В счастье быть и жить под солнцем

На единственной планете,

Где мы все — частица жизни!

Голубой горизонт

Как же тебе рассказать, что такое гора? Гора это небо, покрытое камнем и снегом,

А в небе мороз неземной, неземная жара,

И ветер такой, что нигде, кроме неба, и не был.

Ю. Визбор

Моё творчество часто пытаются сравнить с творчеством Н. К. Рериха, с его знаменитым гималайским циклом. Не нужно! Мы далеки друг от друга и по духу, и по изобразительной манере.

Ни раньше, ни теперь, ни на кого я не ориентировался, никому не подражал и не собираюсь. Мне в творчестве интересен и важен не столько результат, сколько процесс. Я работаю не ради славы, не ради известности и даже не ради столь важных и необходимых денег — это всё вторично. Я работаю, потому что это мне доставляет удовольствие и радость, потому что не могу не работать – если несколько дней нет возможности взяться за кисти, я начинаю болеть. Но ещё я работаю и потому, что мои произведения нравятся многим людям – я работаю не только для себя, но и для них.

Николай Константинович Рерих обозначил в живописи тему высоких гор, зная — если что недоступно, оно всегда особенно занимает людей. Я эту тему художественно разрабатываю на уровне профессионального горовосходителя – развиваю её, углубляю и конкретизирую, приближая горы к людям равнин, делая горы более понятными для них. Я не повторяю Рериха. Потому, что каждый, попавший в горы и прижившийся там, чувствует их по-другому, живя в ином времени и ином обществе, имея иной жизненный опыт.

Рерих трактовал образы гор, во-первых, в силу предопределённости и заданности свыше — оттуда диктуется художнику вся его работа, оттуда она направляется и корректируется; во-вторых, в силу увлечённого следования в русле близких ему тенденций европейской живописи того времени, с последующим нарастанием интереса к декоративным традициям искусства Востока; в-третьих, в силу того, что он был знаком с горами с седла лошади, с уровня караванной тропы.

А для меня горы начинаются там, где не только лошадь, но и як уже не проходит. Где передвижение возможно лишь с применением специального снаряжения, используя приобретённые в долгих тренировках специальные знания, умения и навыки. За многие годы занятий горным спортом я увидел, изучил, понял и полюбил горы вблизи — во всех деталях и подробностях. Там, где мне довелось бывать, не многим суждено быть. Свою задачу, как художник, вижу в том, чтобы открыть непосвящённым то, что я увидел и узнал.

Поэтому я пишу горы не как Рерих — мистик и философ, историк и этнограф начала прошлого века, но как спортсмен и романтик, географ, геоморфолог и гляциолог века нынешнего.

Я слишком хорошо знаю и уважаю горы, чтобы пренебречь восхитительной выразительностью деталей их рельефа даже ради избежания упрёков в натурализме и фотографичности. Я пишу портреты гор через собственное восприятие – подробно и точно, с восторгом и восхищением, ибо не испытывать эмоций при встрече с ними я не могу.

И ещё. Раз мне именно так хочется делать свою живопись, значит, так и должно быть — я лишь осуществляю заданность, ниспосланную мне свыше.

Ведь не напрасно же я был призван горами. Не напрасно сохранён при срывах на Лаюбе и Кашкаташе... при снежных лавинах на Лекзыре, Даллакоре, пике Ленина, на Укю и Науре... при ледовых обвалах на Квише, Восточном Цители и пике Дзержинского... при селях в Бартуе и Фастаге... при камнепадах на Цындышхо, на Хецкваре, на перевалах Беседина и Королева, на Матче-2 и Чикманташе. Не напрасно я был допущен в высоту, не бессмысленно приобщён к вековым тайнам самых глухих ущелий…

Не прав тот, кто утверждает, что я пошёл по пути Рериха.

Я иду не по пути Рериха, а по тому же Пути, которым шёл он.

…Как-то в очередной раз отчитывался перед посетителем моей мастерской, чем отличаюсь от Рериха и, присутствовавший при этом бард и вольный журналист Константин Бельчанский (ох, и язва, я вам скажу) заметил: - Слишком длинно и заумно, Сергей Викторович!

И подарил мне на следующий день эпиграмму, к которой нужно одно пояснение: когда первая Кубанская Гималайская экспедиция в Непале входила на территорию заповедника Макалу-Барун, непальский чиновник вписал в регистрационную книгу мою фамилию не Дудко, а Дудок. Ну, неруси, что возьмёшь…

Что Рерих? Видел горы он издалека.

Но это не устроило художника Дудка.

Нам Рерих обозначил тему гор,

Дудок на них залез и пишет их в упор.

Гора на двоих

Земля помогает нам понять самих себя, как не помогут

никакие книги. Ибо земля нам сопротивляется.

Человек познаёт себя в борьбе с препятствиями.

Антуан де Сент-Экзюпери

По внешнему виду краснодарец Коля Кадошников и житель города Ейска Саша Юдин на суперменов не похожи. Нет у них ни рекордного роста, ни надутых бицепсов-трицепсов, ни твёрдости взгляда, лба и подбородка. Внешность у ребят самая, что ни на есть, худосочно-интеллигентская. Но при изящной худощавости, доброй улыбчивости, лёгкой ироничности и склонности к философским умозаключениям, они выносливы, сильны и бесстрашны. Подтверждением тому их восхождения на семикилометровые гиганты Памира и Тянь-Шаня, подъёмы по отвесным стенам кавказских великанов.

Ужасающая двурогая Ушба... Отвесная многобашенная Шхельда... Могучий Коштан-Тау... Грозные Крумкол и Уллу-Тау... Суровый поднебесный пик Евгении Корженевской... Чудовищный мраморный клинок Хан-Тенгри... Исполинский пик Ленина… Закованный в ледяную броню пик Коммунизма... Жестокий пик Победы, на котором количество взошедших равно числу погибших... Причём, пик Победы Юдин и Кадошников делали одной связкой. Так что схоженность у них абсолютная, и полное взаимопонимание на маршруте без слов — на уровне подсознания.

Кадошников и Юдин любят горы беззаветно, уважают их беспредельно, и не приемлют выспреннее выражение «покорители вершин», ибо убеждены, что покорить Гору в принципе невозможно — слишком несоизмеримы величины и силы. Если Гора не захочет принять на свою вершину восходителей — не поможет им никакая тренированность и оснащённость: сдует докучливых наглецов ураганным ветром, сбросит в бездну снежной лавиной или ледовым обвалом, раздробит сокрушительным камнепадом.

Вершину нужно брать не нахраписто, а нежно, с любовью и благодарностью. Гора, как женщина, ценит уважительность, нежность и ласку. И, как женщина, чем недоступнее, тем привлекательнее! Чем труднее подъём, тем приятнее и радостнее достижение вершины. Получается такая формула: выше мастерство — сложнее маршрут — больше удовольствия от общения с горами. И, конечно, от общения с партнёром по связке. Потому что, конечно, очень важно куда идти, но ещё важнее — с кем...

В данном случае, всё совпало: люди соответствовали друг другу, связка — Горе.

Южная стена Главного Домбай-Ульгена одна из самых грандиозных на Кавказе — высота её почти два километра. Нормальному человеку, не альпинисту, трудно представить, что это значит. Для наглядности можно вообразить восемьдесят десятиэтажных домов, поставленных вертикально друг на друга. И вы карабкаетесь вверх прямо по фасаду, цепляясь за оконные рамы, за трещины и выступы в кладке, вися в воздухе наподобие паучка, когда перебираетесь через нависающие над головой карнизы и балконы. И вся эта эквилибристика проделывается с рюкзаком…

В этот раз рюкзаки у связки Кадошников — Юдин были, понятное дело, легче, чем в памирских экспедициях или на Тянь-Шане. Кавказ кубанским альпинистам — дом родной. Но, всё же: продукты, палатка, тёплая одежда, примус, бензин, посуда, аптека, рация, фотоаппарат, множество специального восходительного снаряжения – в общем, изрядно. Хоть и экономили буквально на каждом грамме. Кошки — одна пара на двоих, скалолазные туфли тоже, бензин — по жёсткому минимуму. И примус взяли немецкий не из эстетических соображений, а потому что он легче отечественных.

...Вначале лезли по ледяной стене, а выше полезли по скальной. Стена мокрая: отвесный камень сам по себе скользкий, да ещё покрыт мхом, пропитанным влагой. Было сыро, промозгло, и очень холодно. Пальцы коченели и теряли чувствительность, мышцы деревенели. Лазание предельно трудное, но крючья не забивали, чтобы, согласно своей восходительской философии, не уродовать Гору, не обижать её. Для страховки использовали съёмные закладные элементы, заклинивая их в скальных трещинах.
Прокладывающий путь Кадошников поднимался без рюкзака со страховкой снизу. Взобравшись по стене на всю сорокаметровую длину связывающей с Юдиным верёвки, он из нескольких закладух сооружал страховочную базу и закреплял верёвку для подъема нижнего. Юдин подтягивался по ней, поднимая на себе весь скарб связки. Иногда становилось так сложно, что и Саня мог подниматься только без груза — потом рюкзаки вытягивали вдвоём, ухая по-бурлацки, выдыхая горячий пар клубами. Пристёгнутые к концу вибрирующей верёвки рюкзаки раскачивались и вращались в воздухе, не касаясь стены.

…Так час за часом весь долгий летний световой день. Горными красотами, столь милыми лиричным альпинистским душам, в этот раз любоваться не пришлось – с утра наехали облака, и связка лезла по скалам в полной непроглядности.

Иногда сверху рушились камни. Но отвесность стены и нависающие потолки спасали — каменные снаряды с ужасающим воем рвали воздух за спиной распластанных по отвесу людей…

Изрядно потрепал нервы залитый льдом гигантский скальный раскол — сорокаметровой ширины отвесная расщелина в стене. Расщелину необходимо было пересечь. А по ней низвергался водопад, по которому с грохотом летели каменные глыбы.

...Первый пошёл — второй внимательно страховал... Потом пошёл второй — первый напряжённо выбирал слабину страховочной верёвки... Прошли это гиблое место без происшествий.

Палатку для ночлега кое-как умостили на остром скальном гребешке.

Изящный и легковесный импортный примус пару раз чихнул и заглох. Ужинать пришлось всухомятку. По рации связались с лагерем, доложили, что всё в порядке. И баиньки — полулёжа, не раздеваясь, не разуваясь, не снимая страховочных систем и защитных шлемов, доверившись судьбе и самостраховке.

...Утром ветер разогнал тучи, и Коля с Сашей увидели перед собой даль прекрасную. И глубину под собой отвесную до далеко-далёкого изорванного трещинами ледника. Там внизу кружила пара орлов…

С огромными усилиями вдохнули в дефективный примус частицу жизни, и он заработал в режиме свечки. Наплавили из снега мутной водицы — утолили суточную жажду. Упаковали в рюкзаки свои пожитки и — вновь метр за метром, час за часом вверх по бесконечно уходящему в небо каменному отвесу...

А дальше, как в старой альпинистской песне: «Не век же лезть, вершина есть. И сядем, свесив ноги». Поскольку ничто в этом лучшем из миров не вечно, в конце концов, подъём закончился, и Кадошников с Юдиным выбрались на макушку Главного Домбай-Ульгена.

Свесив ноги с вершины, связка грелась под ласковым солнышком, любовалась бескрайней сверкающей панорамой, жевала чернослив и стреляла скользкими косточками в проплывающие рядом облака.

При этом Кадошников с Юдиным рассуждали о том, что нужно в альпинизм больше молодёжи вовлекать. И не будет тогда среди молодых злых, грубых и жестоких. И не будет эгоистов. И нытиков. Не станет молодежь пить, колоться и драться с тоски. И не пойдёт воровать.

Под занавес сезона

Ну, вот исчезла дрожь в руках,

Теперь — наверх.

Ну, вот сорвался в пропасть страх

Навек.

Для остановки нет причин,

Иду, скользя.

И в мире нет таких вершин,

Что взять нельзя!

В. Высоцкий

Далёкие снежные горы в голубой дымке. Ближе — уже по-осеннему оранжево-золотая округлость предгорий. Лето заканчивается.

Хорошее было лето, удачное. Со сложным интересным маршрутом на Центральном Памире, с результативной творческой работой в мастерской и на пленэре в горах, с участием в выставках, с отдыхом всей семьёй на море. Всегда бы так!.. А сейчас вот вновь — горы. Под занавес сезона.

...Высоко над нами среди небесной синевы сверкает Казбек. Ледяные зарницы соперничают по яркости с солнцем. В кристально чистом, лишённом городской пыли и загазованности воздухе, легендарная вершина кажется совсем близкой: руку протяни — холод блестящих ледяных склонов обожжёт ладонь...

Над вершинным куполом снежные флаги — там бушует ветер, несёт в небо снеговую пыль.

Снежные флаги похожи на зависших в воздухе, плавно барражирующих драконов, в них чудится хищная враждебность, они вызывают беспокойство и тревогу...

Но ведь их можно воспринимать и как приветливые взмахи женской косынки...

Или даже как белый флаг поражения, вывешенный заранее капитулирующей Горой...

...Что нам Казбек, зачем он нам?.. А мы — Казбеку?.. Восхождение — дело сугубо добровольное... Никто нас вверх не гонит... Да и бывали уж на Казбеке не раз. Зачем же вновь идти в эту мучительно высокую даль?..

Но задолго до меня задан и другой вопрос — если есть вершина и есть человек, то почему бы не быть им вместе?

Ну, а если на вершине будет кто-то, то почему бы не я?! Я что, хуже других — трусливее их, слабее или ленивее? Или глупее?

Поэт Николай Тихонов, в свои молодые годы ходивший по горам, понял бесконечную непрерывность их привлекательности:

Товарищ незнакомый мой,

С корой сожжённых губ

Придёт на кручи, как домой,

Сжимая ледоруб.

Пойдёт в безмолвие снегов,

Хоть ноша нелегка.

Затянет он верёвку вновь

Узлом проводника.

Его охватит радость гор,

Что знали я и ты.

Он разожжёт себе костёр,

Спустившись с высоты,

И вспомнит он о всех других,

Сидевших у огня.

И выпьет он за память их,

И значит — за меня.

...Согнувшись под тяжестью рюкзаков, медленно набираем высоту. Шаг вверх — километры далей внизу... Ещё шаг — ещё километры... И горизонт распахивается всё шире... И душа всё шире распахивается. Восхождение — не просто сумма шагов, высота — не просто сумма метров.

...Вечер. Солнце, пятясь за зубчатые, как хвост доисторического ящера, горные хребты, красит ледяной купол Казбека кадмием оранжевым. Смеркается... Темнеет... Вдруг в остывающее небо взвилась огненная звезда! Мрачная традиция сложилась: как мы – на Казбек, так обязательно спасработы…

Сигнальная ракета — беззвучный крик гор: крик радости или горя. Сейчас — горя. В трещину ледника провалился парень из Перми. Когда в темноте мы подскочили к месту аварии, пермяка уже подняли на поверхность. Но ему худо — сломана голень, рассечена голова.

Обкололи беднягу промедолом, уложили на носилки из связанных ледорубов, и бегом понесли вниз.

…В такт тряске – страданием переполненный стон-мычание раненого... Гулкий топот тяжёлых ботинок. Над горячими головами, над напряжёнными потными спинами облака пара.

Без привалов, не снижая темпа, на ходу сменяя друг друга у носилок, — вниз — стремительно... Задыхаясь, хрипя, спотыкаясь, скользя, харкая, матерясь — вниз... Уже за пределом сил — не на выносливости — на сострадании...

Встретились со спешащими снизу местными спасателями – передали им раненого.

Обессиленно валимся на острые холодные камни. Громкое сиплое дыхание и бухающий надсадный кашель. Густой запах пота.

Предстоящий путь к брошенным на леднике рюкзакам ужасает. Двигаться нет сил. Но надо идти — здесь замёрзнем.

Побрели вверх, засыпая на ходу...

...Утро чудесное — небо ясное, высокое, прозрачное. Солнце яркое и гигантская пирамида Казбека в его лучах полыхает нестерпимо.

Вновь бесконечные шаги вверх.

Всё, что за спиной, очень медленно удаляется, опускаясь всё ниже, уменьшаясь, сжимаясь, теряя тоновую контрастность, цветовую конкретность и смысловую определённость. Всё, что впереди, очень медленно приближается, вырастая, надвигаясь, обретая чёткость.

Вокруг карминовые отвесы скальных стен из вулканических туфов, изумрудно-голубые обнажения льда среди слепящей белизны фирновых полей под густым кобальтом близкого неба.

Вздыбившийся скользкими буграми и откосами ледник ведёт нас вверх.

Посвист ветра, хруст фирна, звонкие колокольчики талых ручьёв, глухое уханье ледниковых подвижек, грохот периодически рушащихся сераков…

С трудом переводя дыхание, взобрались по крутой осыпающейся тропе на верх ригеля орографически левого борта ущелья — к знакомому зданию метеостанции. Эх, строили в сталинские времена — с размахом и на века…

«На склоне царственной Мкинвари, высокой даже для орлов», растянув для просушки страховочные верёвки, разложив на камнях мокрые ботинки, носки, штаны и прочее, нежимся под солнышком. Камни с освещённой стороны горячие, а в тени покрыты льдом. Это оттого, что воздух из-за своей чистоты и разрежённости почти не нагревается. В горах жара и мороз — рядом. Как радость и горе.

Замечательные люди метеорологи! Живут тут круглый год. Работают вдали от людей – для людей. Это и про них строки Евгения Симонова: «Нет и не будет прибора, который в точных выражениях объяснит, почему вот этот здоровяк сиднем просидит всю свою жизнь и даже подъём в вагончике фуникулера назовет «восхождением», а этот, избравший профессию географа, станет «путешествовать» только в публичную библиотеку да архивы и так и не узнает, как ведёт ночной свой разговор тайга, и тревожно кличет за болотом выпь, и курлыкают, ложась на курс вечных кочёвок, журавли, а эти — те, кто по внешнему впечатлению тихони, робкие в разговоре, тихони в обхождении, — эти изберут великую, вечную, не прерывающуюся тропу исканий. Почему? Да потому, что в них-то и запала искра Прометеева огня и, подобно тому, как стрелка компаса неизменно нацелена на норд, их мечта – на поиск».

...В два часа ночи выходим на штурм. Небо кишит звёздами. Нависающая над ледником пирамида Мкинвари — Казбека чернеет на их фоне глухой тенью.

Мороз и ветер. Ветер пронзительный, продувающий одежды, забивающий дыхание, выжимающий из глаз слёзы, которые тут же замерзают на щеках. Под носом сосулька. Пар от дыхания, замерзая, нарастает инеем на лице, на капюшоне и на груди пуховки. Извиваясь шипящими змеями, несутся по склону струи позёмки, подхватывают острые крупинки фирна и секут лицо... Идём... Вверх и вверх... Шаг за шагом... Час за часом... Рассвет постепенно охватывает небо. Гася звёзды. Одну за другой озаряя вершины. Рубин вершинного купола превращается в золото. Мороз к утру усилился — становится совсем невмоготу.

Но ослепительный салют поднявшегося солнца дарит надежду, бодрость и свежие силы.

И пробуждает аппетит – забравшись на Казбекское плато, собираемся в плотный круг, защищая от ветра зажжённый примус. В кастрюльку вытряхнули из фляг ледышки замёрзшего кофе. Пока он расплавляется, грызём заледенелые шпроты и тушёнку, хрустим ледяным сыром. Зубы ломит.

После кофе — дальше вверх... Как медленно всё происходит!..

— Руки, ноги чувствуете? Шевелите, шевелите пальчиками!..

Вверх! Чётко и цепко впечатывая ранты ботинок в жёсткий ноздреватый снег.

Выше — скалы в новогодне-сверкающем ледяном панцире…

Выше – ослепительный лёд. Как чудовищно вздыбленный конькобежный каток... Надели кошки. Пустили в дело ледобуры и верёвки…

Выше — крутой фирн вершинного купола. Бетонно утрамбован высотными ураганами…

Вверх! Наваливаясь на ветер, проламывая его своим весом, всей силой своей и устремлённостью…

И вдруг… следующий шаг уже не ввысь, а перед собой, прямо вперёд… Иссякшая крутизна улеглась покорно...

Вспомнилось из Аркадия Слуцкого:

Пока я странник,

Мне от Бога — дорога,

Пока я странник,