Перерождение добрых начинаний

В приведенной ранее цитате М. Ганди перечисляет имена проповедников бескорыстной любви, справедливости, служения людям; они могут быть примерами потребности «для других», достигшей чрезвычайной силы; сам М. Ганди - яркий тому пример. Без таких людей едва ли могут обойтись сколько-нибудь значительные реформы общественного строя, револю­ции и массовые движения. Их идеи находят многочисленных и горячих приверженцев и получают широкое распространение.

При этом знаменательно, что альтруистические идеи, овла­дев массами и поступив в распоряжение людей господствую­щих - обладающих властью, - всегда более или менее видо­изменяются. Обнаруживается, что они могут быть использова­ны с целями, весьма далекими от тех, благодаря которым они приобрели популярность. Писатель В. Розанов в начале наше­го века обратил внимание на то, что «в порядке истории начала всех вещей хороши» (230, стр.251). Таковы, например, «начала» христианства, различных реформации и революций -в их первых шагах заключались отрицания устаревших норм удовлетворения социальных потребностей и провозглашение новых, для введения их в общественную жизнь. Но норма, действительно вошедшая в жизнь, бывает если и выше той, на смену которой приходит, но все же значительно ниже той, которая вводилась и идея которой была движущей силой и знаменем реформации или революции. Не это ли дало осно­вание М.Ганди для печального вывода: «Осуществить реформу жаждет всегда сам реформатор, а не общество, от которого нельзя ожидать ничего, кроме противодействия, недовольства и даже суровых гонений. В самом деле, почему бы обществу не считать регрессом то, что для реформатора дороже жиз­ни?» (60, стр.205). Не более оптимистичен и Б. Шоу: «Револю­ции еще никогда не облегчали бремени тирании: они только перекладывали его с одних плеч на другие» (цит. по 301, стр.157). Основанием для этих чрезмерно категоричных, веро­ятно, утверждений служит, надо думать, то, что рожденное потребностью «для других» превращается в дела, выполняемые большей частью людьми, подчиненными главенствующей по­требности «для себя», поскольку последние, во-первых, более распространены (согласно «закону два к одному») и, во-вторых, располагают большими возможностями для захвата значительных командных постов в человеческом обществе.

Последствия немедленно сказываются. Еще А.Н. Радищев заметил, что «все начинаемое для себя, все, что делаем без принуждения, делаем с прилежанием, рачением, хорошо. На­против того, все то, на что несвободно подвизаемся, все то, что не для своей совершаем пользы, делаем оплошно, лениво, косо и криво» (225, стр.101).

Норма удовлетворения социальных потребностей одновре­менно есть и представления о справедливости, и вполне ре­альная практика пользования правами и исполнения обязанно­стей в конкретных делах. А как мы видели, одно и то же дело можно выполнять почти так же, удовлетворяя про­тивоположные потребности. Поэтому те же идеальные лозун­ги, доктрины, программы и принципы не только толкуются разными людьми различно, но даже одно и то же толкование по-разному внедряется в практику и может быть по-разному реализовано. А само различие это бывает таким, что его не удается ни измерить, ни определить, ни даже (иногда) конста­тировать как непреложный объективный факт. Различие это заключается в цели, в далеком назначении, и обнаруживается оно не раньше их достижения, в непосредственной близости к цели и в последующем поведении. Да еще в том, участвует ли в выполнении дела интуиция, сверхсознание, или нет? Но ведь и это не поддается измерению, а недостаток интуиции в вину не вменяем.

Я уже приводил в качестве примера пассажиров одного вагона, в поведении которых трудно увидеть, что едут они в один пункт, но с целями прямо противоположными - может быть, каждый - чтобы уничтожить другого. Так же бывает и с управлением и учреждением, со следованием каким-либо принципам или идеям, да и с любым другим делом.

Евангелие, проповедующее любовь и всепрощение, остава­лось образцом и идеальной нормой справедливости в средне­вековом обществе, а реализовались эти нормы с ужасающей жестокостью ревнителями веры Рима и Византии. Лютер пред­ложил новые нормы, опять-таки диктуемые потребностью «для других», но и они были использованы «для себя» новыми борцами за справедливость. Французская революция XVIII в. была вдохновлена идеалами «свободы, равенства и братства»; осуществлялись они гильотиной и привели к беспощадной власти денег. По свидетельству Цвейга, «первым откровенно коммунистическим манифестом нового времени» была инст­рукция, сочиненная Жозефом Фуше, хотя он всегда и все делал только «для себя», умея приспосабливаться к любым политическим режимам (304, стр. 171). Г. Бёлль заметил: <«...> кто не выносит несправедливости, тот обязательно впутается в политику» (цит. по 229, стр.85). Как понять это - несправедливость по отношению к себе или по отношению к другим? Не чаще ли всего одно с другим смешивается и одно подме­няется другим?

Т. Манн рассказывает о средневековье: «Отцы церкви на­зывали слова «мое» и «твое» пагубными, а частную собствен­ность - узурпацией и кражей. Они отвергали частное земле­владение, ибо согласно божескому естественному праву земля есть общее достояние людей и потому плоды свои приносит для всех. Они были настолько гуманны, настолько презирали торгашество, что считали коммерческую деятельность гибель­ной для души, то есть для человечности. Они ненавидели деньги и денежные операции и говорили, что капитал под­держивает жар адского пламени <...> под понятие лихоимства они подводили любые ростовщические махинации, заявляя, что всякий богач либо вор, либо наследник вора. Они шли дальше. Подобно Фоме Аквинскому, они считали постыдным занятием торговлю вообще, торговлю в чистом виде - то есть куплю и продажу с извлечением барыша, но без обработки и улучшения продукта. Сам по себе труд они ставили не очень высоко, ибо он дело этическое, а не религиозное и служит жизни, а не Богу. Но постольку, поскольку речь шла о жизни и экономике, они требовали, чтобы условием экономической выгоды и мерилом общественного уважения служила продук­тивная деятельность. Они уважали землепашца, ремесленника, но никак не торговца, не мануфактуриста. Ибо они хотели, чтобы производство исходило из потребностей, и порицали массовое изготовление товаров. И вот все эти погребенные было в веках экономические принципы и мерила воскрешены в современном движении коммунизма. Совпадение полное, вплоть до внутреннего смысла требования диктатуры, выдви­гаемого против интернационала торгашей и спекулянтов ин­тернационалом труда, мировым пролетариатом, который в наше время противопоставляет буржуазно-капиталистическому загниванию гуманность и критерии Града Божьего» (173, т.4, стр.86-87). Эту речь Т. Манн не случайно дал властолюбивому иезуиту.

А вот вывод Вл. Солоухина: «Так всегда у человека и по­лучается: сперва красота, очарование, сказка, поэзия, душев­ный трепет, созерцание и любование, а потом вдруг - ко­рысть. И уж если появилась и заговорила корысть, то ни красоты природы, ни разум, ни даже чувство самосохранения не властны остановить и заглушить ее». И на следующей странице: «Бывает, даже отдают другим людям последний рубль. Бессребреники в любых областях человеческой деятельности помогают нам оставаться людьми, это так. Но не толь­ко они, к сожалению, определяли движение человечества по пути цивилизации» (262, т.Ю, стр.100-101).

Множество недоразумений и конфликтов в окружающей нас жизни - от самых мелких и мимолетных до самых значи­тельных - возникает только из-за того, что в поступках лю­дей н е видно разности потребностей, для удовлетворения которых они совершаются, и каждому свойственно подразуме­вать в мотивах другого ту потребность, какая присуща ему самому как главная, ведущая.

Постоянная занятость человека делом отвлекает и его са­мого и тем более других, связанных с ним, от того обстоя­тельства, что, в сущности, любое «дело» каждого человека - а он всегда занят каким-то делом - это процесс удов­летворения им своих потребностей, и они могут быть и бы­вают разными, даже если почти наверняка относятся к числу социальных - во всяком случае, социальные занимают в них значительное место. Когда эта разность между предполагае­мыми или. подразумеваемыми намерениями другого и его об­наруживающимися неожиданно иными целями проявляется, то сперва возникает недоразумение, согласно поговорке «сытый голодного не разумеет», - происходит «разговор на разных языках». Потом, если эти разные потребности противонаправ­лены и удовлетворение одного грозит ущербом другого, воз­никает борьба, в которой каждый чувствует себя правым, борющимся за справедливость.

«Почему всегда так бывает, что чем человек глупее, тем он доброжелательнее?» - спрашивает Ст. Цвейг (302, стр.238). Не потому ли, что умнее всегда представляется победитель? А победа достается либо тому, кому противник уступает, дви­жимый потребностью «для других» (добротой), либо тому, у кого сильнее потребность, либо, наконец, тому, кто распола­гает лучшими средствами борьбы с противником - конкурен­том. А лучше вооружен обычно тот, кто склонен беречь на­копленное.

Все исходные потребности одного человека присущи и всем другим. .Различия начинаются с преобладания одних над другими в последующих трансформациях и с содержания этих трансформаций. А доминирование одной - заложено ли оно генетически в природу каждого человека, или оно - результат воздействия среды, плод воспитания с раннего младенчества? Ответить на этот вопрос с достаточной определенностью сей­час, видимо, нельзя.

Чем ниже уровень живого вещества, тем проще его функ­ции, тем меньше отличий между экземплярами одного вида и тем уже его возможности за короткий срок его индивидуаль­ного существования. Человек - живое существо высшего уровня на лестнице биологической эволюции; он наиболее удален от низшего уровня и, следовательно, обладает наи­большими возможностями адаптации. В так называемом «стадном чувстве» он опускается на низший из возможных для него уровней. Речь об этом уже была. «Чувство» это сво­дит к нулю его индивидуальные отличия, уподобляет его дру-. гим экземплярам «стада» и превращает в частицу, полностью подчиненную целому, частицу, слепо увлекаемую этим целым. Причем «чувство» это сказывается на всех сторонах и звеньях поведения. Л.А. Фирсов изучил его на «антропоидах в при­родных условиях». В его книге читаем: «Нам представляется, что стадное существование животных в любых условиях не­разрывно связано с комплексом таких качеств, как доминиро­вание, подражательность, коммуникабельность, орудийная дея­тельность, память и др.» (293, стр.46).

«Стадное чувство» заражает. Если, например, страхом -возникает паника; ненавистью - возникает погром; восторгом - подъем общего воодушевления, манифестация. Такая зараза может случиться чуть ли не с каждым человеком. Но зараза проходит и, возвращаясь к своему нормальному состоянию, человек удивляется тому, что с ним произошло - как и поче­му он потерял свою индивидуальность, превратившись в без­личную принадлежность какой-то массовой сторонней силы.

Биолог И. Акимушкин в книге «Куда и как?» рассказывает об ужасных опустошениях и бедствиях, приносимых грандиоз­ными массами саранчи. «Кто она, - спрашивает он, - эта казнь египетская, о которой легенды Востока и Запада гово­рят со страхом и ненавистью? Кузнечик! Обыкновенный, каза­лось бы, кузнечик! Только специалист сможет отличить его от других кобылок и кузнечиков, которые скачут по нашим лу­гам». И дальше: <«...> все пожирающие стаи саранчи можно обезвредить, расселяя их по степям и пустыням мелкими от­рядами. Саранча не сможет тогда откладывать яйца вплотную кубышка к кубышке. Личинки не будут жить в тесноте, поте­ряют стадные инстинкты и превратятся в кобылок, вред от которых куда меньше, чем от саранчи <...>. От родных своих сестер и братьев-саранчуков будут отличаться они не только склонностью к оседлости, но и окраской (нежно-зеленой, а саранча бурая), более короткими крыльями и несколько иными пропорциями в длине ног, головы и брюшка» (5, стр.120-121).

Итак, «стадное чувство» происходит от тесноты, а далее сказывается на внешности и на вооруженности, обеспечиваю­щей инстинкты поведения, пагубные для окружающей Среды.

Если биолог видит возможность коренной перестройки ин­стинкта насекомого путем простого «расселения», то можно полагать, что и доминирование той или другой потребности человека не является чем-то не поддающимся никаким измене­ниям. Тем более, что речь может идти не о создании отсут­ствующей и не о ликвидации наличной потребности, а всего лишь об усилении одной из имеющихся до уровня доминанты и об ослаблении другой от господствующего до подчиненного положения в данной структуре потребностей...

Может быть, важно, чтобы проблема и задача эта возник­ла в современной науке?

Дружба и любовь

Вероятно, большую часть жизни каждый из нас тратит на удовлетворение социальных потребностей, трансформирован­ных в конкретные дела. Потребности «для дела» практически заполняют область социальных потребностей обеих разновид­ностей. Но область эта граничит, с одной стороны, с потреб­ностями биологическими, с другой - с потребностями идеаль­ными. В сложных потребностях «пограничных» зон «деловая» сторона социальных потребностей более или менее отходит в тень.

Все, что связано с любовью, согласно очевидной природе этого явления, должно быть связано также и с потребностью «для других». Но в этом неделовом варианте потребность эта выглядит своеобразно: во-первых, справедливость как таковая занимает в ней какое-то подчиненное место - любимому дол­жно быть хорошо, он ни в коем случае не должен страдать -в этом только и заключается в данном варианте «справедли­вость». Во-вторых, «для других» сконцентрировано только на любимом; в половой любви - это одно лицо; в других случа­ях любви - ограниченный круг лиц. На этом своеобразном варианте потребности «для других» заметно давление биоло­гической немотивированности - ощутимость, не нуждающаяся в обоснованиях. Если же обоснования возникают или применяются, то преимущественно из области идеальной - в пред­ставлениях бескорыстных и обобщениях категорических.

Биологическая немотивированность характерна и для вне­запных переходов от нежности и услужливости к придирчивой требовательности, в которых тоже иногда проявляется любовь. Теперь логические обоснования делаются педантичными, а требо­вания взаимности мелочными; в справедливости акцентируют­ся собственные права. Ревность доводит эту охрану прав до край­них степеней. В ее проявлениях любовь выглядит требователь­ным эгоизмом - потребностью «для себя». Но в ревности помимо, если можно так выразиться, превентивной зоркости присутствует и биологическая слепота; логика применяется к логически абсур­дному стремлению: принудить к ответному чувству, влечению, как если бы их не существовало, но какими-то принудитель­ными мерами они могли бы быть созданы. Бальзак утвержда­ет: «Ревность - страсть в высшей степени легковерная, подо­зрительная и дает простор фантазии, но разума от нее не прибавляется, наоборот, она отнимает его» (21, стр.86).

Противоречивые крайности любви примиряются или сгла­живаются дружбой. Поскольку в дружбу проникает любовь, в ней часто присутствуют и потребности биологические с их пренебрежением к мотивировкам. Но сама по себе она больше подчиняется потребностям социальным. Дружба возникает и возможна только как следствие совпадения интересов. Мера ее глубины и прочности зависит от их значительности и степени их совпадения или близости. Она, в сущности, требует общего дела и возникает в нем; если же дело кончается, то и она сходит на нет.

А дело может быть каким угодно; им могут быть, напри­мер, обслуживание и воспитание собственных детей. При об­щности, единстве деловой цели, дружба заключается во взаи­мопомощи при изыскании и использовании средств ее дости­жения. Логические обоснования в выборе средств и все с ни­ми связанное делаются совершенно необходимыми, а крутые повороты от жертвенности к придирчивости, наоборот, невоз­можны. Правда, как пишет Ю. Нагибин, «даже у детей нетер­пимость к союзнику, делающему что-то не так, куда сильнее ненависти к врагу» (193, стр.206). Но нетерпимость эта указы­вает на важность общего дела и недопустимость мысли об измене или недостаточном внимании к его выполнению.

Самая требовательная дружба может связывать людей вопреки разности их ведущих потребностей, пока общность дела и конкретных интересов (например, на войне) эту раз­ность скрывают. Если же она обнаружится, то дружбе как таковой наступает конец - делается ясно, что она была недо­разумением. Ноесли дружба связана с любовью, то любовь в мотивировках не нуждается, поэтому она может требовать сохранения дружбы любой ценой.

Тогда дружба делается односторонней; такою же, вслед за ней, может сделаться и любовь. Полное и длительное равно­весие в том и другом едва ли вообще возможно. Поэтому дружеские и любовные связи эгоистов не отличаются прочнос­тью, и чем сильнее потребности человека «для себя», тем ве­роятнее, что он идет к одиночеству. Привязанности растут вместе с жертвами - чем больше вы дали человеку, тем до­роже связь с ним и тем мучительнее разрыв.

Нужда в идеале

И.И. Мечников в «Этюдах оптимизма» писал: «Если бы была возможность знать внутренние побуждения людей, мож­но было бы руководствоваться ими для классификации их поступков. К нравственным поступкам относили бы (поступ­ки), внушенные любовью к ближнему, а к безнравственным -вызванные эгоистическими мотивами. Но внутренние побужде­ния только в редких случаях могут быть точно определены. Гораздо чаще они кроются так глубоко в душе, что иногда сам человек не способен отдать себе отчета в них. Почти всегда находит он возможность согласовать свои поступки с голосом совести и оправдать приносимое ближнему зло. Ис­ключительные же натуры имеют, наоборот, такую утонченную совесть, что терзаются даже тогда, когда делают одно добро вокруг себя» (187, стр.272).

Как отмечает Эрих Фромм, в современную эпоху перед человеком практически стоит дилемма выбора между продук­тивной и непродуктивной, или рыночной, ориентациями. В мо­ральном смысле это есть выбор между добром и злом. Про­дуктивная - видеть вещи такими, какие они есть; цель не в личных интересах, а в других людях. Важнейший элемент -любовь к жизни. Ее объект - человек как таковой. Непродук­тивная, рыночная ориентация - цель: выгодная продажа своих сил, боязнь самовыражения, авторитарная совесть - требова­ния, исходящие извне, воспринимаются как собственные (318, стр.95-97).

Оба названных автора связывают мораль, нравственность с любовью, но сама любовь берется ими с ее идеальной сто­роны - в ее социальной функции. В отличие от упомянутой выше «пограничной зоны», здесь - в связях социальных по­требностей с идеальными - значительную роль играет разум. Здесь все осознано и обосновано, кроме факта существования самих потребностей этого рода - они ощущаются, и потому их правомерность не может подвергаться сомнению.

Если сущность идеальных потребностей -в процесс е познания, то для социальных потребностей, граничащих с ними, характерна надобность в плодах познания для внедрения определенных норм справедливости в людские вза­имоотношения. Потребность в справедливости, приближаясь к потребностям идеальным, трансформируется в потребность упорядоченности человеческих взаимосвязей - в потребность существования законности в человеческом обществе. В дальнейших конкретизациях потребность эта образует об­ласть права гражданского и уголовного, область юридических форм, договорных обязательств, кредита и т.п.

Без законности общество существовать не может; нормы удовлетворения потребности в ней всегда существуют, и лю­бой человек этими общими нормами пользуется, даже если они представляются ему неудовлетворительными. Закон конк­ретизирует право, как право конкретизирует справедливость. А нужда в прочности ее норм противостоит их совершенство­ванию. Неудовлетворенность господствующими нормами, их обветшание развязывают социальные потребности, превышаю­щие норму, и ведут к новым представлениям о законе, праве, морали и нравственности.

«Право, - писал Р.П. Уоррен, - это узкое одеяло на дву­спальной кровати, когда ночь холодная, а на кровати трое. Одеяла не хватает, сколько его ни тащи и ни натягивай, и кому-то с краю не миновать воспаления легких. Черт возьми, законы - это штаны, купленные мальчишке в прошлом году, а у нас всегда нынешний год, и штаны лопаются по шву - и щиколотки наружу. Законы всегда тесны и коротки для под­растающего человечества. В лучшем случае ты можешь что-то сделать, а потом сочинить подходящий к этому случаю закон, но к тому времени, как он попадет в книги, тебе уже нужен новый» (285, т. 8, стр.84).

Чтобы избежать этой неотвратимой неудовлетворенности собою, закон и право ищут и находят опору в плодах по­требностей идеальных - в истинах, достигнутых познанием и представляющихся в данное время в данной среде не нуждающимися в доказательствах. Благодаря им право и нравствен­ность обретают устойчивость, нужда в которой - потребность социальная. Потребность в законности (сама по себе) не уг­лубляется в происхождение правомерности того или иного закона; она имеет в виду законность близкую, конкретную. Эту законность и эту справедливость можно назвать «деловыми»; они регламентируют и упорядочивают практичес­кие, деловые взаимосвязи между людьми. Эта «деловая» нрав­ственность есть, в сущности, квалификация в сфере взаимоот­ношений. Может быть ее имел в виду Наполеон, утверждая, что «наибольшая из всех безнравственностей - это браться за дело, которое не умеешь делать» (цит. по 272, стр.196). Так толкуемая нравственность подчиняет всего человека делу, по­добно тому как социальные потребности подчиняют и любовь дружбе, а дружбу - опять-таки делу. В общественной жизни человека, по словам Гете, «am Anfang war die That» («в нача­ле было дело»).

Нравственность по природе своей социальна - она норми­рует общественные отношения и выступает в деловой форме, поскольку люди связаны друг с другом конкретными делами. Но она выступает и в форме сугубо индивидуальной, где ее зави­симость от идеальных потребностей яснее. Таково, вероятно, происхождение понятия «совесть». Л.Н.Толстой писал, что совесть есть память общества, усвояемая отдельным лицом.

Квалификация

Социальные потребности начинаются с потребности в справедливости; внутренние противоречия дают ее развитие и трансформации; они приводят в итоге к некоторому колеб­лющемуся равновесию и компромиссам в конкретной деловой практике. «Дело» превращается в основной специфический признак удовлетворения и проявления социальных потребнос­тей человека. Поэтому человек, в отличие от животных, все­гда обладает какой-то профессией и поэтому все происходя­щее в человеческом обществе связано с трудовой деятельнос­тью людей. В той мере, в какой в поведение человека вклю­чены деловые основания, деловая заинтересованность, - в той же его поступки служат удовлетворению его социальных по­требностей. При этом сами дела человеческие нужно пони­мать, разумеется, достаточно широко - как сознательное пре­одоление препятствий на пути к относительно отдаленной цели, как работу, осуществляемую по некоторому плану. Та­ковы дела домашние, семейные, родительские.

Еще Лермонтов, противопоставляя поэзию делу, ироничес­ки заметил:

В нашем веке зрелом,

Известно вам, все заняты мы делом.

Если внимательно вглядеться в причины огорчений, непри­ятностей и неудовлетворенности людей, окружающих каждого из нас, минуя болезни и смерти и не касаясь людей исключи­тельных, то в причинах этих можно обнаружить две основ­ные: либо человек занят делом, которое не отвечает его по­требностям, либо он не умеет делать то, что делает, хотя дело это его потребностям соответствует. <«...> Чтоб быть сча­стливым в жизни, - говорил Б. Шоу, - нужно просто все время делать то, что тебе нравится, так чтоб не оставалось времени для того, чтобы размышлять счастлив ты или нет» (цит. по 301, стр.282).

Первый случай. Вследствие многих и сложных причин, ко­торые едва ли могут быть точно установлены - в их число входят и наследственность, и природные задатки (вплоть до черт лица, фигуры и голоса), и воспитание, и социальное окружение - у данного человека потребность занимать дос­тойное место в человеческом обществе трансформировалась в какую-то определенную - ту, а не другую - в стремление к определенному делу, определенной профессии. Вопреки этому, он вынужден заниматься другим делом или осваивать другую профессию. Как бы хорошо ни овладел он ею, она не даст ему удовлетворения. Впрочем, едва ли он может освоить ее действительно хорошо.

Примеров сколько угодно: наукой занимается тот, кого влечет к практике, и наоборот; руководит людьми тот, кому следовало бы работать с машинами, и наоборот; медик не любит медицину; технику не любит инженер и т.п. Отсюда -работники, отбывающие дело как неприятную повинность и потому плохо его делающие. (Радищев отметил это в приве­денной ранее цитате.)

Второй случай проще. Человек занят делом в соответствии со своими потребностями, но с этим делом не справляется. Точнее - выполняет его хуже, чем нужно, и менее успешно, чем другие, занятые таким же делом или делами ему подоб­ными. Это может быть следствием недостатков самого челове­ка - отсутствия у него задатков, необходимых для данной деятельности, - и следствием недостаточной квалификации.

Примеров множество. Родители хотят добра своему ребен­ку - их воспитательная деятельность вполне отвечает их по­требностям. Но они не умеют воспитывать, и на горе им растет преступник... Артист работает в театре и любит искус­ство, но не располагает в достаточной мере ни природными данными, ни мастерством, которое могло бы возместить их недостаток; его преследуют неудачи...

Полное отсутствие природных данных не может быть вос­полнено знаниями и умением. Но практически в этом и не возникает нужды: хромой от рождения не может стремиться в балет, а слепой - к живописи. Что же касается не полного отсутствия природных данных, а их недостатка, то он, как известно, вполне восполняется знаниями и умением, даже в искусстве. К тому же едва ли возможны природные данные без единого недостатка...

Поэтому, по словам Бальзака, «добродетель, говоря в смысле социальном, идет рука об руку с довольством, а на­чинается с образования» (21, стр.283).

Знания и умения можно совершенствовать бесконечно, но поскольку поведение человека во всем диктуется его потреб­ностями, - им подчинено и их усвоение и накопление. Поэто­му невозможно научиться делу, к которому испытываешь от­вращение - оно может быть освоено лишь в той минималь­ной степени, к какой вынуждают обстоятельства. Например -чтоб избежать наказания. Такое минимальное освоение свиде­тельствует о несоответствии данных знаний действительным потребностям того, кто таким минимумом стремится ограни­читься.

Знание есть сила, а «в самом худшем, что случается на свете, повинны не зло и жестокость, а почти всегда лишь слабость» (302, стр.192). Это утверждение Ст. Цвейга справед­ливо, поскольку трансформация потребностей не может проис­ходить, минуя поступающую информацию - независимо от знаний.

Знания, помогающие удовлетворению главенствующей по­требности человека, всегда кажутся ему недостаточными, и он стремится умножить их. Поэтому тот, кто занят делом в со­ответствии со своей ведущей потребностью, практически все­гда занят повышением своей квалификации. Он удовлетворяет свою потребность, и она всегда остается неудовлетворенной, но ему' некогда размышлять, счастлив ли он. Такова природа потребности. Она есть процесс - процесс, жизни.

Использованию знаний для удовлетворения потребностей мешают незнания, заблуждения, иллюзия и суеверия. Они не­избежны на любом уровне знаний. На уровне современном они касаются места и роли потребностей в жизни человека вообще и каждого конкретного человека - в частности.

Глава VII

ПОТРЕБНОСТИ «ИДЕАЛЬНЫЕ»

(Место в мироздании)

Потребность в знаниях

Когда растение поворачивается к свету и лепестки цветка сворачиваются на ночь, то это не называют следствием их знаний. Таковы же в основе своей все безусловные рефлексы животных, вплоть до самых сложных. На их фундаменте строится сложнейшая система условных рефлексов, а далее -динамические стереотипы - относительно устойчивые, строя­щиеся и перестраивающиеся взаимосвязи условных рефлексов. Связи, формирующиеся в динамических стереотипах и между ними, уже можно называть знаниями. В тканях человеческого мозга они воспроизводят - «отражают» явления и процессы окружающего мира.

И.П. Павлов писал: «Движение растений к свету и отыски­вание истины путем математического анализа не есть ли, в сущности, явления одного и того же ряда?» (204, стр. 150). На одной из «сред» он говорил: «Нужно считать, что образова­ние временных связей, т.е. этих «ассоциаций», как они всегда назывались, это и есть понимание, это и есть знание, это и есть приобретение новых знаний. Когда образуется связь, т.е. то, что называется «ассоциацией», это и есть несомненное зна­ние дела, знание определенных отношений внешнего мира, а когда вы в следующий раз пользуетесь ими, то это называет­ся «пониманием», т.е. пользование знаниями, приобретенными связями, - есть понимание» (207, т.2, стр.579).

Животные отличают съедобное от несъедобного, полезное от бесполезного, опасного врага от существа безвредного. Собаки, лошади узнают хозяина. То, чему животное обучает­ся, можно назвать его знанием. Подобные знания приобрета­ются и человеком в раннем младенчестве, но потом они зна­ниями уже не называются. Но ведь есть взрослые люди, кото­рые не знают того, что знают малые дети и даже животные. О перемене погоды животные узнают раньше людей. Как из­вестно, гуси спасли Рим, узнав об опасности прежде людей. Современный ребенок знает то, чего не знали мудрецы древ­ности; взрослый горожанин знает природу хуже деревенского ребенка. Во всех подобных знаниях обобщен практический опыт.

Г. Бонди в книге «Относительность и здравый смысл» пи­шет: «Здравый смысл - это то чудовищное количество опыта, которое мы приобретаем в наши юные годы и из которого мы извлекаем великое множество сведений о мире, в котором живем, и об окружающих нас предметах. Хотя, возможно, в нем содержится кое-что от инстинкта, но в основном здравый смысл - это концентрат опыта» (35, стр.64).

Знания, как первоначально и информация вообще, - обя­зательное условие, а потом и способ удовлетворения потреб­ностей, начиная с простейших биологических. Необходимость в знаниях возрастает вместе с усложнением способа: собира­ние плодов требует меньше знаний, чем охота и рыбная лов­ля; охота - меньше, чем земледелие; чем хуже для земледелия природные условия, чем труднее дело, тем больше нужно зна­ний. Объективная природа цели определяет их необходимый объем. Историк Египта М.З. Гонейм рассказывает: «Через огромный промежуток времени первобытные египтяне научи­лись управлять своей рекой или во всяком случае предугады­вает ее поведение. <...> Наблюдения необходимо было записы­вать, и это, вероятно, послужило одной из основных причин изобретения письменности. Ежегодные разливы уничтожали большое количество межевых знаков. Чтобы затем восстанав­ливать границы полей, понадобилась точная система измере­ний, а это в свою очередь вызвало развитие геометрии, кото­рая впоследствии пригодилась при сооружении зданий» (73, стр. 12)_;

Эмпирические знания первоначально не идут дальше конк­ретной практики: охотник может не иметь понятия о зооло­гии, земледелец - не подозревать о существовании агрономии. Но эмпирические знания человека могут обобщать связи меж­ду явлениями, отстоящими одно от другого на значительных пространственных и временных расстояниях. Расстояния эти могут быть самыми разными, и пока знания остаются приклад­ными, практическое их назначение предопределяет расстояние от причины до следствия. Масштаб обобщений в таких зна­ниях в большинстве случаев бывает меньше осуществимого -доступного человеческому мозгу.

Мозг человека, обслуживающий удовлетворение потребнос­тей, потребности эти трансформирует, развивает и усложняет именно потому, что располагает резервами, не используемыми в обычных условиях, - возможностями строить обобщения и понятия, далеко отходящие от непосредственно воспринимае­мого и ощущаемого и практически в данный момент необхо­димого.

Обобщение, отвлекаясь от ощутимого факта, может совер­шенно порвать связь с ним; так возникают понятия и связи между ними, сконструированные мозгом и отражающие не столько реальную действительность, сколько некоторую мо­дель, отвлеченную от действительности, сконструированную понятиями и продиктованную потребностью. В модели этой реальное может быть вытеснено или искажено до неузнавае­мости экстраполяциями - желаемым или вытекающим из же­ланий, воображаемым.

Подобного рода мечты, фантазии, теоретические выкладки и построения дедукции могут мешать, отвлекая от реальных способов, ходу удовлетворения конкретных потребностей. Эм­пирические знания предостерегают от такой роскоши; в этом, вероятно, назначение здравого смысла - рассудка, формальной логики - в обычной повседневной практике.

Но обстоятельства складываются иногда так, что эмпири­ческих знаний оказывается катастрофически недостаточно. Таковы стихийные бедствия, превратности войн, нашествий, превратности необыкновенных человеческих характеров и по­ступков - преступлений и подвигов. Подобного рода обстоя­тельства возникают без видимой причины; они нарушают норму удовлетворения потребностей, обостряют эти потребно­сти и требуют знаний, которых нет среди прикладных, эмпи­рических.