционировать как в полной мере произвольный. Не случайно наряду с понятием «система» существует понятие «узус».

Произвольность знака сказывается и в том, что не только индивид, но вся языковая общность не в силах управлять законами функционирования знаков. Сознательная регламентация человеком языковых знаков очень ограничена, она ничтожна по сравнению с их внутриструктурной и чисто традиционной предписанность ю. Это не исключает, а наоборот, предполагает такие периоды в истории развития конкретных языков, когда язык подвергается сильной регламентации, сознательному воздействию говорящего на языке коллектива (см. гл. «Норма»).

Наконец, произвольность знаков усматривают в их генезисе, т. е. стихийности их возникновения.

Итак, произвольность и мотивированность языкового знака являются основными координатами существования и движения знаков как в синхронном, так и в историческом аспектах.