Ранги общественного положения

Социальные потребности «для себя», вследствие естествен­ного отбора, действительно получили наибольшее распростра­нение в человеческом обществе. Поэтому чуть ли не каждый поступок человека так или иначе связан со столкновением его социальных потребностей с социальными потребностями дру­гих людей. Забота о самолюбии, о репутации, об уважении окружающих в отношении себя и своих близких (или хотя бы о признаках уважения - о повиновении) - есть ли хоть один человеческий поступок, связанный с другими людьми, лишен­ный этого? Неистребимая забота о впечатлении, производи­мом на окружающих, преследует человека. до гроба и порой доходит до степеней абсурдных.

Так, по словам Ст. Цвейга, «абсурдная нелогичность присуща всем самоубийцам - тот, кто через десять минут станет обезобра­женным трупом, испытывает тщеславное желание уйти из жизни непременно красиво» (302, стр.325). В другом месте он пишет: «Ведь что бы мы ни делали, нами чаще всего руководит именно тщеславие, и слабые натуры почти никогда не могут устоять перед искушением сделать что-то такое, что со сторо­ны выглядит как проявление силы, мужества и решительнос­ти» (302, стр.251). Д. Мережковский цитирует письмо Флобера к другу: «Я дошел теперь до твердого убеждения, что тщесла­вие - основа всего, и даже то, что называют совестью, на самом деле есть только внутреннее тщеславие. Ты подаешь милостыню, может быть, отчасти из симпатии, из жалости, из отвращения к страданию и безобразию, даже из эгоизма, но главный мотив твоего поступка - желание приобрести право сказать самому себе: я сделал доброе; таких как я, немного; я уважаю себя больше других» (186, стр.162). Если Флобер и преувеличивает, то, вероятно, права М.С. Тагинян: «Это же­лание - всем и всегда быть по вкусу, быть приятной - есть самый вредный вид тщеславия, создающий слабые характеры» (315, стр.79). Связывает тщеславие со слабостью характера и Цвейг. Так, в сущности, и должно быть.

Социальные потребности «для себя» могут быть наиболее распространенными и обнажаться в тщеславии, только пока они обладают некоторой средней силой - это и есть «слабые характеры». Слишком слабая потребность останется неудов­летворенной, побежденная противонаправленной средней по силе; слишком сильная встретит сопротивление многих и рис­кует быть побежденной единым фронтом, вызванным ею к жизни. Но много приблизительно равных одна другой сил находятся в постоянной взаимной борьбе - не уступают и не побеждают, и этим поддерживается их некоторое динамичес­кое равновесие, обеспечивающее существование каждой. По­этому мелкое тщеславие «всегда в работе», но - в ближайшем окружении.

Так возникают нормы удовлетворения социальных потреб­ностей «для себя», которые можно назвать «рангами» обще­ственного положения.

Если один из приблизительно равных начинает претендо­вать на большее, чем все остальные его ранга, то они объе­диняются против него, отложив на время борьбу между со­бою. Ст. Цвейг это отметил так: «Нет зависти более низкой, чем та, которую испытывают плебейские натуры к своему собрату, когда тому удается, словно по волшебству, вознес­тись над ними, сбросив ярмо подневольного существования; мелкие души скорее простят несметные богатства своему по­велителю, чем малейшую независимость товарищу по несчаст­ной судьбе» (202, стр. 127). Едва ли нужно доказывать, что «мел­кие души» - это средний, дюжинный состав любого ранга.

Если человеку удается повыситься в ранге, то он перехо­дит в круг других - опять относительно равных друг другу. Но на борьбу за повышение в ранге рискуют те, кто наделен социальной потребностью «для себя» повышенной силы; ос­тальные заняты местами - улучшением своих мест - внутри своего ранга, и победа здесь достается обычно тому, кто, вследствие каких-либо причин, располагает преимущественны­ми возможностями, врожденными, приобретенными или слу­чайно возникшими.

Средней силы потребность «для себя» обеспечивает суще­ствование рангов, их относительную стабильность и наполняет окружающую нас жизнь борьбой за «места», но в то же вре­мя делает борьбу эту не слишком острой - не антагонисти­ческой. Потребность «для себя» средней силы вполне совмес­тима с добротой, сочувствием, благотворительностью. Она побуждает человека держаться за место, занимаемое им в данном общественном окружении, стремиться к упрочению и даже улучшению его, но - в пределах своего «ранга». Только когда в этих пределах достигнуто все возможное, силы на­правляются на проникновение в «ранг» вышестоящий, и пер­воначально - на относительно скромное место в нем.

Вся эта картина борьбы за «места» чрезвычайно усложня­ется множеством существующих в человеческом обществе «рангов». Петровская «табель о рангах», сословия дореволю­ционной России, классы чиновничества, современные ученые степени и почетные звания - все это лишь примитивные и грубые проявления структуры, намного более сложной. Суще­ствующие в действительности разграничения по «рангам» оп­ределяются множеством факторов, не равнозначных и даже пересекающихся. К ним относятся: место проживания (дере­венский житель, городской, житель какого города), образова­ние, значимость занимаемой должности и профессии, ум, род­ственные связи и знакомства, происхождение и воспитание, уровень материальной обеспеченности и т.д. и т.п.

Ю. Нагибин так описывает эти «ранги» в современной мальчишеской жизни: «Вспоминая дворовую жизнь, я обнару­живаю в ней такую сложную иерархию, что это под стать царскому, а не городскому двору. Сколько лет прошло, а я до сих пор помню табель о рангах наших геркулесов. За Вовкой Ковбоем шел Сенька Захаров, за ним - Слава Зубков, затем - Сережа Лепковский, внук народного артиста, и так до Борьки Соломатина. А кто шел за Борькой Соломатиным? Надо бы считать - Сахароза, а после того, как я осилил его в могучем единоборстве на глазах всего двора, место по пра­ву принадлежало мне. Но в том-то вся тонкость, что на Борьке Соломатине кончался один ряд, а с меня после побе­ды над Сахарозой начинался другой. Никому не приходило в голову сказать, что Юрка, мол, идет за Соломатиным. Там одна компания, здесь другая, а была еще третья, начинавшаяся с Мерлана и кончавшаяся драчливо-плаксивым Мулей, осталь­ное - безучетная мелюзга. В основе деления лежал возрастной принцип. Ни сила, ни рост, ни развитие - телесное и ум­ственное - не играли никакой роли. Внутри группы можно было перейти с одного места на другое, хотя и с громадными трудностями - в дворовых порядках царил удручающий кон­серватизм, - а вот вклиниться в высший разряд вообще ис­ключалось. Самый паршивенький герцог все равно титулован­нее самого распрекрасного графа, и никуда от этого не де­нешься» (193, стр.135-136).

Свидетельства о рангах многочисленны и разнообразны. И.С. Кон пишет: «Для средневекового человека «знать самого себя» значило прежде всего «знать свое место», иерархия индивидуальных способностей и возможностей здесь совпадает с социальной иерархией» (131, стр.63).

А вот слова героя современной повести И. Грековой «Кафедра»: «Я не раз думал о слоистом строении общества: отдельные слои живут, почти не смешиваясь. Активное обще­ние происходит внутри слоя, соприкосновения с другими эпи­зодичны» (78, стр.138).

Подразумевает некоторую шкалу служебных рангов и из­вестный «закон Питера»: «В своей написанной с юмором кни­ге профессор Питер установил, что некомпетентность, иначе говоря, неумение делать свою работу, является мощным дви­гателем на пути подъема по служебной лестнице. Тщательный анализ шкалы зарплат и порядка назначения служащих позво­лил ему вывести следующий закон: Всякий служащий в много­ступенчатой иерархии стремится подняться до уровня своей некомпетентности. «Что может быть критерием компетентнос­ти? Только решение, принятое служащим в порядке инициати­вы. И наоборот: точное исполнение инструкции свидетельству­ет о «профессиональном автоматизме». Тщательно следуя бук­ве инструкции, автомат будет продвигаться по служебной лестнице все выше и выше, пока, наконец, ему не придется принять какое-нибудь решение. Тут-то он и достигнет уровня своей некомпетентности» (24, стр.12). Эту цитату хочется про­должить другой - из писем Т. Манна: «Юмор, думается мне, -это выражение дружелюбия к людям и доброго земного това­рищества, короче - симпатии, стремящейся сделать людям добро, научить их чувству прелестного и распространить сре­ди них освобождающую веселость» (176, стр.301). Юмор -трансформация социальной потребности «для других».

В разных кругах человеческого общества «ранги» суще­ствуют, видимо, не случайно. Они предохраняют от непроиз­водительных, недостаточно объективно обоснованных притяза­ний на «места» и выполняют тем функцию нормы. О Боярс­кой думе XVI в. В.О.Ключевский пишет: «Бывали споры, но не о власти, а о деле <...>. Здесь, по-видимому, каждый знал свое место по чину и породе и каждому знали цену по до­родству разума, по голове» (125, т. 2, стр.372).

Множество и разнообразие фактически существующих «рангов» можно объяснить тем, что социальная потребность «для себя» выражается, между прочим, и в том, что искомое место оценивается в зависимости от его значимости для дру­гих, а значимости эти соразмеряются искателем места, даже если они несоизмеримы и у каждого своя «табель о рангах». У каждого она существует, хотя «местами» отнюдь не все озабочены в равной мере. Из множества таких индивидуаль­ных представлений и слагается общая средняя норма; она поэтому сложна, постоянно строится и перестраивается. А отношение человека к «рангам» есть частный случай его от­ношения к общим нормам удовлетворения социальных по­требностей.

Некоторые места в человеческом обществе заманчивы тем, что они значимы для широкого круга людей различных ран­гов. Таковы посты административной власти. Специалист, занимающий в своем «ранге» видное место, может не обла­дать такой властью, а человек, не имеющий ни специальнос­ти, ни квалификации, может занимать высокий пост и распо­ряжаться людьми квалифицированными. Потребность занимать место «для себя», превышающая по силе средний уровень, ярче всего проявляется в стремлении к таким постам - к власти. В этом качестве она достигает иногда чрезвычайной силы и бы­вает ограничена только реальными возможностями субъекта, которые он при этом обычно преувеличивает. Таковы, в сущ­ности, все претенденты на мировое господство. Е.В. Тарле пи­шет: «Правильно сказал о Наполеоне поэт Гете: для Наполео­на власть была то же самое, что музыкальный инструмент для великого артиста. Он немедленно пустил в ход этот инст­румент, едва только успел завладеть им» (272, стр.80). Но возможности любого инструмента объективно ограничены, и человек не может быть сильнее человечества.

Принадлежность к определенному рангу и занимаемое в нем место сами по себе не говорят о силе социальной по­требности, но и наследственный монарх должен обладать хотя бы самолюбием, чтобы, не лишиться трона, полученного без всяких хлопот. «Карл ХИ, - пишет Е.В. Тарле, - всю жизнь прожил в спокойной уверенности, что «все для короля и по­средством короля», функция которого - приказывать, требуя от подданных все, что ему угодно, а их дело - исправно вы­полнять приказы» (273, стр.453).

Власть, авторитет, право

Среди тех, кто материально обеспечен, должно быть больше людей с повышенной в силе потребностью занимать командные посты, чем среди тех, чьи биологические потребно­сти не удовлетворены или удовлетворяются минимально; мате­риально обеспеченный располагает и большими возможностя­ми удовлетворять свои социальные потребности. Сытый и сильный повелевает голодным и слабым и легко занимает среди них место повелителя. Он может отнимать у них сред­ства удовлетворения биологических потребностей, сам распре­делять среди них эти средства как сочтет нужным и этим еще увеличивать свое преимущество в силе, свой авторитет и круг своей власти. Поддерживая на минимальном уровне норму удовлетворения биологических потребностей подвластных ему, он не дает развиваться их потребностям в справедливости и выходить за пределы указанных им рангов - безусловного повиновения.

Но другой, такой же сытый и сильный, делает то же. В стремлении распространить свою власть один наталкивается на другого. Каждый посылает драться своих подвластных. Побеждают те, кто многочисленнее, сытее и сильнее - кто, следовательно, лучше обеспечен удовлетворением биологичес­ких потребностей. Но, вслед за ростом богатства, благососто­яния, повышается и сила социальных потребностей. Так воз­никает сложная иерархия противоречивых, прямых и обратных зависимостей. Она создает самые разнообразные и сложно взаимосвязанные ранги. В частности, те средневековые вас­сальные отношения, которые привели к образованию абсо­лютных монархий, а монархии эти превратились потом в буржуазные демократии и диктаторские режимы. Не так ли возникают и современные «сверхдержавы»? Меняются условия удовлетворения потребностей - меняются и средства, и спосо­бы, и представления о рангах.

Старые способы овладевать местом в обществе - грубая сила оружия - оказываются сперва не единственными, потом - недостаточными. Все более влиятельной силой делаются деньги, а потом - умение добывать их. Оказалось, что это умение связано со знаниями. Они приобрели цену как одно из средств занимать место в человеческом обществе.

«Все мое», сказало злато;

«Все мое», сказал булат.

«Все куплю», сказало злато;

«Все возьму», сказал булат.

Пушкин отдает предпочтение как будто бы «булату» - ос­тавляет ему последнее слово. Но похоже, что в человеческой истории постепенно все большую роль играет «злато», хотя и «булат» продолжает оставаться силой.

Впрочем, соревнование этих сил шло с переменным успе­хом еще в начале XIII в. Л.Н. Гумилев рассказывает: «Основной проблемой, ставшей перед Чингисханом накануне его смерти, было отношение к побежденным. Одна тенденция заключалась в том, чтобы удержать их в покорности силой, вторая - что­бы привязать их милостью. Вторую линию пытался провести Джучи [старший сын Чингисхана - П.Е.] и заплатил за это жизнью. <...> Но подлинная власть в стране принадлежала уже не ханам и царевичам, а иноземцу, чиновнику Елюй Чуцаю» (82, стр. 194-195). Елюй Чуцай был канцлером у Чингисхана, а потом и у его сына и преемника Угедея. «Согласно монгольс­кому закону, - продолжает Л.Н. Гумилев, - город, не сдав­шийся до того, как были пущены в ход осадные орудия, должен быть вырезан до последнего человека». Но «Елюй доказал, что истребление жителей города нанесет ущерб казне, и представил цифру дохода, который можно получить, поща­див жителей. Угедей согласился с ним» (82, стр.196). Это бы­ло уже после смерти Чингисхана. «Злато» победило.

Обширность завоеваний чингисидов (от Китая до Адриа­тического моря) историк объясняет, между прочим, и тем, что они включали в свое войско покоренные племена и умели привязать их к себе.

Вместе с ростом социальных потребностей и изменением способов их удовлетворения уточняется и развивается пред­ставление о самом «месте» в человеческом обществе - повы­шается требовательность к этому «месту». Можно предпола­гать, что одно повиновение, даже самое рабски безусловное, перестает удовлетворять потребность в «месте» среди людей, как не удовлетворяет ее абсолютная власть пастуха в стаде.

Искомым «местом» становится не только фактическая власть, но и признание ее правомерности, уважение и даже любовь к ней возможно более широкого окружения. Атрибу­ты власти иногда делаются чуть ли не дороже ее самой. Ав­торитетность, всеобщее признание становятся для многих «местом» более привлекательным, чем право распоряжаться, не подкрепленное уважением окружающих.

Но и сама авторитетность выглядит в разных условиях раз­лично. Когда господствует физическая сила оружия - она и авто­ритетна еще до ее практического применения. Поскольку набира­ют силу знания, делаются авторитетны и они. В. Шкловский приводит любопытное в этом смысле признание Ч. Чаплина: «В мире существует своеобразное братство людей, страстно стремящихся к знанию. И я был одним из них. Но мое стремление к знаниям было не так уж бескорыстно. Мною руко­водила не чистая любовь к знанию, а лишь желание оградить себя от презрения, которое вызывают невежды» (см.: 324, стр.187).

Между крайностями - физической силой и знаниями -расположены авторитеты промежуточные: причастность к вла­сти - чины, звания, титулы и причастность к знанию - уче­ные степени и звания, популярность. Сама авторитетность знаний изменяется с их накоплением и дифференциацией. Ав­торитетность одних норм (например, Библии) сменяется авто­ритетностью других, а нормы вообще оспариваются опытом.

Во всем этом безграничном разнообразии содержания, си­лы и широты притязаний социальных потребностей «для себя» существенна некоторая общая тенденция, вытекающая из при­роды самой этой потребности. Во всяком человеческом стрем­лении к власти содержится потребность в ее признании. Если не современниками, то хотя бы потомками; если не всеми, то хотя бы некоторыми; если не врагами, то хотя бы друзьями. Даже в грубом принуждении скрыта нужда в согласии при­нуждаемого на то, к чему он принуждается. Казнимому огла­шается приговор; экзекуция сопровождается ритуалом.

Эта тенденция постепенно формирует новый способ. Он зак­лючается в том, что место в человеческом обществе можно занять «для себя», заработав согласие на это других - окружающих.

Способ этот с некоторой долей условности можно назвать приобретенным правом. О возникновении Русского государ­ства В.О. Ключевский писал: «Фактически государства основы­ваются различным способом, но юридическим моментом их возникновения считается общественное признание властвующей силы властью по праву»; «Идея власти перенесена из второго момента, с почвы силы, в первый, на основу права, и вышла очень недурно комбинированная юридическая постройка нача­ла русского государства» (125, т. 1, стр.139).

5. «Для дела»

Согласия других, признаваемые ими права как способ удовлетворения потребностей «для себя», разумеется, не заме­нили, не вытеснили совершенно других способов - физическо­го принуждения, денег, авторитета, но способ этот оказался наиболее продуктивной трансформацией потребностей «для себя», до известной степени совместимой с трансформациями потребностей «для других». Хотя исходные социальные по­требности, а следовательно, и позиции субъекта в том и дру­гом вариантах остались противоположны, несмотря на это их трансформации стали так сходны, будто совершенно исчезла их противонаправленность.

Так, помимо двух основных трансформаций социальных потребностей - наиболее распространенной и главенствующей «для себя» и оппозиционной ей «для других» - можно выде­лить третью трансформацию, как бы промежуточное направ­ление трансформаций: потребности «для дела».

Вся трудовая деятельность чуть ли не каждого современ­ного человека служит удовлетворению этих потребностей. Их так же много, как много человеческих дел, и как дела, так и потребности эти трансформируются в разнообразные конкрет­ные цели, а цели - в средства, о чем речь шла выше. Заня­тый делом человек нередко забывает о цели, рассчитывая .на то, что дело само приведет его к цели. А делом может быть любая цель, даже такая, которую трудно назвать «делом» в обычном смысле. Андрей Платонов пишет, что «в бою надо быть неутомимо занятым своим делом - истреблением про­тивника; тогда робость не войдет в твое сердце, а смерть будет идти от тебя к врагу, но не к тебе» (218, стр.80).

Выполнение дела обычно бывает трудом - затратой уси­лий для преодоления препятствий. Поэтому удовлетворение потребностей человека через дело трансформируется в труд, и труд иногда отождествляют с потребностями - как будто бы существует общественно полезная «потребность в труде». Распро­страненность этого недоразумения дала повод Л.Н. Толстому записать в дневнике: «Какое страшное заблуждение нашего мира, по которому работа, труд есть добродетель. Ни то, ни другое, но скорее уж порок» (277, т.50, стр.144). Вывод Л.Н.Толстого основан на том, что труд чаще всего служит достижению целей корыстных, эгоистических.

Между тем, всякий труд всегда есть лишь средство, и средство это может служить различным целям, а в абстракт­ном понятии «труд» не может быть ни плохим, ни хорошим.

Так же, скажем, «ходьба» есть средство передвижения; но так как все нормальные люди ходят - из этого можно бы заклю­чит, что существует общечеловеческая «потребность в ходьбе»...

Потребность в деньгах часто осознается именно как по­требность - где бы и как бы заработать, или хотя бы занять? Но деньги - очевидное средство удовлетворения многих и разных потребностей в условиях современной цивилизации, и столь же очевидно, что не существует общечеловеческой по­требности в кредитных билетах или в звонкой монете, хотя потребность занимать достойное место в человеческом обще­стве или потребность в вооружении часто трансформируется в производную потребность - копить и беречь деньги.

Дела человека характеризуют его. О каждом судят по то­му, что он делает (по его целям) и как он это делает (по применяемым им средствам). Но, в сущности, это характерис­тика недостаточная, поверхностная. Ее хватает в пределах непосредственной практики - ближайших человеческих нужд; за ними скрываются отдаленные цели, интересы и исходные потребности; их можно не заметить в составе ближайших дел и в характере их выполнения.

Преступники свои дела скрывают, и их умелость заключа­ется в сокрытии своих истинных целей; такая умелость увели­чивает преступность. Умение раскрывать преступления харак­теризует работника уголовного розыска. От врача требуется, чтобы он умел лечить, от строителя - чтобы умел строить. Каждый из них, делая хорошо свое дело, тем самым завоевы­вает уважение, авторитет и продвигается по рангам обще­ственного положения. Какая потребность скрывается за этими делами и движет ими? Это может представляться вопросом праздным. Так, Петр Великий, внедряя уважение к квалифи­кации как таковой, игнорируя всякие другие критерии оценки людей, получал свою заработную плату строго по расценке, установленной тарифом для мастеров, «изучившихся во окрес­тных государствах корабельному художеству» (273, стр.98).

Для людей, самоотверженно занятых наукой или искусст­вом, характерна склонность ставить свое дело выше взаимо­отношений с людьми.

Ф.И. Шаляпин писал: «Конечно, человек - творец всякого дела, но дело ценнее человека, и он должен поступиться сво­им самолюбием, должен в интересах дела! Да, да, - нехорошо кричать на маленького человека - кто этого не знает? - хотя все кричат на него. Однако если человек не хочет работать? Не хочет понять важность роли, исполяемой им? В этих слу­чаях - я кричу. Не потому кричу, что не уважаю личность человека, нет, уважать людей я умею, и было бы ужасно уродливо, если б именно я не уважал их, я, которому при­шлось видеть трудную человеческую жизнь снизу доверху, на всех ступенях. Я кричу на людей и буду кричать, потому что люблю их дело и знаю, что всего лучше они тогда, когда сами относятся к работе с любовью, сами понимают красоту и ценность деяния!» (316, т.1, стр.185).

Таковы трансформации потребностей идеальных; дела, продиктованные ими, представляются самоцелью (к этому мы еще вернемся). Что же касается потребностей социальных, то, в какое бы дело они ни трансформировались, - в нем транс­формирована либо потребность «для себя», либо потребность «для других», хотя это может оставаться незаметным в тече­ние некоторого времени - пока обстоятельства не вынудят исходную потребность обнаружить себя.

В США издается специальная литература по типу книг Д. Карнеги, название одной из которых предельно ясно харак­теризует весь этот тип: «Как влиять на людей». Автор нуме­рует способы, подводя итоги каждой главы: «Шесть способов понравиться людям», «Двенадцать способов заставить людей думать так же, как вы», «Девять способов изменить поведение людей, не оскорбляя их и не вызывая у них чувства обиды», «Семь правил для того, чтобы сделать вашу семейную жизнь счастливой». Во всех этих рекомендациях заключен чисто де­ловой подход к человеческим взаимоотношениям, и каждая исходит из требований объективной справедливости - из того, что субъекту продуктивно, выгодно заботиться «о других». Пользоваться любым из рекомендуемых способов и правил естественно и легко тому, у кого действительно потребность «для других» сильнее потребности «для себя». Ему достаточно только не уклоняться от разумных трансформаций своей пре­обладающей потребности. Но если он действительно будет неукоснительно держаться их, то и рекомендации ему едва ли понадобятся... Они, вероятно, полезнее тому, у кого преобла­дает потребность «для себя», и им, вероятно, адресуются в основном такие книги. Они учат искать компромиссы, ограни­чивать свои потребности «для себя» и вести себя так, как если бы они подчинялись потребностям «для других». В известных пределах и во многих случаях это вполне возмож­но. В сущности, автор призывает, советует и учит эту воз­можность не забывать, пользоваться ею.

То же утверждает другой автор, Г. Селье, не прибегая к рецептурным рекомендациям. Он отмечает, что, побуждая дру­гих людей желать нам добра за то, что мы для них сделали и, вероятно, можем сделать еще, мы вызываем положительные чувства к себе. Это, возможно, самый человечный способ обеспечения общественной безопасности и устойчивости. Он устраняет пропасть между себялюбивыми и самоотверженными порывами. По Селье, есть два способа выживания: борьба и адаптация. И чаще всего именно адаптация оказывается веду­щей к успеху (236, стр.53-55).

И все же любое дело и во всех случаях, если оно продик­товано потребностями социальными, подчинено либо потреб­ности «для себя», либо «для других», потребности эти проти­вонаправлены одна другой, и обе неистребимы. Но когда очевидно, что само дело нужно, полезно другим (как в при­мерах с врачом, строителем), то представляется безразличным, какая потребность за таким делом скрывается, лишь бы оно выполнялось хорошо. Тем более, что может случиться, как часто и бывает, - движимый потребностью «для других» ра­ботает хуже того, кто трудится «для себя».

Так потребность «для дела» как будто бы даже вытеснила противоречие потребностей «для других» и «для себя». Оно действительно теряет практический смысл, когда наилучшее выполнение дела, полезного другим, служит удовлетворению потребности «для себя» - когда места в обществе распределя­ются в соответствии с качеством выполнения дел, полезных этому обществу. Этим обходным путем потребность «для дру­гих» подчиняет себе более распространенную и сильную по­требность «для себя».

Но победа эта обходится дорогой ценой. Во-первых, она требует такого уровня социальных потребностей, такой сред­ней нормы их удовлетворения, при которых подчинение силе, принуждению эту норму не удовлетворяет, и она требует доб­ровольности подчинения. Во-вторых, победа эта, обесценив добрые намерения и выдвинув на первый план квалификацию, чрезвычайно запутала и затруднила распознавание действи­тельных побудительных истоков каждого данного «дела». В-третьих, наконец, сама квалификация предстала величиной, далеко не всегда определимой с необходимой ясностью и объек­тивной точностью. Поэтому вопрос о побудительных потреб­ностях («для себя» или «для других») окончательно квалифи­кацией не снимается.

Ведь «дело» во всех случаях остается средством удовлетво­рения потребностей либо «для других», либо «для себя», хотя подчиненность его той или другой обнаруживается достаточно ясно, только когда неожиданно открывается его полная бесполезность для того, кто это дело делает. В одном случае это дело бросят или будут делать плохо одни, во втором-другие.

Обе контрастные трансформации социальных потребностей свойственны всем людям, хотя и в бесконечно разнообразных степенях и в разных по содержанию трансформациях. Это отме­чалось многими авторами, причем показательно, что контрас­тность эту они и называют по-разному. Например, Т. Уайлдер: <«...> все наши главные побуждения приносят одновременно и зло и добро. И этим лишний раз подтверждается мое убежде­ние, что умом прежде всего движет желание неограниченной свободы, и это чувство неизменно сопровождается другим -паническим страхом перед последствиями такой свободы» (283, стр.173). А. Крон: <«...> у натур деспотических время от времени возникает потребность кому-то подчиниться, в каж­дом деспоте непременно сидит глубоко запрятанный раб» (138, стр.31).

Дело» для карьеры

Качество выполнения дела (квалификация) тем яснее выхо­дит на первый план и тем больше обесценивает и оттесняет вопрос о потребностях того, кто его выполняет («для себя» или «для других»), чем более доступно объективному измере­нию это качество и чем шире круг людей, которым дело это должно быть полезно - чем меньше дело касается личных особенностей потребителя.

Степень доброкачественности предметов ширпотреба оче­видна, и потому совершенно безразлично, кто и вследствие каких потребностей создавал их. Рабочий на конвейере лишен возможности в чем бы то ни было проявить заботу о личнос­ти потребителя производимого им товара. Такая работа впол­не может быть полезна для других, хотя она может выпол­няться только «для себя» - ради денег, независимо от того, что заработная плата бывает нужна человеку для удовлетво­рения потребностей самых разных.

По мере удаления от конвейера и от стандарта вообще, в качествах выполняемого дела возрастает роль ведущей по­требности. Обслуживание, например, по природе своей требует заботы об обслуживаемом и внимания к его личным вкусам. Но высококвалифицированная прислуга (в гостинице, в ресторане), как известно, наилучшим образом обслуживает клиен­тов «для себя» - в расчете, например, на чаевые; только при возникновении какого-либо затруднительного положения и в едва уловимых мелочах поведения может проявиться ее рав­нодушие к обслуживаемому: в степени внимания, в озабочен­ности тем, а не другим.

На качестве работы, которая заключается в руководстве людьми, ведущая потребность отражается неизбежно и значи­тельно. Тут почти всегда видно: «для себя» это руководство осуществляется руководителем или «для других». Тут возмож­ны самые сложные и неожиданные переплетения различных факторов: квалификации руководителя и руководимых, веду­щих потребностей тех и других, а также и тех, для кого они работают, причем декларируемые и осознаваемые потребности могут быть далеки от действительных, неосознаваемых. Быва­ет, что руководитель озабочен теми, кому должно быть по­лезно дело, выполняемое его подчиненными, но не обладает в этом деле квалификацией, и его наилучшие намерения остают­ся неосуществленными, а он этого даже не видит; бывает, что он трудится «для других», но для него «другие» - это руко­водимые им люди, а они, работая «для себя», не видят нужды утруждать себя для тех, кому предназначены плоды их труда; такая забота руководителя «о других» может быть самой ис­кренней добротой, но может быть и трансформацией потреб­ности «для себя», если в данных обстоятельствах карьера ру­ководителя зависит от подчиненных. Бывает и так, что карье­ра - продвижение по рангам общественного положения -главная и определяющая потребность руководителя, но он умело маскирует ее (как скрывают свою деятельность, напри­мер, преступники); такой руководитель ценит, в сущности, только повиновение; он поэтому неизбежно дорожит малоква­лифицированными подчиненными - неумение работать они возмещают умением угождать. Дело от этого, разумеется, страдает, но неудачи в нем руководитель более , или менее успешно возмещает, угождая собственному начальству и, есте­ственно, исходя из представлений, что и оно ценит повинове­ние выше чем квалификацию.

Таким образом, в непосредственном изготовлении матери­альных предметов безразлично происхождение потребности «для дела» - «для себя» ли оно делается или «для других». Но в делах, связанных с руководством людьми, которые не поддаются стандартизации и продуктивность которых трудно измерима, вновь дает о себе знать противонаправленность этих двух вариантов социальных потребностей.

Чем шире круг руководимых, тем больше сказывается на содержании руководства ведущая потребность руководителя, но одновременно тем дальше отстоят от руководства резуль­таты его деятельности - на производстве, в школе, в учреж­дении культуры - в любом деле. Поэтому ведущая потреб­ность руководителя может лишь медленно и постепенно про­являться в подведомственных ему делах. Далеко не всякий и не всегда эти проявления заметит, да не всякий и заинтересо­ван в том, чтобы замечать их.

Подмена интересов дела интересами карьеры (что именует­ся «бюрократизмом») ясно обнаруживается только в моменты выбора, когда одно несовместимо с другим. (Так всегда об­нажается истинная главенствующая потребность человека.) Но выбор, продиктованный потребностью «для себя», может быть мотивирован как подчиненный делу, если речь не идет о чем-то бесспорно объективно измеримом и очевидном по назначе­нию. Так, к примеру, «для себя» подбираются кадры по фор­мальным анкетным данным и бюрократической документации.

Если большинство людей подчиняется социальной потреб­ности «для себя», то из всего изложенного, казалось бы, вы­текает, что руководство всегда работает «для себя» и что, следовательно, только вопреки ему потребности «для других» удается функционировать в производной трансформации «для дела». Я полагаю, что это не так, или не всегда так.

Потребность «для других», проигрывая в мелких лобовых столкновениях с потребностью «для себя», не только находит обходной путь для увеличения своей роли потребностями «для дела», но, кроме того, отличается еще и тем, что тот, в ком потребность «для других» сильна и ярко преобладает над другими, неизбежно завоевывает горячие симпатии окружаю­щих. Если же такой человек вооружен значительными знания­ми и конкретными умениями, то - вопреки его пренебреже­нию к карьере и славе, к захвату постов и командных мест -его популярность ведет его если не к руководству, то к роли авторитета, наставника, примера для подражаний, пророка. Он главенствует, служа людям, и ему приходится бороться с теми, кто, служа ему или его идеям, делают это «для себя» и командуют и управляют, например, чтобы командовать и управлять. Но ведь им приходится также и подражать само­отверженному руководителю, чтобы ему нравиться, а значит -сдерживать и скрывать свой эгоизм...

Здесь следует вспомнить о том, что главенствующая по­требность человека обычно не осознается им. Та или другая из потребностей «для себя» и «для других», присущая данному человеку как преобладающая над другой, входит в его естественную природу - он не может не повиноваться ей, даже если бы захотел того, и он не может представить себе другого нормального человека без этой потребности той си­лы, какая свойственна ему самому. В социальных потребнос­тях средней силы это весьма затрудняет выяснение их объек­тивного происхождения от той или другой.

Так, например, вопреки обычным поверхностным суждени­ям, «гордость и смирение - почти одно и то же <...> пожалуй, именно сходство обоих чувств можно даже было бы принять за меру их истинности и верности», - утверждает Р.-М. Рильке (228, стр.169). Может быть, он прав? Вероятно, удовлетворен­ность скромным местом в человеческом обществе есть скром­ность и эта же удовлетворенность - источник гордости.

Сострадание, казалось бы, вытекает из потребности помо­гать, служить - «для других». Но Ст. Цвейг убедительно за­мечает: <«...> есть два рода сострадания. Одно - малодушное и сентиментальное, оно, в сущности, не что иное, как нетерпе­ние сердца, спешащего поскорее избавиться от тягостного ощущения при виде чужого несчастья; это не сострадание, а лишь инстинктивное желание оградить свой покой от страда­ний ближнего. Но есть и другое сострадание - истинное, ко­торое требует действий, а не сантиментов, оно знает, чего хочет, и полно решимости, страдая и сострадая, сделать все, что в человеческих силах и даже выше их» (304, стр.5). Такое сострадание неизбежно трансформируется в дела конкретной помощи, а малодушное - в дела, отвлекающие от неприятного и успокаивающие собственную совесть. Впрочем, встречается ведь и полное отсутствие всякого сострадания...

Достоевский считал, что «сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия человечества» (цит. по 80, стр.434). Сэлинджер связывает его с деловой зрелостью челове­ка - «признак незрелости человека - то, что он хочет благо­родно умереть за правое дело, а признак зрелости - то, что он хочет смиренно жить ради правого дела» (270, стр.132).

Ярким примером того, что Ст. Цвейг называет «нетерпением сердца», представляется мне доброта царя Алексея Михайловича, как его характеризует В.О. Ключевский; боярин Ф.М. Ртищев в его описании может служить примером доминирования по­требности «для других» - т.е. сострадания подлинного.

Профессия и дело

В руководимой им «лаборатории эмоций» П.В. Симонов исследовал на специально поставленных экспериментах силу сопереживания боли «другого» у животных и человека. Отка­зывается ли животное и человек от потребности «для себя» (в свойственной им привычке, в некотором «комфорте» обста­новки) для того, чтобы избавить от боли «другого»? Оказа­лось; одни отказываются, другие - нет. В результате проверки этого вопроса разными исследователями и в разных вариациях эксперимента П.В. Симонов пришел к выводу, который он называет «законом два к одному». На каждых двух, не склон­ных отказываться от собственного комфорта, приходится один отказывающийся; из первых двух один сравнительно легко поддается «перевоспитанию» - и делается также «отказываю­щимся». Следовательно, в градациях силы потребности «для себя» при столкновении ее с потребностью «для других» из трех у каждых двух потребность «для себя» настолько силь­нее, что при альтернативных обстоятельствах потребность «для других» ею ликвидируется, и она, значит, уж никак не может быть главенствующей, руководящей поведением.

Впрочем, и без этого известно, что людей, озабоченных собою и ставящих свои интересы выше чужих, больше чем всяких иных. А.М. Горький даже с преувеличением выразил это в письме к Ф.И. Шаляпину: «Все живут напоказ, и каж­дому ужасно хочется показать себя честным человеком. - Это верный признак внутренней бесчестности» (316, т.1, стр.383).

Вероятно, на деле все же не одна «бесчестность» господствует в человеческом обществе и «закон два к одному» ближе к истине, чем категоричность А.М. Горького. Добросовестная деловая дея­тельность людей и многочисленные случаи компромиссов, сдер­живающих человеческий эгоизм, амортизируют распространен­ность и силу потребностей «для себя» - об этом речь уже была, и мы остановились на том, что плодотворность (значит, и целесооб­разность) компромисса определяется квалификацией.

Во многих делах и профессиях высокий уровень умения делает безразличной побудительную причину - «исходную» социальную потребность, скрытую за данным случаем ее трансформации. Отличительный признак таких дел и профес­сий - достаточность сознания и подсознания для успешного владения ими. Более того, в некоторых профессиях вторжения в работу сверхсознания (творческой интуиции, импровизаций) вредны и опасны. Таковы, например, профессии водителя го­родского транспорта, пилота.

Но есть профессии, настоятельно требующие участия в ра­боте не только сознания и подсознания, но обязательно также и сверхсознания. Таковы в первую очередь все профессии «открывателей нового», непосредственно вытекающие из сущ­ности идеальных потребностей, и в той мере, в какой они держатся своего содержания. Это - профессии художников и ученых, когда и поскольку они действительно создают новое. К идеальным потребностям мы специально об­ратимся в следующей главе, но при рассмотрении потребнос­тей социальных можно отметить, что если художник и ученый в своей работе обходятся без сверхсознания и уклоняются от обязанности открывать новое, одним этим они вреда никому не приносят, кроме самих себя. Художественная и научная продукция, лишенная нового, может служить удовлетворению потребностей социальных, а ее художественная или научная бесполезность безвредна.

Серьезнее обстоит дело в профессиях, связанных непосред­ственно с людьми и с сугубо индивидуальным в человеке, а потому также требующих работы сверхсознания, интуиции. В профессиях этих автоматизм, шаблон и всякое игнорирование неповторимого в человеке может вести к пагубным последствиям.

Профессия врача в этом смысле как бы переходная: в простейших случаях медицинской практики достаточно стерео­типных знаний и навыков, а интуиция и сверхзнание не нуж­ны; практикой этой продуктивно могут заниматься люди с главен­ствующей социальной потребностью «для себя». Но в случаях тяжелых заболеваний, во всяких редких сложных болезнях, когда требуется врачебное искусство, - самые лучшие стандарты и шаблоны сознания не могут привести к успеху. Врача нельзя, разумеется, винить в отсутствии творческой интуиции, но ведь это положения не облегчает. Облегчает то, что высококвали­фицированный, знающий врач, обладающий доминирующей социальной потребностью «для себя» и работающий поэтому без интуиции, то есть в пределах только сознания - «для себя» может избегать трудных случаев, может помогать дру­гим, может популяризировать достижения медицины.

Деятельность воспитателя и учителя с главенствующей по­требностью «для себя» на любом этапе воспитания и обучения представляется вредной принципиально и неизбежно. Форми­рование человека - его знаний, навыков, умений, характера -все то, как протекают трансформации его потребностей, - все это процессы, очевидно, чрезвычайно сложные, во всех случа­ях неповторимо индивидуальные. Всякий шаблон, стандарт, всякий формализм во вмешательствах в этот процесс неизбежно дают отрицательный результат. В сущности, все, что назы­вают злом, происходит от болезней и уродств в трансформа­циях естественных потребностей и возникает именно на пер­вых этапах воспитания и обучения как следствие шаблонов и стандартов. Эти пагубные стандарты чаще всего суть испор­ченные плоды обобщений плодотворного опыта и подлинных знаний. В их применении подразумевается потреб­ность «для других» с внесением интуиции и находок сверхсоз­нания. Они превратились в шаблоны и штампы чисто созна­тельным и «разумным» применением даже как добросовестным делом, но с превалирующей потребностью «для себя», т.е. применением без участия сверхсознания.

Гл. Борисов в статье «Толстой - педагог» пишет: «По­скольку, - говорил Л.Н. Толстой, - «дело преподавания есть искусство», то любые достижения в нем являются лишь ступе­нью к новым высотам. Но все усилия учителя окажутся тщет­ными, если не будет он беззаветно любить детей. Совершен­ный учитель - тот, кто соединяет в себе любовь к делу и ученикам» (36, стр.214-215).

«Беззаветная любовь» - это, в сущности, сильная господ­ствующая потребность в том ее качестве, в котором она -потребность роста и развития, а не нужды, не обязанности. Такая потребность мобилизует все наличное вооружение чело­века; значит - и сверхсознание. А воспитание и обучение -педагогическая деятельность вообще - без него не может быть плодотворной, как и любая деятельность, в которой не все может быть рационально в буквальном смысле - т.е. провере­но логикой разума и прошлым опытом.

Это все те профессии и специальности, которые включают в себя учет, организацию, обработку конкретных взаимодей­ствий реальных людей - каковы они есть со всеми их общими и индивидуальными качествами, свойствами, способностями.

Сверхсознание (интуиция) является индикатором устойчи­вой доминанты - главенствующей потребности, характеризу­ющей человека. В чем и когда он бывает наиболее н а х о д ч и в ? Чем преимущественно интересуется? Что любит? Чем упорнее всего увлекается? Это - его главенствующая потребность, в ней пробуждается и присущее ему сверхсознание. В ней он талантлив - в меру отпущенного ему природой. Если речь идет о работнике театра, то уместен и следующий вопрос: где пробуждается его интуиция - на сцене или за кулисами - в коридорах и кабинетах? Там он и талантлив.